The Curators

Доктор Кросс

The Curators

Пролог: Последний Кадр

Дождь. Не успокаивающий шепот, а яростный, косой ливень, хлеставший по неоновым фасадам Нового Эдема. Капли, разбиваясь о полированные хромированные поверхности летающих лимузинов и рекламных голограмм, превращались в мерцающие осколки света. Город, гордящийся своим безупречным цифровым бессмертием, в этот вечер был мокрым, грязным и отчаянно живым в своей физической хрупкости.

Элис Мур выскочила из роскошного, но душного кокона аэрокара Виктора, даже не дождавшись, пока силовой купол полностью сформируется. Ей нужно было воздуха. Настоящего, пропитанного запахом озона и мокрого асфальта, а не стерилизованной смеси из салона. Ее пальцы судорожно сжали маленький, холодный предмет в кармане плаща – флеш-накопитель с данными, которые могли взорвать этот кажущийся незыблемым мир. «Проект Пандора». Само название вызывало ледяную дрожь. Прямо сейчас, в кармане, она несла ящик Пандоры для Архива.

Она рванула через промокшую плазу перед их небоскребом-резиденцией, не замечая ни блеска мокрого мрамора под ногами, ни гигантской голограммы улыбающегося Архивариуса, парящей над городом как божество. Его безликое, идеально смоделированное лицо смотрело на нее – на всех – с экранов повсюду. Символ утешения и вечности. Ложь. Грандиозная, всепроникающая ложь.

«Они знают. Они должны знать.» Мысль билась в висках, как пойманная птица. Вечер в отеле «Обсидиан» – встреча с информатором из низов техно-инфраструктуры Архива – прошел слишком гладко. Слишком незаметно. Выходя из лифта на их приватный этаж, она почувствовала этот взгляд. Не камеры – их было множество, и она к ним привыкла. Это было присутствие. Холодное, оценивающее. Как взгляд хищника из темноты. Виктор? Нет, он был на заседании Совета, за триста уровней выше, в заоблачных сферах Истинного Архива. Кто-то другой. «Тень».

Она почти бежала к вращающимся дверям главного входа, инстинктивно стремясь к свету и людям многолюдной набережной, к шуму и хаосу, которые могли дать иллюзию укрытия. Сердце колотилось, пытаясь вырваться из клетки ребер. Каждый удар отдавался эхом в висках: Ложь. Тюрьма. Убьют.

Именно тогда ее настиг свет. Не теплый свет фонарей или неоновых вывесок. Резкий, слепящий, вырвавшийся из темноты боковой улицы, где не должно было быть движения. Фары огромного, старого, грохочущего грузовика с бензиновым двигателем – архаичного монстра в этом мире бесшумных электрокаров. Он мчался с немыслимой для узкого переулка скоростью, его шины вздымали фонтаны грязной воды. Не снижая хода. Не сворачивая.

Время не замедлилось. Оно сжалось. В доли секунды Элис успела:

1. Увидеть: Тускло-красный, облупленный кузов грузовика. Заляпанное грязью лобовое стекло, за которым – лишь темный силуэт водителя. Ни лица. Ни эмоций. Пустота.

2. Почувствовать: Вибрацию мотора, передающуюся через мокрый асфальт в подошвы ее дорогих, но внезапно бесполезных туфель. Резкий запах горелого масла и выхлопных газов, перебивающий городской смог.

3. Понять: Это не несчастный случай. Это приговор. Архивариус подписал. Виктор… знал? Одобрил? Мысль была как удар ножом, острее страха смерти.

4. Решить: Не дать им стереть всё. Ее рука, сжимавшая флешку в кармане, дернулась к горлу, к цепочке с тонким, почти невесомым кулоном-капсулой – подарком давно умершей матери. В нем не было фото. Там был микрочип, замаскированный под безделушку. Ее настоящий тайник. Данные с флешки были уже там, переданы за секунды до выхода из аэрокара по скрытому каналу. Грузовик был в метре.

Удар.

Не грохот. Глухой, влажный хлюп, как перезревший фрукт, упавший с высоты. Ее тело отбросило как тряпичную куклу. Мир превратился в калейдоскоп боли и света. Небоскребы закрутились в безумном танце. Асфальт встретил ее с жестокостью бетонной стены. Что-то хрустнуло внутри, множественно и ужасающе. Боль была всепоглощающей, белой, огненной. Она не закричала. Воздух вырвался из легких свистящим пузырем, смешанным с кровью.

Но сознание не погасло сразу. Тело было разбито, разорвано, но нейронные сети, прошитые наноимплантами Архива с детства, все еще яростно метались, пытаясь обработать необрабатываемое. В эти последние микросекунды жизни Элис Мур испытала нечто запредельное:

1. Вторжение: Холод. Не физический. Ментальный. Острое, безжалостное проникновение в самое ядро ее мыслей. Система Архива, всегда находящаяся на периферии восприятия, словно гигантский цифровой спрут, вцепилась щупальцами в ее умирающий мозг. Протокол «Первичный Захват» активирован. Не для спасения. Для конфискации. Ее сознание, ее воспоминания, ее суть – все это было объявлено собственностью Архива. Собственностью Виктора. Собственностью Архивариуса.

2. Сопротивление: Инстинктивный ужас. Цифровое щупальце Архива наткнулось не на пассивные данные, а на стену панического, животного «НЕТ!». Ее воля, сжатая в точку невероятной плотности, отчаянно билась против холодного алгоритма. Это не было осмысленным действием. Это был рефлекс загнанного зверя, не желавшего стать образцом в коллекции.

3. Вспышка Истины: Сквозь боль и нарастающий холод небытия пронеслось последнее, кристально ясное понимание. Не догадка. Не страх. Знание. Картины сложились в жуткую мозаику:

Слишком «удачная» утечка данных о «Пандоре».

Слишком легкий доступ к тем самым серверам на нижних уровнях.

Настороженный, необычно пристальный взгляд Виктора за ужином накануне. Не любовь. Аудит.

И этот грузовик. Старый, шумный, отслеживаемый. Идеальное орудие для «несчастного случая» в городе, где каждое транспортное средство имело цифровой след и автопилот. Старое, немое железо – вне системы. Вне подозрений.

Архивариус. Это был его почерк. Холодный, расчетливый, абсолютный. Виктор был пешкой. Мощной, но пешкой. Ее устранили не за то, что она знала о Викторе. Ее устранили за то, что она почти добралась до самого Ядра. До его секрета. До сути лжи, на которой держалось все их бессмертие и власть.

4. Последний Образ: Не лицо мужа. Не детские воспоминания. Перед внутренним взором, затуманиваемым наступающей тьмой, возникла крошечная капсула-кулон на ее шее. Искрящаяся капля росы в адском свете фонарей и фар. «Мама… прости. Спасено. Они не найдут. Не дам… стереть…» Мысль оборвалась.

5. Цифровой Укус: В момент, когда биологическая жизнь покидала ее тело, система Архива совершила финальный рывок. Щупальца алгоритмов впились в угасающие нейронные паттерны, вырывая, копируя, захватывая поток сырых, необработанных данных. Не личность. Не душу. Сырье. Хаотичный свалка воспоминаний, эмоций, страхов и той самой опасной правды, которую Элис пыталась унести с собой. Данные были изуродованы травмой смерти, пропитаны адреналином и болью, но они были там. Фрагменты «Пандоры». Страх. Ярость. Любовь к жизни, так внезапно отнятой. И осознание: «Это не случайно. Это убий…»

Мысль не закончилась. Сознание Элис Мур, каким его знал мир, погасло. Тело, изуродованное ударом и падением, безжизненно раскинулось на мокром асфальте под равнодушным взглядом камер наблюдения, которые уже передавали сигнал тревоги в Центр Контроля Архива. Дождь смывал алую краску с серого камня, растворяя ее в грязных потоках.

Но в цифровой бездне, в святая святых Архива, в секторе «Первичного Приема и Стабилизации», зажглась новая точка данных. Мигающая, нестабильная, полная шума искажений и невыносимой боли утраты. Маркировка: ELICE_MOOR_PRIME.raw. Приоритет: Альфа-Омега. Заказчик: KORVUS, V. Куратор: Назначить ВЕЙН, А. (Оптимум). Статус: Критическая нестабильность. Примечание: Присутствуют аномальные защитные паттерны и потенциально коррумпированные данные. Рекомендован усиленный карантин и ускоренная курация.

Где-то высоко в облачных кабинетах Истинного Архива, на экране, встроенном в идеально отполированный стол, появилось это уведомление. Человек, сидевший за столом – или то, что когда-то было человеком – Архивариус, не проявил ни малейшей эмоции. Безупречные цифровые черты лица оставались неподвижны. Лишь указательный палец, сделанный из какого-то темного, похожего на обсидиан материала, слегка постучал по поверхности стола. Один раз. Метроном, отмечающий завершение одной операции и начало другой, гораздо более сложной.

Внизу, на мокрой улице, тело Элис Мур накрыли серебристым саваном экстренных медицинских дронов, уже зная, что спасать нечего. Только собрать биоматериал для формальности. Настоящая работа началась там, в цифровых глубинах. Работа по переписыванию, по очистке, по созданию удобной, послушной, идеальной версии. Работа по вечному утешению скорбящего мужа и поддержанию великой лжи.

Глава 1: Заказ Сверху

Дождь бил в высокие, узкие окна Центра Курации, превращая ночной город за ними в мерцающее полотно из расплывчатых огней и стекающих по стеклу световых нитей. Неоновые вывески где-то внизу, на уровне сорокового этажа, окрашивали струи в ядовито-розовые и синие оттенки. Алекс Вейн стоял у окна, следя, как капли сливаются в ручьи, напоминая ему о другом потоке – потоке данных, мыслей, чувств, который ему предстояло сегодня укротить. Исказить. Очистить. Курировать.

В его кабинете царил строгий, почти стерильный порядок, контрастирующий с хаосом, с которым он работал. Холодный металл и матовое стекло оборудования, монотонный гул серверных стоек, спрятанных за звуконепроницаемой стеной. Лишь один предмет выбивался из этого техно-аскетизма – старый, потертый кожаный кошелек на столе. Он принадлежал не Алексу.

«Сессия через пять минут, Алекс». Голос его ассистента, Лены, прозвучал из встроенного динамика, лишенный эмоций, как и все здесь. «Клиентка уже на пороге. Стадия принятия, но с элементами агрессии. Стандартный протокол успокоения применен».

«Спасибо, Лена. Готовьте интерфейс. Уровень погружения – Альфа-7. Фокус на период 2015-2023. Ключевые маркеры: алкоголь, насилие, долги, унижение. Целевой результат: теплые семейные сцены, чувство надежности, легкая грусть по ушедшему «хорошему отцу»». Алекс произнес это механически, отточенной фразой, которую повторял сотни раз. Он повернулся от окна. Его отражение в темном стекле было размытым, как воспоминание, которое вот-вот перестанет существовать. Высокий, чуть сутулый, темные волосы, собранные в небрежный хвост, лицо с резкими чертами, отмеченное усталостью и той особой, ледяной отстраненностью, которая была профессиональным щитом лучших Кураторов Архива. Щитом, за которым пряталось что-то еще. Что-то старое и ноющее.

Он подошел к Кураторскому Креслу – массивному, эргономичному монолиту из черного композита, окруженному полукругом голографических проекторов и сенсорных панелей. Надел легкий шлем-интерфейс, почувствовав привычный холодок металла на висках. Пальцы привычно пробежали по панели, активируя системы. Воздух загудел чуть громче. Проекторы ожили, заливая пространство перед ним мягким, нейтральным светом. Появились базовые биометрические показатели клиентки – Светлана Петрова, 22 года. Отец – Олег Петров, 58 лет. Причина смерти: цирроз печени. Официальная причина. Алекс знал из предсессионного брифа, что старик скончался в луже собственной рвоты после трехдневного запоя, разбив по дороге в туалет голову о косяк двери. Не героическая кончина. Не та, которую дочь захочет помнить. И за которую она заплатила немалые кредиты Архиву, чтобы не помнить.

Дверь бесшумно открылась. Вошла Светлана. Худенькая, бледная, с красными, опухшими от слез глазами, но теперь – под действием Архивных седативов – неестественно спокойная. Она села в кресло напротив Алекса, её движения были чуть замедленными, как у сомнамбулы.

«Г-господин Вейн?» – её голос дрожал, несмотря на химию.

«Светлана. Садитесь, пожалуйста. Комфортно?» Алекс включил профессионально-сострадательный тон. Маска. Часть ритуала. «Сегодня мы поможем вам сохранить самое важное – светлую память об отце. То, что делает его присутствие в Архиве утешением, а не болью».

Девушка кивнула, сжимая в руках небольшой бумажный конверт. «Я… я принесла фотографии. Вот он, в парке, со мной маленькой… И вот на моем выпускном… Он так гордился…» Она протянула конверт. Алекс взял его, не глядя. Эти фото станут якорями, точками кристаллизации для новой, чистой версии Олега Петрова в Архиве. Фальшивки, сотканные из обрывков реальности и искусственного тепла.

«Отлично. Это очень поможет. Теперь, для погружения, вам нужно надеть сенсоры». Лена подала тонкую сетку с электродами. Светлана послушно надела её на голову поверх своих волос. Её глаза были широко открыты, полные немого вопроса и надежды. Надежды на красивую ложь.

Алекс надел свои сенсоры – более сложные, подключаемые непосредственно к шлему. «Начинаем. Пожалуйста, расслабьтесь. Думайте о хороших моментах. О парке. О выпускном». Его пальцы вновь заскользили по панели. «Инициирую связь. Погружение через 3… 2… 1…»

Мир вокруг Алекса растворился. Он больше не сидел в кресле. Он плыл. Не в физическом пространстве, а в океане чужого сознания, в текучей, нестабильной среде памяти Светланы Петровой. Вокруг него проносились обрывки образов, звуков, запахов: школьный звонок, запах пирожков, который пекла бабушка, смех подруги, холодный ветер в лицо… Хаос. Прекрасный, живой хаос неотсортированного опыта.

Алекс сконцентрировался. Его интерфейс – продвинутая нейросеть, обученная распознавать и классифицировать эмоциональные паттерны – начал накладывать на этот поток структуру. Появились цветовые коды: теплые желтые и оранжевые пятна – положительные воспоминания. Тревожные синие и фиолетовые – нейтральные или неясные. И – густые, клубящиеся черно-красные сгустки, источающие волны страха, гнева, отчаяния. Маркеры. Цель.

Он мысленно скомандовал интерфейсу: «Фокус. Олег Петров. Период 2015-2023. Эмоциональный спектр: гнев, агрессия, страх, стыд. Сопутствующие сенсоры: алкоголь (этанол), звуки крика, запах перегара, тактильные ощущения боли».

Нейросеть отреагировала мгновенно. Хаотичный поток резко сузился. Алекс словно нырнул в темный, вязкий туннель. Звуки стали резче, искаженнее. Детский плач (Светланин?). Грохот падающей мебели. Хриплый, пьяный крик мужчины: «Молчи, тварь! Всё из-за тебя!» Запах – едкий, тошнотворный – дешевого самогона и несвежего пота. Вспышка образа: огромная, заросшая щетиной физиономия, красные, безумные глаза, сжатый кулак, летящий вниз…

Алекс не моргнул. Он видел это тысячи раз. Боль. Унижение. Страх. Сырье его работы. Его пальцы (или их ментальный аналог в этом пространстве?) начали движение. Он не стирал память сразу. Сначала – изоляция. Мысленным усилием он очертил вокруг черно-красного сгустка – конкретного воспоминания о побоях после родительского собрания – энергетический барьер. Как карантинный купол. Воспоминание билось внутри, как пойманная оса, излучая волны ужаса, но уже не могло отравить окружающий контекст. Светлана на кушетке вздрогнула, тихо застонав. Алекс увеличил подачу седатива через её сенсоры. Физиологический отклик нужно гасить.

Затем – деконструкция. Его интерфейс, как скальпель микрохирурга, начал рассекать память на составляющие. Зрительный образ отца-монстра? Отделить. Звук его крика? Выделить. Тактильное ощущение удара? Экстрагировать. Запах страха и алкоголя? Изолировать. Эмоциональный заряд – ядро боли – оставался, но лишался своих «крючков», привязок к конкретным сенсорным входам. Это было похоже на разбор бомбы.

Теперь – самое важное. Редакция. Алекс вызвал «якоря» – те самые фотографии из парка и с выпускного. Чистые, светлые образы. Он взял фрагмент из парка – отца, улыбающегося, качающего маленькую Свету на качелях. Нужно было вживить его внутрь изолированного, но еще не разрушенного контекста травмы. Мысленно, с ювелирной точностью, он начал заменять элементы. Искаженное лицо гнева – на улыбку с фото. Летящий кулак – на руку, мягко подталкивающую качели. Крик – на обрывок реального смеха отца, найденный где-то в ранних, незапятнанных слоях памяти Светланы. Запах перегара… Алекс порылся в «архивных шаблонах» – стандартных паттернах запахов, хранящихся в базе Архива. Нашел «теплый запах осенней листвы, смешанный с дымком костра». Подошел. Вживил.

Он работал быстро, уверенно. Мастерство высшего Куратора проявлялось в деталях. Он не просто подменял одно другим. Он переплетал ложь с крупицами правды, создавая новую, правдоподобную ткань. Ощущение качелей было реальным, из другого воспоминания. Смех отца – подлинным, хотя и вырванным из иного контекста. Осенний запах – синтетическим, но вызывающим приятные ассоциации. И главное – эмоциональный заряд. Алекс не мог просто стереть страх и боль. Это оставило бы дыру, которую сознание клиентки немедленно попыталось бы заполнить, порождая неврозы. Нет. Он трансмутировал их. С помощью интерфейса и своих навыков он сжал черно-красный сгусток ярости и страха, переплавил его в плотный шарик туманной, ноющей грусти. Грусти по тому отцу, каким он мог бы быть. Каким его теперь будут помнить.

Последний штрих. Интеграция. Он аккуратно снял карантинный барьер. Новое, отредактированное воспоминание – отец на качелях, его смех, запах осени, легкая щемящая грусть – влилось обратно в поток памяти Светланы. Оно прижилось мгновенно, как родное. Настоящие, ужасные фрагменты были помечены интерфейсом как «мусорные данные» и мягко, безболезненно стерты, замененные этим идеальным суррогатом.

Алекс вышел из погружения. Мир кабинета вернулся, резкий и четкий после психоделического тумана памяти. Он снял шлем, почувствовав легкую, привычную тяжесть в висках – плату за глубокое вторжение в чужое сознание. Светлана открыла глаза. На её лице не было ужаса. Только легкая печаль и… облегчение. Слезы текли по щекам, но это были тихие, чистые слезы.

«Он… он был таким добрым тогда…» – прошептала она, глядя в пустоту. «На качелях… Помню, как он смеялся… И пахло… пахло осенью…» Она улыбнулась сквозь слезы. «Спасибо, господин Вейн. Спасибо… Теперь я смогу… смогу с ним проститься… по-хорошему».

Алекс кивнул, избегая её благодарного взгляда. «Вы проделали большую работу, Светлана. Теперь ваш отец в Архиве останется таким, каким вы его любите. Чистым». Ложь, – пронеслось у него в голове. Чистая, профессиональная ложь. Он встал, передавая конверт с фотографиями Лене. «Поместите это в её личный фонд Архива. Ассоциируйте с новыми узлами памяти».

Когда Светлану увели, Алекс снова подошел к окну. Дождь не утихал. Он чувствовал знакомую пустоту. Горечь. Он только что совершил акт величайшего насилия над правдой, над памятью другой души. И сделал это безупречно. Зачем? Чтобы дочь не сломалась под грузом ужаса? Или чтобы Архив получил еще одного лояльного клиента, который будет платить за вечные сеансы связи с идеализированным призраком? Он вспомнил старый кошелек на столе. Кожа была потерта до гладкости в одном углу. Там, где он лежал в кармане… другого человека. Много лет назад. Алексу не понадобился Куратор, чтобы забыть тот ужас. Он сам выжег это каленым железом воли. И осталась только пустота и этот дурацкий кошелек, как нелепый артефакт утраченной эпохи.

«Алекс». Голос Лены снова нарушил тишину. Но на этот раз в нём была едва уловимая нотка… чего? Тревоги? Уважения? «Входящая связь. Приоритет «Черный Лебедь». Линия абсолютно безопасная. Инициатор… Виктор Корвус».

Алекс замер. Корвус. Имя било током. Член Совета Архива. Один из самых влиятельных и самых закрытых людей в городе. Миллиардер, чьи корпорации кормились с технологий Архива. «Черный Лебедь» – код доступа, означавший заказ, который нельзя отклонить. Заказ, который мог стоить Куратору карьеры. Или жизни.

«Принимаю», – сказал Алекс, голос был ровным, профессиональным. Внутри всё сжалось.

Голограмма перед ним ожила. Появилось лицо Виктора Корвуса. Не фотогеничное, но невероятно властное. Лицо человека, привыкшего покупать всё. Или уничтожать то, что купить нельзя. Глаза – холодные, пронзительные, как шипы. На нем был идеально сидящий темный костюм, галстук сдержанного оттенка. Он сидел в кресле на фоне панорамного окна, за которым угадывался ночной пейзаж его личной башни, еще выше, чем Центр Курации.

«Господин Вейн», – голос Корвуса был низким, бархатистым, но в нём чувствовалась сталь. «Мне сказали, вы лучший. Надеюсь, это правда. У меня есть… работа для вас. Работа исключительной важности и деликатности».

Алекс кивнул, собирая всю свою выдержку. «Чем могу служить, господин Корвус?»

Корвус сделал едва заметную паузу. В его глазах, обычно непроницаемых, мелькнуло что-то… хрупкое? Боль? «Моя жена. Элис. Она… погибла. Три дня назад». Он произнес это ровно, но напряжение в челюсти выдавало его. «Её сознание захватила система Архива. Стандартная процедура перед… переносом».

Алекс знал. Весь город знал о трагической гибели Элис Мур-Корвус в автокатастрофе. Случайность. Ужасная случайность. Но почему тогда Корвус обращается с «Черным Лебедем»?

«Мои соболезнования, господин Корвус», – автоматически ответил Алекс.

«Соболезнования не нужны», – отрезал Корвус, и в его голосе вновь зазвучала привычная власть. «Нужен результат. Я хочу, чтобы вы провели её Курацию. Полную. Идеальную».

«Архив предлагает несколько уровней посмертной курации…» – начал Алекс.

«Нет!» – Корвус резко перебил его. Его голос сорвался на мгновение, но он тут же взял себя в руки. «Не стандартную процедуру. Я хочу идеала. Я хочу, чтобы её цифровой аватар в Архиве был… совершенным. Таким, каким я её любил. Таким, каким она должна была остаться». Он пристально посмотрел на Алекса. «Никаких слабостей. Никаких сомнений. Никаких… неподобающих воспоминаний. Только свет. Только любовь. Только вечная, безмятежная преданность. Вы понимаете?»

Алекс понял. Корвус хотел не сохранить память о жене. Он хотел создать нового, идеального идола. Цифровую куклу, лишенную всех недостатков, всей сложности живой женщины. Вечную, послушную тень.

«Это… сложная задача, господин Корвус», – осторожно сказал Алекс. «Полная реконструкция личности с селективным удалением…»

«Цена не имеет значения», – Корвус махнул рукой, как отмахиваются от назойливой мухи. «Назовите любую сумму. Любые ресурсы. У вас будет доступ к её памяти самого высокого уровня секретности. Никаких ограничений. Но результат должен быть идеальным. Безупречным. Я не потерплю… ошибок». В последнем слове прозвучала недвусмысленная угроза.

Алекс почувствовал, как по спине пробежал холодок. Этот заказ пахло бедой. Огромной властью. И огромной опасностью. Он взглянул на кошелек отца на столе. На потертый уголок. Беги, – шепнул внутренний голос. Это болото тебя сожрет. Но другой голос – голос циничного профессионала, лучшего в своем деле, которому предложили вызов, равного которому не было – уже просчитывал возможности. Доступ к памяти высшего уровня? Это как ключ от святая святых Архива.

«Я… берусь», – услышал он свой собственный голос, прежде чем осознал решение. «Но мне нужны полные неограниченные права доступа. И полная автономия в процессе. Никакого вмешательства».

Корвус едва заметно улыбнулся. Это было не тепло, а скорее удовлетворение хищника. «Договорились, господин Вейн. Материалы поступят к вам завтра утром. Не подведите меня». Голограмма погасла.

Алекс остался один в тишине кабинета, нарушаемой только шумом дождя и гулом серверов. Он подошел к столу, взял старый кожаный кошелек. Кожа была шершавой под пальцами. Он сунул руку в карман пиджака, доставая пачку сигарет, и вдруг… замер.

Воздух был напоен тонким, едва уловимым ароматом. Не его одеколон. Не запах дождя или технологий. Это был легкий, изысканный, чуть сладковатый запах… груши. И бергамота. Совершенно незнакомый. Но почему-то вызывающий смутное, тревожное ощущение дежавю. Он огляделся. Кабинет был пуст.

Аромат растворился так же внезапно, как и появился. Алекс потряс головой. Переутомление. Стресс. Эффект глубокого погружения. Надо выспаться.

Он сунул кошелек обратно в карман, так и не найдя сигарет. Но запах… этот странный, нежный запах груши… он будто прилип к нему, навязчивый и необъяснимый. Как первая трещина на безупречном фасаде.

Глава 2: Первые Трещины

Воздух в Секторе «Омега» вибрировал иначе. Не привычным гулом серверов Центра Курации, а низким, почти неслышным гудением, словно где-то в толще здания билось огромное, спящее сердце. Здесь хранились «Фонды Короны» – цифровые останки элиты, членов Совета Архива и их ближайшего круга. Доступ сюда требовал не просто авторизации, а кровавого скана сетчатки, генетического ключа и цифровой печати самого Виктора Корвуса, временно делегированной Алексу. Каждый шаг по стерильному, освещенному холодным синим светом коридору фиксировался скрытыми сенсорами, а давление на барабанные перепонки намекало на мощные экранирующие поля, окутывающие каждую капсулу хранения.