Научи меня любить

Наталья Поль

Научи меня любить

Глава 1

Мика

Мне было двадцать – возраст безрассудной юности, когда душа жаждет полета навстречу ветру, не омраченному ни единой тенью сомнения. Но именно тогда, в двадцать, моя жизнь словно застыла, навеки пригвожденная к мертвой точке. Тогда я навсегда потерял ее. Ту, что была дороже всего на свете. Ту, чей образ до сих пор является мне во снах, спустя долгих пять лет. Ту, чье имя невозможно с легкостью вычеркнуть из памяти, чьи черты не стереть из сердца. Ту, что значила для меня больше, чем музыка, которой я жил.

Я никогда прежде не знал, что такое настоящая потеря, пронзающая тело острой, щемящей болью, разрывающая в клочья мою и без того израненную душу. Даже в четырнадцать, когда я лишился самого дорогого человека, подарившего мне заботу и поддержку в самые темные дни, даже тогда я не испытывал такой нестерпимой муки. Он дал мне нечто, благодаря чему я не сломался окончательно, нечто, что до сих пор помогает держаться на плаву. Он подарил мне музыку. Но чтобы рассказать эту историю, нужно вернуться к самому ее началу, на десять лет назад, в те времена, когда я был еще ребенком.

Мать никогда не любила меня. Я был нежеланным ребенком, горьким напоминанием о разбитом сердце юности. Если бы не дед, настоявший на моем рождении, я бы никогда не увидел этот свет. Мой отец, которого я совсем не знал, оказался лишь мимолетной страстью, оставившей после себя лишь боль в душе Агаты Габриэловны и меня – живое воплощение ее утраты. Агата Габриэловна… Женщина редкой красоты, с вороными, чёрными кудрями, ниспадающими на плечи, и карими глазами, такими теплыми, как утренний кофе. Она всегда держалась с достоинством, сохраняя видимость благополучия даже в самые мрачные дни, коих было немало. Но после моего рождения в ее сердце поселилась тьма. Я был живым укором, и она с трудом могла смотреть на меня. Лишь дед, заменивший мне обоих родителей, спас меня от участи быть никем. Он дал мне имя, фамилию и отчество, и я вечно буду ему за это благодарен. Пусть я и не унаследовал светлые волосы и грубые черты лица моего отца, но все же в моих чертах было нечто от него, что распаляло ненависть матери ко мне. О том какой был мой отец внешне я узнал совсем случайно обнаружив под подушкой в спальне матери его фотографию. Должно быть мама его сильно любила, если хранила её, но об этом мне вовсе не хотелось знать.

Зато я был копией Габи – Габриэля Фернандеса, моего деда. Истинный испанец, он в молодости переехал в Россию и навсегда полюбил Тверскую область. Весьегонск – наш город, покорил его своей живописной природой. Жили мы скромно, в отличие от его богатых родителей, оставивших фазенду в Мадриде двоюродной сестре моего прадеда.

То, как я жил, сложно было назвать жизнью. Мать все чаще топила горе в вине, забывая обо мне. Я был предоставлен сам себе. Учеба не привлекала, но дед, пока был жив, не давал мне спуску. Он твердил, что образование – это мой шанс встать на ноги. Поэтому я с ранних лет грыз, как говорится, гранит науки и мог похвастаться поступлением в престижный вуз. Но к моему сожалению этому не суждено было случиться.

Время шло, и дед слабел. Здоровье его ухудшалось, денег не хватало. Пока Габи получал пенсию как заслуженный адвокат, мы еще держались на плаву. Он мечтал, что когда-нибудь и меня пристроит в эту сферу.

Все изменилось с его смертью. Помню тот день, как сейчас. Я рано вернулся домой, физкультуру отменили, и я спешил к деду с отличной отметкой по математике. Но он уже не дышал. Он сидел в своем любимом кресле, тихо покачиваясь, и казалось, просто уснул. Но, подойдя ближе и легонько пощекотав его, я понял: что-то не так. Раньше дед всегда реагировал на мои попытки его разбудить, а тут – тишина. Так я узнал, что его больше нет.

Мать работала официанткой в ресторане, куда в шестнадцать лет пристроила и меня. Вместо того, чтобы учиться я вынужден был работать уборщиком отчего моя успеваемость покатилась в тартарары. В вуз я так не поступил. Денег не хватало, чтобы расплатиться с долгами. Но это еще была жизнь, пока в нашем доме не поселился Толик. Грыжко Анатолий Михайлович, как он любил, чтобы я его называл. Деда не было в живых уже три года, и этот человек с первого дня невзлюбил меня. Все деньги матери уходили к нему. Он считал себя хозяином, говорил, что мы ему обязаны за то, что он погасил наши долги. Мне удавалось прятать свои небольшие заработки. С шестнадцати лет я копил, отказывая себе во всем. Никаких свиданий, посиделок с друзьями в барах, новой одежды. Я собирал на мечту – уехать в Москву и начать жизнь с чистого листа.

Ах да, я был копией своего деда. Ярко-зеленые глаза, длинные густые ресницы, темные брови и слегка вьющиеся черные волосы – я выделялся из толпы. И еще я играл. Играл на гитаре хорошо, талантливо, как и мой дед. Он подарил мне ее однажды, сказав:

– Береги «Ласточку» как зеницу ока! Она тебя еще прославит!

– «Ласточку»? – удивился я.

– Именно! – кивнул дед. – Когда-то в юности мне ее подарил один известный певец, заметив мой талант.

– Но как он мог заметить твой талант, если у тебя не было инструмента? – засмеялся я.

Дедушка задумался.

– Да, ты прав! – рассеянно подтвердил он. – Однажды, когда сильно нужны были деньги, я пел в парке Победы. Там-то меня и заметил тот человек.

– И он просто отдал тебе свою гитару?

– Не поверишь, но да! Я и сам тогда был удивлен.

– Вот дела! – только и сказал я, не спросив главного: почему гитара называлась «Ласточкой».

С шести, а может, и с пяти лет я начал заниматься на ней. Дед помогал, подсказывал, а я схватывал все на лету. К десяти годам я уже мог похвастаться хорошей игрой, что бесило моего отчима. Свою злость он показывал кулаками и бранью. Я не понимал, что моя красивая мать нашла в этом куске дерьма. Выпивка не портила ее. Она оставалась такой же молодой, какой я помнил ее в детстве. Тогда я даже гордился ею. Но не теперь, когда она связалась с этим альфонсом Толиком. Он был крепким, с обвисшим животом, темной щетиной и цепкими, хитрыми карими глазами, прожигавшими во мне дыру.

Конечно, я продолжал играть и после смерти деда. Именно тогда я и сочинил свою первую песню, которую усовершенствовал втайне.

"Ты всегда был и останешься светом в моей жизни" – так она называлась.

Уже час я бился над лирической песней, но слова, словно строптивые кони, не желали ложиться на бумагу, повергая меня в тихую панику. Сегодня вечером – мой первый выход на публику, а я, как назло, не могу выжать из себя ни строчки. Да и не горел я желанием выступать в ресторане. Я сочинял и играл для души, и, конечно, для дедушки, который, я верил, слышит меня. Но на днях мою игру услышал кое-кто другой. Игорь Николаевич, мой начальник. Он буквально ворвался в подсобку, где я репетировал, и застыл, ошеломленный. "Вот черт, зачем я вообще здесь начал играть?" – промелькнуло у меня в голове, и я виновато оглядел внушительную фигуру босса. Высокий, подтянутый, с темной, всегда безупречно уложенной шевелюрой, Игорь Николаевич в свои пятьдесят с небольшим выглядел превосходно. Конечно, возраст давал о себе знать: серебро пробивалось в волосах, а в уголках губ залегли морщинки – следствие частых улыбок. Но это его не старило, а, напротив, придавало шарма. Он был одет с иголочки: коричневый кашемировый пиджак, накрахмаленная белая рубашка и отутюженные до блеска черные брюки. На добром лице пробивалась легкая небритость. Несмотря на стремление казаться строгим, в душе он оставался дружелюбным человеком, что я в нем ценил больше, чем показную роскошь богатых выскочек, озабоченных лишь количеством нулей на счету.

– Мика! Да ты, оказывается, настоящий талант! – воскликнул он радостно, подходя ближе.

Забыл представиться. Мое полное имя – Микаэль, что в переводе с греческого означает "подобный Богу", кем я, конечно же, не являюсь. Имя это мне никогда не нравилось, и я не понимал, почему дедушка выбрал именно его. В узком кругу меня звали по-разному: мать – Микаэлем, отчим – Мишкой, дедушка – Мигелем, или Микой. Так называть себя я позволял лишь самым близким, которых было немного. Игорь Николаевич, к моей вящей гордости, оказался в их числе.

В напряжении я смотрел в возбужденное лицо начальника, ожидая, как говорится, приговора. Мне почему-то казалось, что он сейчас уволит меня без каких-либо рекомендаций. Ведь никто из персонала не позволял себе вольностей на рабочем месте. Все уважали Волкова Игоря Николаевича и беспрекословно выполняли любые его поручения.

– Слушай, у меня возникла одна грандиозная идея! – наконец произнес он, почесывая небритый подбородок. – А что, если ты сыграешь эту композицию сегодня вечером на званом ужине в моем новом ресторане "Белый Лотос"?

– Я?

– Да, ты! Просто не вижу никого, кто справился бы лучше. – Тут же отозвался начальник. – Мика, выручай! Дело – труба. Время поджимает, а подходящего музыканта я так и не нашел. Гости хотят изюминку, экзотику, а ты, как мне кажется, идеально подходишь под этот типаж.

В моих глазах мелькнуло сомнение, и Игорь Николаевич, заметив это, решил надавить.

– Ну, что тебе стоит? Всего лишь раз выступить, спеть пару песен. Я обещаю, в долгу не останусь. По окончании вечера получишь щедрый гонорар, – сказал он, прекрасно зная о моей нужде в деньгах.

– Ладно, так и быть, сыграю, – сдался я. – А кто мои слушатели?

Игорь заметно воодушевился.

– О, это сливки общества. Обухов Илья Романович! Слышал о таком? – Заметив мое недоумение, он хмыкнул. – Ну, конечно, откуда тебе знать? Ах да, Илья Романович занимается строительством. Его филиалы по всей России, да и за границей тоже. У него есть дочь, в которой он души не чает. Собственно, у нее день рождения, и они решили отметить его в моем ресторане. Ей исполняется восемнадцать, и Илья Романович настаивает на необыкновенном шоу в ее честь.

Меня начало распирать от негодования. Я терпеть не мог этих напыщенных аристократов, не знающих, куда девать деньги. Первым порывом было отказаться, но внезапно в памяти всплыл образ дедушки, убеждавшего меня не отступать от мечты, и я промолчал.

– Сколько вы мне заплатите? – вместо того, чтобы развернуться и уйти, спросил я.

– О, очень много! Денег хватит надолго.

– Договорились! Что ж, пойду готовиться, – сказал я, укладывая гитару в чехол. Моя мечта была так близка, что дышала мне в затылок. «Габи, скоро я уеду отсюда и стану знаменитым», – подумал я, подходя к двери.