Новое дело капитана Куренкова

Александр Горохов

Новое дело капитана Куренкова

1.

Сбоку от рамки, наподобие той, через которые проходят в вокзалы, стоял высокий крепыш средних лет в черном костюме, таком же галстуке и белой рубашке. На бейджике было написано по-английски и легко переводимо: «Секьюрити Петр». Перед рамкой молчала очередь. Когда Петр кивал, очередной гражданин переступал порожек. Что там, за рамкой, в пространстве, отгороженном жестяным, слегка помятым от времени высоким забором с облезшей коричневой краской, видно не было. Незнание, как известно, порождает страхи, потому волнение висело в воздухе. Виду, однако, народ не показывал, не напирал, соблюдал спокойствие и терпение. Когда, пыхтевший перед капитаном Куренковым огромный увалень неспортивного вида с висевшими отовсюду лишними ста килограммами, входил, появилась щелка и Куренков увидел, как толстяк, там за рамкой, исчез и появилась мышка. Маленькая, дрожащая от страха. Озираясь, шмыгнула в сторону, должно быть увидала норку, и спряталась. Капитан взглядом спросил Петра, что это было. Тот повел бровями, вздохнул и стал понятен смысл сказанного в Евангелии: « …воздаст каждому по делам его …»

В глубине, далеко от входа, должно быть, загорелась красная лампочка, крякнул клаксон или еще, что такое и впуск граждан приостановился. Петр аккуратно взял Куренкова за рукав вежливо отодвинул в сторону, показал на площадку около себя, дежурно улыбнулся и сказал:

– Постойте, пока здесь.

Отсюда обзор стал получше. Впуск возобновился. Жилистый мужик с выцветшей татуировкой, нетрезво перешагнув, превратился в тираннозаврика. Да, именно в маленького, сантиметров двадцати высотой, тираннозавра. Защелкал зубами, замахал коротенькими передними лапками с длинными когтями и пустился за кем-то вприпрыжку. Мадам, видать не выходившая от рождения до последних дней из фастфудной забегаловки, захрюкала и постукивая копытами понеслась к здешнему корыту лишних калорий. Иногда изменений не происходило. Но редко. Тогда на мгновение возникало неяркое сияние, и человек шел дальше. Капитану от этого становилось радостно и тепло на душе. Через полчаса он, хотя и не отличался способностями в физиономистике, начал частенько угадывать, кто в кого превратится. А через час Петр сказал:

– Я ненадолго перекусить сгоняю, а ты меня подмени.

Потом посмотрел строго и добавил:

– Временно!

Александр Иванович кивнул, мол, временно, так временно, не очень-то и собирался задерживаться тут.

Зажигалась зеленая лампочка, он кивал и очередной клиент проходил. А еще через часок до него, наконец, дошел простой вопрос:

– А в кого, сам-то превращусь когда пройду?

В это время вернулся Петр и не дал разыграться простору фантазий:

– Ну, слава Господу нашему, дошло-таки, – проворчал он и перекрестился, – понял, зачем стоял. Если понял, думай, крепко думай, а пока ступай.

Он провел Александра Ивановича по темному коридору. Открыл дверь и осторожно вытолкнул. Куренков оказался в поле, заросшем сорняком и пошел по узкой тропинке.

– Думай, крепко думай! – услышал в спину.

Дверь захлопнулась.

Шел долго. Хотелось, но не думалось.

Пришла ночь, и капитан в неё провалился.

2.

Утро оказалось пасмурным. Глаза не хотелось открывать. Грохот дивана, который складывали каждое утро в 6:30 соседи с четвертого этажа, разбудил окончательно.

Потом был долгий день. Текучка. Рутина. Писанина отчетов, докладных, планов оперативной работы и прочая канитель.

Весь день щемило сердце. То колотилось и скакало, будто бес на сковородке. То замирало, как рысь перед прыжком. Скребло когтями, оттого, должно быть, и болело. Капитан принимал таблетки, назначенные врачом – не помогало. После работы, знакомые патрульные на уазике подбросили до дома. Тяжело поднялся на свой третий этаж. По инерции переоделся. Форму повесил на вешалку в шкаф. Сделал яичницу с луком. Съел с ржаным хлебом. Обычно, такой ужин был в радость, но не в этот вечер. Голова кружилась. Сердце болело. Принял очередную таблетку. Лег спать.

Вспомнил про сон. Спросил себя: «А что делать-то? О чем думать?».

Долго ворочался. Ничего не придумывалось. Пытался глубоко и ровно дышать. Не помогало. Измаялся, всё-таки задремал. Снилось, будто лежит в больнице. Соседи в палате посапывают. Тепло. Ветерок простыни колышет. Глянул, а дверь приоткрыта. Должно быть, сквозняком. Встал тихонько, самого качает от слабости, пошел закрыть. А с той стороны в коридоре малыш стоит, лет четырех. В длинной, ниже колен, белой ночной рубашке, а на ногах сандалики. Улыбается.

Улыбнулся и Куренков. Спросил:

– Ты чего не спишь, миленький?

А тот плечами пожимает, молчит и грустно улыбается.

– Отправляйся, спать. Утро скоро. Не выспишься.

Малыш побежал. Капитан дверь затворил, вернулся в кровать, закрыл глаза и кажется, задремал, а сердце давило и давило, и давило. Опять проснулся. Глядит – дверь снова приоткрыта. Опять к ней. А в коридоре тот же малыш. На него смотрит.

– Это ты, дверь открываешь? – спрашивает его Куренков.

Малыш кивнул.

– А зачем?

Молчит и улыбается, мол, сам не понимаешь, что ли.

– Ты тут с кем?

– Может быть мать или бабушка, заснули, он и озорничает, – думает капитан.

Малыш хитро глазки скосил, показал на дверь. Куренков и сам заметил в щелку, внизу двери, другие махонькие сандалики, улыбнулся и говорит второму:

– Не прячься, покажись и ты, – и тихонько засмеялся.

Тот из-за двери вышел, встал рядышком с первым. Одинаковые. Оба в длинных до пят ночнушках. Волосы кудрявые. Молчат. Голубыми глазками на Куренкова грустно смотрят.

– Пожалуйста, – попросил он, – не открывайте больше дверь. Бегите к себе в палату.

Они кивнули, засмеялись и побежали. А коридор темный, должно быть, длинный. Долго их сандалики слышны были. Александр Иванович выглядывать, почему-то не стал. Дверь закрыл, лег и так ему спокойно стало. Боль постепенно ушла. Заснул.

Утром сердце уже не болело. Он вспомнил сон. Близнецов. И догадался: Это же ангелы за мной приходили! Да, должно быть, решили, что с ними пока не надо… Что пока тут останусь.

Снова вспомнил первый сон. Подумал, что раньше сны ему вообще не снились. А если снились, то не запоминал. А тут два подряд… К чему бы это?

А через неделю прямо с работы Куренкова увезла скорая. Была реанимация. Из неё в кардиологическое отделение, операция. Потом перевели в госпиталь МВД и после обследований отправили на пенсию. Вернее, не так. Торжественно проводили на заслуженный отдых. Наградили очередной медалью. Вручили кучу грамот, присвоили очередное звание. Выписали специальное удостоверение, чтобы в случае чего, мог показать кому положено и кому не положено. На машине доверху забитой подарками довезли до дома. Выгрузили. Занесли цветы и подарки в квартиру. Попрощались. Сказали, чтобы в случае чего не забывал, обращался – всегда помогут. Уехали.

Так, капитан полиции Александр Иванович Куренков, еще по возрастным меркам не старый, стал пенсионером.

3.

Лет двенадцать назад, сын-компьютерщик женился, уехал далеко, в теплые страны. Когда у него появилась дочка, жена поехала помогать, а когда внучка подросла, возвращаться не захотела. Нашла местного вдовца, с ним и осталась. В большой усадьбе на берегу теплого моря. Сын сначала изредка писал, а последние года три, даже с днем рождения не поздравлял. Что случилось, то случилось. Остался Александр Иванович доживать один.

Человеком он был аккуратным и трезвым. Любил порядок, чистоту и дисциплину. Потому составил себе расписание и план. По нему и действовал.

Единственное, что у капитана не получалось взять под контроль – сны. Они тревожили. Даже нет, не тревожили, а будоражили, заставляли постоянно задумываться, что означают? К чему привиделись? Зачем? Как скажутся на теперешней, новой, непонятной и, казалось, бессмысленной жизни.

Вот и в эту ночь приснится сон. Будто он в генеральском мундире идет по пустыне. Пустыня не как обыкновенно – желтый песок, а серая пыль. Пепел. При каждом шаге, сапог щелкает, будто печать в канцелярии на документе, и остается след. Четкий и синий.

За Куренковым идут два адъютанта. Один – аккуратно, чтобы не испортить, веником сдвигает след на совок. Второй – открывает новый кожаный портфель, пыль с совка сыплется внутрь, беззвучно скользит по алой шелковой подкладке, с грохотом исчезает в черной пасти, а когда достигает дна, пустыня сотрясается будто от взрыва бомбы или самолета, если тот переходит на сверхзвук. В этот момент генерал оборачивается, поднимает палец кверху и объясняет: «Сверхзвук». Адъютанты встают «смирно», отдают честь и отвечают: «Так точно!». Куренков удовлетворенно кивает, поправляет у них на рукаве повязки с надписью «Время собирать камни». Идет дальше, но камней не видать. Вокруг серый, цвета пороха, пепел.

Александр Иванович открывает глаза, говорит: «Выжженная пустыня!» и просыпается. На часах 2:22. Он успокаивается и снова засыпает. Но не спится. Думает: «Это к чему такое привиделось?» Когда на часах 4:44 в тревоге засыпает.

В кабинете приоткрывается дверь, заглядывает адъютант, щелкает каблуками:

– Товарищ генерал, вам пакет! Разрешите занести?

Куренков кивает. Адъютант строевым шагом марширует к столу по длинной ковровой дорожке алого цвета, кладет на стол пакет и замирает.

На пакете надпись: «Время Ч».

Куренков ломает сургучные печати, вскрывает пакет – оттуда высыпается пыль.

Генерал удовлетворенно улыбается. Говорит адъютанту:

– Молодцы в генеральном штабе! Научились соблюдать секретность! Ни один вражина, ни один мошенник не поймет и не расшифрует, и не разоблачит! Только я!

Строго смотрит на вошедшего, тихо приказывает:

– Портфель со следами.

Второй адъютант беззвучно появляется в кабинете, заносит и ставит на стол портфель.

Куренков открывает замок, высыпает на стол содержимое, смешивает с пылью из пакета, снимает сапог, ставит на пепел, щелкает. Аккуратно, чтобы не повредить отпечаток, поднимает. По слогам считывает время.

Прищуривается хитро и спрашивает у второго адъютанта:

– А как, сынок, твоя фамилия?

– Таймеров! – Докладывает тот.

– Ну-ну, – генерал делает лицо строгим, выдерживает паузу, командует – свободны!

Те выходят. Хлопает дверь.

Александр Иванович опять просыпается. На часах 7:17. Вспоминает, что сосед в это время всегда хлопает дверью. Окончательно просыпается. Соображает:

– Семерки, это к удаче. Стоп, семерки же были не во сне! – и продолжает соображать, – красная дорожка, к чему, не понятно. Может к дороге или встрече? Красное нутро портфеля – тоже не понятно. Выжженная пустыня – плохо. Очень плохо. Генеральский мундир … – Ну, генералом или начальником это я вряд ли стану. Это скорее для молодых оперов.

Он встает, идет на кухню, ставит на плиту чайник, включает. Делает повинуясь привычке, а мысли все еще там, во сне, в генеральском кабинете. Его осеняет:

– Таймеров заносит в портфеле следы. А поглядеть глубже и перевести, то получается, что Время заносит следы. Какие следы? Зачем заносит? К чему это, что за намек? Что ли прощание с жизнью. Вообще, или с прошлой жизнью?

Чайник засвистел. Александр Иванович вернулся в пасмурную реальность дождливого утра, позавтракал, пошел доставать из шкафа форму, чтобы отправиться на службу, но вспомнил, что на пенсии, что никуда идти не надо и затосковал.

Все эти прогулки за едой в магазины, готовка обедов и прочие делишки, хотя и доставляли минутные радости, но были малозначимы для его энергичной натуры.

Днем он приготовил еду, навел порядок в своей маленькой квартирке, а вечером вышел прогуляться по парку.

Жухлые листья скрипели под башмаками. Моросил мелкий холодный дождь. А может быть не дождь, а первые хлопья снега не долетали до земли, таяли, ветер швырял их за ворот теплой форменной куртки, в лицо, а уже оттуда каплями они текли по щекам. Но капитану было не до капель, ветра, дождя, осени. Томило бездействие. Привык он к ежедневным выездам на место происшествий, распутыванию сложных дел, обсуждению с криминалистами улик, нескончаемой текучке.

Он шел, вспоминал последний сон и не мог его разгадать. Ворчал на себя:

– Что же я за опер, если не могу расшифровать сон. Какой-то Чернышевский – не знаю, что делать.

В лужах отражались светильники с выбитыми ламами. Желтое колесо на небе, было, должно быть, единственным, чего пока не смогли украсть ни жековские труженики, ни охотники за ржавым металлом. Капитан усмехнулся и подмигнул луне. Подумал: «А может разоблачением жековских махинаций заняться? Или ещё чем подобным». Но мысль эту отложил подальше. Не по душе ему, оперативнику, были такие дела, да и не любил он их разгадывать. Так сказать, не его профиль. Хотя в молодости начинал службу именно с этого.

Был Куренков по натуре стоиком, хотя, должен заметить, что слова такого не знал и не читал про это. Спокойно приняв пенсионную данность, постоянно размышлял, чем теперь ему свыше предписано заниматься. Не по мелочам, а всерьез. Пока для него вопрос был открытым.

Удивительно, но он любил такую погоду. Любил пустые улицы, дорожки без бегунов не то за здоровьем, не то от него, без мамаш с колясками. Без граждан, которых выгуливали на поводках собаки.

В конце аллеи показалась фигура. Туча прикрыла луну и кто там, мужчина или женщина, Куренков разглядеть не сумел. Они сближались и, когда луна осветила парк, оказалось, что к нему подходит женщина. В темном плаще. С зонтом. Куренков, человек общительный, улыбнулся и сказал:

– Милая дама, вам не страшно в столь позднее время гулять по заброшенному парку, пристанищу хулиганов и бандитов? Опять же одичавшие собаки могут напасть.

– Вот и проводите, – ответила женщина, усмехнулась и добавила, – или страшно?

– Конечно, страшно, – не растерялся он и отдал честь: «Капитан Куренков. Патрулирую периметр парка».

– А где же ваш корабль, капитан?

– А я сухопутный капитан. – Куренков состроил тоскливую физиономию. Мне корабль не положен.

Дама засмеялась:

– Тогда пойдемте. Я правильно понимаю, что капитаны не плавают а ходят?

– Так точно, именно ходят.

Вдруг их обогнал, неизвестно откуда взявшийся самокат с электромоторчиком и приваренным сидением. Наушник, бодро горланил:

«Не надо печалиться – Вся жизнь впереди

Вся жизнь впереди – Надейся и жди!

Седок, видать, заснул или отрубился. Устройство, вопреки законам равновесия не падало, а ехало само.

Куренков успел отдернуть даму и они не попали под колеса.

– Как вовремя я вас встретила. Вы меня спасли.

– Не надо печалиться – вся жизнь впереди… – пропел в ответ Александр Иванович голосом из наушников.

Оба рассмеялись.

Дама протянула капитану руку и сказала:

– Татьяна Алексеевна.

Куренков приосанился, состроил серьезную физиономию:

– Я так и подумал. Представляюсь по случаю знакомства и вашего спасения – Александр Иванович, для вас Александр, а еще лучше Саша.

– Тогда я для вас Татьяна.

Это маленькое событие мгновенно сроднило их. Они почувствовали, будто знакомы с детства, но так случилось, что давным-давно расстались, а теперь встретились и надо рассказать, обязательно рассказать, обо всем, что случилось. С того времени, до самых последних дней. До этой встречи и даже про саму эту встречу.

Долго гуляли, Куренков проводил даму, а когда возвращался к себе, вспомнил про сон, про красную дорожку, пыль, следы, которые заносит время, про печать. Подумал, что жизнь его, должно быть, переменится. В лучшую сторону.

4.

Есть такие везунчики, на которых господь решил проследить – как долго люди станут терпеть их везучесть. Позволил восседать, безо всяких на то оснований, способностей и знаний на больших должностях, много получая, ничего полезного не делая, и это в лучшем случае, а обычно, вредя и разрушая то, что было сделано до них. Когда же приходило время расплаты за все, чего начудили и завалили, успевали вовремя перепрыгнуть на другую, еще более высокую должность. Именно должность, а не работу. Потому, что работать эти везунчики никогда не хотели, и не умели. Волею судьбы они делали карьеру, поднимались выше и выше, будто по доске на качалке-балансире детской площадки и, казалось, что этому пути к вершинам счастья не будет предела. Но, доходили до середины доски, центр тяжести секунду зависал в равновесии и, вдруг, неожиданно, чуда не происходило – доска падала вниз и они летели со своих вершин на землю. А чаще в грязь.

Так вот, это не про капитана Куренкова. Рассказывать Татьяне про подвиги, про то, как распутывал сложные дела, как отказывался от повышений, потому, что любил именно эту, оперскую работу, он не стал. Говорил о том, что тревожило в последнее время. Про сны. Что не знает как быть, да и вообще, как жить.

Татьяна не перебивала, не поддакивала. Слушала. И, должно быть, размышляла. Потом, в одну из встреч, рассказала свою историю. Историю, год назад, переменившую её жизнь. Говорила и снова переживала то, что случилось.

5.

Тот день, когда всё началось, не задался с вечера. До полуночи под окнами горланили и ржали обпившиеся энергетиками малолетки. Потом захрапел сожитель, он же хозяин квартиры, Гришка. Утром лил дождь. Болела голова. Еле встала после третьего будильника. Не завтракав, побежала на работу. На улице сообразила, что забыла зонт. Добежала до остановки, впихнулась в автобус. С соседних зонтов на ноги стекали струйки холодной воды. Аккуратные владельцы, держали их подальше от себя. Из окон дул холодный ветер. Да еще ему помогал кондиционер, непонятно почему не выключенный водителем. На остановке еле продралась сквозь толпу желающих влезть в автобус. Выдохнула. Дождь почти закончился. Под грязной мелкой лужей не увидела водосточную решетку, каблук угодил в неё, по инерции сделала шаг. Нога подвернулась, вскрикнула от боли, упала. Поднялась, еле доковыляла до кафешки, в которой работала. Нога опухла, ныла, болела. Каблук почти отвалился. Кожа на нем ободралась. Переобулась в удобные кроссовки. Опухшая нога без шнуровки с трудом, но влезла. Отдышалась. Пришла в себя. Сделала кофе. Откусила круассан. Горячий кофе и сладкая булочка начали успокаивать, боль утихать. Увидела содранную коленку. Пшикнула на неё антисептиком, высушила бумажной салфеткой, залепила пластырем.

В кафе, грохнув дверью, влетела хозяйка. Первой, кого увидела, была Татьяна. На неё и заорала. Просто так, бессмысленно, чтобы выплеснуть мерзость и стервозность, переполнившие натуру. Татьяна хотела сдержаться, но фитиль запылал и ответила. Да так, что хозяйка на секунду заткнулась, а потом швырнула в неё подвернувшуюся тарелку. Тарелка просвистела в сантиметре от головы и разбилась о стену. Наступила мертвая тишина. Каждый подумал: хорошо, что в переносном смысле «мертвая». Татьяна встала, доковыляла до кассы, вытащила из стола давно написанное, на всякий случай, заявление, стараясь не хромать, подошла к хозяйке. Шлепнула листом о стол.

– Расчет, трудовую и медкнижку немедленно!

Хозяйка поняла, что вляпалась. Молча ушла в кабинет, прогремела ключами от сейфа, прошелестела бумагами, вернулась и шлепнула о тот же стол книжками. Потом отсчитала, так чтобы официантки и повар видели и слышали, крупные хрустящие новизной бумажки. Сказала: «Не задерживаю!».

Так Татьяна оказалась без работы, но с больной ногой, на улице.

К остановке сразу подкатил её автобус. Посчитала это добрым знаком – значит, сделала правильно. Села. Слезы потекли сами. Те, кто был напротив, думали, что это дождь стекает с волос, потому даже в мыслях не сочувствовали и не обращали внимание на женщину. Возле дома вышла. Поняла, что с ногой совсем плохо. Вспомнила, что когда занималась спортом, в таких случаях делали компрессы из водки, и вылечивалось быстро. Еле наступая на больную ногу, зашла в магазин. Увидев, что женщина взяла только бутылку водки, молодой парень-кассир ухмыльнулся, выгреб из кассы всю наличность, отсчитал, сказал, что сдачи не хватает, может дать, сколько осталось, лотерейными билетами.

– На фига они мне? – возмутилась Татьяна.

– Нету в кассе больше ничего, – пожал плечами кассир, – не хочешь брать, приходи, когда наберу тебе на сдачу.

Татьяна махнула рукой, окончательно поняла, что сегодня не её день, сказала: «ладно давай свои пустышки».

– Ваш номер телефона? – Парень взял ручку и приготовился записывать.

– А это еще зачем?

– Слушай, у меня требуют вписывать. Не хочешь, берите свои пять косарей и возвращай бутылку.

Татьяна продиктовала номер, потом все остальное, что спрашивал.

Дождь закончился. До подъезда оставалось метров тридцать, но на них ушло почти полчаса. Наконец, открыла дверь, плюхнулась в прихожей на табуретку, с трудом вытащила опухшую лиловую ногу из кроссовка. На звуки вышел Гриня. Увидел бутылку, сказал: «О!» и потянулся к ней. Татьяна напряглась:

– Не хапай, не для тебя! Я ногу подвернула. Это для компресса.

– Дура, не очень то и надо! – сожитель безразлично глянул на ногу, шаркая тапками, пошел на кухню.

По ходу, через плечо, хмыкнул: «раззява».

Татьяна доковыляла до своей комнаты, смочила полотенце водкой. Обвязала щиколотку. Потом засунула ногу в большой полиэтиленовый пакет, а сверху укутала материной пуховой шалью. Переоделась в халатик, легла на кровать и заревела. Плакала долго, беззвучно, так, чтобы этот гад не услышал и не припёрся. Боль в ноге утихла, а на душе было мерзко и противно. Наконец, дошло, что дурацкие мечты, будто хозяин квартиры ей симпатизирует, что вот-вот сделает предложение, они поженятся, что родит ребеночка, Гриша устроится на работу и будут жить счастливо. Этот придуманный и ни на чем не основанный бред, окончательно растаял. Собственно она об этом и так знала. Всегда. Но отгоняла такие мысли. Не хотела их принимать. Хотела жить с выдуманным Гришечкой. Когда залазил к ней в постель, не возражала. Придумывала, будто они семья. А тут, вдруг, должно быть из-за боли, из-за того, что было ему наплевать на её опухшую ногу, что не пожалел, а наоборот, нахамил, не получив бутылку, дошло. Встало на должное место. В слезах и заснула. В полусне решила, что надо всё менять. Раз уж уволилась, то и отсюда пора убираться. Дождаться, пока нога заживет и съезжать. Найти новую работу, снять жилье поблизости от этой новой работы, а остальное произойдет само собой. И с парнем хорошим познакомится, и замуж выйдет, и будет жить счастливо. Кому как не ей. С этими мыслями и заснула.

Проснулась от резкой, давящей боли в ноге. Услышала Гришкино сопение. Саданула здоровой ногой. Он взвыл. Должно быть, попала в то место, которое и потянуло его к ней в кровать. Матерясь, согнувшись, заорал, чтобы утром и духу Татьяны тут не было.

– Я тебе до конца месяца заплатила, – ответила она зло, – через двадцать дней и съеду. А еще сунешься, в тюрьму отправлю, или оторву твой поганый огрызок.

Гришка хлопнул дверью, долго еще стонал, матюгался в другой комнате, но к Татьяне не совался.

Нога с утра ныла, болела, но опухоль стала спадать. Татьяна утром и вечером делала компрессы. Комната провоняла водкой. Хотелось спать. Она и отсыпалась. На третий день поняла, что проголодалась. В маленьком холодильнике, было пусто. А в шкафу нашла давно купленные, да так и забытые простенькие овощные консервы. Съела. Ходила с трудом. До магазина бы не дошла. Позвонила в кафе, подружкам. Вечером после работы принесли кучу вкуснятины. Повариха упаковала в контейнеры самое вкусное, что не раскупили посетители, укутала в полотенца. Татьяна ела, девчонки рассказывали. Говорили, что хозяйка ищет замену, но не находит. Намекнула, что если Татьяна вернется, то примет. Говорили, что где эта хозяйка сможет найти такую, чтобы бухгалтерией занималась, и продукты закупала, и склад вела и составляла меню с калькуляцией блюд, целый день работала в баре, отчитывалась в налоговой и делала еще кучу всяких дел.

– Скажите, что подумаю, – ответила Татьяна на всякий случай, для подстраховки, но окончательно определилась, что возвращаться не надо. Что раз решила поменять жизнь, так и сделает.

К концу месяца опухоль почти спала. Нога хоть и побаливала, и наступала на неё Татьяна с осторожностью, но ходила не хромая. Стала подыскивать в интернете жилье. Нашла несколько подходящих вариантов. Договорилась о встрече. На следующий день встала пораньше, позавтракала, сделала макияж и ждала звонка от хозяйки комнаты. Позвонили точно в десять часов.

– Татьяна Алексеевна? – Спросил женский голос.

Голос Татьяне не понравился, она напряглась, но ответила.

– С вами говорит администратор государственной лотереи, – далее голос сказал название лотереи, выдержал паузу и продолжил, – поздравляем вас с выигрышем. Для экспертизы билета, вам необходимо подойти с паспортом и билетом в наш офис. Завтра к одиннадцати часам дня.