Эммарилиус

Бьерг ., Арлин Харпер

Эммарилиус

Акт I. Юноша с глазами тьмы.

Мир тогда еще дышал юностью – свежей, наивной, полной обещаний. Небо над Эльгра́сией простиралось бескрайним куполом, сияющим и чистым, словно слеза, скатившаяся с ресниц ребенка. Днем оно ласкало землю золотистым светом, теплым и щедрым, словно руки матери, обнимающей дитя. А ночью превращалось в черный бархат, расшитый серебряными звездами – такими яркими, что казалось: протяни руку, и пальцы коснутся холодного, мерцающего сияния.

Над этим миром царили двое – Эли́с и Вэри́н, спутники, чей вечный танец завораживал все живое. Эли́с, бледная и задумчивая, лила на землю холодный свет, дрожащий, как шепот в тишине. Вэри́н же пылал янтарем, теплым и густым, словно мед, пролитый в ночи. Их хоровод был совершенен, как сама гармония мироздания, и казалось, даже звезды замирали, следя за этим священным ритуалом.

Но однажды звезды померкли. Сначала это было едва уловимо – легкая дымка на горизонте, прозрачная, как шаль. Она стелилась по краю неба, робко, почти несмело, будто боялась быть замеченной. Но с каждым восходом туман густел, клубился, наливался тяжестью и мраком. Он полз вперед, как живой, неумолимый, словно дыхание спящего исполина.

А потом небо пало. Тьма спустилась на землю – не та тихая, успокаивающая, что приходит с ночью, а нечто иное. Она была плотной, вязкой, словно черная смола. Она не просто скрывала свет – она пожирала его. Факелы гасли в дрожащих руках, будто их душили невидимые пальцы. Костры, которые еще мгновение назад плясали оранжевыми языками, обращались в горстки холодного пепла. Даже Эли́с и Вэри́н стали лишь блеклыми пятнами, едва проступающими сквозь эту адскую пелену.

Люди шептались в темноте, голоса их дрожали. Они говорили, что это не просто туман. Это – дыхание. Дыхание Ха́оса, древнего, как сама пустота между мирами. Оно пришло не затем, чтобы остаться. Оно пришло, чтобы поглотить.

И мир затаил дыхание, ожидая конца. Ха́ос был не просто силой – он был живым воплощением тьмы. Существом, чья мощь превосходила само время. Он не просто приходил – он поглощал, высасывая свет, тепло, саму жизнь из мира, оставляя после себя лишь холодную пустоту.

Поговаривали, что это он убил Старых Богов – своих братьев и сестер. Не в битве, не в честном противостоянии, а коварно, предательски. Он жаждал власти, но не просто господства – он хотел уничтожить саму память о них, стереть их имена из мирового эха, чтобы ничто не напоминало о том, что когда-то существовала милость.

И мир погрузился в Великое Бедствие. Боги больше не отвечали на молитвы. Их храмы стояли пустыми, их алтари – оскверненными. Небеса молчали. Люди взывали к ним в отчаянии, но в ответ – лишь гробовая тишина, будто сами небеса отвернулись от всей Эльгра́сии.

Старые Боги не просто пали – они были разорваны, их тела рассыпались в прах, а сердца раскололись на части, упавшие в забытые уголки мира. Их голоса умолкли, и только ветер выл в разбитых колоннах, словно оплакивая утрату.

Но даже в самой густой тьме рождается искра. Сначала их было мало – одиночки, странники, те, кого судьба вела по забытым тропам. Они находили осколки – кусочки божественных сердец, разбросанные по миру, словно обрывки забытой молитвы.

И когда человек сливался с осколком – мир содрогался. Они менялись. Их глаза начинали светиться древней силой, кровь в жилах превращалась в жидкое пламя, а мысли пронзали время, как стрелы. Они чувствовали боль Богов, их ярость, их скорбь.

И главное – они чувствовали ненависть к Ха́осу. Теперь они шли – не как отдельные воины, а как последний щит между тьмой и светом. Их называли Оскверненными, Новыми Богами, Проклятыми Спасителями.

Но они были чем-то большим. Они были надеждой. Той самой, что зажигает огни в самых темных ночах. Той самой, что заставляет меч дрожать в руке воина перед битвой. Той самой, что может свергнуть даже вечность.

И теперь весь мир смотрел на них – с трепетом, с мольбой, с последней верой. Смогут ли они победить Ха́оса? Или станут лишь новыми жертвами в его бесконечной войне против света?

С приходом Новых Богов мир вздохнул свободнее. Казалось, сама тьма отступила перед их сиянием. Ха́ос, некогда всесильный и неумолимый, был скован, ослаблен, почти повержен. Люди вновь смеялись при свете дня, не боясь, что закат принесет с собой вечную ночь. Храмы, пустовавшие веками, наполнялись шепотом молитв, а в воздухе витало предвкушение победы.

Но среди избранных, среди тех, кто носил в груди осколки божественных сердец, был один, чья судьба искрилась трещинами.

Карра́ос. Юноша, в чьих жилах текла не только кровь, но и тьма.

Его возносили к светлым высотам, называли избранным, наследником божественной воли. Но никто не видел, как его пальцы сжимались в судорогах, как тени шептались с ним на языке, забытом еще до рождения мира.

Голос. Он приходил к нему в бессонные ночи, скользя по краям сознания, как холодный ветер, проникающий сквозь щели. Шепот, обволакивающий разум, мягкий и настойчивый, словно ладонь старого друга, легшая на плечо.

Сначала Карра́ос сжимал зубы до крови. Он вырывал из себя эти слова, как когти хищника, впившиеся в плоть. Он молился, кричал, изнурял тело тренировками – лишь бы не слышать.

Но тьма не спешила. Она ждала. И в одну из ночей, когда его воля совсем истончилась, он перестал сопротивляться.

Тьма приняла его, как родного. Она впустила его в свои глубины, показала то, что было скрыто от света. Древние знания, забытые заклинания, силу, которая жгла изнутри, как расплавленный металл. Он видел тайные тропы мироздания, понимал, как рвется ткань реальности, знал, где спрятаны слабые места Новых Богов.

Их вера. Их страхи. Их любовь друг к другу – самая опасная уязвимость.

Теперь он был не просто предателем. Он был ключом к их гибели.

Когда весть о его падении разнеслась по Эльгра́сии, мир содрогнулся. Те, кто еще вчера сражались плечом к плечу с Новыми Богами, теперь смотрели на них с сомнением.

Вера, скрепляющая царство, дала новую трещину. Теперь война шла не только на полях сражений. Она кипела в сердцах.

Свет и тьма уже не были абстракциями – они стали личным выбором каждого. Одни клялись стоять до конца, другие тайно искали компромисс с Ха́осом, третьи просто ждали, в страхе наблюдая, как мир качается на грани новой катастрофы.

А Карра́ос… Он стоял по ту сторону, смотря на бывших соратников глазами, в которых мерцала чужая тьма.

Когда тени сгустились настолько, что даже Новые Боги начали забывать вкус света, появился он – И́вьиц Ла́йбрик. Мужчина в расцвете сил, с пронзительным взглядом, в котором читалась тяжесть знаний, не предназначенных для смертных.

И он принес с собой безумие, едва граничащее с гениальностью.

– Ка́рраос – не предатель. Он – жертва.

План был чудовищным. Прекрасным.

Отделить сердце Ка́рраоса от осколка Цра́лхела. Цра́лхел, Бог Огня и небесного светило, чья сила когда-то сжигала саму тьму. Теперь его осколок пылал в груди Карра́оса, смешивая священное пламя с темной энергией Ха́оса в ядовитый коктейль. Его тело будет очищено священным пламенем, превратившись в идеальный сосуд. В очищенную оболочку будет заключена сама сущность Ха́оса. Как Амери́сте поглощает тьму на рассвете, так и тело Карра́оса станет вечной темницей для врага.

Затем сознание Нового Бога должно было быть погружено в Небытие – бескрайнее пространство, где он бы медленно умирал, постоянно теряя связь с реальностью и своей властью.

Постепенно пустая оболочка стала бы серебряной пылью, символизируя конец старого порядка и растворение в небесах, возможно, открывая путь для создания нового мира, свободного от разрушительного влияния Ха́оса. И́вьиц верил, что этот рискованный план может привести к долгожданному перерождению.

Новые Боги стояли на краю гибели. Половина мира уже канула во тьму, поглощенная отчаянием. Где-то вдалеке рушились города, реки превращались в черных змей, а люди, лишенные надежды, молились о конце. Времени не оставалось.

И тогда они решились.

Пока Боги отвлекали Карра́оса, сковывая его силу в яростном противостоянии, И́вьиц Ла́йбрик сделал свой ход. Он прорвался сквозь вихри темной энергии, его одежда обугливалась, кожа покрывалась кровавыми трещинами от близости к Ха́осу, но он не остановился. В последнем рывке он вонзил руки в грудь Карра́оса и – вырвал осколок.

Потускневшее сердце Цра́лхела, некогда пылающее священным огнем, теперь было почти черным, пропитанным тьмой. С его извлечением Карра́ос рухнул на колени. Его глаза, еще мгновение назад пылающие мраком, потухли. Он больше не сопротивлялся – лишь слабо дергался, как марионетка с оборванными нитями.

Но это было только начало. Новые Боги, собрав остатки сил, начали ритуал. Они сомкнули круг вокруг безвольного тела Карра́оса, и их голоса слились в едином заклинании. Ха́ос, лишенный якоря в виде осколка, бешено метался внутри юноши, разрывая его на части.

Карра́ос бился в агонии. Его хрупкое тело не было создано для такой ноши – кожа трескалась, изо рта хлынула черная жижа, кости ломались и срастались вновь под напором тьмы. Но он держался. Потому что другого выхода не было.

Тьма, заполонившая мир, начала сворачиваться. Как вода, уходящая в воронку, она стягивалась обратно – к Эргра́ду, к тому самому месту, где лежал теперь не человек – сосуд.

Карра́ос больше не был ни юношей, ни Богом, ни даже человеком. Он стал дверью, запертой на тысячу замков. Его сознание медленно растворялось в Небытие, а тело оставалось здесь – вечным напоминанием о том, какой ценой достался свет.

Реальность вокруг Карра́оса начала распадаться на частицы. Стены храма растворились, как дым. Лица Новых Богов превратились в размытые пятна. Звуки исказились, растянулись в бесконечность. Земля ушла из-под ног, время потеряло смысл. Осталось только падение. Воспоминания вспыхивали и гасли, ощущение тела исчезло, осталось лишь смутное «я».

Это не было ни жизнью, ни смертью. Это было бесконечное растворение, медленное стирание личности. Вечное одиночество без надежды на забвение.

По мере того, как сознание Ха́оса погружалось в Небытие, вся тьма отступала. Лишь над Эргра́дом – городом, в котором пребывал сосуд, – теперь уже всегда нависали тучи.

После великой победы над тьмой, Новые Боги обратили свои взоры к И́вьицу Ла́йбрику. К человеку, который вложил все свои силы и зная в спасение своего мира. В их сияющих очах читалось не только признание, но и нечто большее – предложение, которое никто в здравом уме не осмелился бы отвергнуть.

– Прими осколок сердца Цра́лхела, – возгласил Сарго́н. – Стань одним из нас, воссядь в чертогах Вечности, и да пребудет с тобой сила древнего пламени.

Тишина повисла в воздухе, наполненном ожиданием. Но прежде чем эхо этих слов успело затихнуть, И́вьиц уже качал головой.

– Нет.

Этот единственный слог, произнесенный без тени сомнения, поверг собравшихся в оцепенение. Даже ветер, игравший минуту назад в складках их одежд, замер, словно испугавшись собственной дерзости.

Сарго́н, чей лик за минуту сиял божественным величием, теперь потемнел, как предгрозовое небо.

– Ты отказываешься? – его голос дрогнул, впервые за долгие годы. – От силы, о которой смертные могут лишь мечтать? От бессмертия? От власти?

И́вьиц стоял непоколебимо, его взгляд был спокоен, но в глубине глаз горел тот самый огонь, что совсем недавно спас Эльгра́сию.

– Вы называете это силой, – заговорил он, и каждое его слово падало, как камень в тихие воды. – Но что есть ваша мощь без веры тех, кто взывает к вам? Без надежд, что возносят к вам простые люди? Вы – Боги, но ваше могущество зиждется на их вере. А это… – он сделал паузу, – не сила, а зависимость.

Сарго́н сжал кулаки, вокруг него затрепетал воздух от сдерживаемой ярости. – Ты осмеливаешься…

– Я осмеливаюсь быть свободным, – тут же прервал его И́вьиц. – Не желаю быть вечным должником перед теми, кто будет молиться мне. Не хочу, чтобы моя сущность зависела от количества свечей, зажженных в мою честь. И уж тем более… – его взгляд скользнул по рядам Богов, – не намерен разделять вашу участь, когда однажды вера иссякнет.

Наступила мертвая тишина. Даже дыхание ветра казалось кощунством в этой внезапно возникшей бездне непонимания между смертным и бессмертными.

И́вьиц повернулся, чтобы уйти, но на пороге обернулся.

– Я предпочитаю остаться тем, кто действует, а не тем, к кому взывают. Пусть мой путь будет короче вашего, но он будет моим.

И когда он шагнул за пределы круга, земля под его ногами не затряслась, небеса не разверзлись. Простой человек сделал свой выбор – и в этом выборе было больше истинной силы, чем во всех божественных осколках мира.

И́вьиц Ла́йбрик, всегда отличавшийся непокорным нравом и железной волей, не побоялся отвергнуть божественный дар. Но когда ему предложили иную судьбу – стать не Богом, а Хранителем, стражем осколка сердца Цра́лхела, – он согласился без колебаний.

Не ради силы. Не ради славы. А ради долга.

С того момента род Ла́йбрик стал гранью между человеческим и божественным. Осколок Цра́лхела – не бездушный артефакт. Он чувствует, видит, выбирает. С самого рождения дети этого рода проходили испытание: к кому из них потянется пламя? Чье сердце окажется достаточно сильным, чтобы выдержать бремя?

Никаких споров. Никаких распрей. Только воля осколка.

Они не были Богами. Они не требовали молитв, не строили храмов. Они просто стояли на страже.

Прошли века. Много веков. Четыре тысячи лет сменили друг друга, как волны океана, накатывающие на берег времени. И сквозь все эти годы, сквозь падения империй и рождение новых королевств, род Ла́йбрик стоял неколебимо – живой мост между божественным и смертным.

Они стали легендой.

Когда-то простые Хранители Ла́йбрики восседали во главе всей Эльгра́сии наравне с Новыми Богами. Их слово значило не меньше, чем глас божества.

Их достижения становились учебниками. Их ошибки – предостережениями. Их жизнь – эталоном. Самые выдающиеся заклинатели происходили именно из этого рода, и никто не сомневался в мощи их силы. Их влияние и мудрость были непререкаемы, а их долг перед осколком сердца Цра́лхела был не только обязанностью, но и честью.

Акт I. Наследие.

Тейн Ла́йбрик летел по коридорам цитадели, словно гонимый ветром. Его шаги, быстрые и легкие, эхом отражались от древних каменных стен, смешиваясь с тихим гулом магии, что витала в воздухе плотным, почти осязаемым туманом.

Сердце юного заклинателя бешено колотилось – не только от скорости, но и от осознания того, что сегодня всe изменится. Сегодня он станет Хранителем.

На мгновение он замедлил шаг перед одним из величественных гобеленов, украшавших коридор. На нeм был изображен легендарный Хранитель, который четыре сотни веков назад остановил нашествие мрака. Его лицо, вытканное золотыми и алыми нитями, казалось, смотрело прямо на юношу – строго, но с одобрением.

Но тут же в груди сжалось холодное кольцо сомнения. А вдруг он не справится? Вдруг его силы окажутся недостаточными? Вдруг осколок Цра́лхела не примет его, как когда-то не принял родного старшего брата?

Тейн резко встряхнул головой, отгоняя дурные мысли. И с новым решительным вздохом рванул вперед, к массивным дверям зала, за которыми его ждала судьба.

Двери, высеченные из черного мрамора с прожилками золота, возвышались перед ним, холодные и безмолвные. На них были выгравированы руны, которые Тейн учился читать с самого детства.

Он остановился, склоняя голову. Маг соединил указательный и средний палец, осторожно касаясь ими губ, и тихо произнес:

– Elsimus.

Двери беззвучно разошлись, открывая путь в зал. Круглый, словно отлитый по мерке небесной сферы, он был полон мягкого сияния. В центре, на алтаре из черного обсидиана, парил осколок. Не просто светился – жил. Его пульсирующий свет напоминал дыхание спящего дракона, то разгораясь золотистыми всполохами, то затихая до теплого янтарного свечения.

Тейн замер на пороге, ощущая, как холодный мрамор пола проникает сквозь тонкие подошвы сапог.

– Ты опоздал. – голос Ви́лмота Ла́йбрика, обычно теплый и наставнический, сейчас звучал как удар хлыста.

Юноша вздрогнул, отрывая взгляд от осколка. Его дядя стоял в полном облачении Хранителя: темно-синяя ряса, расшитая серебряными нитями в виде языков пламени, тяжелый посох с рунами, которые слабо светились голубоватым светом. Лицо Ви́лмота было непроницаемо, но в глазах читалось беспокойство – не за опоздание, а за то, что племянник упустил важный момент подготовки.

– Дядя! – радостный возглас сорвался с губ прежде, чем он успел себя остановить.

И тут же – резкое осознание. Они здесь.

Шимо́н, средний из Новых Богов, мягко вздернул уголки губ. Белоснежные волосы, и улыбка, которая могла бы согреть, если бы не ледяная глубина его взгляда. И Ада́д, темноволосый, с вечной усмешкой на лице, скрестивший руки на груди. Его присутствие всегда ощущалось как легкое давление на виски.

Тейн резко выпрямился, сглотнув ком в горле.

– Прошу прощения за опоздание, Великие и Хранитель. – он склонился в почтительном поклоне, чувствуя, как капли пота скользят по спине под тканью одежд.

Услышав за спиной легкий, словно звон серебряных колокольчиков, смех, Тейн вздрогнул от неожиданности. Обернувшись, он увидел Великую Эли́шву— одну из Новых Богов, чьи рыжие волосы казались сотканы из осеннего пламени, а глаза сверкали, как два живых изумруда, вобравших в себя всю зелень летних лесов.

– Юный Тейн, – ее голос был теплым, как свет очага после ненастной погоды, – твой дядя просто предпочитает, когда приходят ранее положенного.

Она лукаво подмигнула, словно делилась с ним какой-то забавной тайной, и жестом указала на массивные песочные часы, стоявшие на резном столике из хайзелевской древесины у стены. Песок еще не успел полностью осыпаться вниз.

Тейн почувствовал, как тяжелый камень тревоги наконец отпускает его грудь. Уголки его губ дрогнули, и на лице расцвела робкая, но искренняя улыбка.

Взгляд невольно скользнул к песочным часам. Детские воспоминания тут же нахлынули волной.

– Снова ошибся, Тейн! – строгий голос наставника.

– Песок не лжет, в отличие от механизмов. – терпеливые объяснения дяди.

Долгие часы тренировок, пока он учился считать время по падающим крупицам…

Он вспомнил тот день, когда осколок впервые отозвался на его прикосновение. Ему едва исполнилось десять, если не меньше. Тогда он еще не понимал, что это значит – быть Хранителем. Но с тех пор каждый его день был подчинен железной дисциплине.

Перспектива стать Хранителем давила на Тейна, словно тяжелый плащ, сшитый из чужих ожиданий. В то время как его братья, сестры и прочие родственники видели в этом предназначении высшую милость, почти благоговейный дар, он ощущал лишь холодную тяжесть на плечах. Для них избрание осколка – крошечной частицы души великого Цра́лхела – было величайшей честью, венцом судьбы. Они готовились к этому с трепетом, словно монахи, принимающие обет. Но Тейн не был похож на них.

Судьба, словно насмехаясь, выбрала самого младшего из Ла́йбриков – того, чей нрав пылал, как неукротимое пламя, кто скорее рвался в бой, чем к тихому служению. Весть о том, что осколок избрал именно его, повисла в воздухе, ошеломляя всех родных и близких. В их глазах читалось недоумение: как этот неугомонный, своевольный юнец сможет нести столь великую ношу?

Но сомнения не значили отказа. Семья взялась за его обучение с фанатичным рвением, словно пытаясь выковать из необузданного металла Тейна идеального Хранителя. Среди всех особенно выделялся дядя Ви́лмот – нынешний Хранитель, чей взгляд, полный понимания и скрытой печали, казалось, видел гораздо больше, чем говорил.

Ви́лмот относился к юноше с терпением, которого хватило бы на целый монастырь смиренных послушников. Он мог быть строгим – да, порой даже занудным, твердящим о долге и традициях, – но никогда не ломал Тейна грубым натиском. Не впихивал в него знания, как в переполненный сундук, не требовал слепого подчинения. Вместо этого он давал ему самое драгоценное – время. Время, чтобы осмыслить. Время, чтобы принять. Даже если это принятие будет горьким, как стебель велариуса.

И Тейн боготворил его за это.

Ви́лмот стал для него не просто дядей – он стал якорем, светом в беспросветном море семейных ожиданий. Настоящим отцом, в отличие от того, чье равнодушие обжигало хуже открытого пламени. Отец не видел в нем сына – лишь очередного Ла́йбрика, Хранителя для осколка. А Ви́лмот… Ви́лмот видел самого Тейна.

Они проводили вместе почти каждый день, и в этих тихих беседах, в совместных тренировках, в молчаливых взглядах юный заклинатель нашел то, чего был лишен с рождения – ощущение, что он не один. Что его слышат. Что его не предадут.

А Хранитель? Он и сам не замечал, как привязался к этому упрямому, пылкому мальчишке. Он понимал, что Тейну нужно куда больше, чем просто заученные заклинания и ритуалы. Ему нужна была опора. Не просто учитель, а тот, кто не отступит, даже когда сам Тейн будет готов сдаться.

И Ви́лмот не собирался его бросать.

Тейн сделал шаг вперед, алтарный воздух сгустился, словно наполненный древним шепотом. Багровый осколок лежал перед ним, пульсируя ровным, почти живым светом – теплым, но с оттенком чего-то нездешнего. Он притягивал взгляд, гипнотизировал, словно зовя без слов. И Тейн не мог сопротивляться.

Что-то глубоко внутри рвалось навстречу этому мерцанию, словно забытая часть его души узнавала родное. Осколок был частицей сердца одного из Старых Богов, и в его дрожащем свечении чувствовалась древняя, нечеловеческая мощь.

Пальцы сами потянулись вперед. Прикоснуться. Хотя бы на миг. Ощутить эту силу в каждой клетке, в каждой капле крови – она обещала огонь в жилах, знание веков, власть над самим временем.

Но он сжал кулаки. Не ему. Не сейчас.

По древнему закону, дотронуться до осколка мог лишь Великий – или тот, кто будет избран. Тот, кто сможет заменить Карра́оса, вобрав в себя ярость и мудрость божественного осколка.

И пророчество гласило, что этот год – последний. Избранный должен явиться. А задача Хранителя была не просто охранять. А найти того, кто не сгорит.

Осознав, сколько работы, забот и ответственности предстояло на этом пути, юный заклинатель тихо вздохнул и отвернулся от алтаря. Тяжесть будущего обрушилась на него, как каменная плита.

Он стоял, чувствуя, как грудь сдавливает невидимыми цепями. Столько работы. Столько жертв. Столько одиночества впереди.

– Ты уверен? – будто прошептал где-то в глубине его сознания холодный голос сомнения.

Но ответ уже созрел в сердце.

Тейн медленно выдохнул, отрывая взгляд от пульсирующего багрового света, и впервые за все время почувствовал спокойствие.

Не потому, что страх исчез. А потому, что выбора больше не было.

– Я готов. – голос не дрогнул.

Голова склонилась не в покорности, а в принятии. Он не хотел этой ноши. Но теперь она была его.

Из полумрака шагнул высокий мужчина. Среди Новых Богов Сарго́н возвышался, как утес среди волн. Он носил в груди осколок сердца Элиота́рна – одного из первых Старых Богов, чье имя теперь произносили лишь в священных текстах. И если другие Боги пытались соответствовать наследию своих предшественников, то Сарго́н – был его живым воплощением. Копия? Нет. Совершенство.

Его борода, черная, как ночь перед грозой, была тронута редкими серебристыми нитями – будто само время осторожно касалось его. Медленно, с непререкаемым величием, он поднял руку и прижал большой палец ко лбу Тейна.

Холод. Мгновенная, пронзительная вспышка и на глабелле вспыхнула руна, серебряным светом выжигая себе место на коже. Она пульсировала, медленно впитываясь, растворяясь во плоти, но оставляя за собой легкую дрожь, бегущую по жилам, и покалывание, будто кто-то вплетал в его кровь звездную пыль.

Заклинатель вздрогнул, но не отстранился. Когда он поднял взгляд, Ви́лмот стоял неподвижно, с привычной сдержанностью кивнув. Но на миг – только на миг – Тейну показалось, что в уголке его губ дрогнула тень улыбки.

Он повернулся к алтарю. Ладонь протянулась вперед. Глаза закрылись. И тогда – ветер. Легкий, почти невесомый, он ворвался в зал, принеся с собой аромат мяты и мускуса, густой, опьяняющий, заполняющий легкие до боли. Сознание поплыло, мысли растворились, и в следующий миг – его кожа вспыхнула.

Руны. Десятки, сотни – они проступали на смуглых руках, словно невидимый писец торопливо выводил древние символы, вплетая их в саму плоть. Дрожь прокатилась волной, от пяток до макушки.