Наследница Ключа Времени

Где-то в листве лаврового дерева шевелилась птица, и её тревожный крик растворялся в тишине. Виноградные лозы обвивали деревянные решётки, их листья, ещё влажные от вечернего полива, отливали изумрудом. Розы – не пышные, как у греков, а скромные, дикие – росли вдоль ограды, их алые лепестки опадали на белую мраморную скамью. В углу, у статуи Януса, стоял горшок с крутой – её горький запах отгонял злых духов. На триклинии – каменном ложе для пиров – ещё хранилось тепло дня.

Рабы уже зажигали масляные лампы в глиняных светильниках, но их огоньки казались бледными перед лицом умирающего солнца. Где-то за стеной слышался смех – рабы перешёптывались, убирая амфоры с вином. Тень от дома медленно ползла по саду, поглощая розы, лавры, мозаику под ногами. Вода в имплювии потемнела, став похожей на полированный обсидиан. Но сейчас, в этот миг между днём и тьмой, сад был совершенен – как сон, который вот-вот исчезнет.

Я в свободное время думала, как мне выбраться и найти пророчество. Все мои планы распадались из-за незнания языка. Иногда перед сном я вспоминала Артура, наши встречи, близость. Тосковал ли он по мне? Сейчас мои мысли были сосредоточены на пророчестве, дальнейших действиях.

Я услышала шаги. Обернувшись, я увидела Луция. Он присел рядом со мной, его взгляд был обращен на заходящее солнце. Так мы просидели в тишине некоторое время. Мне бы хотелось с ним пообщаться, но, увы, никак. Меня он не отталкивал, я чувствовала себя в безопасности. В доме обстановка была вполне дружелюбная, не было никакого гнета рабов, ни насилия. Я прониклась к нему уважением.

Взяв небольшую тетрадь и ручку, я написала свое имя, дату рождения и нарисовала мини-карту земли, показав, где Рим и где я жила. Луций внимательно рассматривал записи, ручку, удивлённо поглядывая на меня. Я, улыбаясь, достала ему первое письмо. Он прочитал и задумался, продолжая смотреть на солнце.

– Элиана… – проговорив медленно моё имя, он повернулся и пристально, но ласково посмотрел на меня.

Не знаю, какие нити судьбы дёрнули его выкупить меня и привести домой, но сейчас моя интуиция подсказывала довериться. Я достала второе письмо и протянула ему. Потом поднялась, опираясь на его плечо, чуть задержав руку на нем. Я видела его увлеченность – когда я покидала сад, он не обернулся.

Этой ночью сон был крепким. Последующие дни я не видела патриция. Он рано уезжал, и возвращался поздно. Моё волнение стало возрастать, необходимо возвращаться домой. Я помнила, зачем я здесь.

Вечером, как обычно, приготовив воду для купания, я ждала Луция. Он пришёл немного встревоженный. Сняв одежду, молча погрузился в воду и закрыл глаза. Я наблюдала за ним: загорелая кожа, правильные сильные черты лица, развитая мускулатура. Мое лицо за это время немного осунулось и приобрело загар. Волосы в основном были заплетены в хвост.

Луций медленно открыл глаза, неспешно повернулся в мою сторону и жестом показал приступать к мытью, мотнув головой. Я присела к нему на край таза, начиная делать манипуляции с мылом и губкой. В процессе замечала его задумчивый взгляд, обращенный на меня. Я думала, надолго ли я тут. Из моих размышлений Луций вытащил меня, сжав мою руку. Я подняла глаза на него. В его взгляде сейчас было что-то большее, чем задумчивость. В это время он, приподнявшись, потянул меня к себе. Я оказалась сидячей на нем в воде. От неожиданности замерла. Моя туника намокла. Я в недоумении выпучила глаза на него, все так же в оцепенении. Он уверенно взял мою талию двумя руками, затем переместил свои руки ниже на бедра. Я увидела в его глазах желание. У меня закружилась голова. Луций продолжая одной рукой держать ягодицы, второй стал гладить меня, поднимаясь медленно, но настойчиво по животу вверх к грудям. Я сообразила, что сейчас может быть. Резко схватила его руку, смотря в глаза. Я не могла себе такое позволить, не потому что я вроде как бы и с Артуром, я верная в этом плане, но и потому что я не должна тратить время. И слова из письма сами вырвались из моего рта, которые я запомнила: «мне нужно пророчество, в моем времени беда».

Луций отодвинулся. Кивнул головой в знак согласия, сжав мою руку. Затем немного подтолкнул, давая понять, что я свободна.

Высушив одежду, я легла спать. Мысли долго не давали мне уснуть, проворачивая в голове ощущения рядом с патрицием. Я почувствовала желание, мне не было неприятно его прикосновение. И это для меня было странным звоночком, что моё тело откликается на другого мужчину. Хотя, я вроде как попрощалась с Артуром.

Луций разбудил меня, когда ночь еще висела над Римом густым синим покрывалом. В его руке мерцал тусклый масляный светильник, отбрасывающий дрожащие тени на стены моей каморки.

– Tace. Veni. – прошептал он, прижимая палец к губам.

Я не понимала слов, но жест был ясен: «молчи. Идем». Он швырнул мне грубую льняную тунику – совсем не похожую на тонкие одежды, в которых я видела других рабынь. «Это слишком чистая ткань для служанки» – мелькнуло у меня в голове. Луций быстро нагрузил мою корзину: сверху – сморщенные яблоки и груши, под ними – бронзовый стилус с заостренным концом, на самом дне – маленькая глиняная бутыль (слишком тяжелая для вина). «Что в этом сосуде? Яд? Масло для замков? И почему…» – мысль прервалась, когда Луций резко схватил мое запястье. Его пальцы были удивительно холодными для живого человека.

– Ianuae. Custodes. Tu… serva, – он показал на входные ворота, затем на меня, изображая покорный поклон.

Я кивнула – поняла. Мне предстоит играть роль рабыни. Но когда он повернулся, я заметила, как его плащ странно вздулся у бедра. Оружие?

Я прижимаю корзину с фруктами к груди, чувствуя, как под слоем инжира и винограда холодно лежит сталь отмычек. Платье служанки – грубое, пахнет овечьей шерстью и луком – жмётся под мышками. Неужели все рабыни ходят в таком? Луций шагает впереди, его плащ развевается – тёмно-зелёный, как морская волна ночью. Я делаю шаг вперёд, опустив голову, как делают рабыни. Но земля под ногами кажется зыбкой, будто я иду по краю пропасти.

Храм Юпитера Капитолийского был переполнен. Толпы патрициев, жрецов и просто любопытных заполнили главный зал. Я шла за Луцием, опустив голову, как подобает рабыне. В руках – кувшин с вином. «Не смотри никому в глаза. Дыши ровно. Ты просто служанка, ты никто…»

Луций, переодетый в одежду торговца, ловко прокладывал путь через толпу. Архив сейчас пуст, – поняла я – все жрецы у алтаря. Как только мы дошли до узкого коридора, ведущего к храмовому архиву, Луций резко свернул, будто поправляя сандалии. Через секунду его уже не было. Я осталась у входа, прислонившись к колонне, будто жду хозяина. Где замок? Сколько времени у него есть? Если его поймают – нас казнят…

Прошло несколько минут. И вдруг – шаги. Из-за поворота вышел стражник – молодой, с небритым подбородком, но глаза зоркие. Я опустила глаза ещё ниже. Он нахмурился и шагнул ближе. Я почувствовала, как сердце колотится где-то в горле. Если он зайдёт в архив – всё кончено. От страха я заговорила на своём языке, первое на ум пришёл стишок про Винни Пуха:

– Хорошо живёт на свете Винни Пух, у него четыре лапы и…

Он смотрел на меня как на пришелицу. Я пыталась его увести, беря за руку, но Он двинулся к двери архива. Я не думала. Просто схватила кувшин и со всей силы ударила его по затылку. Глиняный сосуд разлетелся вдребезги. Стражник рухнул на колени, застонал – но не потерял сознание. Чёрт! Он попытался встать, но я толкнула его плечом, и он грохнулся на пол.

Дверь архива распахнулась, и Луций выскочил, сжимая в руках свиток в чёрной коже. Он что-то крикнул мне, увидев меня. Луций рванулся вперед, его кинжал сверкнул в свете факелов. Он ударил первого стражника в плечо – тот взревел, но не упал. Луций кричал мне, его голос был хриплым, но твёрдым.

Я сжала свиток и бросилась в темноту коридора. Он справится. За спиной – лязг металла, крики, чей-то стон. Я не оглядывалась. Но потом – тишина. Слишком резкая. Я замедлила шаг. Почему не слышно боя? И обернулась.

Луций лежал на коленях. Перед ним стоял стражник – высокий, с изуродованным шрамом лицом. Он поднимал меч. А из-за колонны вышел второй, с окровавленным бичом. Нет. Нет. Нет. Мои ноги развернулись сами. Я не кричала. Не думала. Просто схватила со стены бронзовый светильник – тяжёлый, с острыми краями. Я ворвалась в схватку как фурия, светильник в руке казался продолжением моей ярости. Первый удар пришелся по спине стражника – бронза с глухим стуком вошла в мышцы между лопаток. Он взвыл, развернулся, и я увидела его лицо – перекошенное от боли и злобы, с пеной у рта. Его меч блеснул в полумраке коридора. Я едва успела отпрыгнуть назад, почувствовав, как лезвие рассекает воздух перед моим лицом. «Слишком близко» – пронеслось в голове. Запах пота, крови и масла из светильников смешался в моих ноздрях. Второй стражник, до этого стоявший в стороне, теперь бросился в бой. Его бич свистнул, обвиваясь вокруг моего запястья. Острая боль пронзила руку, но я не отпустила светильник. Рывком на себя я потянула бич, заставив стражника потерять равновесие. Первый противник снова пошел в атаку. Его меч скользнул по моему плечу – горячая струйка крови потекла по руке. Боль придала мне сил. Я изо всех сил ударила светильником по его колену – раздался хруст, и он рухнул с криком. Второй стражник, все еще держащий конец бича, рванул на себя. Я потеряла равновесие, но использовала это – кувыркнувшись вперед, я вонзила острый край светильника ему в бедро. Его крик слился с воплями его товарища. Оба стражника были теперь на полу. Один с раздробленным коленом, второй истекал кровью из бедра. Я тяжело дышала, чувствуя, как адреналин пульсирует в висках. Рука, в которую впивался бич, онемела, но я все еще сжимала окровавленный светильник.

Жива. Я жива. Но Луций… Мысль о нем заставила меня резко обернуться. Он лежал неподвижно, лицо бледное, но глаза были открыты. Его губы шевелились, но слов я не слышала – в ушах стоял звон от боя. Я подползла к Луцию, все еще держа светильник наготове. Его рука дрожала, когда он попытался подняться. Я почувствовала липкую теплоту его крови на своей руке, когда помогала ему встать.

Мы, оставляя за собой кровавый след и стоны поверженных стражников, двинулись к запасному выходу, который я запомнила в первый раз, когда меня схватили в храме и выводили из камеры. Воздух в коридоре казался густым от запаха железа и страха. Луций показывал рукой куда идти.

Повозка ждала нас у подножия Капитолия, в тени старой оливковой рощи. Два раба Луция, молчаливые и быстрые, помогли ему взобраться на деревянные сиденья. Я села рядом, всё ещё чувствуя на губах вкус крови – то ли своей, то ли стражников, то ли просто страх, застывший медью на языке. Колёса скрипели по камням, а Рим вокруг нас медленно просыпался. Где-то в переулках уже раздавались крики торговцев, запах свежего хлеба смешивался с дымом очагов. Луций молчал, стиснув зубы – его рана, перевязанная куском моей туники, всё ещё сочилась.

Я смотрела на улицы, но видела не их. Видела холм. Тот самый, с которого спустилась в Рим, когда всё только начиналось. Это было всего несколько дней назад? Или целая жизнь?

Когда повозка остановилась у развилки – одна дорога вела к дому Луция, другая к городским воротам – я вдруг поняла.

– Мне нужно идти, – сказала я тихо.

Луций повернулся ко мне. Его глаза, обычно такие уверенные, теперь были пустыми. Мы смотрели друг на друга.

Я спрыгнула с повозки, даже не обняв его на прощание. Дорога на холм была крутой. Камни скользили под ногами, трава хлестала по босым щиколоткам. Я не останавливалась, даже когда лёгкие горели, а в боку закололо. Вверх. Только вверх. И вот он – вид сверху.

Рим раскинулся внизу, как игрушечный. Дым, золото куполов, шум тысяч жизней. А передо мной – дорога домой. Мои пальцы сжали кольцо так сильно, что гравированный камень врезался в кожу. Ветер на холме завывал, как голодный зверь, срывая с моих плеч остатки изорванной туники.

«Домой», – прошептала я, поворачивая камень кверху. И мир взорвался. Сначала – ослепительная вспышка. Потом – ощущение падения в бездну. В ушах зазвенело, тело, будто разорвали на части, а затем слепили заново.

Я упала на колени, и первое, что почувствовала, – запах. Не римских улиц, не дыма очагов. Сырость. Гниль. Кровь. Чужая земля. Я подняла голову. Вокруг не было солнца. Только тяжёлые свинцовые тучи, низко нависшие над мрачными холмами. Ветер гулял по пустоши, шевеля клочья тумана, а где-то вдали каркали вороны. Где я… Я встала, шатаясь. Тело болело, но раны из храма Юпитера больше не кровоточили.

Где я?!

Часть 2.

Открыла глаза – дождь. Не лёгкий, а тот, что бьёт по коже, как тысячи иголок. Земля подо мной была – грязной, утоптанной, с жухлой травой. Я поднялась, шатаясь. Тело болело, но раны, кажется, затянулись. Кольцо на пальце было тёплым. Значит, оно ещё работает. Я пошла на запах дыма.

Сквозь пелену дождя вырисовывались крыши – не черепичные, как в Риме, а соломенные, низкие, покосившиеся. Деревянные дома стояли вплотную, будто боялись разойтись. Над некоторыми – вывески с потрёпанными рисунками: кувшин (значит, корчма), каравай хлеба (пекарня). Но людей не было. Только из-за ставни следили глаза. За углом послышался шёпот.

– Чёрт возьми, смотри…

Двое парней – один рыжий и веснушчатый, другой худой, с лицом, как у голодной крысы – стояли под навесом, пялясь на меня.

– Одежда… странная, – прошипел рыжий.

Я посмотрела на себя: туника порвана, руки в грязи, волосы спутаны. Выгляжу как беглянка. Или ведьма.

– Вы… – начала я, но голос сел.

Рыжий переглянулся с товарищем.

– Из монастыря сбежала, что ли?

Монастырь? Значит, время, когда церковь решает всё.

– Да,– быстро соврала я, – меня… продали туда. Сбежала.

Они переглянулись.

– Голодная?

Я кивнула. Рыжий, его звали Том, сунул мне кусок хлеба – чёрствый, с плесенью по краям.

– Больше нет.

Я отломила кусок, плесень выковыряла ногтем. Жевать было трудно – хлеб рассыпался во рту, как песок.

– Спасибо.

Том хмыкнул.

– Тебе прятаться надо. Шериф с людьми ездит – ищет ведьм.

Вот как.

– А год сейчас какой? – спросила я.

Они замерли.

– Ты што, дура? – фыркнул худой. – Тысяча триста сорок пятый от Рождества Христова.

1345 год. Чума уже близко. Через два года она выкосит пол-Европы.

Меня провели в сарай – вонючий, с крысами, но сухой.

– Утром уходи, – сказал Том. – Если найдут у нас – всех на костёр.

Я кивнула. Когда они ушли, развернула кольцо. Ничего. Почему не работает?! Снаружи завыл ветер. Нужно бежать. Но куда? Кольцо снова было холодным. Что дальше?

Утро выдалось серым и сырым. Я выбралась из сарая, едва первые лучи солнца пробились сквозь пелену тумана. Голод сводил желудок спазмами, но хуже была жажда – горло пересохло, будто наглоталась пепла. Нужно найти еду. И воду. А потом – выход из этого проклятого времени.

Городская площадь медленно оживала. Я свернула за угол – и увидела небольшую часовню из серого камня, почти скрытую плющом. Рядом с ней, в тени старого дуба, бил родник. Вода стекала по желобу, выдолбленному в камне. Над ним висела деревянная кружка на цепи – для всех желающих. Внизу – каменная чаша, где вода собиралась в прозрачную лужу. Я опустилась на колени, зачерпнула ладонями. Первые глотки были ледяными, сладкими, живыми. Боги, как же хорошо… Я умылась, смывая с лица грязь, пот и следы крови. Вода в чаше покраснела на мгновение, потом снова стала чистой.

Я притворилась нищенкой, опустив плечи, сделав взгляд пустым. Не выделяться. Не привлекать внимания. Я вышла на рыночную площадь, и она встретила меня шумом, вонью и жизнью.

Торговцы раскладывали товары, перекликались грубыми, хриплыми голосами. Мясные ряды – тухловатый запах крови и старого жира. Хлебные лавки – ржаные буханки, твердые, как камень. Скрипучие телеги с овощами – бледная морковь, репа, лук.

Грязная, утоптанная земля, перемешанная с соломой и навозом. В самом центре – деревянный помост, где обычно объявляли указы. Сейчас на нём: торговец скотом с жирным боровом на веревке. Свинья визжала, упираясь, а он лупил её палкой, ругаясь хриплым голосом. Мальчишка-поводырь вёл слепого старика, который пел балладу о короле Артуре. Его голос дрожал, но монетки в деревянной чаше перед ним звенели. На мясных лавках – туши кроликов, подвешенные за лапы. Кровь капала в деревянные корыта, привлекая рой мух. Рыбак с телегой, полной селёдки. Запах стоял такой, что прохожие морщились, но всё равно толпились у прилавка – рыба была дешевле мяса. «Свежая дичь!» – кричал охотник, выкладывая на стол перепелов и зайцев с простреленными грудками. Толстая торговка с красным лицом размахивала буханкой, словно дубиной:

– Два пенни за хлеб! Кто даст меньше – получит по роже!

Рядом старик продавал сыр – жёлтый, с плесенью по краям. От него пахло кислым молоком и подвальной сыростью. Женщина в грязном переднике раскладывала морковь и репу. Все овощи были мелкими, кривыми – не то, что в Риме. На соседнем столе – яблоки, червивые, но сладкие на запах. Дети тыкали в них пальцами, пока торговец не гнал их прочь.

Крестьяне в грубых холщовых рубахах. Их руки – в мозолях, спины сгорблены. Они торговались за каждый пенни. Зажиточные горожане в шерстяных плащах. Они брезгливо перешагивали через лужи, носы задрав кверху. Нищие – сидели у церковной стены, протягивая деревянные чашки. Один, безногий, ползал на руках, умоляюще смотря на прохожих. Дети – грязные, босые, играли в кости у водосточного желоба. Самый маленький сосал краюху хлеба, украденную у торговки.

Горячий хлеб из пекарни – единственное, что пахло хорошо. Сколько стоит еда в этом проклятом веке?

Я подошла к хлебному лотку.

– Сколько? – кивнула на самую маленькую буханку.

Торговец, краснолицый и потный, окинул меня взглядом:

– Три пенни, девка. Или бартер – шерсть, яйца, что есть.

Я огляделась. Выбрав удобное проходное место среди рядов, направилась туда. Я встала рядом с прилавком женщины – высокой и стройной, с яркими каштановыми волосами, собранными в простую длинную косу. Ее лицо с красивым овалом и пухлыми губами было усталым, но добрым. Она раскладывала на деревянном прилавке связки трав:

– Чабрец – от кашля, – поясняла она. – Мята – для желудка.

Рядом с ней вертелся мальчуган лет восьми – ее брат, судя по одинаковым ямочкам на щеках, когда они улыбались.

– Кэтрин, а когда мы пойдем домой? – спросил он, перебирая монетки в ладони.

– Когда все продадим, Томас, – она поправила ему ворот рубахи.

Они казались такими… обычными.

Первого потенциального покупателя я заметила у мясных рядов – здоровенного кузнеца с руками, покрытыми ожогами и следами от искр. Он спорил с мясником из-за цены, размахивая кулаком размером с мою голову. Идеальный клиент. Я подошла ближе, достала коробок спичек и щёлкнула одной прямо перед его носом. Вспышка.

– Видите? Ни кремня, ни трута. Огонь в коробке.

Кузнец отпрянул, но не испугался – его глаза загорелись любопытством.

– Чёртовы штучки… Сколько?

– Двадцать пенни за десять штук.

Он фыркнул, скрестив руки на груди:

– Двадцать? Да за эти деньги я полдня у горна работаю!

Я пожала плечами, делая вид, что складываю спички обратно:

– Ну, если вам нравится полчаса искры высекать, когда уголь плохо разгорается…

Он задумался, почесав закопчённую бороду. Кузнец взял спичку, неуверенно чиркнул. Когда пламя вспыхнуло, его лицо расплылось в ухмылке.

– Ладно, чёрт с тобой.

Он полез за пояс, вытащил потрёпанный кожаный кошель и отсчитал монеты.

– Держи. Только смотри, если обманешь – вернусь и этим молотом…

– Не вернётесь, – ухмыльнулась я, передавая ему спички, – потому что они работают.

Он ушёл, разглядывая покупку, а я пересчитала монеты. Двадцать пенни… Теперь хватит на хлеб и, может, даже на ночлег. Но главное – я поняла: здесь ценят то, что экономит время. Даже если приходится платить за это втридорога.

Я протянула монеты торговке хлебом. Хлеб оказался тяжёлым, как камень, с тёмной коркой. Разломила – внутри хоть не червиво. Выживу. Дальше – сыр.

Старик с лицом, похожим на печёное яблоко, продавал круглые головки, покрытые плесенью.

– Два пенни за половинку, – проскрипел он.

Я выбрала кусок поменьше, но хоть без дырок. Пахло кисло, но есть можно. Осталось мясо – тут пришлось торговаться.

– Кролик – пять пенни! – орал мясник, потрясая тушкой.

– Он же вчерашний! – тыкнула я в посиневшую кожу.

– Три, и убирайся!

После того как набила желудок пищей, я выбрала из прохожих следующую жертву. Я заметила его сразу – высокого, загорелого мужчину с кожаным плащом, пахнущего солью и дегтем. На поясе – изогнутый кинжал, на руках – синие узоры татуировок. Настоящий морской волк. Идеальный покупатель. Я дождалась, пока он закончит торговаться за бочку солонины, и шагнула вперед:

– Ваш огонёк, капитан.

Он обернулся, брови поползли вверх. В его глазах – не страх, а живой интерес.

– Это что за палочки, девка? Не похоже на обычный трут.

Я достала одну спичку, чиркнула ею о камень прилавка. Яркая вспышка осветила его обветренное лицо.

– Черт возьми! – он отпрянул, но не крестился, а засмеялся. – Удобно. А если намокнет?

– Вот поэтому они – в вощеной бумаге, – я потрясла аккуратный сверток. – Десять штук – и ваш костер разгорится даже в шторм. Всего двадцать пенни.

Он почесал щетинистый подбородок:

– А если всю пачку куплю?

– Тогда покажу кое-что особенное, – я достала шариковую ручку.

Капитан фыркнул:

– Палка с железным наконечником? Не впечатляет.

– Я развернула небольшой листок, оставшийся от блокнота, подаренного Луцию, и написала его имя: «Капитан ‘Морской Ворон».

– Как?! Без чернильницы?!

– Волшебство далекой страны, – я ухмыльнулась. – Представьте: ваши карты никогда не размажутся от качки. Пять серебряных – и она ваша.

Он схватил ручку, попробовал провести линию. Когда синяя черта появилась на его ладони, он застыл.

– Это… это дороже золота.

– Для умного человека – да, – я кивнула на его карманы.

Пауза. Потом он развязал поясной кошель и швырнул мне монеты.

– Давай ещё одну такую и целый короб.

Когда он ушел, травница схватила меня за руку:

– Ты знаешь, что только что сделала? Этот человек – не просто капитан. Он контрабандист.

Я посмотрела на серебро в ладони и усмехнулась:

– Значит, теперь у нас есть связи. Меня зовут Элиана. Я не местная. Не знаешь, где можно приобрести одежду?

Кэтрин внимательно меня изучала глазами, затем кивнула и показала куда идти. Я перебирала серебряные монеты в ладони, раздумывая. Платье? Нет, слишком неудобно. Мне нужно что-то, в чем можно бежать, драться и не спотыкаться о подол.

У лавки старьёвщик – старик с седыми, торчащими во все стороны бровями разложил передо мной свой товар: грубые шерстяные штаны – поношенные, но крепкие, подпоясанные верёвкой, холщовые рубахи – просторные, с длинными рукавами, чтобы не обгореть у костра.

– Для работы, да? – хрипло спросил он, пытливо глядя на мои руки. Видимо, искал мозоли.

– Для жизни, – ответила я и потрогала ткань.

Штаны оказались на удивление мягкими – их уже сто раз стирали. Рубаха, пахла дымом, но без дыр.

– Два серебряных за комплект, – заявил старик.

– Есть что-нибудь… для тепла?

Старик достал кожаный жилет – без рукавов, но плотный, с застёжками из рога.

– Ещё один серебряный. В нём и ветер не продует, и нож не сразу прошьёт.

Я примерила. Как вторая кожа.

– Беру. Ещё плащ, – добавила я.

У сапожника я выбрала крепкие ботинки – не полусапоги, а именно низкие, с толстой подошвой. Я переоделась тут же, в тени за лавкой. Штаны не сковывали шаг, рубаха не тянула плечи. Жилет плотно облегал грудь – теперь в нём можно было носить нож, и никто не заметит. Наконец-то я не чувствую себя беспомощной.

Я вышла на улицу, поправила капюшон. Теперь я выглядела… как все. Никто не оглянется, не заподозрит. Но внутри-то я всё равно чужая. Сапоги мягко ступали по грязи. Впервые за долгое время я не чувствовала каждый камень под ногами. Маленькая победа. Я сделала несколько шагов. Ботинки не скрипели, не жали.