Наследница Ключа Времени

– Если создать локальное поле квантовой запутанности в определённой геометрии, можно открыть микроскопическую «кротовую нору» – туннель между точками пространства-времени, – объясняла я, доставая все детали из рюкзака в гараже, – для стабилизации такого туннеля нужен: источник энергии – квантовый реактор на редкоземельных кристаллах, проводник – Ключ Времени, то есть моё кольцо.

Прошло достаточно много времени, пока мы не собрали хроносферу. Корпус выглядел как сферический каркас из сверхпроводящего сплава, покрытый пластинами, где под воздействием квантового лазера начинает светиться.

Вдруг зазвонил мой телефон. Это был Артур. Я с трепетом в сердце взяла трубку, выйдя из гаража.

– Привет, Элина, ты где? Чем занята? – голос Артура звучал, как ни в чем не бывало.

– Слушай, Артур, я уезжаю по неотложным делам, не знаю на сколько. Пока ничего не могу сказать, объясню, как приеду.

– Жаль, – после недолгого молчания услышала я и только.

Я собралась с духом и задала вопрос:

– Артур, кто я для тебя?

– Ты? Ты друг. Хороший друг. Мне с тобой хорошо, – спокойно отреагировал тот, к которому я относилась точно не как к другу.

– Ясно… Прощай, Артур, – с грустью пробормотала я.

Отключив телефон, я присела опустошенная. С такой тяжестью на душе мне не хотелось ничего, ни путешествовать, ни решать проблему.

– Что с тобой?– тихо спросил Мэт.

Я поняла, что мне нужно выговориться и отпустить этот груз:

– У меня есть чувства к мужчине, с которым я встречаюсь, а он мне заявляет, что я ему просто друг…

– Значит, это не твой мужчина, Элиана, – утверждал с ноткой печали Мэт. – Если мужчина относится серьёзно, то он говорит о своих чувствах, защищает свою женщину, заявляет права на неё, говорит всем, кто она для него, давая понять другим мужчинам, что это только его женщина. А так, получается, он пользуется тобой, в смысле, ты удобный вариант. Сколько вы вместе?

– Ну, около двух лет, – ответила я.

– Так вот, – продолжал Мэт, – если за год мужчина не определился, что ты его любимая женщина, то ничего не жди. Так все и будет дальше, а ты выбирай, позволять к себе так относиться и принимать эти отношения или не принимать. Он ухаживал за тобой? Добивался?

– Да не особо, я не любитель всего этого. Если девушка цепляет тебя лишь своей недоступностью – в итоге она проигрывает. Так как привыкает, привязывается, а потом выясняется, что они в плане интима совсем разные, не подходят друг другу,– я высказывала свою точку зрения.

– Всё равно, мужчину нужно узнавать не менее трех месяцев, чтобы понять его намерения, насколько он серьёзен.

Я задумалась над его словами, наверное, так и есть, это я просто живу в иллюзиях, не разбираясь в психологии мужчин.

– Пора прощаться, Мэт. Надеюсь, все получится…

Я сжала в ладони кольцо с «Ключом Времени» – странный артефакт, доставшийся мне от бабушки. Его металл был неестественно тёплым, словно живым. Когда я активировала Хроносферу, кольцо вдруг раскололось пополам с тихим звоном, словно разбилось хрустальное стекло. Одна половина осталась на моём пальце, другая – повисла в воздухе передо мной, вращаясь и переливаясь, как ртутный шарик. Сфера зажглась синим светом, и воздух вокруг затрепетал, как раскалённый над огнём. Металлические пластины с символами начали вращаться, издавая звук, похожий на шёпот сотни голосов.

Моё тело онемело – я чувствовала, как сознание буквально вытягивается из физической оболочки. Перед глазами поплыли голографические проекции – лица, здания, войны, сменяющие друг друга, как кадры старой киноплёнки. В ушах зазвучал шёпот на неизвестном языке. Я посмотрела вниз – моё тело стало полупрозрачным, как дым, но при этом я ощущала каждую его частицу.

Вторая половина кольца парила передо мной, пульсируя в такт моему сердцу. Когда я шагнула вперёд, она вплелась в мою грудь, словно якорь, связывающий меня с настоящим.

Я мысленно представила Рим – и вдруг почувствовала, как пространство схлопывается вокруг меня. Временной поток вырвался из-под контроля: сначала я оказалась над океаном – подо мной бушевали волны, а вдалеке тонул корабль с пурпурными парусами.

Я сжала кольцо сильнее, и время отмоталось назад – теперь я летела над зелёными холмами Рима. Резкий толчок и – материализовалась.

Я очнулась на холме, и ветер сразу ударил в лицо – тёплый, густой, пропахший дымом очагов и терпким ароматом виноградных лоз. Передо мной раскинулся Рим, но не тот, что я видела на картинках учебников. Город, ещё не ставший мраморным: внизу, в долине, теснились глиняные и деревянные дома с красными черепичными крышами, похожие на пчелиные соты. Лишь несколько храмов выделялись белизной – их колонны были вытесаны из известняка, а не мрамора. Над всем этим висел желтоватый туман – дым тысяч очагов, смешанный с пылью от немощеных дорог.

Люди – грубые и живые. По дороге внизу двигалась толпа: крестьяне в грубых туниках гнали ослов, нагруженных мешками зерна; солдаты в кожаных доспехах шли строем, смеясь и толкая друг друга. У подножия холма раб с обожжённой на солнце спиной тащил на плечах корзину с рыбой – её серебристая чешуя блестела на солнце, как маленькие монетки. Воздух звенел от стука молотков (где-то строили новый дом) и криков торговцев: «Cave calidum panem!»(«Горячий хлеб!»). Запахи обволакивали, как густой суп: кислый винный дух из ближайшей таверны, аромат жареного мяса с рынка, и под ним – вездесущий запах человеческого пота и оливкового масла. На краю дороги стояла глиняная табличка с грубо нацарапанной надписью: «Lucillus fecit» – древний граффити. В небе кружили стервятник – город ещё не имел организованных свалок, и отбросы часто выбрасывали за стены.

Моя тень на земле пульсировала синеватым отливом – напоминание, что я здесь чужая. Половина кольца на пальце вдруг заныла, будто предупреждая: «Ты не принадлежишь этому времени». Я подняла руку – моя кожа казалась слишком чистой среди этих загорелых, исцарапанных жизнью людей. А когда я шагнула вперёд, под ногой хрустнула амфора с треснувшим горлом – чей-то потерянный товар, который теперь навсегда останется в этом веке… как и часть меня.

И тогда я поняла: Рим этого времени – не величественная империя, а голодный волчонок, который только учится кусать. И я должна успеть до того, как он обратит внимание на моё присутствие…

Я спустилась с холма, и Рим поглотил меня сразу – узкие улочки сжались, как петли удава. Грязь под ногами липла к сандалиям, а солнце, пробиваясь между крыш, бросало на землю полосатые тени – будто я шла по шкуре гигантского зверя. Запах ударил в нос первым – кровь и ладан. Где-то резали жертвенных животных.

Я свернула за угол и чуть не врезалась в шествие жрецов в окровавленных белых одеждах. Они несли глиняные таблички с записями авгуров – те самые, что через века будут называть Libri Fatales. Трижды я заблудилась: Форум Боариум – здесь торговали скотом, и воздух дрожал от мычания. Не тот храм.

Святилище Весты – круглое, как все её храмы, но слишком маленькое. Жрицы у очага повернули головы синхронно, когда я заглянула внутрь. Чёрный ход за лавкой мясника – там пахло медными монетами и плесенью. Стена была испещрена фаллическими символами – римляне верили, что они отводят дурной глаз.

Когда я уже готова была сдаться, тень от кольца сама потянулась вправо, к переулку, где сушились рыболовные сети. Там, за грудой амфор, я увидела каменную плиту с выбитой молнией – знак Юпитера. Я замерла на верхней ступени, и дыхание перехватило – храм пылал в лучах заката, словно отлитый из чистого золота. Шесть колоссальных колонн коринфского ордера вздымались к небу, каждая толщиной с вековой дуб. Их капители – застывшие каменные завитки аканта – казались невероятно живыми: я почти видела, как листья шевелятся в ветре. На фронтоне мраморная квадрига – Юпитер в образе громовержца сжимал молнии, а его колесницу несли четверо коней с раздутыми ноздрями и яростно выбитыми глазами.

За тяжелыми бронзовыми дверьми, испещренными гвоздями ритуальных очищений, воздух гудел, как в улье. Пол в мозаике из пурпурного порфира и нумидийского мрамора с изображением карты империи. По сторонам алтари поменьше – Юноне и Минерве, но их статуи казались бледными тенями рядом с колоссом Юпитера в апсиде.

Его фигура из золота и слоновой кости сияла в свете масляных ламп: глаза – два огромных сапфира – следили за каждым моим шагом. В поднятой руке молния из электра – её зубцы искрились, будто вот-вот ударят. Дым из смеси, ладана, шафрана и мирры висел сизыми клубами под потолком. У подножия статуи лежали дары – от грубых глиняных фигурок бедняков до серебряного орла с расправленными крыльями. Где-то в глубине храма жрецы-фламины пели гимн на архаичной латыни: «Juppiter Tonans, audi nos!» Их голоса эхом отражались от стен, смешиваясь с шелестом священных гусей, которых содержали при храме.

Я прижала руку к колонне – камень был теплым, будто живым. Вдруг: на полу передо мной тень – не моя! – резко махнула рукой, указывая в сторону закрытой двери за статуей. Кольцо на пальце взвыло тонким звоном, и я поняла: там – то, зачем я пришла. Но когда я сделала шаг, пламя в лампах затрепетало, и сапфировые глаза Юпитера вспыхнули синим огнём. Тяжелая дверь за статуей Юпитера скрипнула, пропуская меня в святая святых – круглую комнату с куполом, где на стенах мерцали фрески с изображением молний.

В центре, за столом из черного мрамора, сидел Великий Фламин – его лицо скрывала серебряная маска с прорезями для глаз, а руки, обмотанные пурпурными лентами, перебирали глиняные таблички.

Я протянула письмо— единственное, что могло объяснить, кто я и зачем пришла. Думала, сейчас жрец поведёт меня за пророчеством, и возвращение домой будет скоро. Но он долго сидел задумчиво. Я начала беспокоиться. Такое успешное попадание в то место и время, быстрое нахождение храма, не должно кончиться неудачным завершением поиска пророчества.

Я стояла в ожидании, как вдруг жрец щелкнул пальцами, и из теней вышли четверо стражников в кожаных доспехах, с деревянными дубинками и цепями. Я рванулась к выходу. Первый стражник замахнулся дубинкой – я присела, пропуская удар над головой, и резко ударила ребром ладони в горло. Он захрипел, хватая себя за шею. Второй бросился с цепью – я поймала звено на лету, крутанула и ударила его же собственным оружием по виску. Он рухнул, но третий успел схватить меня сзади. Было слышно, как завопил жрец. Я воткнула локоть в живот захватившему меня, почувствовав, как воздух вырывается из его легких, затем рывком головы ударила его в лицо. Кровь брызнула на мою тунику. Четвертый стражник выхватил нож. Я отпрыгнула назад, нащупав за спиной жертвенный поднос с вином – и швырнула ему в лицо. Стекло разбилось, он взревел, и я ударила его коленом в пах, а затем – ладонью в подбородок. Его зубы щелкнули, тело обмякло.

Я выбежала на площадь, но споткнулась и потеряла время. Люди вокруг наблюдали за схваткой, я пыталась бороться. Но не справилась. Меня протащили по коридору вниз, где пахло плесенью и мочой. Тюрьма храма оказалась ямой с решеткой вместо потолка. Стражник с лицом, изуродованным оспой, швырнул меня внутрь. Он бросил на пол: глиняную табличку, костяной стилус – видимо, чтобы было на чём писать. Дверь захлопнулась. Я осталась одна в темноте.

Три дня в яме. Я лизала конденсат со стен, чтобы не умереть от жажды. Спала, прижавшись к тёплому камню – единственному месту, где не было крысиного помёта. А когда стражники бросали еду – чёрствый хлеб и гнилые оливки – я ловила их зубами, потому что руки были стянуты верёвками.

Я думала, может, вернуться обратно, домой, мне страшно. Страх перед неизвестностью и адреналин подстегивали меня сдаться. Неужели я такая трусиха? Я знала ту истину, если чувствуешь страх, значит ты на правильном пути. А кто меня дома ждёт? Никто. Я понимала, что там не моя жизнь, и я не хочу возвращаться…

На четвертый день пришли не жрецы. Шаги звякнули по решётке сверху. Я зажмурилась – свет факелов резал глаза. Кто-то давал указания на латыни. Меня вытащили, как мешок с зерном. Ударили по спине, заставив встать на колени. Передо мной стоял человек в белой тоге с пурпурной каймой – патриций. Его пальцы, унизанные кольцами, подняли моё лицо. Мужчина что-то говорил мне. Я молчала. Он ткнул мне в живот тростью – я согнулась, но не закричала. Он продолжал мне что-то говорить, но я не понимала.

Меня куда-то повели и бросили в грязную клетку рядом с ареной. Через щели доносились: рёв толпы, лязг железа и тот особенный звук – влажный хруст, когда меч входит в тело. Мне что-то крикнул раб, бросая мне деревянный меч и щит. Мои мысли путались, я не понимала, что происходит. Неужели я должна драться с кем-то?! Господи, да что же это такое?! Моё тело устало, но разум заставлял собрать все силы и работать на пределе. Мои чувства были обострены, адреналин продолжал пульсировать во всем организме.

Меня вытолкнули… в центр арены под рёв десяти тысяч глоток. Солнце било в глаза – я щурилась, различая лишь размазанные пятна тог на трибунах. Песок под ногами был липким – вчерашняя кровь не отмылась. Из ворот напротив вышел гигант – бритый галл с железными наручами. Его мышцы блестели от масла, на груди синел татуированный змей. Не человек, а гора окровавленного мяса. Его спина была покрыта шрамами-рунами.

Толпа взвыла: «Сабриний! Сабриний!». Я растерялась. Что делать?! Я не готова биться с такой гориллой и не готова прощаться с жизнью. Он рванулся первым – я приготовилась, я знала, что у меня есть преимущество в наборе трюков и приёмов, но и против силы не попрешь. Видимо, моё владение боевым искусством впечатлило зрителей на площади, и теперь я здесь. Я долго уклонялась от его выпадов, пытаясь нанести ему удары, которые никак не мешали ему биться дальше. Я сообразила, что мне конец. Его мышцы непрошибаемы. Долго его изматывать не смогу, я измотана сама изрядно. Удар кулаком в живот. Я приняла его, пропустив силу мимо рёбер, но всё равно отлетела на три шага. Песок забился в рот. Второй удар – в голову. Я нырнула, поймала его руку и крутанула на излом. Хруст. Его рёв заглушил толпу. Но он ударил головой в переносицу – мир вспыхнул белым. Я упала на колени, чувствуя, как тёплая струя крови заливает рот. Он поднял меня за волосы, и я укусила за сухожилие на запястье – железный вкус, его пальцы разжались. Скользящий удар коленом в пах – он осел, но тут же швырнул меня на песок. И тогда я достала маленький баллончик. ПШЫК – прямо в глаза. Струя жгучего ада брызнула.

Сабриний завыл. Толпа взбеленилась. Галл отпустил меня, схватившись за лицо. Толпа взревела – кто-то кинул в меня гнилым яблоком. Я рванулась к нему, выхватывая из той же подвязки медную флягу с бензином. Достала зажигалку. Галл, ослепший, но всё ещё страшный, шагнул ко мне. Я плеснула жидкость ему в грудь и чиркнула колесиком. Пламя облизало его тело. Он закричал нечеловеческим голосом, упал. Тишина. Потом вопль на трибунах. Когда дым рассеялся, на земле лежало обугленное нечто. Толпа онемела.

Но я уже смотрела на своего пленителя. Он не аплодировал. Просто шептал что-то человеку в чёрном плаще, видимо, тоже патрицию. А потом растворился в толпе.

Первое, что я ощутила – липкий холод по спине, будто кто-то вылил за шиворот ведро ледяной воды. Руки дрожали так, что пальцы не слушались, будто чужие. Крики толпы доносились как сквозь вату – глухо, словно я нырнула на дно Тибра. Собственное сердце стучало в висках часто-часто, как крылья пойманной птицы. Я выплюнула комок крови – он оставил во рту медную горечь. Но хуже было другое: запах горелого мяса от Сабрина. Нет, не Сабрина – от того, во что он превратился. Жирный налёт на языке от бензиновых паров. И это… непередаваемое ощущение, будто я разорвала что-то важное. Не его жизнь. Правила мира. Я смотрела на свои ладони – чистые, хотя должна была быть в крови. Потому что убила не мечом. Не честно. Патриций в чёрном плаще смотрел прямо на меня. И в его глазах не было ни гнева, ни страха. Только голод. Тот самый, что бывает у коллекционеров, нашедших редкий экспонат.

А потом начался дождь – тёплый, как слезы. Он смывал пепел, кровь, остатки меня. Меня не повели в камеру. Едва я переступила кровавый песок арены, лишь успев схватить свой рюкзачок, как два раба в кожаных масках схватили меня под мышки. Их пальцы впились в синяки – я зашипела от боли, но они протащили меня мимо зевак, мимо клеток с рычащими зверями, прямо к… Чёрной лектике.

Не повозка – закрытые носилки из чёрного кипариса, с бронзовыми решётками на окошках. Внутри пахло: ладаном, дорогим маслом и чем-то металлическим, как свежая кровь на морозе Дверца захлопнулась. В темноте что-то зашевелилось. Мужской голос что-то сказал. Он был тёплым, как мёд, но в нём звенела сталь. Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядела мужчину: лет сорока, но без седины – только лёгкие морщины у глаз, будто он часто улыбался солнцу. Губы – тонкие, но не жестокие, с припухлостью на нижней, словно он её часто кусал.

– Меня зовут Луций Валерий Феликс, – я перевела, что он сказал.

Мужчина протянул мне влажную тряпицу, чтобы вытереть кровь с лица. Лектика качалась, как корабль в шторм. Сквозь решётки мелькали: торговцы, сворачивающие лавки, пьяные легионеры, шатающиеся по улицам. И они – тени в чёрных плащах, которые шли за нами.

Луций улыбнулся, заметив мой взгляд. Арена, кровь, этот ужас. Сегодня – закрытые носилки, незнакомый мужчина, который смотрит на меня так… Хотя, если подумать, это уже лучше клетки. Или той ямы под храмом. По крайней мере, здесь пахнет не потом и кровью, а… ладаном? И чем-то ещё – сладким, но с горчинкой. Возможно, дорогим вином. Он, кажется, добрый. Или просто умеет так выглядеть. Куда он меня везёт? В другой цирк? В дом к какому-нибудь богатому римлянину, которому нужна необычная рабыня? Боже, как же болят рёбра… И рука… Надо было просто сдаться тому гладиатору? Нет. Нет, я не могла. Даже если это стоило мне свободы. Даже если теперь я – просто вещь, которую перепродают. Интересно, он хочет, чтобы я снова дралась? Или…

Носилки остановились во внутреннем дворике – перистиле, окружённом колоннами из розового мрамора. В центре бил фонтан с мозаикой, изображающей нимфу, чьи глаза были выложены голубыми камнями, похожими на мои.

Получается, акведуки уже используются, а вот гипокауста – тёплых полов – ещё не было. Рабы в белых туниках молча окружили нас. Один – мальчик лет десяти – робко потянулся к моей окровавленной руке, но Луций остановил его жестом. Меня повели обходным путём, мимо: кухни, откуда пахло жареным мясом и мёдом, библиотеки с полуоткрытыми свитками.

Моя келья оказалась… не клеткой. Каменная лежанка с шерстяным одеялом, деревянный сундук пустой, но чистый и окно с бронзовой решёткой, через которое лился закатный свет.

Пожилая рабыня с добрыми морщинами принесла теплую воду и губку. Она не говорила, только кивала, когда я морщилась от боли. Потом я получила свежий хлеб, (тёплый!), оливки (не гнилые) и кубок разбавленного вина с мёдом – от боли. Та же рабыня аккуратно обмотала мои рёбра полотном, пропитанным чем-то горько-ароматным.

Я сидела у окна, наблюдая, как: тени колонн удлиняются, где-то во дворе запел соловей. А по стене пробежала ящерица. Меня не заковали. Не бросили в темницу. Даже не ударили – что само по себе странно для рабыни, которая только что сожгла гладиатора на арене. Я поняла, что ко мне больше не придёт никто сегодня и расслабилась. Тут же навалилась такая усталость. Я просто вырубилась.

Утром пришла та же старая рабыня. Кажется, её зовут Терция. Принесла чистую тунику, льняную, не грубую, кожаные сандалии, по размеру, и медовую лепёшку – тёплую, словно только из печи. Повели по дому – показать, чем заниматься: поливать цветы во внутреннем саду, кормить птиц в золотой клетке. Также мне были показаны принадлежности для мытья. Место для мытья – каменная лаватрина во дворе: медный таз на треноге (вода грелась на углях), дубовые вёдра с ушками, чтобы нести на голове, скребки-стригили соскребали грязь с оливковым маслом.

Затем показали мне процесс: обливание из кувшина холодной водой, наверное, для бодрости, натирание маслом с лавровым экстрактом, может быть от вшей. Скребком снимали грязь. Мыло: из золы и козьего жира – воняло, но пенилось.

Далее меня проводили на обед в каменную пристройку за кухней, где стояли: дубовый стол со следами от ножей, глиняные миски с трещинами, но чисто вымытые, общий котел на цепях, чтобы не утащили, наверное. На обед была ячменная каша с медовой подливкой, тушёная крапива.

После обеда я решила осмотреться. При входе – атриум с необычным имплювием: в мраморном бассейне плескалась дождевая вода, отражающая небо. Краем глаза я заметила патриция. Он заинтересованно смотрел на меня, я не знала, что в таких случаях должна сделать. Так же он смотрел на меня и в пути. Мои волосы были растрепаны из косы, на губах и подбородке кровь и грязь. Но в его взгляде не заметила отторжения.

Я решила дальше рассматривать дом. На стенах – фрески с астрономическими картами, но созвездия не совпадали с реальными. Пол выложен чёрно-белой мозаикой – при определённом угле зрения складывалась в глаз. Перистиль содержал колонны из розового мрамора с прожилками, напоминающими кровеносные сосуды. Далее я добралась до главной достопримечательности – туалета. В дальнем углу сада – каменная будка с дырой над сточной канавой, которая текла в Тибр, губкой на палке, общей, её полоскали в уксусе, ведром с песком для «подтирки» после губки. Хорошо, что у меня есть мыло и щётка зубная. Я думала, что в это время народ моется в Тибре или в фонтанах. Хоть одна радость, иметь возможность помыться, не ходить потной и грязной.

Вечером, после ужина, главная рабыня проводила меня к покоям хозяина. Войдя в помещение, я растерялась. Луций сидел в бронзовом тазу, где пар поднимался сизыми клубами. Его спина была голая – и я увидела шрамы. Терция меня подтолкнула. Дверь в его покои оказалась низкой – пришлось согнуться, словно входя в склеп. Воздух внутри был густым, пропитанным запахом: кедровых брусьев, тлеющих в жаровне, скисшего вина, но с нотками чего-то горького, как полынь, и кожи – старой, потёртой, будто снятой с чего-то древнего. Стены – обтянуты тёмно-красным полотном, на котором вышиты созвездия – но не наши, а какие-то перекошенные, будто карта иного неба. Пол – мозаика из чёрного мрамора и перламутра: при свете ламп мерцала, как ночная река. Ложе – не кровать, а каменная плита, покрытая шкурой.

Луций жестом меня пригласил. Он выглядел спокойным и расслабленным. Я, смущаясь, подошла к тазу. Не просто так мне объясняли процесс мытья, оказалось, это моя дополнительная опция как рабыни – намывать хозяина. Кошмар. Я опечалилась, такого я не ожидала. Мысли понеслись. Я представила, а ещё хуже, если бы я должна была согревать постель! Нет, ни за что. Лучше домой отправлюсь и к черту эту сущность или бога тёмного, пусть другие герои находятся, отдам им ключ и все!

Немного успокоив себя, я взяла в руки губку и вонючее мыло. Фу, не хочу даже мыть таким. Я сказала патрицию, что сейчас вернусь. Он и не понял ничего, смотря на меня с недоверием. Я все-таки ушла за мылом с запахом яблочка. Возвратилась уже с приподнятым настроением.

Луций немного смягчился и удивлённо принюхивался к незнакомому предмету. Я добродушно кивнула и намазала его кожу на руке мылом. Похоже, ему понравилось. Он кивнул, намекая на продолжение. Я принялась тереть его плечи и грудь. Было очень неловко мне. Когда верхняя часть тела была намыта, Луций встал. Я немного замешкалась от такого откровенного вида. Тогда мне стало не просто неловко. Я готова была провалиться или утопиться в этом же тазу. Но миссия должна быть выполнена. Я старалась не смотреть туда, куда неприлично смотреть. Подумаешь, чужой мужчина, чужой половой орган, я ведь с ним не в постель ложусь. Мои трясущиеся руки намывали нижнюю часть тела (кроме главной достопримечательности, конечно), а я размышляла, есть ли у него дама сердца. А если есть, вот она сегодня возбудится от его достоинства, благоухающего яблочком.

Я закусила губу, чтобы не хихикнуть. Луций с интересом наблюдал за мной, похоже, его все устраивало, раз на лице у него была ухмылка. Когда я закончила поливать его чистой водой, он, обмотавшись полотном, взял меня за запястье и, смотря доброжелательно в глаза, поблагодарил. Я спешно ушла.

Другие рабы вынесли таз. После я намывала таз и прокручивала это стрессовое испытание для меня. Он ведь меня не тронул, не принудил ни к чему. И надо думать, что дальше делать, как достать пророчество.

Так прошла ещё неделя. Наши встречи с патрицием ограничивались лишь взглядами в саду и вечерним купанием. Я сама теперь грела и носила воду, убирала. Он так же проявлял порядочность. Хотя, однажды заметив его достоинство, в не совсем спокойном состоянии, я потом нервничала каждый раз, когда мыла Луция.

В этот вечер после ужина, на котором была тыквенная похлебка с чесноком и кислое вино с водой и мёдом, я сидела в саду и наблюдала за закатом. Солнце, тяжёлое, как расплавленная бронза, клонилось к краю мира, заливая сад патриция тёплым, густым светом. Воздух был напоён ароматом мирта и кипарисов, их стройные тени ложились на вымощенные камнем дорожки, будто чёрные копья. Вода в имплювии – неглубоком бассейне в центре перистиля – мерцала, словно расплавленное серебро. По её глади скользили последние лучи, а в тени колонн уже прятались первые сизые сумерки.