Не забываются школьные годы. Воспоминания

Не забываются школьные годы

Воспоминания

Василий Колесников

Составитель Светлана Адаменко

Составитель Галина Колесникова

© Василий Колесников, 2025

© Светлана Адаменко, составитель, 2025

© Галина Колесникова, составитель, 2025

ISBN 978-5-0067-4040-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРЕДИСЛОВИЕ

Перебирая материалы по истории архаринской школы №172, я обнаружила стопку листов, испещрённых машинописным шрифтом. С первого взгляда было понятно, что передо мной ценный исторический источник – воспоминания бывшего ученика школы некоего Василия Колесникова.

Стоило большого труда разобрать эти строки: шрифт от времени стал практически не читаем. Тем увлекательней оказалось путешествие в прошлое. С каждой страницей документа мне открывалась новая страница истории школы, района, страны через автобиографию одного человека – автора воспоминаний, о котором на тот момент я ничего не знала.

Когда-то директор местного Дома пионеров Лапкина Валентина Григорьевна, которая собиралась создать музей народного образования Архаринского района, озадачила Василия Семёновича Колесникова просьбой написать о детстве, о своей учёбе. Благодаря этому поручению родились на свет заветные страницы, сохранённые в школе №172 п. Архара. Не только картины из тяжёлого детства 30-х годов предстают перед читателем, но и история нашей страны на примере небольшого села, которого на карте-то нынче нет, история образования довоенной поры через прошлое первой поселковой школы.

Жизненный путь каждого человека – целая история. Наверное, любой сверстник и земляк Василия Семёновича мог бы вспомнить то же самое, что и он. Но вот беда – никто из них так и не поведал нам о своём прошлом. А Василий Семёнович рассказал.

Почти век минул с той поры, о которой вспоминал автор. Много это или мало? Смотря как взглянуть. Людей, рождённых в 30-е годы, почти не осталось с нами, а тех, кто помнил бы этот период – уже нет вовсе. Потому найденные воспоминания ещё ценнее, уникальнее, интереснее.

Автор жил на переломе эпох, мыслил другими идеалами и ценностями, верил в иное будущее. Он родился в 1919 году в семье крестьянина-бедняка в небольшом селе Смяльч Брянской области. В 1929 году из-за малоземелья Колесниковы, как и тысячи таких же крестьянских семей, по плановому переселению переехали на Дальний Восток и начали обживаться на новом месте – в Хингано-Архаринском районе Амурской области. Ново-Алексеевка – тогда ещё молодое, а ныне уже стёртое с карты страны село, расположенное в десяти километрах Архары – стало ещё одной малой родиной Василию. Здесь он прошёл начальные классы, отсюда отправился на учёбу в Архаринскую железнодорожную школу – тогда единственную школу в посёлке (год основания 1912). Он окончил 7-й класс в 1937 году, мечтая продолжить обучение и получить аттестат о среднем образовании. Но для его многодетной семьи это было невозможно.

Как выяснилось, найденные машинописные страницы – копия авторской рукописи, оригинал которой бережно хранит дочь Василия Семёновича Галина Васильевна. С её согласия воспоминания были оцифрованы, оформлены в настоящую книгу и теперь доступны для читателя. Кроме школьных воспоминаний в книгу вошли рассказы Василия Семёновича «Запах земляники» (о его дошкольных годах) и «Первый галстук юного пионера» (о зарождении детской организации в селе Смяльч). Эти автобиографические очерки можно назвать энциклопедией жизни русских крестьян переломной для страны эпохи – 1920-х годов. Современного читателя, особенно юного, несомненно, многое из того, что было обыденностью для маленького Василия, удивит. Ещё бы, ведь с той поры, на которую пришлось его детство, сменилось несколько поколений.

Текст приводится в авторской редакции, с сохранением стиля автора. Книга снабжена фотографиями, среди которых фото как из личного архива Колесниковых, так и из архива школы №172. Примечания в тексте – от составителя.

Адаменко С. В., краевед, учитель истории средней школы №172.

Не забываются школьные годы

(Воспоминания бывшего ученика Архаринской железнодорожной школы)

ЧТО ВСПОМИНАТЬ?

Было для меня неожиданностью предложение написать воспоминания о далёком времени моей учёбы в школе. Мои ученические годы прошли в трёх школах, и это было так давно, что, по моему мнению, уже не могло представлять какого бы то ни было общественного интереса.

Начальные классы я прошёл в двух деревенских школах, которые в далёкие двадцатые годы именовались школами «первой ступени», и я помню, как мне была выдана справка о том, что я «…учился во втором классе Смяльчесской школы первой ступени имени Луначарского», когда мы уезжали на Дальний Восток в 1929 г. из ныне Брянской области. Школой первой ступени была школа и здесь, в Ново-Алексеевке, где я окончил третий и четвёртый классы. Когда я стал учиться в Архаринской семилетней транспортной школе №1, то увидел, что мои одноклассники подписывают свои тетради как ученики «Архаринской школы второй ступени» и «Архаринской транспортной школы ФЗС» (ФЗС – фабрично-заводская семилетка), что с гордостью и удовольствием сделал и я.

Это была третья школа в моей жизни, и я гордился тем, что это была «школа второй ступени». И, чтобы наиболее полно отразить, где я учусь, подписал тетрадки так, чтобы было яснее ясного, что я «ученик 5-го „Г“ класса Архаринской семилетней транспортной школы второй ступени ФЗС №1». Велико же было моё недоумение и смущение, когда после проверки тетрадей учительницей, я увидал, что я ученик 5-го «Г» класса Архаринской семилетней транспортной школы №1. Слова «второй ступени» и «ФЗС» были зачёркнуты красными чернилами. А для меня гордостью было именно то, что я учусь в школе «второй ступени». Я мог с высоты этой второй ступени, с чувством превосходства взирать на своих деревенских сверстников, большинство из которых даже «первую ступень» одолели не полностью.

Обычно пишут воспоминания известные личности, выдающиеся деятели, участники знаменательных событий, имеющих отношение к истории. А что можно вспомнить о деревенской захолустной школе, где кроме как умению кое-как читать и писать и с трудом разбираться в четырёх арифметических действиях, ничему более в годы моего далёкого детства и не учили? Не каждый, окончивший сельскую школу «первой ступени», полностью знал таблицу умножения, и это никого не смущало. Такой грамотности деревенскому жителю было тогда вполне достаточно, и никто, за редчайшим исключением, не помышлял о «второй ступени». Потому что «вторые ступени» были далеко, по деревенским понятиям, чуть ли не за тридевять земель, где-то в городах, куда надо было уезжать от родной семьи, из родной деревни, жить неведомо как и вообще оказаться в неизвестном, и потому пугающем мире.

Так что же я могу написать о деревенской школе? И как писать? Этот вопрос я задал Валентине Григорьевне Лапкиной, директору районного Дома пионеров и школьников, загоревшейся идеей создания музея народного образования в Архаринском районе.

– Пиши о школе, где ты учился, об учителях, кого вспомнишь, которые вас тогда учили, чему и как учили. Пиши простыми словами, простыми предложениями, – ответила она.

И я подумал: «А ведь и в самом деле будет важно не то, как я напишу, а то, о чём я вспомню». Для задуманного музея, может быть, моё упоминание о Ново-Алексеевской начальной школе будет единственным, из которого станет известно, что она уже существовала более полувека тому назад, что учились в ней дети не только новоалексеевские, но и расположенной в километре за падью крохотной деревушки Некрасовки1. Нет теперь тех убогих деревенек, даже места те позарастали кустарником и молодым осинником, но ведь и там когда-то зажигался огонёк просвещения, и как бы он ни был мал, он тоже был частицей истории народного образования в Архаринском районе. А учеников, ходивших в ту школу, здесь в районе, кажется, и совсем не осталось, так что я, пожалуй, единственный, кто ещё может что-то об этом вспомнить.

Но легко сказать: пиши. Писать надо ещё уметь, а практики писать повествовательные сочинения у меня нет. Моя непродолжительная в прошлом журналистская работа не успела сделать из меня сочинителя, и я, как умел, стал писать «простыми словами».

Я даже и не предполагал, что так отчётливо многое всплывёт в памяти, стоит только поворошить в уме прошлое. Я постарался написать всё так, как вспомнил, как отложилось в моей памяти: время учёбы с первого по седьмой класс, упомянул учителей, чьи имена до сих пор мной не забыты, друзей-школьников, с которыми пришлось учиться в одно время в том или ином классе. В основном я написал об Архаринской железнодорожной школе №1 (она тогда именовалась транспортной школой), в которой учился три года, и где получил представление о том, как велика область человеческих знаний, и понял, как много надо знать и уметь, чтобы строить жизнь новую, не похожую на ту, которой мы жили тогда. А светлые горизонты будущего всё шире раскрывались перед нами в школе потому, что время нашей учёбы совпало с годами первых пятилеток2, с годами начала небывалого строительства и перестройки вековых укладов всей жизни. Эта перестройка особенно была заметна на селе с самых первых дней советской власти, а я родился в деревне на втором году ещё не очень прочно установившейся власти рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, в разгар Гражданской войны, и детство моё проходило в те годы, когда утверждались социалистические начала в молодом Советском государстве, только что разгромившем контрреволюцию и иностранную интервенцию.

Всё новое, что входило тогда в крестьянскую жизнь, было настолько необычно, что вызывало какую-то радостную ошеломлённость даже у взрослых деревенских жителей, и нас, крестьянских детей, тоже волновали эти необыкновенные новшества. Самым волнующим событием был раздел помещичьей земли, и не было большей радости у деревенских хлебопашцев, чем щедрые прибавки к скудным дореволюционным наделам. Помню, с каким удовольствием чуть ли не все поголовно пели завезённую городскими шефами песню: «Как родная меня мать провожала…», с каким особым удовольствием радостно подхватывались слова:

…Как дела теперь пошли —Любо, мило!Сколько сразу нам землиПривалило!..

А городские шефы – рабочие Стодольской суконной фабрики из города Клинцы, заводили разговоры о сельских коммунах, о товариществах по совместной обработке земли, затем пошли разговоры о колхозах и совхозах, и всё это было ново, неясно, непонятно, как перекрёсток на незнакомой дороге в чужой и далёкой стране. Тогда же, в ещё дошкольные мои годы, я уже слышал такие непонятные слова, как «индустриализация». «ГОЭЛРО3», «Волховстрой», слышал, что строятся какие-то диковинные электростанции: Шатурская, Каширская, Штеровская, от которых будут гореть лампы, которым будут не нужны ни фитили, ни керосин, а светло от них будет, как днём от солнца. А потом уже, когда я пошёл в начальные классы, появились новые названия строек: Днепрогэс, Турксиб. Магнитогорск, Кузнецк, Тагил, Беломорканал, Тракторострой, БАМ, и в пятом классе Архаринской транспортной школы мы писали под диктовку учительницы: «На месте скифских курганов и Запорожской сечи создаётся город Большое Запорожье» и даже на уроках немецкого языка учили стихотворение «Вир бауэн» – «Мы строим», в котором говорилось, что мы строим:

«Нойе штадтэ, Нойе верке,Нойе банн,Унд машинен, унд турбиненНах ден план…»

Что в переводе означало: «Мы строим новые города, новые заводы, новые дороги (имелись в виду дороги железные) и машины, и турбины по плану.

Вот в такое необыкновенное время выпало моему поколению овладевать грамотой и готовиться к жизни в условиях социалистических преобразований в стране. К этому нас готовила школа. В школе нам открывалось новое мироидение, и школа воспитывала у нас новое социалистическое миропонимание.

Я с благодарностью вспоминаю нашу Архаринскую транспортную школу – семилетку тридцатых годов и её учителей – истинных просветителей, учителей в самом высоком смысле этого слова.

ВСПОМИНАЮ ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

Впервые порог Архаринской семилетней железнодорожной школы я перешагнул в августе 1934 года. Более полувека минуло с тех пор, но я отчётливо помню тот день, когда с замирающим сердцем я в канцелярии школы приблизился к столу, за которым сидела по-городскому одетая молодая женщина. Я робко поздоровался и спросил, можно ли мне записаться в пятый класс.

– Можно, – ответила она, – только сначала расскажи кто ты и откуда, а то, может быть, ты пришёл не в ту школу. У нас учатся только дети железнодорожников.

Я даже испугался: вдруг да не запишет меня в семилетку эта такая красивая женщина, совсем не похожая на наших деревенских баб. А мне очень хотелось учиться.

В первом и втором классе я учился в далёкой отсюда Брянской области, в селе Смяльч, там, где я родился. В школу мы тогда ходили, когда начиналась зима и ложился снег, и бросали учёбу с началом таяния снега, когда наши лапти и онучи (портянки) целыми днями были мокрыми, а мы кашляли, чихали и вытирали носы рукавами ещё больше, чем в крещенские морозы. Учёбу бросали, кому когда хотелось: кто-то по приказу родителей, жалевших свои мокроносые чада, а кто по своей воле и по великому нехотению читать скучные буквари и решать такие трудные задачи, где надо было складывать и отнимать так много яблок, груш или пудов жита или проса, сколько их никогда и ни у кого из нас сроду не было и не будет.

Я учился охотно, но и мои лапти беспрепятственно пропускали воду, а ходить в школу надо было за три версты (тогда на километры расстояния ещё не мерили, не была ещё введена в стране метрическая система мер и весов). А во второй класс я ходил и вовсе чуть более половины зимы. Перед весной наши родители собирались переселиться на жительство в невообразимо далёкую и сказочно богатую землю, туда, где и до моря недалеко, и горы высоченные, аж до самого неба, и леса без конца и края, и в реках рыбы больше, чем воды, в озёрах утиных и гусиных яиц насыпано – как картошки в корзинах, а земли – паши, сколько хочешь, а травы – коси, сколько твоей душеньке угодно. И называлась эта даль-далёкая – Амур. Вот в этот Амур и собирались ехать наши родители весной 1929 года.

Сборы к отъезду начались уже в феврале. Надо было приехать в тот далёкий край как можно раньше весной, чтобы к началу пахоты и сева устроиться на новом месте. Ну а коль нам предстояло жить в другом далёком месте, то стоило ли теперь здесь ходить в школу, и мы со старшим братом Иваном, который учился уже в четвёртом классе, тут же поставили точку в своей учёбе. В последний раз мы пошли в школу, чтобы все нас увидели обутыми в сапоги, которые нам купил отец перед дальней дорогой. Это были первые в нашей жизни сапоги.

А дорога и на самом деле оказалась дальней: целых пять недель, тридцать пять суток, с грохотом никогда нами не слыханном трясло нас в двухосном вагоне-теплушке, пока нас тащили чумазые, громкошипящие и дымящие паровозы от станции Клинцы Брянской области до станции Архара Амурской области, почти через всю страну. Ехали в той теплушке не мы одни, ехали материны родители – наши дед и бабка – с младшей дочкой Верой, материн брат с женой и малолетней дочкой, свёкор и свекровь самой старшей материной сестры, сосед с женой и двумя детьми. Ехало в той гремящей и дребезжащей теплушке двадцать живых душ – все, состоящие в близком родстве, за исключением семьи соседа.

Волна переселения захлестнула в те далёкие годы западные области России, Украину, Белоруссию. Тысячи и тысячи семей потянулись на далёкие восточные окраины страны, заселяя почти безлюдные пространства от Байкала до берегов Тихого океана, куда только что протянулась стальная нить железной дороги, и стали возникать здесь новые сёла и посёлки, в названиях которых отразилась география покинутых родных мест. Даже в нашем районе есть Черниговка, Могилёвка, Украинка, где первыми селились выходцы с Украины, Черниговской, Могилёвской областей, а в Приморье даже есть село Смяльч4, где поселились наши односельчане, уехавшие раньше и дальше нас и давшие своему новому месту жительства наименование своего родного села.

Пять первых лет жили мы здесь в деревне Ново-Алексеевка в десяти километрах от Архары на запад. Деревня в самом деле была новая. Самые первые жители прожили в ней ещё не более пяти лет5, так что школы как таковой в Ново-Алексеевке не было. В центре деревни стояла кем-то из новосёлов брошенная изба. Не захотели её хозяева пахать несчитанные десятины земли, косить густые травы на необозримых лугах. Не было около Ново-Алексеевки реки с задыхающейся от тесноты рыбой и озёр, в которых утки и гуси сидели в два этажа друг на друге. Была там твёрдая дернистая земля, которую не раздерёшь и пароконным плугом, густой от комаров и мошки воздух, которым аж трудно было из-за этого дышать. Были здесь свирепые морозы зимой, леденящие внутренности, и палящая жара летом с проливными дождями и непролазной грязью и в деревне, и на полях, и на дорогах. И нужен был изнурительный труд от темна до темна, чтобы деревенскому мужику-единоличнику6, да если он ещё и бедняк, свести концы с концами и не голодать на Амурском приволье.

Вот и в той покинутой неуютной хате сельский совет и открыл школу в 1929 году временно, пока будет подыскано другое помещение. Там я и начал учиться в третьем классе. А через непродолжительное время школа расположилась в избе Ивана Шерянко. Изба Шерянко была так называемая пятистенка7, одна из трёх таких в деревне, а семья у них состояла из четырёх человек. Их сын Николай был лучшим другом моего брата Ивана, и «Шерянкова школа» стала для нас прямо-таки родным домом.

Школа разместилась в передней более светлой и более просторной половине избы, в которой была прорезана отдельная дверь, чтобы не ходить ученикам через жилую хозяйскую половину, а внутреннюю дверь закрывали хозяева на железный крючок. Парт в Шерянковой школе не было. Стояли там в два ряда восемь узких столов с табуретками, и за этими столами могли сидеть по трое учеников, а всего двадцать четыре на одну смену. Занятия шли в две смены, в одну смену занимались первый и третий классы, в другую – второй и четвёртый.

Но столы в классах всегда на половину пустовали: так мало было в деревне учеников. Не все дети школьного возраста ходили в школу, да и не все родители понимали тогда необходимость учёбы своих детей. В единоличном хозяйстве нужны были работящие парни и девки, а грамота для них – дело необязательное: пуды и фунты намолоченного зерна они как-нибудь сумеют посчитать, да и рубли, которые выручат от продажи того же зерна, несчитанным в карман не положат, так что такой арифметике можно научиться и без школы. Вот и ходили тогда в школу деревенские огольцы, среди которых больше половины были в возрасте 15—16 лет, кто до половины зимы, кто – два-три раза в неделю, смотря по настроению своему и родителей, а кто приходил и просто устроить потасовку и досадить учительнице, поставившей в журнале «неуд» ленивому лоботрясу. А девчонок вообще было человек 5—6 во всех четырёх классах.

Ранней весной 1930 года, не видя иного выхода из тяжёлого положения, в котором оказалась семья на новом месте жительства, отец нанялся в деревенские пастухи. Дома они с матерью решили, что пасти стадо будем мы со старшим братом, а они будут заниматься всеми остальными хозяйственными делами.

На свой урожай надеяться не приходилось, а за пастьбу хозяева заплатят по два пуда зерна с головы, а это сулило нам такое количество хлеба, какого нам сроду не приходилось иметь со своего поля.

Очень трудным был для нас хлеб деревенских пастухов. Брату было 15 лет, мне – 11, мы были ещё дети, а каждый день надо было вставать до восхода солнца, за целый день исходить за стадом десятки километров по высокой, с утра мокрой от росы траве, по кочковатым заболоченным падям, по крутым склонам сопок. Коровы были неутомимы, а мы выбивались из сил. Мать плакала, встречая нас вечером, усталых и измученных.

Той осенью я пошёл в школу, в четвёртый класс, уже в ноябре, так как мы пасли деревенское стадо, пока не выпал снег. Брат уехал учиться в Благовещенск, в чём ему посодействовал райком комсомола.

Запомнилась мне первая учительница, к которой я пришёл в третий класс Ново-Алексеевской школы – Агриппина Павловна Козлова, настолько молодая, что от учеников её отличала только одежда, вроде бы городского покроя. Видимо, была она направлена в нашу школу после окончания учительских курсов, которые практиковались в то время, и на которых могли обучаться вчерашние семиклассники, изъявившие желание стать учителями. Немало пролила она слёз с нашей, хотя и немногочисленной, но довольно хулиганистой оравой. Были среди нас настолько зловредные типы, что могли заставить треснуть и камень-булыжник, а что уж говорить о нежной душе и нервах девчонки никак не старше 18—19 лет. И не раз бывало, что, откинув крючок с внутренней двери, врывалась в нашу школу, потрясая кочергой, хозяйка дома бабка Шерянчиха на помощь заливающейся слезами учительнице, вконец заклёванной бессердечными охламонами. И тогда, поднимая восторженный вой и визг, большинство учеников, гремя столами и опрокидывая табуретки, чуть ли не по головам друг друга вываливались на улицу, и уже ни о каком продолжении занятий не могло быть и речи. Лучшего предлога уйти с занятий не надо было и желать.

На следующую зиму у нас появился учитель-мужчина Владимир Иванович Зайцев. Владимир Иванович не был суровым и волевым учителем, но всё же даже самые отъявленные забияки вели себя потише, чем с кукольно-беспомощной «козулей», как прозвали Агриппину Павловну за её мягкий и робкий характер. Был Владимир Иванович близорук, носил круглые, в железной оправе очки, и, когда однажды он их безвозвратно потерял, то ходил, как в густом тумане, с трудом находил дорогу в школу, а в классную доску он почти упирался носом, когда на ней писал или пытался прочитать то, что на ней написали ученики. С великим нетерпением ожидал он новые очки, которые ему должны были привезти из Архары. Ждали те очки и мы, ученики, и некоторые взрослые парни и девки. Дело в том, что Владимир Иванович горячо взялся за организацию художественной самодеятельности, в которую стремился вовлечь не только учеников, но и взрослых, а без очков ему было никак нельзя, тем более что репетиции проводились вечерами при свете керосиновой лампы.

В нашей деревенской художественной самодеятельности мне была отведена постоянная роль суфлёра: я хорошо читал, и только один раз Владимир Иванович выпустил меня на сцену как действующее лицо в трагической пьесе «Гирт Вилкс»8 в роли мальчика Вольдемара, которого убивает из ружья родной отец по прозвищу Гирт Волк. Мы свои спектакли ставили так же в школе, и они проходили с большим успехом. В день постановки, ещё задолго до окончания занятий второй смены перед дверями школы уже толпились зрители со своими табуретками, скамейками и деревянными чурбаками, на которых можно было бы сидеть. А к началу спектакля, когда из досок намащивали сцену, завешивали её домоткаными дерюжками9, которые охотно давала бабка Шерянчиха, в школу набивалось столько народу, что уже не войти, не выйти было невозможно. И те, кому не посчастливилось попасть в «зрительский зал», толпились, заглядывая в окна с улицы.

Мы ставили любую пьесу, которую привозил из Архары наш «Заяц», «зайка», «зайчик», как его без злобы прозвали в школе, наш Владимир Иванович Зайцев. Привозил он шекспировского «Короля Лира» или «Ромео и Джульетту», мольеровского «Мещанина во дворянстве» или пушкинского «Бориса Годунова». Мы бы взялись и за такую постановку, разве что не хватало бы по всей деревне исполнителей. Так был велик наш театральный энтузиазм, и так плохо мы понимали, что значит поставить хороший спектакль: главное для наших артистов было так одеться и намазаться сажей и нарумяниться свёклой, чтобы никого на сцене нельзя было узнать.

В зиму 1930 на 1931 год я закончил четвёртый класс. Учёба мне давалась легко, и мои родители очень хотели, чтобы я учился дальше. Но где учиться? В районе тогда было только две семилетние школы: в Архаре железнодорожная, куда принимали только детей железнодорожников, и в Аркадие-Семёновке10 – ШКМ (школа крестьянской молодёжи), в которую трудно было попасть из-за наплыва учеников со всего района. Но всё-таки ШКМ – это школа для деревенских ребят, и в одно прекрасное время нас небольшая группа из четырёх человек отправились на поиски Аркадьевки, в которой никто из нас ещё ни разу не был. Мы шли до Архары по линии железной дороги, была она тогда ещё одноколейная, а из Архары – по хорошо накатанной просёлочной дороге, по которой идти босиком было намного лучше, чем по шпалам.

Аркадие-Семёновка (теперь она Аркадьевка) не была похожа на нашу Ново-Алексеевку. Село это было старинное, основанное ещё во времена освоения здешних земель амурским казачеством, поэтому и стояли вдоль улицы добротные дома с резными наличниками на окнах под железными крышами из гофрированных оцинкованных листов и, чего не было даже в Архаре, в центре села возвышалась церковь.