Саквояж и всё-всё-всё. Всё, что было в саквояже

– Шеф нас убьёт! – доносился из коридора Илюшин трагический бас. – Сначала меня, потом тебя! Нет, погоди, лучше сначала тебя, так справедливее! Там уже весь бомонд, понимаешь? Все эти… корифеи трубочного дела!

– Корифеи? – пробормотал я, пытаясь провернуть нехитрый трюк: одновременно чистить зубы и натягивать брюки. – Небось, восседают в президиуме, дымят своими брюарами…

– Бриарами, остолоп! – поправил Илюша. – От французского bruyère – вереск.

– Неважно. Звучит солидно. Как название дорогого коньяка или фамилия французского посла.

Илюша нервно вышагивал по коридору, измеряя его шагами отчаяния.

– Давай скорее! Там же открытие! Речи! Регламент!

– Регламент у них, как же, – фыркнул я, застегивая рубашку. – Наверняка уже все приняли для храбрости и травят байки про табак «Золотое Руно»…

– Виктор!

– Иду-иду. Представляю физиономию шефа. Багровая, как у того индейца из табачной лавки…

Мы вывалились на лестницу.

– Какого ещё индейца?

– Ну, который на жестяной вывеске. Такой, знаешь, с перьями, трубкой мира… Суровый и молчаливый.

– Господи, – простонал Илюша, – мы опаздываем на стратегически важное мероприятие, а он мне про вывески…

В такси я не унимался:

– Нет, серьёзно, почему именно индейцы? Почему не викинги? Те, небось, тоже что-то покуривали…

– Ага, ягель. Витька, будь любезен, заткнись.

– Или, скажем, друиды… Омелу свою…

Илюша закрыл лицо руками.

– За что мне это всё…

Водитель с нескрываемым любопытством поглядывал на нас в зеркало заднего вида.

– Ох и скука нас ждёт, Илюша: «Дорогие соратники по дыму! Братья по никотину! Глубокоуважаемые любители трубок!»

– Почти приехали, – обречённо выдохнул тот.

– Чувствуешь?

– Что?

– Чем запахло? Дорогим табаком и респектабельностью.

– Вылезай, респектабельный.

***

У входа в клуб «Manufactory», под массивной светящейся вывеской «Съездъ любителей курительныхъ трубокъ. Россійскій Альянсъ Трубочныхъ Клубовъ», и впрямь толпились солидные мужчины. И табаком действительно пахло – густо, пряно, с нотками чернослива и старой кожи.

– А ведь мы могли бы сейчас мирно спать, – заметил я.

– Заткнись и улыбайся. Шеф идёт, – процедил Илюша. – И ты был прав. Вылитый индеец.

Шеф, и в самом деле, походил на краснокожего вождя, но очень респектабельного племени. То же благородно-багровое лицо, словно выдубленное ветрами прерий, только вместо прерий – кабинетные баталии. Костюм от Brooks Brothers вместо боевой раскраски, галстук от Brioni вместо перьев, а в руке, вместо томагавка, – увесистая трубка из карельской берёзы.

– Господа журналисты! – прогремел он с той особенной интонацией, с какой полководец приветствует опоздавшее подкрепление. – Рад, что вы всё-таки почтили нас своим присутствием! Уж думал, не дождусь.

Илюша состроил гримасу, в которой раскаяние отчаянно боролось с желудочной коликой.

– Борис Аркадьевич, – начал было я, – тут такое дело…

– Знаю я ваши дела, – перебил шеф. – Опять всю ночь материал для «Плейбоя» с моделями ваяли?

– Для «Форбса», – машинально поправил я.

– Какая разница! – отмахнулся он, извлекая из кармана два бейджа. – Вот. Пропуска. К вечеру чтобы очерк для «Гентльмена» был готов. И не забудьте…

– …взять интервью у какого-нибудь маститого трубокура, – закончил я за него.

– У почитателя курительных трубок! – поправил шеф. – Это вам не пивная. Тут элита. – Он погрозил толстым мясистым пальцем невидимому оппоненту в небесах. – Коллекционеры. Знатоки. Люди, способные часами говорить о преимуществах вирджинского табака над латакией.

– А что такое латакия? – прошептал мне Илюша.

– Без понятия, – ответил я так же шёпотом. – Звучит как название курорта в Турции.

Шеф смерил нас тяжёлым взглядом главнокомандующего.

– И постарайтесь не опозорить агентство. Здесь каждый второй – владелец заводов, газет, пароходов…

– А первый? – не удержался я.

– А первый, – отрезал шеф, – владелец трубок стоимостью как эти заводы, газеты и пароходы вместе взятые.

С этими словами он развернулся и, точно броненосец, вошёл в стеклянные двери клуба.

– Слушай, – сказал Илюша, разглядывая свой бейдж, – а может, и правда напишем что-то путное? Про традиции, культуру…

– Ага, – кивнул я. – И про латакию. Что это не курорт, а, по всей видимости, сорт табака.

Мы посмотрели на толпу солидных мужчин, неспешно перетекавших в клуб. Каждый второй действительно выглядел так, будто где-то у причала его ждёт если не пароход, то уж точно небольшая яхта.

– Знаешь, что самое забавное? – сказал я. – Мы ведь даже не курим.

Я бросил месяц назад и был горд этим до неприличия.

– Зато пишем, – вздохнул Илюша. – Пойдём, выясним, чем вирджинский табак от этой… латакии отличается.

– Главное – не перепутать с мальвазией, – заметил я на ходу.

– А это ещё что?

– Вино такое. Кажется.

***

В бывшей мануфактуре «Торговый домъ князя Н.П. Дыщева», где ныне располагался клуб, дым стоял коромыслом. Старые кирпичные стены, помнившие ещё визит государя-императора в 1873 году, теперь жадно впитывали ароматы берлея и ориентала. Под высокими потолками кружились сизые облака, путаясь в чугунных фермах, как заблудшие души.

– Вить, – проговорил Илюша, озираясь через монокль, который нацепил для солидности, – ты когда-нибудь видел столько твидовых пиджаков в одном месте?

– Только в советской экранизации «Собаки Баскервилей», – честно ответил я.

У стендов с живописными вывесками – «Специалистъ по англiйскимъ смѣсямъ», «Экспертъ по морской пѣнкѣ», «Мастеръ по реставрацiи», «Консультантъ по выбору первой трубки» – роились жаждущие знаний джентльмены.

– Господа! – вещал консультант, похожий на состарившегося и подобревшего Шерлока Холмса. – Начинаем мастер-класс по определению возраста трубок по патине!

– Это как у деревьев, – шепнул мне Илюша. – По годовым кольцам.

– Угу. Только здесь считают кольца дыма.

В дальнем углу зала разгорался академический спор, готовый перейти в дуэль.

– Peterson на голову выше Savinelli!

– Ересь! Это всё равно что сравнивать Толстого с Донцовой!

– Господа, господа, – примирительно вмешался третий. – Есть же ещё Dunhill… Он как Пелевин для них обоих.

– А давайте его побьём? – негромко предложил один из спорщиков другому.

У витрины с винтажными трубками собралась благоговейная группа. Седовласый эксперт в жилете, расшитом табачными листьями, вещал с придыханием:

– А вот, прошу обратить внимание, красавица тридцать седьмого года. Принадлежала известному московскому архитектору. Он курил её, когда проектировал высотку на Котельнической…

– А почему она такая кривая? – донеслось из толпы.

– Потому что он курил её, когда проектировал высотку на Котельнической, – с нажимом повторил эксперт.

– Илюш, – сказал я, покосившись на ценник, – ты можешь купить эту трубку.

– Серьёзно?

– Да. Только придётся продать почку.

– У меня их всего две.

– Вот видишь, даже выбор есть!

– Ну как, господа лоботрясы? Материал набирается? – из табачного тумана, словно джинн, вынырнул шеф.

– Набивается, Борис Аркадьевич, – ответил я. – Как хороший табак в трубку.

– Кстати, о табаке, – оживился тот. – Сейчас вон там, – он махнул рукой куда-то за наши спины, – начнётся дегустация раритетного Balkan Sobranie 759, розлива пятидесятых годов!

– Как вино, – заметил Илюша.

– Молодой человек, – строго произнёс шеф, – вино пьют и забывают. А трубка – это…

– Только не говорите «философия»! – взмолился я.

– Нет. Хуже. Это диагноз. Но какой, чёрт возьми, приятный!

В этот момент у стенда «Всё о чистке трубок» началась небольшая потасовка: какой-то неофит имел неосторожность назвать ёршик «ерундой на палочке».

– Пойдём отсюда, – потянул меня Илюша. – А то сейчас начнут швыряться тамперами.

– Думаешь?

– Уверен. На прошлогоднем съезде два почтенных джентльмена подрались из-за метода просушки трубки.

– И чем закончилось?

– Помирились. Отправились пить виски и обсуждать преимущества прямого чубука над изогнутым.

– Кхе-кхе! – неожиданно донеслось из динамиков. Все головы, как по команде, повернулись к сцене. У микрофона стоял прилизанный распорядитель в жилетке с гербом Альянса, вышитым золотой нитью.

– Господа! Прошу минуточку внимания! – голосом конферансье из провинциального ТЮЗа объявил он. – Сейчас перед вами выступит… – он сделал мхатовскую паузу, – председатель Российского Альянса Трубочных Клубов, Павел Иванович Углублённый!

Под бурные аплодисменты на сцену, пыхтя как паровоз на подъёме, начал взбираться грузный мужчина. Его массивная фигура в дорогом костюме отбрасывала на стену тень, похожую на силуэт самовара, а пышные бакенбарды колыхались в такт шагам.

– Слушай, – шепнул я, – он вылитый твой кот после новогодних праздников. Когда переел оливье.

– Тихо ты! – шикнул Илюша.

Павел Иванович водрузил на нос очки в золотой оправе и откашлялся.

– Кхм… Дорогие други! Соратники по дыму! – его голос подрагивал. – Мы собрались здесь… э-э… в этом историческом месте… в сей знаменательный вечер… э-э… точнее, день… чтобы… как бы это сказать… чтобы… собраться! Да! И не просто, а собраться вместе! И воздать должное великому искусству курения трубки!

– Илюша, это гениально, – прошептал я.

– Тсс! Не мешай наслаждаться ораторским искусством. Записывай за Цицероном.

– И я хочу отметить… – продолжал Углублённый, промокая платком лоб, – что наше вот это… времяпрепровождение… оно не просто так, а… как его… философски обосновано!

В зале кто-то благоговейно всхлипнул.

– Потому что трубка – это не сигарета! – вдруг воодушевился председатель. – Трубка – это… это… Ну, вы понимаете, это вам не сигарета! И это не просто… э-э… курительный прибор. Это… это символ! Символ… э-э… символичности!

В зале повисла такая тишина, что было слышно, как в дальнем углу кто-то с почтением раскуривает свой Dunhill.

– И каждый уважающий себя… э-э… трубокур…

– Почитатель курительных трубок, – шёпотом подсказал стоящий рядом распорядитель.

– Да, почитатель! – подхватил председатель. – Должен понимать всю ответственность перед… как его… историей!

– Я сейчас заплачу, – сообщил Илюша.

– И я хочу сказать… э-э… выразить… вербализировать… – Павел Иванович извлёк из кармана трубку, намереваясь подкрепить слово делом, – что каждый из нас… э-э… несёт этот символ… как… как знамя!

– И в заключение… – Павел Иванович занёс трубку над головой для финального аккорда, – хочу сказать, что мы все… того… на пороге великих… как его… свершений!

Трубка, не выдержав пафоса, выскользнула из вспотевших пальцев и с глухим стуком упала на сцену.

– Илюш, – сказал я, наблюдая, как председатель, кряхтя, пытается её поднять, – теперь я точно знаю, как мы назовём статью.

– Как?

– «Как я полюбил трубку и потерял веру в человечество».

Павел Иванович наконец поднял трубку.

– И поэтому, – продолжил он в микрофон, – я объявляю наш съезд… э-э… – он победно вскинул трофей, как факел, – официально… э-э… съехавшимся!

– Браво! – не выдержал я. Зал взорвался аплодисментами.

– Дорогие соратники по благородному искусству! – продолжил Углублённый, когда овация стихла. – Достопочтенные члены клуба и уважаемые гости! Сегодня я должен поведать вам нечто… из ряда вон выходящее!

– Спорим, сейчас объявит, что бросил курить? – шепнул я.

– В ходе планомерных… как бы это… археологических изысканий, а точнее – в результате совершенно случайной находки на Удельной барахолке, в наши руки попал документ потрясающей исторической важности! – Председатель снова промокнул лоб.

– Документ датируется, ориентировочно, серединой прошлого века. И в нём… – голос Павла Ивановича затрепетал, – описывается история обнаружения легендарной трубки самого Петра Первого!

По залу пронёсся шёпот, похожий на шелест осенних листьев.

– Витя, а ведь это тянет на сенсацию, – сказал Илюша.

– Если это не очередная байка вроде трубки Сталина, якобы найденной в секретном бункере.

– Согласно записям, – Углублённый обвёл зал орлиным взором, – сия трубка была собственноручно выточена государем-императором и подарена одному голландскому корабельному мастеру в знак особого расположения!

Зал восхищённо ахнул.

– Как именно трубка вернулась в Санкт-Петербург, не уточняется, однако таинственный автор документа составил целую цепь загадок, ведущих к ней. Во времена моего, так сказать, сопливого детства, – Углублённый издал звук, который при известном воображении можно было счесть смехом, – мы называли это игрой по станциям. Теперь принято говорить «квест». Так вот, квест этот запущен не был. По независящим причинам. И вот теперь, други мои! – он воздел руки к потолку, отчего его тень на стене стала похожа на самовар, вскипятивший воду. – Российский Альянс Трубочных Клубов принял историческое решение – возродить этот квест!

В зале воцарилась напряжённая тишина.

– Трубка Петра Первого! В Санкт-Петербурге! – торжественно провозгласил председатель. – В городе, где каждый камень дышит историей! Где каждая подворотня хранит тайны! Где любой дворник может оказаться… э-э… хранителем древних секретов!

– По-моему, он перечитал Достоевского, – заметил я.

– Скорее, недочитал, – отрезал Илюша. – Иначе знал бы, чем такие истории обычно заканчиваются.

– Победителя сего исторического состязания ждёт не только бессмертная слава! – Павел Иванович так разволновался, что его бакенбарды встали дыбом. – Но и пожизненное членство в нашем клубе!

– Господи, – простонал я, – за что такое наказание?

– Тише ты! Это призы, а не наказание.

– А также! – председатель сделал эффектную паузу. – Раритетная трубка из моей личной коллекции! Трубка, которой касались уста самого… впрочем, это покамест секрет! Первое же задание квеста, – Углублённый понизил голос до заговорщического шёпота, – каждый участник получит в запечатанном конверте из рук нашего уважаемого распорядителя.

Прилизанный распорядитель картинно поклонился.

Не успел Углублённый закончить, как с джентльменов слетела вся спесь, обнажив азарт кладоискателей. Половина зала, точно по команде, ринулась к стенду с каллиграфической надписью «КВЕСТЪ».

– Смотри, – толкнул я Илюшу. – Минуту назад – элита, а сейчас – очередь за дефицитными креповыми носками в советском универмаге.

– Ага.

Публика, отбросив джентльменские манеры, создавала у стенда невообразимую толчею. Дородный господин в пиджаке «в ёлочку» размахивал тростью, требуя пропустить его как потомственного коллекционера. Другой, в очках с линзами толщиной с блюдце, доказывал своё первенство, потрясая воображаемой диссертацией по истории табакокурения в Петровскую эпоху.

– По-моему, сейчас начнётся рукопашная, – заметил Илюша.

– Ну что ты, это же интеллигентные люди. Максимум – побьют друг друга томиком Карамзина.

В этот момент из табачного марева, словно призрак оперы, материализовался наш шеф.

– Ну что, бездельники, пляшите! – он помахал у нас перед носом белым конвертом. – Достал вам квест. Чтобы к вечеру трубка Петра была у меня на столе!

Мы с Илюшей уставились на него, как два карася на наживку.

– К вечеру? – пискнул я.

– Это даже теоретически невозможно! – подхватил Илюша. – Может, хотя бы неделю…

– Месяц! – добавил я.

– Год! – не сдавался Илюша.

Шеф расхохотался, сотрясая внушительным животом.

– Ладно, шучу. Но участвовать – всерьёз. Мы потом такой материал забабахаем – все журналы с руками оторвут! А то и фильм снимем. Для Первого канала! – он подмигнул. – Пётр же тоже Первый, а? Смекаете?

Похлопав нас по плечам своей тяжёлой пятернёй, шеф растворился в табачном тумане так же внезапно, как и появился.

Из толпы у стенда донёсся звон разбитого стекла и возмущённый вопль: «Милостивый государь, да как вы смеете намекать, что моя диссертация – лишь компиляция голландских источников?!»

Мы с Илюшей, как два ледокола «Ленин» и «Таймыр», начали пробивать себе путь к спасительной вывеске «Буфетъ».

В буфете царили цены, способные вогнать в меланхолию любого, чьё имя не значилось в списке «Форбс». Бутерброд с колбасой – триста рублей. Рюмка коньяка – пятьсот пятьдесят. Канапе с икрой – тысяча триста пятьдесят. Я машинально сунул руку в карман, где одиноко шуршали несколько помятых купюр.

Илюша заметил моё движение. Он по-отечески приобнял меня и произнёс голосом Буркова из «Иронии судьбы»:

– Если бы не я, вы бы все тут без меня пропали.

Затем, как заправский фокусник, он извлёк из недр пиджака два коньячных мерзавчика, поблескивавших в тусклом свете, как ёлочные игрушки.

– «Арарат»! – гордо объявил Илюша. – Три звезды.

– Молодые люди, – буфетчица метнула в нас взгляд, будто мы вытащили этот коньяк из её собственного кармана. – Со своим нельзя.

– Мы уже не молодые, – вздохнул Илюша. – Мы опытные. Уходим.

Мы скромно примостились в углу, подальше от её праведного гнева.

– Нет, ты только подумай, – Илюша с хрустом свернул «голову» мерзавчику, – трубка Петра Первого. Звучит как название бульварного романа.

– Или как завязка для блестящего репортажа.

– Витя, ты серьёзно? – Илюша поморщился, занюхивая коньяк долькой шоколада, выуженной из другого кармана. – Это же бред. Заголовок: «Два идиота ищут трубку царя по запискам неизвестного выпивохи из пятидесятых».

– Зато какой бред! – я выложил на стол конверт. – Пётр, голландский мастер, таинственные шифры… Даже если розыгрыш – выйдет отличная история.

– История о том, как два журналиста окончательно растеряли остатки репутации?

– У тебя была репутация?

– Туше.

– Да нет же! – во мне проснулся азарт. – Это повод увидеть город другими глазами. Пройти по следам истории!

– По следам чьего-то пьяного бреда, ты хотел сказать.

– А помнишь, как мы искали могилу банщика Котова, который якобы спас Достоевского от дуэли с Тургеневым?

Илюша замолчал, пережёвывая шоколад.

– Это другое, – наконец промолвил он. – Там были архивные документы. И выговор от шефа за перерасход бюджета на такси.

Мы помолчали. Выпили. За соседним столиком подвыпившие трубокуры спорили, был ли Пушкин масоном.

– Знаешь, – нарушил молчание Илюша, – если мы её найдём…

– Да?

– Я начну курить трубку.

– Врёшь.

– Вру. Но материал и правда может выйти занятный.

– То есть ты в деле?

– А у меня есть выбор? – Илюша тяжко вздохнул. – Шеф же нас похоронит заживо. Только давай договоримся: никаких ночных раскопок на Сенатской площади.

– Разумеется. Только дневные.

– И никаких интервью с городскими сумасшедшими.

– А как же колорит материала?

– Ладно. Но не больше трёх сумасшедших в день.

Мы допили коньяк.

– И Илюша…

– Что?

– Если это не розыгрыш, следующие полгода коньяк покупаешь ты.

– А если розыгрыш?

– Тогда не покупаешь. И я публично признаю тебя гением журналистики.

Мы вышли из клуба «Manufactory». Вполне могло статься, что где-то под потолком, в сизых клубах дыма, призрак Петра Алексеевича тоже попыхивал своей легендарной трубкой и посмеивался над потомками, решившими поиграть в охотников за сокровищами.

***

– Headquarters established, – с благородным русским акцентом объявил Илюша, водружая на стол пакет с провизией.

– Чего?

– Штаб-квартиру, говорю, объявляю открытой. Нам же теперь тут работать, как в ЦРУ.

Я окинул взглядом «штаб». Десять квадратных метров, два подслеповатых окна и древний холодильник «ЗиЛ», гудевший, как ракетоноситель на старте. На его боку – пёстрая коллекция магнитов из тех краёв, где я никогда не бывал. На стене – календарь с видами Петербурга за 2018 год.

– Я принёс завтрак настоящего сыщика, – сообщил Илюша, извлекая бутылку кефира.

– Кефир? – я посмотрел на него с сочувствием человека, узнавшего о неизлечимой болезни друга.

– Жена сказала, что если я ещё раз приду домой подшофе, она переедет к маме. В Мурманск.

Я достал сковородку.

– Яичницу будешь?

– А есть выбор?

– Теоретически – да. Практически – нет.

Я разбил яйца на сковороду. Они зашипели, как разгневанная кобра. Илюша тем временем инспектировал содержимое пакета.

– Илюша всё предусмотрел. Так… Хлеб, колбаска, масло, сыр. О, печенье «Юбилейное»!

– Ты не как следователь, а как заботливая бабушка.

– Опытный следователь знает: мозгу нужна глюкоза. Иначе будем, как те двое из «Места встречи», – голодные и злые без горячего супчика с потрошками.

– Кстати, о следствии, – я шлёпнул ладонью по конверту. – Шансов у нас всё меньше. Скорее всего, их уже и нет.

– Это почему же? – осведомился Илюша, макая хлеб в желток.

– Потому, – ответил я, вооружившись вилкой, как шпагой, – что на часах десятый час, а конверт не вскрыт. А ушлые трубокуры со вчерашнего съезда уже наверняка если не роют землю в поисках трубки Петра, чёрт бы его побрал, то копытом бьют точно.

– Значит, пора, – Илюша решительно взял конверт.

– Погоди, патологоанатом, – остановил я его, разливая по кружкам с надписью «Лучший журналист по версии мамы» кефир. – Для поднятия боевого духа.

Мы чокнулись.

– Есть гипотезы, что там? – спросил Илюша, осушив кружку.

– Карта, нарисованная кровью последнего владельца.

– Или шифр, написанный молоком.

– Не исключено, – я почесал подбородок. – Вскрываю?

Илюша драматично развёл руками, предоставляя мне право на этот исторический жест.

Я взял нож для масла и с нарочитой осторожностью, будто вскрываю не конверт, а саркофаг с проклятием фараона, надрезал край.

Тишина. Даже холодильник замолк. Я извлёк сложенный вчетверо лист.

– Ну? – Илюша подался вперёд так, что едва не ткнулся носом в яичницу.

Я несколько раз перечитал текст, прежде чем смог произнести его вслух:

В сердце творенья Петрова стою,

Где птица железная песню свою

В полдень играет по воле царей,

Там, где Нева бьёт о грани камней.

Когда первый луч озарит небосвод,

И тень великана путь укажет вперёд,

Там, где металл с камнями слились,

В узорах столетий навеки сплелись.

Сложите углы под ногой тех камней,

На возраст царя разделите скорей.

Где пушка гремит, ищи знак на граните,

К стрелке старинной свой путь устремите.

– Что за… – Илюша осёкся. – Стихи?

– Они самые, – усмехнулся я. – Чёртовы стихи. Похоже, наш таинственный автор питает к человечеству особую неприязнь.

– Скорее уж неприкрытое презрение, – поморщился Илюша.

– Qui nos despicit, ipse in tenebris ambulat, – произнёс я, машинально поправляя несуществующую тогу.

– Чего-чего?

– «Тот, кто нас презирает, сам блуждает во тьме», – перевёл я.

– И не поспоришь. Но это просто издевательство! – Илюша раздражённо швырнул листок на стол. – Теперь нам, значит, разгадывать поэтические ребусы? – его очки сползли на кончик носа, превратив его в карикатурного профессора.

Я придвинул листок к себе и, обхватив голову руками, начал беззвучно шевелить губами.

– Давай мыслить логически, – я потёр глаза. – Что имеем? Вирши, сочинённые человеком, который знает город не как турист, а как… часовщик знает механизм.

Илюша фыркнул, барабаня пальцами по столешнице:

– И при этом ненавидит всех настолько, что завернул подсказку в эту пиитическую обёртку. Садист.

– Несущественно для анализа, – отмахнулся я. – Смотрим. «В сердце творенья Петрова стою». Что может быть сердцем города?

– О, браво, Минхерц! – Илюша картинно всплеснул руками. – Половина Петербурга – творенье Петрово!

– Не ёрничай. Раскладываем. Первое: это исторический, а не просто географический центр. Второе: прямая связь с Петром, его личный замысел. Третье: место должно быть знаковым, чтобы именоваться «сердцем».

Илюша вскочил и принялся мерить шагами кухню.

– Так. Летний сад? Нет. Домик Петра? Слишком камерно. Адмиралтейство? – он замер. – Может…

– Петропавловская крепость, – выдохнул я.

– Чёрт побери, точно! – он громко щёлкнул пальцами. – Место, откуда всё и началось! Не так уж и сложно, а? – он азартно потёр руки.

– Не факт, что правильно.

– Давай дальше! – Илюша снова схватил листок.

«Где птица железная песню свою / В полдень играет по воле царей, / Там, где Нева бьёт о грани камней».

Он остановился, глядя на меня вопросительно.

– Дальше так дальше, – я потянулся к турке. – Кофе?

– Ага. Покрепче.

– Итак, – начал я, засыпая кофе, – нечто металлическое…