Мой (не) любимый миллионер

– Ой, ну что вы, – я с невинным видом хлопнула ресницами. – У меня очень простые требования. Богатый, красивый, умный, с хорошим чувством юмора…

Я мило улыбнулась трудолюбивому Михаилу, а тот расцвел в улыбке и смущенно отвернулся. Как же легко с простыми мужчинами. Ни подхалимства не понимают, ни издевки.

– Это ты сейчас обо мне? – вставил Ольшанский, наклоняясь ко мне с той самой «милой» улыбочкой.

– О, нет-нет, – я фальшиво засмеялась. – Я имела в виду мужчину, а не головную боль!

Жених перестал моргать и попытался выяснить, что за невесту ему такую подсунули.

– Так, значит, у вас все серьезно? – Он перевел взгляд с меня на Ольшанского, явно сбитый с толку.

Я уже открыла рот, чтобы ответить что-нибудь в духе: «Да какой там серьезно, это мой личный кошмар в прямом эфире», но Ольшанский опередил меня.

– О, конечно. – Он накрыл мою руку своей и проникновенно посмотрел в глаза. – Наши отношения сложно назвать обычными, но в этом их особая прелесть.

Я чуть не подавилась воздухом.

– Ты сейчас о чем? – прошипела я, пытаясь незаметно дернуть руку назад, но он только крепче ее сжал.

– О нашей связи, милая, – продолжил он с невинной улыбкой, при этом незаметно сжимая мои пальцы так, что я чуть не застонала от боли. – Глубокой и проникновенной.

Я чувствовала, как у ведущей в глазах крутятся рейтинги, а жених выглядел так, будто попал на передачу с явно другим уклоном.

– Постойте, – нахмурился он, переводя взгляд с меня на Ольшанского. – Я что-то не понимаю. Разве вы не… ну… – он многозначительно покрутил рукой в воздухе.

Ольшанский вздохнул так томно и нежно, что я чуть не поверила, что он и есть… того…

– Разумеется, да. Но, знаете, бывают исключения. Камилла… она – мое исключение.

Я, кажется, перестала дышать. Из такой подставы мне будет сложно выкрутиться.

Жених завис. Ведущая затаила дыхание. Даже операторы как-то насторожились.

– То есть… – Жених наклонился вперед. – Вы хотите сказать, что вы и мальчиками, и с девочками?

Ольшанский сделал паузу. Долгую. За это время я сумела перебрать все ругательства на всех знакомых мне языках, даже на эльфийском.

– Это Камилла открыла мне глаза на то, что традиционные отношения – фарс. Если тебе нравится человек, то не важно какого он пола. Верно, Михаил? – произнес он, подмигнув жениху.

Я чуть не застонала. Жених окончательно утратил связь с реальностью.

– Так, погодите. – Он нервно потер виски. – Я пришел сюда искать невесту, а тут у вас… какие-то странные откровения. Я на такое не подписывался! А если она и меня сделает… того… этого.

– Да ладно вам, – я отмахнулась. – Если сомневаетесь, что я настоящая женщина, можете проверить.

Я перегнулась через стол, чуть стягивая декольте вниз. Жених уже было собрался что-то сказать, но его перебила ведущая.

– Камилла, Артур… Это… просто невероятно. – В ее глазах читалась такая жажда рейтингов, что мне захотелось спрятаться под стол. – Но мы должны идти дальше. Последний вопрос: Камилла, если бы вам пришлось выбирать между нашим замечательным женихом и Артуром, кого бы вы выбрали?

Я открыла рот. Закрыла. Посмотрела на Ольшанского. На Михаила. Даже не знаю, кого выбрать: гея или эксплуататора. Я медленно вдохнула. Выдохнула. И улыбнулась.

– Ну, знаете, – произнесла я. – Это очень сложный выбор…

Зал затаил дыхание. Жених подался вперед. Ольшанский прищурился.

– И я отвечу честно, – продолжила я, но тут раздался детский чих. Один, потом второй и третий. Ведущая забеспокоилась, а жених и вовсе полез под стол искать расчихавшегося ребенка.

Я же достала телефон из сумочки. На экране горела физиономия Васьки. Да, я записала ее чих на телефон и поставила на звонок. Просто дочь очень смешно чихает, и я не удержалась. Надо быть оригинальной, а не ставить мелодию, от которой пол автобуса начинает лезть по карманам. Ну и вот.

– Да, зайка, – сказала я в трубку и услышала громкий рев.

Глава 4

– Не реви! – повторяла я всю дорогу, пока Ольшанский вел меня по коридорам телецентра. А у самой сердце разрывалось, слыша, как Васька надрывается. – Я скоро приеду, и мы все решим.

Трубку в итоге у Васьки отняла школьный психолог, уверив меня, что она под надежной защитой до моего приезда. Уверена я не была, зная своего ребенка. Точнее, в ее целостности я была уверена, а вот целости нервов психолога – не очень. Да, сама разбаловала, сама и плоды пожинаю. Хорошо, что Ольшанский хоть вопросов не стал задавать, услышав Васькин вой, просто взял за руку и вывел из студии. Как понимаю, даже «стоп камера» никто не успел сказать. Или я даже не слышала, сосредоточившись на ребенке.

Машина чудесным образом оказалась стоящей около парадного входа, поэтому мы рванули, на красный, пролетев поворот.

– Я, конечно, тороплюсь. – Очнулась я от резкого толчка. – Но не на тот свет. Мне до дочки доехать надо. Живой, желательно.

– Мы и едем. Я же вижу, что торопимся.

Я замолчала. Действительно, чего это я? Он меня у издательства на две недели взял и не обязан таскаться по каждому крику моего ребенка. Ему-то какое дело? Свои дети миллионерам неинтересны, уж тем более чужие.

– Хотел спросить. – Ольшанский оторвался от дороги и окинул меня недовольным взглядом. Ну, началось, теперь он винит меня за сорванную передачу? – Ты из этих?

Впервые в жизни не знаю, что сказать. Под «этими» я обычно понимаю людей нетрадиционной ориентации. Наверное, мой испорченный мозг не может придумать какое-то более-менее правдоподобное оправдание, поэтому приходится переспрашивать.

– Этих?

– Ну, этих, яжмам.

Выдохнув, понимаю, что тема Артурчика и Камиллы прошла мимо. Надеюсь, не придется при Ваське обсуждать тему «что мама делала сегодня днем».

– Ты про то, что я сорвалась на детский плач?

Ольшанский молча кивнул и продолжил вести машину. Его пальцы чуть ли не побелели до костяшек, сжав руль. Нутром чувствую, что это не из-за того, что ему приходится бросить дела и ехать сломя голову. Просто яжмать нелюбима всеми, в том числе и мной. А я повела себя именно как она. Хотя, почему это?

Повернувшись к нему боком, переспросила:

– Это с чего ты так решил?

Лишнего лучше не говорить, я это уже усвоила. Короткие вопросы – наше все. Но Ольшанский молчит и не собирается продолжать разговор, предоставляя поле боя мне одной. А я и не против, разговаривать и вести диалоги могу и одна.

– С того, что я беспокоюсь за дочь? Так у нее, кроме меня, никого и нет. Когда тебе кто-то дорог, глотку можно порвать любому, кто обидит.

Он молчит и, как назло, ничего не говорит. Хоть бы скривился, что ему такой тип женщин не нравится. Я бы поняла, предложила расторгнуть наш договор и свалила бы спокойно. Права была Альбина, никто же проверять не будет, как оно там, у миллионеров.

– Значит, мужа все-таки нет, – констатирует он и молчит всю оставшуюся дорогу.

А я сижу как пристыженная, будто меня в чем-то непристойном уличили. Словно стыдно в наше время воспитывать детей без отцов. Не все же порядочные, козлов тоже немало встречается. И ведь не углядишь сразу, какой он будет, как отреагирует на ребенка.

– Спорим, что там какая-то сущая нелепица.

Оторвавшись от своих упаднических мыслей, медленно повернула голову к Ольшанскому. А затем с придыханием произнесла:

– А если она сломала руку? Ее ударили, выбили зуб? Или телефон отобрали?