Проект Кассандра

Лео молчал. Он искал слова. Логичные, успокаивающие, рациональные. О бремени для семьи. О достоинстве ухода. О прогрессе, требующем жертв. Но слова застревали в горле. Он видел перед собой не графики, а лицо тети Ирины – воображаемое, но такое же беззащитное, как лицо его матери. Он видел боль в глазах Марка – боль, которую нельзя было выразить в индексах и процентах.

– Марк, я… я понимаю, это тяжело, – начал он наконец, чувствуя фальшь в собственных словах. – Но Система… она не злая. Она просто объективная. Она видит общую картину. Твоя тетя… ее страдания, ее состояние… разве продление этого можно назвать милосердием? А ресурсы, которые она потребляет…

– Страдания? – Марк резко перебил его. Его глаза за стеклами очков сверкнули. – Как Система может измерить ее страдания, Лео? Она не может говорить! Она не может выразить! Алгоритм присваивает ей индекс страдания на основе соматики и анамнеза! Но что, если там, внутри, в этом сломанном сознании… что, если там все еще есть искра? Отблеск воспоминания? Мимолетное ощущение тепла от солнца на лице? Система это видит? Нет! Она видит только то, что можно оцифровать и впихнуть в свою проклятую формулу! А потом… потом просто выдает вердикт. Как машина для сортировки багажа. «Негабарит. Нестандарт. На выброс».

Лео отступил на шаг под напором этой тихой ярости. Он никогда не видел Марка таким. Рациональный Марк, чей разум всегда работал с холодной точностью калькулятора, сейчас был воплощением сломанной человечности. Это было… неэффективно. Опасно.

– Марк, ты несправедлив, – попытался возразить Лео, но его голос звучал слабо. – Система спасает миллионы. Она предотвращает хаос. Она…

– Она только что приговорила мою тетю! – вырвалось у Марка, и его голос дрогнул. Он быстро оглянулся, опасаясь, что их услышали. Снизил тон, но напряжение в нем лишь усилилось. – Апелляционный комитет… ты знаешь, что они мне сказали? Вежливо, холодно, с безупречной логикой? Они сказали: «Господин Ренделл, ваша эмоциональная привязанность понятна, но она искажает восприятие объективной реальности. Система „Кассандра“ не испытывает эмоций. Она просто вычисляет оптимальный путь для максимального блага. Ваша тетя не вписывается в это уравнение. Рекомендуем принять решение с достоинством». – Марк замолчал, его дыхание стало прерывистым. Он снова снял очки, закрыл глаза ладонью. Лео увидел, как по его щеке скатилась единственная, быстрая, яростно смахиваемая слеза. – С достоинством… Они просто… посчитали ее, Лео. Как бракованную деталь.

Это была та самая трещина. Не в алгоритме. В Лео. В его вере. Он видел слезу рационального Марка. Слышал его сломанный голос. И за абстрактной цифрой 12% в отчете о «Завершениях» теперь стояло конкретное лицо – тети Ирины. И лицо его матери, Альмы. И страх той женщины в двери хосписа. Система, его безупречная Система, только что предстала перед ним не как спасительница, а как холодный, бездушный механик, отбраковывающий «негабаритные» человеческие жизни.

– Марк… – Лео протянул руку, не зная, что сказать, что сделать. Утешить? Но чем? Логикой? Она сейчас казалась кощунством. Обещаниями? Он не мог их дать. Он был частью этой машины.

– Прости, – прошептал Марк, резко выпрямляясь, снова надевая очки – свой щит. – Я… я не в форме. Переутомился. Поздравляю еще раз с блестящим докладом. – Он кивнул, быстрый, формальный, и растворился в толпе, оставив Лео стоять у огромного окна, за которым сиял идеальный, рассчитанный до мелочей город.

Идеальный город. Город без «негабарита». Город, где слезы Марка были статистической погрешностью, не стоящей внимания алгоритмов. Город, где слова Альмы «Ты не обязан быть полезным» были ересью.

Лео прислонился лбом к прохладному стеклу. Эйфория от выступления испарилась без следа. Внутри бушевал хаос. Рационализация работала на износ, пытаясь залатать трещину:

Марк субъективен. Он в стрессе. Его личная трагедия не отменяет глобальных успехов Системы. Тетя Ирина действительно не имеет качества жизни. Ресурсы ограничены. Общее Благо превыше всего. Эмоции – враг прогресса. Система права. Система всегда права. Алгоритм не ошибается…

Но сквозь этот навязчивый внутренний монолог прорывался образ: слеза на щеке рационального, преданного Системе человека. И Лео с ужасом ловил себя на мысли: а что, если однажды «Кассандра» посчитает его? Его вклад, его возраст, его потенциальные будущие болезни… и выдаст вердикт? «Негабарит. Нестандарт. На выброс».

Холодная трещина страха прошла по его душе, глубже и опаснее, чем он мог предположить. Храм Разума внезапно показался ледяной, бездушной пустыней. А где-то вдали маячил призрак зимнего сада и голос матери, твердивший что-то о любви вне зависимости от полезности. Он закрыл глаза, пытаясь заглушить этот голос цифрами, графиками, зелеными индикаторами «Оптимуса», который уже тревожно мигал на сетчатке: Стресс: 47% (Повышенный), Когнитивный диссонанс: Обнаружен. Рекомендуется отдых и седативная терапия №2. Отдых. Да. Надо просто отдохнуть. И все встанет на свои места. Система не может ошибаться. Она просто не может.

Глава 4: Холодный Экран

Утро началось с раздражающей не оптимальности. Погодный алгоритм «Кассандры» явно дал сбой – за окном лил холодный, косой дождь, превращающий идеальные улицы в мокрые, серые зеркала. Внутренний климат-контроль квартиры Лео работал на пределе, борясь с сыростью, но легкий запах плесени все же витал в воздухе, вызывая подсознательное беспокойство. Лео сидел за своим рабочим терминалом в кабинете, пытаясь сосредоточиться на анализе пилотных данных по новым молодежным алгоритмам. Цифры плясали перед глазами, но не складывались в привычную, успокаивающую картину. Образ Марка Ренделла с его сломанным голосом и слезой, образ тети Ирины – «негабаритного груза» – настойчиво лез в голову, нарушая концентрацию.

Стресс: 31% (Повышенный), Фокус: 68% (Ниже оптимального), – мигали показатели на краю его виртуального интерфейса. «Оптимус» мягко настойчиво предлагал: *«Рекомендована пятиминутная медитативная пауза. Сценарий «Очищение разума» доступен. Также рассмотрите прием Ноотропика-7 для временного повышения когнитивной функции» *. Лео отмахнулся от подсказки мысленной командой. Ему не нужны были таблетки или искусственный покой. Ему нужно было вернуть контроль. Вернуть веру в безупречную логику цифр. Он углубился в сводную таблицу, заставляя мозг вычленять закономерности, а не человеческие трагедии.

Внезапно, беззвучно, в правом нижнем углу голографического экрана всплыло уведомление. Не обычное системное сообщение или напоминание о встрече. Оно было оформлено в другом стиле – строгие, чуть более тяжелые шрифты, лаконичная рамка цвета холодной стали. И значок – стилизованный серебристый лист, плавно опадающий на фоне цифрового восхода солнца. Знак Отдела Оптимального Жизненного Цикла.

Сердце Лео сделало неоптимальный, резкий скачок. Кровь отхлынула от лица, оставив ощущение ледяной маски. Рука сама потянулась к сенсорной панели, пальцы дрогнули, прежде чем коснуться иконки. Уведомление развернулось во весь экран.

УВЕДОМЛЕНИЕ РЕКОМЕНДАЦИИ № OL-7743-89A

КАТЕГОРИЯ: ОПТИМАЛЬНОЕ ВРЕМЯ ЗАВЕРШЕНИЯ

ПОЛУЧАТЕЛЬ: ВАРГАС АЛЬМА ИВАНОВНА

ИДЕНТ. КОД: 47-Gamma-8892

МЕСТО ПРЕБЫВАНИЯ: ХОСПИС «ГАРМОНИЯ», СЕКТОР 3, ПАЛАТА 12

Лео замер. Его взгляд скользнул по строчкам, цепляясь за знакомые слова, но отказываясь сложить их в осмысленное целое. Это ошибка. Сбой. Перепутали идентификатор. Мать? Альма? Нет, не может быть. Он же добился отсрочки! Он же…

ОСНОВАНИЕ РЕКОМЕНДАЦИИ:

Диагноз: Болезнь Альцгеймера, терминальная стадия (Код МКБ-42: G30.9 SEV).

Оценка когнитивной функции: CRF-Index 5.1 (Глубокий когнитивный дефицит, необратимый).

Индекс качества жизни (QLI-Cassandra): -82.7 (Критически низкий, устойчивая тенденция к снижению).

Потенциал социальной отдачи: 0.00 (Отсутствует).

Ресурсоемкость ухода: Высокая (Уровень 4, требующий специализированного оборудования и персонала).

Прогнозируемая продолжительность состояния: 3.2 года (Стандартное отклонение: 0.4 года).

Анализ затрат/потенциальной пользы: крайне негативный баланс.

РЕКОМЕНДОВАННОЕ ВРЕМЯ ЗАВЕРШЕНИЯ: 42 дня с момента получения уведомления.

ЦЕЛЬ: Минимизация страданий пациента и оптимизация распределения общественных ресурсов.

ПРОЦЕДУРА:

«Тихое Завершение» будет проведено в условиях хосписа «Гармония».

Процедура безболезненна и соответствует высшим этическим стандартам гуманности.

Требуется согласие официального опекуна или доверенного лица.

ДЕЙСТВИЯ ДЛЯ ОПЕКУНА (ВАРГАС ЛЕО АНДРЕЕВИЧ):

Подтвердите ознакомление с настоящей Рекомендацией.

Запишитесь на обязательную консультацию с Координатором Завершения в течение 72 часов.

Предоставьте свое решение (Согласие/Апелляция) через интерфейс Системы не позднее 14 дней с момента получения.

Обеспечьте эмоциональную поддержку пациенту в переходный период (рекомендованы модули психологической адаптации «Спокойствие»).

БЛАГОДАРИМ ЗА ВАШ ВКЛАД В ОБЩЕЕ БЛАГО И ОСОЗНАННОЕ СЛЕДОВАНИЕ РЕКОМЕНДАЦИЯМ СИСТЕМЫ «КАССАНДРА».

Лео сидел, уставившись на экран. Слова плыли, сливались в бессмысленные пятна, затем снова фокусировались с леденящей четкостью. 42 дня. Всего шесть недель. Шесть недель до того, как алгоритм решит, что жизнь его матери – Альмы, женщины, подарившей ему жизнь, научившей его ходить и говорить, чьи руки качали его колыбель – стала… неоптимальной. Расходным материалом. Статистической единицей с индексом -82.7.

Сначала пришел шок. Глухой, всепоглощающий. Мир вокруг потерял звук, цвет, объем. Существовал только этот экран, эти строки, этот холодный стальной лист, опадающий на цифровое солнце. Он не дышал. Сердце стучало где-то в висках, гулко и тяжело.

Затем – волна неверия. Нет. Это невозможно. Ошибка! Грубая, чудовищная ошибка! Он же знает Систему! Он помогал ее строить! Он доказывал ее объективность! Алгоритм не мог так ошибиться! Не в отношении его матери! Он нажал кнопку «Детализация», потом «История Решений», потом «Связаться с Поддержкой». Голограмма экрана перестраивалась, выдавая все более глубокие слои анализа: графики мозговой активности Альмы (почти плоская линия), видеозаписи ее состояний (пустой взгляд, беспомощность), расчеты затрат на питание, лекарства, работу роботов-сиделок, электроэнергию для ее палаты… Горы данных, тонны расчетов. Безупречная логика. Беспощадная арифметика жизни и смерти. Ошибки не было. Алгоритм работал идеально. Именно так, как его учили. Именно так, как он, Лео Варгас, закладывал его основы.

Неверие сменилось яростью. Горячей, слепой, животной. Он вскочил, опрокидывая кресло с глухим стуком. Кулак с размаху ударил по прочному полимеру стола. Боль пронзила костяшки, но была ничто по сравнению с жгучей ненавистью, внезапно вспыхнувшей внутри – к Системе, к этому экрану, к этим цифрам, к самому себе! К себе – больше всего. Он был соучастником! Он создал этого монстра, который теперь хладнокровно отсчитывал дни его матери!

– Нет! – вырвалось у него хрипло, почти криком. – Нет! Не приму! Не позволю!

В этот момент терминал завибрировал, заиграл настойчивый, тревожный мелодичный сигнал. На экране поверх леденящего уведомления всплыло имя: Элизабет Варгас. Видеовызов.

Лео машинально ткнул в «Принять». Голограмма сестры материализовалась перед ним. Ее лицо было искажено паникой, глаза широко раскрыты, полны слез, которые уже текли по щекам, смывая следы краски. Волосы были всклокочены, как после бега.

– Лео! – ее голос был сдавленным, хриплым от рыданий. – Лео, ты видел?! Ты получил?! Мама! Они прислали… Рекомендацию! На маму! – Она задыхалась, слова вылетали обрывочно. – Сорок два дня! Лео, что это?! Что они делают?! Это же мама! Наша мама! Она же… она же живая! Она дышит! Она иногда улыбается! Помнишь, в прошлый раз? Она тебя узнала! Как они могут?! Как они СМЕЮТ?!

Элизабет разрыдалась в голос, ее плечи тряслись. Она не пыталась сдерживаться, ее горе было диким, неконтролируемым, неэффективным. Оно заполнило кабинет, ударив в Лео с новой силой, смешавшись с его собственной яростью и ужасом.

Вид сестры, ее абсолютная, разрушительная паника, стал спусковым крючком. Инстинкт. Глубинный, выдрессированный годами жизни в Системе. Когда эмоции зашкаливают, когда мир рушится – надо действовать. Решать проблему. Анализировать. Контролировать. Его собственные эмоции, его ярость, его страх – все это мгновенно схлопнулось, сжалось в тугой, холодный шар где-то глубоко внутри. Лицо стало маской. Дрожь в руках прекратилась. Голос, когда он заговорил, звучал непривычно ровно, почти механически:

– Лиззи. Успокойся. Дыши. – Его команда прозвучала четко, как инструкция роботу. – Паника не поможет. Я получил уведомление. Я анализирую ситуацию.

– Анализируешь?! – Элизабет всхлипнула, ее глаза сверкнули недоверием и новой волной гнева. – Что тут анализировать, Лео?! Они хотят убить нашу мать! Через полтора месяца! Как цифру в таблице! Ты слышишь меня?!

– Я слышу, – ответил Лео холодно. Его взгляд скользнул мимо голограммы сестры обратно на экран с Рекомендацией. Его мозг уже переключился в режим кризисного управления. Искал точки воздействия, слабые места, процедуры. – Это не убийство. Это медицинская процедура, основанная на объективных данных. Но… – он сделал паузу, подбирая слова, которые успокоили бы сестру и соответствовали его новому, ледяному состоянию, – …но система допускает апелляции. Есть протоколы пересмотра. Я обладаю статусом. У меня есть связи. Мы можем оспорить.

– Оспорить?! – Элизабет фыркнула сквозь слезы, звук получился горьким и резким. – Оспорить что, Лео? Ее диагноз? Ее возраст? Тот факт, что она не вписывается в твои прекрасные эффективные схемы?! Они просто посчитали ее и вынесли вердикт! Как ты можешь… как ты можешь говорить об этом так спокойно?! Это же мама!

– Я не спокоен, Лиззи, – возразил Лео, и в его голосе действительно прозвучала сталь. Но не горечь, а решимость. Решимость бороться с Системой ее же оружием. – Я сосредоточен. Эмоции сейчас – роскошь, которую мы не можем себе позволить. Нам нужно действовать рационально и быстро. У нас есть 72 часа на консультацию с Координатором и 14 дней на подачу апелляции. Я уже изучаю протоколы. Ищу прецеденты успешного оспаривания для пациентов с подобным профилем. Есть параметры, которые алгоритм мог недооценить. Субъективные факторы. Семейные обстоятельства. Мой вклад в Систему.

Он говорил быстро, уверенно, перечисляя пункты, как будто составлял план проекта. Внутри все еще бушевал ураган, но он построил вокруг него ледяную крепость логики и действий. Это был единственный способ не сойти с ума здесь и сейчас.

– Субъективные факторы… – Элизабет повторила с горькой иронией. – Любовь? Память? То, что она наша мать? Это твои «субъективные факторы»? Алгоритм их не видит, Лео! Он их не учитывает! Он видит только «ресурсоемкость» и «нулевой потенциал»!

– Значит, мы найдем способ заставить его увидеть, – жестко парировал Лео. Его пальцы уже летали по сенсорной панели, открывая служебные базы данных, внутренние форумы Отдела Жизненного Цикла, роя контакты. – Или обойти. Существуют комиссии по этическим исключениям. Гуманитарные оговорки. Я добьюсь пересмотра лично. Я использую весь свой вес. Система создана людьми, Лиззи. В ней есть лазейки. Надо просто знать, где искать.

Он видел, как его слова немного подействовали на сестру. Ее рыдания стали тише, в глазах, помимо отчаяния, появилась слабая искра надежды. Надежды на него. На его способность все исправить. Системой.

– Ты… ты сможешь? – прошептала она.

– Я должен смогу, – ответил Лео, и в его голосе не было сомнений. Только холодная решимость. – Я не позволю этому случиться. Я решу эту проблему. Сейчас же начинаю действовать. Иди умойся, Лиззи. Попей воды. Я свяжусь с тобой, как только что-то прояснится. Держи связь включенной.

Он не стал ждать ответа, отключил видеовызов. Голограмма Элизабет погасла, оставив его снова наедине с холодным экраном и уведомлением, которое теперь казалось не приговором, а вызовом. Технической задачей. Сложной, критичной, но решаемой.

Он глубоко вдохнул, выпрямился. Его собственные слезы, его ярость, его страх – все это было надежно замуровано в ледяном склепе «режима решения проблемы». Остался только Лео Варгас – высокопоставленный социолог, идеолог Системы, человек с высоким рейтингом и обширными связями. Он знал правила игры. Он знал рычаги. Он знал, как работает машина, решившая перемолоть его мать.

Его пальцы замерли над клавиатурой. Первым делом – запись на консультацию к Координатору Завершения. Надо было получить максимум информации о процедуре, о составе апелляционной комиссии, о формальных основаниях для пересмотра. Потом – звонки. Начальнику Отдела Медицинской Этики. Старому профессору в Апелляционном Комитете, который ему когда-то благоволил. Может быть, даже… нет, пока рано, но, если надо, он дойдет и выше.

Он нажал кнопку «Записаться на Консультацию». Система предложила ближайшее окно – сегодня, через 2 часа 15 минут. Координатор: Арина К. (Рейтинг эффективности: 92%, Удовлетворенность клиентов: 88%). Лео подтвердил запись.

Потом он открыл личный список контактов, отфильтровав его по статусу и сфере влияния. Его взгляд стал острым, цепким. Охотничьим. Он сканировал имена, должности, потенциальные долги и услуги. Внутри все еще стоял ледяной вой пустоты и ужаса, но поверх него работал четкий, безжалостный алгоритм выживания и победы. Его алгоритм. Алгоритм архитектора, который вдруг обнаружил, что спроектированная им совершенная тюрьма заперла его самого. И он собирался взломать дверь.

Он выбрал первое имя. Навел курсор. Сделал глубокий вдох, настраивая голос на уверенность, на легкую деловую озабоченность, без тени паники. Система «Кассандра» научила его бесчисленным навыкам. Включая искусство лжи самому себе и другим во имя «оптимального решения». Он нажал кнопку вызова

Экран терминала, холодный и бездушный, отражал его собственное лицо – бледное, подтянутое, с глазами, в которых горел огонь отчаянной решимости и ледяного расчета. На заднем плане все так же висело уведомление со зловещим серебристым листком. 42 дня. Отсчет начался.

Глава 5: Игра Привилегий

Консультация с Координатором Завершения, Ариной К., прошла как отлаженный, душевно стерильный ритуал. Маленькая комната без окон в здании Отдела Оптимального Жизненного Цикла. Голубоватый свет. Минималистичная мебель. Арина – женщина лет сорока с безупречно гладкой прической и лицом, словно выточенным из полированного камня. Ее улыбка была алгоритмически точной: уголки губ подняты ровно настолько, чтобы демонстрировать доброжелательность, но не вовлеченность. Рейтинг эффективности 92% светился на крошечном бейджике.

Она говорила плавно, используя эвфемизмы, как броню:

– «Тихое Завершение» … «Оптимальный переход» … «Минимизация дискомфорта» … «Освобождение ресурсов для перспективных направлений»…

Лео слушал, сидя строго напротив, его поза была безупречной – спина прямая, руки сложены на столе. Внутри бушевал холодный ад, но снаружи – только ледяная концентрация. Он задавал вопросы, как следователь, выискивая слабины в процедуре:

– Каков точный состав Апелляционного Комитета по данному профилю?

– Существуют ли прецеденты отмены Рекомендации при схожих когнитивных индексах, но при наличии смягчающих обстоятельств? Например, высокого социального статуса опекуна?

– Можно ли запросить дополнительную диагностику? Новые, экспериментальные нейросенсорные тесты для оценки возможных всплесков осознанности?

– Какой максимальный срок отсрочки возможен при подаче апелляции? Какие факторы могут его увеличить?

Арина отвечала с вежливой, непроницаемой безупречностью. Ее экран показывала схемы, графики, ссылки на параграфы регламента. Все было по правилам. Все было предопределено. Единственная «уступка» – она шепотом назвала два имени в Апелляционном Комитете, которые «могут проявить гибкость при наличии весомых аргументов». И посоветовала подчеркнуть его, Лео, «неоценимый вклад в стабильность Системы» как аргумент для «гуманитарной оговорки». Это была первая монета в игре привилегий.

Игра началась. Лео окунулся в знакомую, но теперь отравленную среду бюрократического болота «Кассандры». Его статус, его рейтинг, его связи – вот его оружие. Он использовал их безжалостно.

Профессор Аркадий Семенович (член Научно-Этического Совета): Встреча в престижной столовой для высшего персонала. Старый профессор, помнящий Лео как талантливого студента. Лео подал ситуацию как «сложный кейс для отработки новых гуманитарных протоколов». Говорил о «ценности редких моментов ясности при глубокой деменции как объекта исследования», о «моральном долге Системы перед своими архитекторами». Профессор кивал, вздыхал, пил дорогой синтетический кофе. «Понимаю, Лео, понимаю… Система, она строга… Но я внесу запрос в комитет. Подчеркну твой вклад. Но гарантий, знаешь ли… алгоритмы… они строги».

Татьяна Воронцова (Начальник отдела Медицинской Этики Региона): Звонок по закрытому каналу. Лео использовал деловой, слегка напористый тон. Напомнил о совместных проектах, о ее «прогрессивном взгляде на этические дилеммы». Предложил рассмотреть случай Альмы как «тестовый для внедрения субъективных параметров семейной привязанности в будущие алгоритмы». Воронцова была вежлива, но отстранена: «Лео, мы все ценим твою работу. Но процедура есть процедура. Апелляция будет рассмотрена по всем правилам. Личная привязанность – слабый аргумент против объективных данных о страданиях и ресурсоемкости. Но… я прослежу, чтобы твое обращение рассмотрели самым внимательным образом. В рамках регламента».

Дмитрий Коршунов (Заместитель главы Отдела Жизненного Цикла): Встреча в его просторном кабинете с панорамным видом на город. Самый высокопоставленный. Лео играл на самолюбии и страхе. Говорил о «потенциальном репутационном риске», если станет известно, что Система безжалостна к близким своих создателей. Намекнул на «недовольство в узких кругах», на «возможные дискуссии о пересмотре критериев, которые могут поставить под удар текущие показатели Отдела». Коршунов слушал, барабаня пальцами по столу. Его лицо было непроницаемым. «Варгас, ты знаешь, я тебя уважаю. Но ты просишь меня вмешаться вне процедуры. Это… чревато. Алгоритм вынес решение. Он чист. Любое давление – это риск для всей Системы. Максимум, что я могу – ускорить рассмотрение апелляции. И… – он понизил голос, – …посоветовать тебе подготовить очень убедительные, формальные аргументы. Эмоции здесь – твой враг».

Каждая встреча оставляла во рту вкус пепла. Вежливость была ледяной. Сочувствие – показным, поверхностным. Все они говорили правильные слова: «понимаем», «сожалеем», «рассмотрим внимательно», «ценим ваш вклад». Но за этим сквозило абсолютное, непреодолимое безразличие. Система была больше их. Больше его. Она была Молохом, требующим жертв, и они были лишь ее жрецами, боящимися тронуть жернова. Его привилегии оказались бумажным щитом. Он мог лишь надеяться на небольшую отсрочку, на формальное перекладывание бумаг, но не на отмену приговора. Чувство беспомощности смешивалось с нарастающим стыдом. Стыдом за то, что он просил. За то, что играл по их правилам. За то, что его мать стала разменной монетой в этой грязной игре.

Перед визитом к Альме он заехал домой, сменил безупречный костюм на что-то менее официальное. Пытался стряхнуть с себя липкую пленку фальши и поражения. Бесполезно. Хоспис «Гармония» встретил его все той же стерильной прохладой. Но сегодня он чувствовал ее по-другому. Не как чистоту, а как холод морга.

Альма была в своей палате. Не в зимнем саду. Сидела в кресле у окна, но шторы были полузакрыты, оставляя комнату в полумраке. Робот-сиделка тихо жужжал в углу, дезинфицируя руки после смены капельницы. Монитор над кроватью показывал ровные, успокаивающе зеленые линии: Пульс: 68, Давление: 115/75, Сатурация: 98%. Оптимальные цифры для умирающей.

– Мама, – Лео подошел, стараясь вложить в голос тепло, которого не чувствовал.

Альма медленно повернула голову. Ее глаза были огромными, полными неосознанного, животного страха. Она не узнавала его. Не сегодня. Ее губы дрожали, пальцы судорожно цеплялись за подлокотники кресла.

– Не… не надо… – прошептала она, съеживаясь, когда он попытался взять ее руку. – Больно… не надо больно…

Лео замер. Ледяная игла пронзила его насквозь. Она боялась его? Или робота? Или просто мира, который стал для нее враждебным и непонятным? Алгоритм «Кассандры» оценивал ее «страдание» в -82.7, но он не мог передать этот ужас в глазах, эту дрожь, эту первобытную мольбу о пощаде. Лео опустился на колени рядом с креслом, не решаясь прикоснуться.

– Никто не сделает тебе больно, мама, – прошептал он, и его голос предательски дрогнул. – Я здесь. Я с тобой.

Но она не слышала. Ее взгляд блуждал по потолку, полный слепого ужаса. Она что-то бормотала, обрывки слов: «…темно… вода… ключ… боюсь…». Робот-сиделка плавно подкатился, его манипулятор с мягкой губкой осторожно коснулся лба Альмы, вытирая испарину. Она взвизгнула от ужаса, забилась.