Слепые тропы

– Тут не похоже на суеверие, – тихо возразила Инга. – Скорее, предупреждение. Посмотрите на эту вязь. Она рукописная, но будто… свежая.

Илья достал лупу из геологического футляра – последний архаичный акт – и всмотрелся.

– Чернила впитались лишь в поверхностный слой. Бумага старая, а след – новый. Словно писали позавчера, но на полустолетнем листе.

Савельев слушал вполуха, обходя стены. На втором бревне, там, где кора обуглилась лишь наполовину, его взгляд зацепился за ровные процарапанные борозды. Десяток линий, чётких, словно выжженных кованым гвоздём, складывались в те же цифры, что в тетради.

– Сюда. Видите? – он зовёт всех тихим окриком.

Буквы чернели на древесине – свежие, как кровоточащие царапины. Савельев провёл пальцем: смола блеснула жидкой слезой.

– Не может быть, – проронил лесничий. – Дерево-то мёртвое, высушено дымом, а смола течёт.

Илья коснулся – липкая сосновая кровь застывала, образуя рваные жилки. Под пальцем медленно начинала проступать новая линия, точно ещё один абзац вытягивался изнутри бревна.

«Уходите. Два дня – одно».

Буквы выползали – зримый, невозможный почерк внутренности леса.

Пламя в печи хрустнуло и пригнулось к трубе, будто само пугалось шёпота дерева. Дымовой язык на мгновение лизнул потолок, разливая тень, как чернила на промокашке.

– Что за чертовщина, – прошипел Кирилл. – Скольких туристов я вытягивал из сибирского мрака, ни разу бревно не писало мне письмо.

– Это не туристская зона, – заметил Егор, всё же завёл камеру, без вспышки. – Это зона временного разлома.

Он снял крупный план: смола густела, а буквы темнели, пока не стали чётко читаемы. В комнате будто прибавилось кислорода, но одновременно воцарилась дрожь, похожая на невидимый резонанс. Низкий, медленный, словно орган за стеной нажимал педали глубоких труб.

– Печка гудит? – шепнула Лада.

– Не печка. Земля, – ответил Илья. – Настраивается на очередной удар.

И впрямь – сначала вибрацию почувствовали колени: пол задрожал, как тонкая доска на бурной воде. Потом дрожь поползла вверх, заставив дребезжать кружку на столе. В ушах зазвенели кварцевые жилы, разложенные геологом на газете; каждый кристалл издавал едва слышный металлический писк, превращаясь в стайку стеклянных кузнечиков.

Затем, словно вдалеке открылась дверь в камеру подземного собора, раздался бас. Он прокатился по склонам, ударив в стены сруба. Звук не «бумкнул» и не треснул; он рванул, будто тяжёлый каменный мех выдохнул вековую пыль. Воздух под грудью дернулся, и в каждой косточке отозвался невидимый колокол – не громкий, но властный, как удар глухого молота, из-под которого уходит основание: го-о-о-н, тяжкий, округлый, оборванный.

Жаровня в печи содрогнулась: пламя захлебнулось, яркая искра подскочила и, оглушённая невесомостью, растворилась в тяге.

Инга автоматически прикрыла раненного – тело Жирова подкинуло короткой судорогой. Капельница шевельнулась, капли раствора превратились в нити стеклянного дождя и, казалось, замедлились, прежде чем упасть в пластиковый шланг.

– Тише, – произнёс Савельев, когда вибрация сошла на нет. – Теперь слушайте.

Все притихли. Где-то за стенами по брёвнам ползло тонкое скрипение, похожее на хоровой вздох сотен насекомых. Вдруг этот рой смолк так резко, что уши зазудели: лес, осатаневший минуту назад, вот-вот провалится в беззвучие.

Однако звук не исчез. Наоборот, в печной трубе утробно всосался воздух, и над крышей поднялась тонкая струя дыма. Как только дым вырвался наружу, доски снова скрипнули, будто отдавая долг тишине.

– Похоже, ничего страшного, – выдохнул Кирилл, перепринаправляя носилки, чтобы убедиться, что воспаление на ноге пилота не разорвало швы.

– Предвестник, – поправил Илья. – Жилы «поют» за десять-двадцать минут до обвала седьмой стенки. Нам надо уходить, пока тропа не превратилась в стеклянную сыпучку.

Инга кивнула: если группа задержится, ей придётся вскрывать пилоту грудную клетку в неизвестных условиях. Риск сепсиса растёт геометрически. Здесь нельзя оставаться.

Савельев быстро смахнул смолу, стараясь запомнить свежую фразу. Потом нафтыкал щепок в очаг: огонь набирал тембр, выжигая холод. Надо, чтобы Жиров прогрелся, прежде чем снова тронуться. Ещё десять минут – и в путь.

Тем временем Лада ликовала: она нашла внизу под лавкой алюминиевый бидон и кость-черпак. Набрав талой воды из стекшей сосулек, она поставила сосуд на горячий камень. Бидон тихо гудел, словно спевал второй голос к хору кварцев.

Егор оценил обстановку: сильные эмоции – неплохой финал для эпизода подкаста. Он включил диктофон:

– Мы нашли хижину, – шептал он в микрофон, словно в ухо изголодавшегося слушателя. – Бревно пишет послания смолой. «Уходите. Два дня – одно». Мы в ловушке времени. Пилот на грани. Если запись вы услышите – значит, мы живы. Или… мы уже были.

Слова прозвучали и провалились, будто стояли на пороге яви и сна.

Путь от сруба к обещанной «спокойной» промоине занял всего четверть часа, но вышел тяжелей, чем спуск утром. Смотрелись они странным караваном: впереди лесничий с карабином, рядом Лада со звенящим камешком в кармане; за ними Егор, несущий штатив, будто древко знамени; по центру – Инга и Кирилл с носилками; сзади Илья, с канистрой и ноутбуком-«гробиком».

Дорога шла через берёзовый коридор. Кроны стягивались над головами, делая воздух гуще. В моменты, когда ветер поднимался, белые стволы хором шипели, будто отгоняли путников назад.

– Ещё сто метров – и вправо будет расщелина, – бубнил Савельев. – Потом серпантин и выход на карниз. Темнеет – но небо у нас всегда по своим законам.

Слова не успели остыть, когда Лада рванула вперёд и вскрикнула. Инга стряхнула тяжесть и прискорбие, бросилась за девочкой.

На мягком, будто парча, ковре мха тянулись следы – свежие, едва увлажнённые, вырезанные точно лезвием вата. Широкий протектор, отпечатки двух пар ног и отчётливая борозда от носилок.

– Мы здесь ещё не были, – уверенно сказал Кирилл после беглого осмотра грунта. – Я бы запомнил эту двойную осину.

– Какой вывод, геологический детектив? – спросила Инга Илью.

Старик присел, коснулся мха ребром ладони, словно врач ставит диагноз по температуре кожи.

– Следу минут десять, не больше. А у меня на часах – тридцать пять минут после полудня.

– Может работать эффект зеркального отката, – прошептал Егор, чувствуя, как взмокли ладони. – Мы шагаем по прошлому, а прошлое догоняет нас.

Лада подняла камешек из кармана. Она опустила его в свежую вмятину. Кварц прозвенел – насыщенно, громче, чем прежде. Как маленький колокол на похоронах солнца.

И, словно эхо этого звука, из-под земли прокатился ещё один тяжкий вздох. Не такой долгий, как в избушке, но ощутимее: мох вспух пузырём, подушки воздуха толкнули ступни.

Савельев обмёл взглядом склон.

– Если тропа обвалилась, мы увидим облако пыли – вон там, – указал рукой туда, где за молодым осинником высился крутой скальный выступ.

Ни облака, ни пыли. Только тишина, сверкающая прожилками кварца. Но тишина уже не казалась мирной. Она дышала исподлобья, как зверь, спрятанный в расщелине.

– Идём за следами, – решительно сказала Инга. – Заключить контур. Если обнаружим себя… других – надо понять, какая дата впереди.

Она шагнула первой. Нога встретила пружинящий мох, и кварцевый песок едва хрустнул. Группа двинулась цепью. С каждой парой метров следы казались чуть свежее, будто кто-то продолжал их выдавливать секунду назад.

Когда вышли на прогалину, сердца сперло: следы уходили прямо в скалу, будто стена была тканью, а кто-то прошёл сквозь неё. В месте касания камень блестел россыпью крошечных зеркал: кварц, скрытый под мхом, проклюнулся наружу новой жилой.

Лада потрогала холодный блеск кончиками пальцев: казалось, музыка камня рождалась от самой её кожи. Звон, глухой и красивый, прокатился по руке, поднялся к локтю, щекотно царапнул плечо. Девочка отдёрнула ладонь – звук затих.

– Дневник сказал: «Если день повторится, иди за звоном», – тихо напомнил Егор.

– Что, если за этим выступом не каменная глухая стенка, – медленно произнёс Илья, – а полость? Срез хорды, где кварц тоньше и звук играет переходником?

Кирилл провёл пальцами по поверхности. На инструкции в его бывшей компании такие места называли «шлицами»: слой зыбкого камня, в который можно вбить бур, не тревожа основную породу. Он знал: шлиц – это вход. Не всегда желанный.

– Нужна проверка, – сказал он и взял в кулак рукоять ножа, слегка постучал об скалу.

Сначала отозвался камень – коротким, густым, будто кулак в пустом бочонке. Затем эхом крикнули жилы дальше по коридору. Один, два, три отзвука, а четвёртый не исчез, а развернулся и поплыл обратно, почти человеческим, но призрачным голосом. Так мог звучать сам ветер, застрявший в стеклянной арке.

Лада распахнула глаза.

– Слышите? Там, дальше… будто кто-то зовёт.

Инга взглянула на небо: солнце сплющилось, зрачок бледного зверя между смоляными облаками. До темноты оставалось не более часа. Они ничего не знали о глубине, холоде и ветре за этим сверкающим полотном, но знали одно: отсчёт «двух дней» уже тикает.

– Мы не полезем втёмную, – твёрдо сказала она. – Сначала лагерь на поляне, стабилизируем пилота. Потом разведка: Егор – камера, Савельев – карабин, Кирилл – канистра и фонарь.

Слова были чёткими, словно отрезанными скальпелем. Хотя жар ещё подкатывал горло, медик уже строила операционный протокол: площадка, инструменты, запасный свет. Кто-то за камнем мог оказаться ими же в другой фазе, мог быть ловушкой, а мог быть спасением.

Разбивая привал, они чувствовали новую дрожь земли – не громовую, а сверкающе-живую, как электричество в шёлковом платке. И каждый понимал: если они шагнут за звенящую стену, лес может замкнуть все тропы в одну – слепую.

Клиффхэнгер висел в воздухе, будто вопрос без знака: что увидит группа за кварцевым порогом – будущее, отражение прошлого или чью-то тщательно спрятанную правду?

Глава 4 «Операция в полевых условиях»

Облака заворачивались над кратером, как дым над котлом; казалось, небо собиралось затянуть крышку и оставить всех внутри. Инга Солнцева склонилась над Жировым прямо на влажной хвое – импровизированный госпиталь стоял в пяти шагах от разломанного борта вертолёта. Из обшивки они соорудили навес, из спасательных жилетов – лежаки, но холод всё равно проползал под колени.

– Давление падает, – отчитался Егор, держа самодельную капельницу. Лицо подкастера порозовело от ветра и страха. – Систолическое уже шестьдесят.

Инга кивнула, не поднимая глаз. Всё вокруг сузилось до раны в правом боку пилота: рваный срез, ребро распахнуто, как крышка консервной банки. Один неверный вдох – и кровь хлестнет фонтаном.

– Кирилл, свет! – коротко бросила она.

Бывший контрабандист тут же подсветил фонарём из ремонтного набора. Лезвие скальпеля блеснуло, словно айсберг в лунной воде. Под тонкой пленкой фасции маячил тёмный сгусток – селезёнка половиной объёма ушла в разрыв.

Над краем навеса мелькнула тень – Лада, дрожа, держала медицинскую маску и влажные салфетки. Девочкины ладони, ещё недавно судорожно сжимавшие игровой джойстик, теперь дрожали над настоящей хирургией.

– Глубокий вдох, – приказала Инга самой себе. – Раз, два… режем.

Скальпель скользнул, раскрывая ткань. Кровь выступила мелкими синими каплями, растягиваясь в холоде. Инга действовала жёстко: два зажима, шовный материал найден в аварийном наборе. Нитка сухо скрипела, будто рыболовная леска.

– Кетамин, полтора миллилитра, – не глядя сказала она. – Егор, считай пульс.

Егор прижал дрожащие пальцы к запястью пилота, щёлкнул губами:

– Тридцать восемь… тридцать девять…

Он повторял счёт, словно молитву. Каждое число отражалось в его глазах, блестящих от пота и снежной пыли.

Тёплый пар поднимался от тела, смешиваясь с запахом керосина и горелого пластика. Кирилл держал лампу так, чтобы луч не дрожал. С каждым вдохом он сильно сжимал зубы: на виске бился пульс, глаза неотрывно следили за карманом комбеза пилота – там явно что-то выпирало под тканью.

Инга затянула последний узел и сменила перчатки. Сталь скоб удерживал кожу, но внутреннее кровотечение было глубже. Она сделала надрез ниже, аккуратно вывела трубку дренажа и подвела пакет-приёмник под боковую ребристую пластину двери – лучшего резервуара не нашлось.

– Готово. Давление?

– Сорок семь, – пробормотал Егор.

– Нужен вазопрессор, – прошептала Инга. – В наборе его нет. Придётся адреналин.

Она достала тонкий флакон, отломила головку – на мгновение показалось, что кругом стало слишком тихо, будто лес задержал дыхание, наблюдая. Игла вошла в вену. Пульс осёкся, затем рывком подскочил до шестидесяти.

– Держит, – выдохнул Егор.

В этот момент из-под плеча Жирова выпал металлический жетон, ударился о камень и звякнул. Кирилл не успел накрыть его ладонью – Инга опередила. На тусклой латунной таблетке читалась эмблема: пересечённая шестерня и резонансная волна, а ниже угловатые буквы – TERRA-GOLD.

– Корпорация? – переспросил Егор, хотя ответ был очевиден.

Кирилл чуть опустил фонарь.

– Побрякушка, – процедил он. – У летунов куча сувениров.

Инга взглянула на пилота: лицо пепельно-серое, губы трескаются от холода. Кто-то дарит сувениры, когда умирает?

Вокруг них бушевал запах смолы. Ветер менял направление, принося со склона то горький дым пожара, то приторную сладость цветущего багульника, словно лес перебирал одёжки, выбирая подходящий аромат для чьих-то похорон.

– Лада, налей чистой воды, согрей на горелке, – сказала Инга. Голос срывался, но держался в уздах. – Протрём кожу, снимем грязь. Сепсис нам в подарок не нужен.

Девочка кивнула и юркнула к горелке, рядом с которой Илья возился с кварцевыми осколками. Геолог выстукивал их молоточком, ловя ноту. Когда удавалось, воздух вокруг дрожал, будто натянули невидимую струну. Любопытство пульсировало в его глазах, однако мудрый страх не давал забыть: пока пилот дышит, наука подождёт.

Навес загрохотал: где-то рядом вломилась грохочущая волна – камнепад или новый обвал. Земля под ногами качнулась, и Инга автоматически прикрыла собой раненого: накрыла грудь двумя ладонями, будто могла защитить от каменной стихии.

Гул затих. Вместо него родилось низкое гудение: кварц вокруг вертолёта запел сам по себе. Его трепет отдавало в зубы, словно держишь алюминиевую фольгу под высоким напряжением.

– Опять начинается, – прорычал Кирилл. Он поднял взгляд к склону: серебристые жилы мигали, как лампы аварийного освещения. – Через пять минут могут хлопнуть новые осыпи.

Инга скользнула пальцами по пульсу Жирова. Удар за ударом – слабый, но ровный. Она закрыла глаза, отсчитала двадцать секунд. Вдохнула:

– Переносим вон к тем камням. Там выше, меньше стекающих ручьёв. Егор, держи инфузию. Кирилл, свет спереди. Лада – пакеты и бинты.

Действовали слаженно. Носилки – фактически дверная створка, укреплённая ремнями – тронулась с места. Каждый шаг отзывался во всём теле, но Инга удерживала вес и ритм, будто несла не человека, а хрупкое измерение, от которого зависит вся тайга.

Когда добрались до скопления валунов, кварцевый звон стих так же внезапно, как возник. Словно лес отдал команду «пока достаточно». Они закрепили носилки между двух каменных «клыков»: получилось природное кресло-качалка, где тело лежало под правильным углом.

Лада положила на грудь пилота грелку с тёплой водой и уложила руку в шину. Живой огонь тепла коснулся кожи – едва-едва, но на губах Жирова мелькнула тень цвета.

Илья подошёл, вытер лоб тыльной стороной ладони:

– Слышал байку о «поющем камне»? Так вот, любой кварц с идеальной решёткой резонирует не только со звуком, но и – теоретически – с колебаниями временной плотности. Здесь этих кристаллов тонны.

– Не сейчас, – оборвала Инга. – Я уронила целого человека в разлом между датами и едва пришила его обратно. Дай хотя бы пять минут без теории.

Геолог виновато кивнул и отшёл.

Кирилл всё это время стоял в тени, поглядывая на жетон корпорации. Металл будто притягивал его, как магнит. Инга перехватила взгляд:

– Знаешь, что он означает?

– Лишь то, что пилоты любят сувениры, – повторил мужчина, но на этот раз голоса в ответ не хватило.

Подкастер достал диктофон, щёлкнул запись: кромешное жужжание пчёл – фон работающего кварца – чуть на заднем плане. Егор говорил в петличку, однако взгляд держал на Инге:

– Точка доктора Солнцевой: продлённое время операции, состояние пациента стабильное…

Рука Инги дрогнула: в боку Жирова дернулся мышечный спазм, глаза метнулись под веками. Она склонилась, освещённая холодным лучом фонаря.

Веки раскрылись, зрачки царапнули резкостью. Пилот схватил ртом воздух:

– Го… горит… весь склон…

Инга приложила два пальца к его губам, но мужчина упрямо захрипел:

– Пожар… не случайность… Это диверсия… Нас… сбили…

Слова прозвучали сипло, но чётко. Егор попятился, будто ударила искра. Кирилл замер, фонарь качнулся: на рифлёном металле борта мелькнул кошачий взгляд.

– Кто? – резко спросила Инга, но Жиров уже закатывал глаза.

Его рука дёрнулась, пальцы сомкнулись на жетоне. Металл звякнул, и где-то в глубине кратера гулко рвануло – новое земное эхо подхватило звук лязга и понесло по кругу, словно краевой барабан оповестил огромную пещеру.

Навес затрещал. С ветки к носилкам упала клочьями смола, на мгновение вспыхнув искрой в луче фонаря.

Инга поняла, что «операционная» закончилась – теперь все они будут оперируемы лесом.

– Лада, набери ещё горячей воды, – с трудом выдавила она. – Кирилл, ищи укромную нишу от камнепада. Мы здесь не закончили, но мне нужно, чтобы пациент дожил до утреннего света.

Егор убрал диктофон, потрогал аккумулятор – индикатор мигал последним делением. Он перевёл взгляд на Ингу. Она села рядом с пилотом, положила ладонь ему на грудь:

– Мы всё равно узнаем, кто нас сбил, – прошептала она, – только сперва ты должен дышать.

Лес затихал, словно примеряясь к новым швам: кварцевый звон растворился, но смоляной дух по-прежнему резал горло. Инга провела ладонью по бинтам – тёплая влага пропитала марлю, дышала чужой жизнью. Над вершинами прошелестела тусклая вспышка, и в глубине чаши прокатился глухой бас, как предвкушение раскроенных пластов. Она подняла взгляд на тёмный склон: там, где минуту назад была лишь ночь, что-то шевельнулось и вновь застыло. Лес прижимал палец к губам – следующего разреза он уже не позволит избежать.

Глава 5 «Свеча кварцевой россыпи»

Егор Гаевский шёл в голове колонны и пытался заставить себя дышать ровно. Доморощенный штатив, куда он примотал экшн-камеру, упирался в лопатку; каждое движение звенело в мышцах, словно внутри поселился маленький колокол. Позади хрипло перекликались Инга и Кирилл, перенося носилки с раненым Жировым. От стона пилота – редкого, приглушённого – по спине бегали муторные мурашки: запись шла, и Егор слышал его выдохи вторым слоем, через монитор наушников.

Склон вроде бы был пологим: верхушки лиственниц тонули в синем небе, воздух пах хвоей и отчётливой, почти больной свежестью горелого кварца. Но стоило сделать ещё шаг – и стопа уходила в россыпь серебряных гранул, похожих на сахар-рафинад, перемешанный с битым стеклом. Нога скользила, проваливалась на полладони, и двадцать килограммов аппаратуры-плюс-адреналин взрывом дергали поясницу.

– Не зевай там, репортёр, – кивнул Илья Мечников, переставляя треккинговую палку. – Кварц с виду пухляк, а внизу сплошной лезвие.

Егор помогал глухим «угу» – в горле пересохло, а слов, честно говоря, не оставалось. Солнце уже поднялось достаточно высоко, чтобы обжечь макушки кедров, но склон от этого казался лишь более ледяным: серебристая крошка отражала свет, как бесконечная линза.

Порог «водопада»

Сначала стеклянный гул приняли за ветер. Через минуту стало ясно: шум не срывается с вершин, он рождается в самом грунте – глухой, ровный, будто кто-то тер металлическим венчиком по гигантской миске. Егор присел на одно колено; штатив качнулся, и в окуляр залетел резкий блик. Камеру он выключил – батарея таяла; экономия оказалась сильнее журналистской жадности.

За ближайшими кустами скат осыпался вниз почти вертикально. Там сиял настоящий кварцевый водопад: ежесекундно из трещины сыпались искры-кристаллы, а солнце, проходя сквозь их поток, рисовало на стволах жидкие радуги.

– Красота девяносто процентов, опасность сто, – буркнул Кирилл, опуская носилки. – Снизу присыплет, и нас с пилотом утрамбуют в фотоплёнку.

Инга выровняла канюлю, убедилась, что раствор всё ещё капает.

– Нужно врезаться в склон чуть выше потока. Там платформу удержит корневая система, – сказала она. – Лада, найди тропу. Тебя маленькую видно меньше – меньше шанс сорвать лавину.

Девочка-геймер подёрнула рюкзак и, не снимая «блинцев», скользнула между кустов. Отрицать её пользу было сложно: лёгкая, как шкура белки, она за десять секунд нашла козью тропу – узкую, едва подразумеваемую, но гораздо устойчивее зеркального склона.

Пока носилки поднимали вторым заходом, к строительной бригаде приблизился Илья, раскрыв блокнот.

– Гляньте: здесь рыхлый кварц не от перегрева потрескался, – показал он. – Это мусковитовое выветривание. Лёнка слюды отдаёт звук, а кварц – частоту. Лес не просто «поёт» – он перенастраивает себя.

Егор поднял бровь:

– И как далеко песня докатится?

– До старого геопоста «Г-24». Дальше трещина расходится веером, а значит, ненадолго можем выбраться за контур.

Слова ударили сильнее, чем очередной каменный звон. «Г-24» – то самое советское сооружение, о котором Илья бормотал ночью: там могли сохраниться карты разлома, топливо, возможно… связь.

Вопрос времени, а не высоты

Подъём превратился в импровизированный зигзаг. Где-то тропка ныряла под корни, где-то приходилось идти «лесенкой» – пятка на царапающую гальку, носок на куст. Раз десять звон усиливался порывом ветра; тогда Инга громко считала до трёх – и вся группа замирала, будто актёры немого кино на стоп-кадре.

Жиров дышал чаще, но ровно. Инга ловила ритм, поправляя грелку под его боком; жёсткие бинты обжигались потом – склон усиливал жар, и от хлебного духа кислородной маски хотелось зажмурить глаза.

К полудню добрались до уступа – площадки шириной метра три, настолько ровной, что Лада сразу же опустилась на колени и, не снимая наушников, стала забрасывать квадрокоптер. Правда, через секунду вспомнила, что батареи давно мертвы, и просто уселась на пыльный корень.

Егор скинул рюкзак, достал телефона-«покойника». Экран по-прежнему показывал 01.01.1970 04:00, но секундная точка вдруг моргнула. Первый раз за все часы.

– Илья, это у меня глаза глючат или…

– Нет, замечаешь правильно, – старик улыбнулся нерадостно. – Пульс времени стягивается. Можем попасть в квартовую полночь: мгновенное затемнение, смена слоя.

Кирилл вытащил флягу, глотнул керосинового вкуса:

– «Полночь» среди дня? Бред.

– Думал так же, пока не увидел, – ответил геолог. – С приходом максимального резонанса кварц гасит свет; вокруг, считай, импульсный туннель. Полминуты – и снова солнце, но дата сдвинута.

Егор перевёл взгляд на обрыв. Серебряная кашица сбегала вниз, сияла, кругами расходилась под ногами – словно склон дышал. Он нажал REC на диктофоне:

«Мы на высоте примерно двухсот метров от дна. Кварцевый водопад напоминает песочные часы, но песка – миллионы тонн. Ветер пытается выдуть нас, а камни поют, как струны пианино».

Он всегда говорил вслух, когда нужно было убить панику фактами. Получалось не всегда, но сегодня сработало: голос поймал ритм, руки перестали дрожать.

Полдень, который умер

Брешь в небе открылась почти бесшумно. Одно мгновение – яркий полуденный луч, щёлкающий верхушки лиственниц; следующее – небо «вырубили». Внутри черепа хлопнул перепад давления: будто самолёт провалился в воздушную яму.

Свет рухнул отвесно и без предупреждения, как колоссальный занавес из чёрного бархата. Звёзд не было – просто густая, нечеловеческая тьма. Мхи блеснули белыми иголками – кварц отразил даже отсутствие света, собирая его отрицательный отсвет.

Лада задохнулась:

– Почему темнота светится?!

Инга скинула фонарь; луч вёл себя странно – упирался в тьму, как в жидкий свинец, и рассыпался боковым сиянием.

– Стоять! – крикнула она. – Не суетимся и не орём. Дышим, как учили.

Темнота буквально давила плечи. Егор ощутил, как колени звонко спели металл о металл – он сводил их сам, до боли. Кто-то нервно сглотнул; звук разнёсся будто в смотровой башне.

Длилось это, может, двадцать ударов сердца. Может, все две минуты – время разлохматилось. А потом тьма разорвàлась – сверху chis, будто вспороли матовую палатку: луч света хлынул вертикально, за ним второй, третий.