Три истории обо мне

Афина Сафонова

Три истории обо мне

История первая: Дом

Я существо, страдавшее бездомностью ровно 30 лет и 3 года. Бездомность была со мной везде.

В школе (я была изгой в смешных заплатках на штанах, от крайней бедности).

В родительской семье (маме не нужная, потому что похожа на папу, а папе – потому, что я дочь этой мамы).

В первом браке (хозяйкой дома была свекровь).

В пяти съёмных квартирах.

В собственном любимом деле я до сих пор «бездомна» – без диплома и признания сообществом. Никаким сообществом; вот хоть каким-нибудь сообществом признали бы? Аж самой смешно.

Поэтому в 18 лет меня занесло в…

…я не могу это называть сектой, потому что плохого я там не видела, а хорошего видела много. Это было братство-единство, радость от единомышленников, хороводы, добрые песни, позитивное мышление, желание и намерение спасать мир. Это было одно из направлений Нью-Эйджа. Казалось бы, как можно было вывалиться обратно в бездомность даже из Нью-Эйджа? Туда всех берут, всем рады…

Да нет.

Когда в 20 лет я заболела, и оказалось, что моё вегетарианство, позитивность и чистые помыслы не помогают мне исцелиться, мне стало стыдно перед моей тогдашней тусовкой. Словно картину порчу собой, хорошее движение дискредитирую. «Надо просто поголодать, почиститься! – говорили мне мои друзья. – Ну или вон живицы кедровой попить, скипидара, керосина, перекиси, мочи, водки с маслом, да и вообще искать причину болезни в себе, где ты в жизни натворила зла, девочка, куда идешь неправильно, и Бог тебя болезнью возвращает на верную дорогу!»

Другие же люди, напротив, говорили, что это Бог меня от пагубного Нью-Эйджа уводит, на истинный путь. И тем, и этим, стало быть, я была не нужна. Ни там, ни тут не было мне места.

А может, врачи? Вписаться в мирный круг нормально болеющих, в их сообщество. Нет. Здесь я – еретичка, не желающая принять собственную неизлечимость. Не принимающая химиотерапию пожизненно. Не лежащая по полгода из каждого года в больницах. Родившая всем наперекор ребёнка. Собирающая какие-то опасные травки, которые ей якобы помогают.

Бездомность так вросла в мою суть, что даже в проработках я видела себя кем-то вроде андерсеновской «девочки со спичками» – зашедшей погреться в чужой пирующий дом и стоящей в дверях нежеланною гостьей. Мне нехорошо было всюду, где у пространства имелся собственник, хозяин: я чувствовала враждебность к себе этой энергии, словно я – нищая, и хозяева боятся меня как классового врага, непонятную бесхозную маргиналку.

Да и занимаюсь ведь я чем? В основном.

В основном, я стою на границе миров. Там – и здесь. Мёртвое и живое. Я словно зеркало, через которое можно смотреть, можно ходить. Я вожу людей в Бессознательное, и вывожу оттуда обратно, как делают те психологи, которые шаманы – или те шаманы, которые психологи; но у меня нет бумажки, что я психолог или шаман. Это моя стихия – быть на границе, на грани. Слово «маргинал» означает именно это: человек, не принадлежащий ни к каким социальным группам, выпавший из всяческой принадлежности.

И это – то самое, что вызывает страх у обладателей «крепкой земной силы», а вернее, у боящихся смерти. Это естественно для людей: бояться того, в чем отражается их… эээ… бессмертная природа. Мы же не индусы, которые на кладбищах медитируют.

Но я не выбирала быть такой. Я искала свое место, свою принадлежность. Мечты исполняются, как вы знаете. Главное правильно помечтать. В мои 20+ я была уже очень начитавшаяся книг по правильному мечтанию.

«Вот смотри, у меня есть свой дом, – говорила мне подруга. – Полгода назад я прочитала книгу, как правильно мечтать; помечтала, ради прикола, и отпустила – это важно; сделала несколько простых действий – склеила коллаж из понравившихся домов и на стенку повесила; и дом случился! Муж неожиданно согласился взять ипотеку; объявление дома нашлось – такого, как я мечтала, да ещё и с приличной скидкой! Родители денег подкинули и кредит помогли погасить за полгода, и теперь у нас есть Дом, а до этого не было дома …дцать лет. Видишь, как легко добываются дома силой мысли!»

Но эта формула не учитывала фундамент, который был у мечтавшей подруги. Фундамент – присутствие хорошего (мужа, мужниной работы, родителей) и отсутствие плохого (долгов, иждивенцев, болезней и общего экономического кризиса).

Энергия мечты, действительно, колоссальная. Но чтобы выстроить всю цепочку, нужную для воплощения в ваших условиях того, чего вы хотите, ей надо сильно постараться… Создать целый сценарий. Построить фундамент. Кому-то дать мужа, а кому-то – страдания, а кому-то – и то, и другое, последовательно (как мне).

Сейчас скажу странное. СВОЙ СЦЕНАРИЙ ВЫ ЗНАЕТЕ.

Сценарий – это когда вы, например, пытаетесь пожелать себе… например, здоровья. Потому что разваливаетесь, и жизнь не мила. Но изнутри, вместо этого, вылезает что-то большое и кричит: «Хочу сначала любви, сильнее хочу любви!»

А потом вы получаете любовь. И снова хотите пожелать себе, например, здоровья. Но вместо этого изнутри вылезает что-то большое и плачет: «Хочу своей земли… хочу травку под ногами, мою, зелёную…»

И это ещё хороший вариант сценария, потому что осуществимый. А что, если вы, сильнее всех прочих желаний, хотите, чтобы всё у всех было хорошо? Тогда ждать вам исполнения вашей мечты до морковкиного заговенья. Это словно нести воду (энергию), для полива своего саженца, в очень дырявом сосуде; ведь вы хотите сперва полить весь земной шар, а потом, если что-то в сосуде останется – то полить свой росточек.

Выход? Прорабатывать, конечно. Исследовать сценарий, и менять то, что можно менять.

… Но я продолжу о своём. Лирика.

Все мои мечты исполнялись быстро, мощно и с катастрофическими последствиями. Те, для которых требовались промежуточные этапы – тоже.

В мои 20 лет, когда моя мама прошибла насквозь бревном мою палатку, в которой я жила у неё в огороде, я подумала: а не сдать ли её в психбольницу? И жильё у меня тогда будет, и спокойствие. Но её когда-нибудь выпустят, и она размажет по забору мои кишки (извините).

Я нашла папу и спросила его совета. Папа сказал: «Непременно её выпустят, непременно она размажет; сделай так, чтобы она не знала моего адреса». У него было всё хорошо, новая семья и сын. «Не говори ей, что встречалась со мной, а то ведь у меня сын. Попробуй жить с ней как-нибудь мирно».

И я испугалась звонить в психбольницу.

Вместо этого я громко, сильно, отчаянно пожелала, чтобы Бог поместил меня куда-нибудь к разумным людям подальше от мамы, не менее чем за 300 км.

А потом поехала гостить, дружить, путешествовать, обитать где придётся. Когда тебе 20 и исключительно радостный взгляд на мир – от радости, что убежала из ада – то это не называется бомжеванием, это называется "мир возлюбила".

Менее чем через год моя мечта осуществилась: я оказалась беременна, роднёй моего ребенка оказались разумные люди, и они жили более, чем за 300 км от моей мамы.

За год до исполнения мечты мне приснился сон, и я записала его в дневнике. 6 мая 2009 г; три месяца до зачатия дочери.

Во сне я шла мимо зловонного грязного озера и видела, как большая рыба задыхается на берегу. Я кинула её в воду, но она выскакивала на берег, желая покончить жизнь самоубийством.

Тогда я взяла рыбу и принесла домой, выпустила в аквариум. Совсем тесный, но чистый. И рыба осталась жива.

Через год, 6 мая, я родила дочь.

У меня уже был «неизлечимый» диагноз; я была той рыбой, которая уже сильно пострадала от мутной и тухлой воды. Но у меня, наконец, появился аквариум… Итак, у меня появился «аквариум».

С чужими правилами, но с «чистой водой», с разумными людьми.

И можно было так жить, лечить свои постоянные пневмонии, развивать ребёнка, писать книги, поддерживать мир в семье; уходить от тоски и скуки в онлайн-работу и в творчество. Внутри у меня был вопрос, который мне страшно было спросить у мужа, потому что ответ был очевиден.

«Если бы с нашим ребёнком что-то случилось, не дай бог… если бы не стало вдруг у нас любимого, обожаемого ребёнка; сколько времени мне позволено было бы находиться в вашем доме?»

Как-то само собою разумелось, что нисколько. И, может быть, никто бы меня не выгонял, но я сама ушла бы, осознав очевидную неуместность моего обитания там. То, что я приглашена и допущена как воспитательница и няня, а остальное, штамп о замужестве на бумаге – это фикция. Но мне, после «тухлого озера», было и это хорошо; я боялась услышать ответ, потому не спросила.

С супругом мы дружили. Так же хорошо мы могли продолжать дружить и за тысячи километров, и так же хорошо, кажется, продолжаем дружить и сейчас. Он хороший друг. И человек хороший. Кажется, у нас даже ни разу не было скандала, а это плохой, очень плохой признак для брака.

Говорю так сейчас, испытав все радости скандалов с любимым, которые происходят, как минимум, потому, что:

– мы небезразличны друг другу, поэтому разъединяющие нас вещи – болезненны;

– мы доверяем друг другу, и поэтому можем выражать открыто непонимание, обиду или гнев по поводу всех болезненных вещей, зная, что второй поймёт и простит, потому что любит.

… В общем-то мне некогда было тосковать. Из моего Сценария вылезала только одна большая тоска: тоска по своей земле, своему саду. Тоска по траве под ногами, на которой можно лежать.

Дача с чужими правилами не спасала.

В тот период я купила себе маленький шарик на ёлку, с рисунком дома в деревне. Как символ. Как мечту. Как тоску. Тогда я уже начала понимать, что не коллажи на стене воплощают мечту, а мечта воплощает… сначала коллажи, потом что угодно. Ритуалы, символы. Это огромная накопленная энергия желания рвётся хоть что-то, хоть как-нибудь сделать.

В моем случае это рвалась тоска по дому, в котором я выросла и который ошибочно считала своим. По маминому огороду. По траве, по кустам, по «моей» ёлке, которая стала уже в десять раз меня выше, а я её не видела и не могла обнять уже столько лет, и не смогу теперь никогда. По ёлке, которую посадили родители в год моего рождения, и которая в первый раз дала шишки в том же году, в котором я родила дочь.

А коллажи и всё прочее, ритуальное – это знаки, что мечта будет исполнена. Иногда это разрешение себе её исполнять, действенное. Я верю в знаки.

В тот период я много ездила.

Дома (у свекрови) мне было плохо. Я рвалась путешествовать, благо, повод был и внутри, и снаружи. Внутри – я очень уставала от постоянной ругани новой «мамы». Я неправильно вела хозяйство, не так воспитывала ребёнка, не ухаживала за мужем, перечила.

Травматики, они ж какие. Они либо каменеют, как статуи, либо вспыхивают огнём, либо истерят, как в дурдоме, если что-нибудь им напоминает То Самое. Так-то они нормальные, практически, люди, но если То Самое из-за угла подкрадётся, то впадают в неадекват.

Я, кажется, каменела, а внутри вспыхивала огнём, а потом молча, внутри, истерила, а потом делала что-то вовне. Например, убегала с вещами и ребёнком куда-нибудь в гости – пожить, поработать. «То Самое» для меня было – напоминание о том, что я никто на той территории, никаких прав не имею. Это не то же самое, но почти такое же, как когда-то бревном мамы в мою палатку.

И, кажется, я до сих пор так же поступаю, если откуда-то с лихим ветром прилетит что-нибудь, похожее на То Самое, и покажется из-за угла.

Внешний повод путешествовать тоже был. В новых городах я вела семинары и индивидуально работала с людьми трансовыми техниками, как психолог-шаман. Я шутила, что Бог нанял меня на работу.

А до Дома было уже совсем ничего, всего лишь семь лет.

Кажется, что чем дальше, тем больше мой внутренний травматик творил дела странные. Например, я неожиданно для самой себя попыталась оттяпать на свекровиной даче себе три грядки. Захватила освободившееся от выкопанного лука место и посадила там то, что она не выращивала, и тем способом, которым она не выращивала – пермакультурным. Так я хотела почувствовать это место на грядках «своим».

Свекровь умела выращивать всё, но я извернулась и нашла то, что она не сажала: листовой амарант, мангольд, кукурузу, подсолнухи, шелковицу, двухметровые бессмертники – гелихризумы, спаржевую фасоль. Я боялась, упаси боже, соревноваться с женщиной, умеющей выращивать всё. Мне просто нужен был кусок пространства; поэтому, если бы она посадила всё, кроме, например, слона, то мне пришлось бы сажать слона, и я бы его посадила.

Супруг наблюдал за нашими баталиями, усмехаясь.

И так было вполне себе мирно, пока не случился Взрыв.

Иногда я убегала в другие города пожить и поработать, а потом возвращалась обратно с очередной пневмонией. На расстоянии от моего «аквариума» у меня вылезала другая тема моего Сценария: жажда любви и грусть, что её нет; что у меня нет семьи и нет никакого близкого взрослого человека. Супруг, и даже его мать, по-прежнему подходили хотя бы на роль близких, потому что разумных, и они были взрослыми. Поэтому я возвращалась.

Убегать у меня получалось легко. Ведь желания мои, сказанные в отчаянии, сильно и громко, по-прежнему исполнялись. Как-то раз я «окаменела» после очередной склоки, и, когда внутренний процесс несварения реальности дошёл до «действий вовне», написала просительный пост в соцсети. «Примите нас с дочкою в гости, мы хорошие».

И приняли. Почти сразу, почти даром (я в то время не зарабатывала так много, чтобы позволить себе снять квартиру), и мы с дочкой полгода жили у моей бывшей клиентки, уехавшей на заработки.

Но всплыла тема Сценария. И я снова упала в «никто не любит», по причине отсутствия рядом Близкого Взрослого. Нет, добровольно я не возвращаюсь в чужие дома; я вернулась недобровольно, когда тело устроило мне психосоматическую истерику с плевритом и разрушением лёгких. Когда я вернулась, тело успокоилось; ведь рядом снова присутствовали Разумные Взрослые Люди.

И снова продолжалось «жили-были»…

Думая о будущем, я боялась себе представить только одно: что я умру прежде, чем успею развестись, и что никогда не уеду из этого города. Временами я подсчитывала заработок, планируя, на сколько хватит запасов, если снимать квартиру и если не смогу работать из-за какого-нибудь нового плеврита. И трусила уйти.

А потом случился Взрыв. Взрыв фальши.

Приехала ко мне прекрасная Зоя из Ставрополья. Не просто так приехала, а как к Якубовичу на Поле Чудес – с подарками. Она прочитала мои книги, она хотела меня видеть и познакомиться, у неё был даже запрос на работу со мной, и мёд, и семена льна, и вышитые нам с дочкой в дар сарафаны, и коса (не в дар, а до пояса). Чудесная Зоя! Она ехала со своего Ставрополья ко мне двое суток.

Я встретила её на свекровиной даче. Свекровь была в то время в своей квартире, приезжать на дачу не планировала, так что два этажа её загородного дома, как я считала, были в моём распоряжении. И я была уверена, что предупредила её о гостье (хотя, может быть, она не услышала, ведь мы с ней давно говорили друг с другом сквозь зубы и отвернувшись).

Два дня я отдыхала в обществе Зои. Мы разговаривали с ней так, как разговаривают духовные, добрые и уважающие друг друга люди. Это был словно глоток свежего воздуха, словно сообщение мне от пространства: смотри, как бывает! Тебя, оказывается, можно любить, к тебе можно приехать и болтать с тобою о возвышенном, словно ты и в самом деле нормальный человек, и не просто даже человек… а известный человек, писатель, автор всяких методик и техник, ведущая семинаров. Словно ты – вот это всё, разом, словно ты личность, и зовут тебя Афина, а не Катя – нерадивая неряха, которой место у порога на коврике.

Тут приехала свекровь, и Зоя срочно уехала к себе на Ставрополье, почувствовав атмосферу начинающегося взрыва.

Затем супруг предъявил мне претензию, почему я посмела привести гостью, не спросив разрешения матери. И у меня случилось что-то вроде катарсиса наоборот. То Самое, наконец и совершенно полностью подкравшись из-за угла, обрушило на меня ведро с помоями, навсегда сказав мне, кто я тут и где моё место.

После взрыва была ледяная пустыня молчания и два месяца моей депрессии. Каждый день я ждала, не предложит ли тот, кого я считала близким, возобновить наши отношения; не скажет ли он, что мне почудилось, показалось; не скажет ли, что хотел бы жить со мною вместе потому, что я – это я.

А когда мои три грядки были обратно экспроприированы, перепаханы и засажены тем, что надлежит сажать на приличной даче, я перестала ждать и уехала. Я написала своему отцу что-то вроде «больше не могу, забери». И он приехал, забрал нас с дочерью и наши два чемодана – один мой и один с её игрушками.

До Дома оставалось пять лет.

После Взрыва наступила Проверка.

Есть феномен такой – посттравматическое расстройство; когда война закончилась, не бомбят, не стреляют, а человека отчего-то «плющит» хуже, чем на войне. Либо, пока длилась война, человек не замечал, что ему плохо. Не замечать, что тебе плохо – это функция адреналина.

И кто работает с психосоматикой, тот знает, что причину этого «плохо» видно обычно не в настоящем моменте, а в том, что был год-два назад, изредка – полгода. Болеть начинает тогда, когда не только война закончилась, а уже и пролитая кровь покрылась травой и цветами под звездой по имени Солнце.

(И, отступая от темы: по той же самой причине нельзя утверждать, что, если сейчас вы радуетесь миру, то должны завтра пройти ваши болезни. Почему завтра? Подождите, хотя бы, год, лучше два. И не забывайте каждый день радоваться).

…И вот, я выпрыгнула из «аквариума».

У меня была тысяча дел. Механическая пружина внутри, туго заведённая, сплющенная, чтобы не чувствовать боли, чтобы не верить тайному спрятанному внутри «меня не любят»; чтобы оно не всплывало, не душило, не устраивало истерик прямо на поле боя, когда надо собраться и идти в безопасное место.

У меня была тысяча дел. Я приехала в Балахну к отцу и сразу стала искать квартиру для съёма; сразу записала ребёнка в кружки и секции; и продолжала работать, конечно. Внутри меня что-то, заведённое, бежало и не могло остановиться, пока не кончится завод.

Однажды я прошагала пару километров до ребёнкиного кружка, по обычной балахнинской октябрьской погоде –5, снежок в лицо, ветер; в удобных тёплых зимних сапогах. И упала с болью в ногах. Обморозила. Не могла ходить всего лишь два дня; но вот тут-то нужно было остановиться, реально остановиться. Лечь в больницу, понять, что это обострение. Перестать, наконец, бежать. Понять, что бежать некуда, и то, от чего я бегу – ненужность, ничейность, бездомность – догнало меня, обогнало и припёрло ножичком к тротуару.

Но меня вел ещё и Сценарий.

Мне было грустно и от серого октября, и от унылых чужих квартир, и от нелюбимого города. Я не хотела в больницу. У меня уже кончался «завод пружины», уже подступали слёзы-сопли «у меня нет близкого человека». Всё, что я хотела – это найти кого-то, к кому можно прислониться и отогреться, поскорее, пока тело не начало скорбеть и истерить какой-нибудь болезнью. Я была в очевидном посттравматическом расстройстве, и поэтому не стала беречься и вписывать себя в нормальную жизнь.

Вместо этого я рванула в Мезмай. В предгорный домик без электричества, за пять км до единственного сельского магазина, где не было даже адреса, но зато там были хорошие соседи.

В соседях была Она. Девушка, похожая на меня, как странное зеркало. У неё была дочь по имени Рада, на год младше моей дочери – Рады. Сама она, как и я, когда-то звалась Катей, но ей это надоело, и она взяла себе другое имя. Эта девушка попросила моей помощи.

Она принадлежала к тому редчайшему типу людей, которым я помочь не могу – таких я встречала всего три раза в жизни. Если я себя определяла как стоящую на границе миров, то она давно стояла за границей и оттуда, из небытия, как через мутное стекло смотрела на людей. Физически у неё было тело, дом, здоровье, муж и дети, но она стояла за границей и иногда выводила на стекле пальцем: помогите, я не живая, у меня нет смысла жить…

Она не помнила, когда это с ней случилось; наверное, так было всегда.

Таким я и почувствовала Мезмай, по своим и её ощущениям: место-тупик, поворотное место, позволяющее постоять на границе миров и выбрать: остаться, уйти или зависнуть.

Первый месяц мне было там хорошо. Я ощущала себя девочкой 12 лет: лёгкой, хрупкой, выносливой, подвижной, симпатичной, стройной… Я снизила таблетки и много ходила. Изредка внезапно отнималась то рука, то нога, но я не обращала внимания на это. Мне было хорошо. Я впервые ощутила, что моя война закончилась. Увидела, что растут цветы… В декабре растут цветы.

А потом соседи уехали, выпал снег, сломались солнечные батареи и у меня отказали ноги. Началась гангрена. Это То Самое пришло, и не одно, а с роднёй своей – с Нелюбимостью, с Ненужностью; и нашло меня тогда, когда я, казалось, надёжно о нём забыла.

Я была к тому времени уже очень хорошим мастером проработок. Я себя прорабатывала, и сама, и с помощью своих учеников;

и что же я видела в проработке на тему здоровья?

Я видела идущего ко мне человека с рюкзаком, путника. Я – Портал. Он ищет меня, он ищет Портал, и мне нужно – его.

Таков был Сценарий. Мой сценарий не позволял обрести здоровье и дом прежде, чем найти любовь. Мой сценарий ставил любовь гигантским обязательным камнем среди дороги.

Впрочем, мы уже были с ним, заочно, знакомы. В то самое время, когда я экстренно меняла свою жизнь, сбегая от мужа, жизнь моего путника тоже была смята и переломана. Его прежнее стало ненужным, потеряло смысл и возможность. И нам оставался всего лишь год до встречи.

И четыре года до Дома.

Я не буду описывать подробности того, как я пережила гангрену. Скажу только, что в тот период интересно «схлопывались» пространства, которые я считала для себя надёжными и безопасными. Всё, что я считала в какой-то степени домом (опорой, дружбой, возможностями), ампутировалось, как мои пальцы.

Невозможным стало ходить без поддержки. Так я действительно не способна была жить без поддержки, это правда.

Морально невозможно стало жить у отца и обманывать себя, что наконец-то я вернулась в семью. Это была не моя семья. Я выдержала только месяц, и, как только смогла сама ковылять, поковыляла смотреть сдающиеся квартиры.

Невозможно стало обманывать себя в отношении некоторых людей, будто они со мной дружат. Всё фальшивое отвалилось.

Так я попала в свою первую съёмную квартиру. Это была странная квартира; невероятно фальшивая, в ней тоже отваливалось всё, до чего можно было дотянуться. До меня в ней, видимо, жили какие-то маги. Там были зеркала, иголки в косяках, дешёвые украшения и нарочитый «интерьер». Хозяйка обладала громким голосом и южным темпераментом, относилась ко мне как к дочке, не забывая о выгоде. И всё же это была хорошая для меня квартира.

(Снова из плохого в чуть менее плохое – хорошо; как прежде от мамы к свекрови. Но это я потихонечку ползу к своей мечте, выползаю).

По моему Сценарию, в наконец-то обретённом своём месте сначала мне положено было страдать. Ну, вы уже поняли: от тоски по поводу отсутствия любви и Близкого Взрослого (о, Господи, как я себя задолбала сама этой темой, а ещё умная и психотерапевт…) Но меня спасла подруга. Она оказалась настоящая; она поселилась со мной и всё лето отгоняла от меня беса одиночества. Она зарядила меня идеей Энергетических карт. И всё лето я, вполне довольная и радостная, сотворяла их на балкончике той квартирки. Всё было замечательно.

Фигня на постном масле началась ближе к осени, когда подруга уехала, а супруг счёл нужным со мной официально развестись. Тут меня снова накрыло.

Что значил для меня какой-то штамп в паспорте о браке, которого я не хотела и которого никогда фактически не было? С человеком, который исполнял временную функцию успокаивать моё страдание по поводу отсутствия незнамо кого в моей жизни. И который заслуживал, конечно, жены любимой и настоящей.

Но, однако, уже на следующий день после развода (дело было настолько быстрое и мирное, что дочка подумала, будто мы с папой вдвоём пошли в магазин), я заболела абсцессом лёгких. Каждое утро выплёвывала по стакану крови. Провалялась весь сентябрь.

В больницу было нельзя. Кто будет ухаживать за ребёнком, кто будет зарабатывать на съём. Кто, в конце концов, доделает Энергетические карты.