Саквояж и всё-всё-всё. Книга III. Дело: «Табак»

– В читальном зале все что-нибудь ищут, – отрезала библиотекарша с видом человека, которому давно известно, что именно. – Чаще всего – потерянное время. Возьмите. – Она с царственным жестом протянула нам два синих шуршащих комочка. – Читательские билеты имеются?

Билетов, разумеется, не было. Пришлось склониться над анкетами, выданными нашей «классной дамой». Илюша в графе «цель посещения» с обезоруживающей честностью начертал: «Расшифровка тайного послания». Мой пинок под столом был столь убедителен, что он едва не выронил ручку.

– Исследование системы каталогизации, – исправлял он, замазывая крамольную запись двумя жирными, паническими линиями.

Библиотекарша изучала наши анкеты с дотошностью следователя, которому попалось особенно запутанное дело. Её взгляд за стёклами очков двигался с методичностью маятника старинных часов, отмеряя нашу судьбу.

– Проходите, – наконец процедила она после мучительно долгой паузы. – И тихо. У нас учреждение культуры, а не проходной двор.

– Так, – прошептал Илюша, когда мы оказались на безопасном расстоянии, и осторожно извлёк из кармана нашу записку. – Если первая цифра – номер зала, то нам нужен…

Через час блужданий по гулким лабиринтам, среди бесконечных дверей с потускневшими латунными табличками, стеллажей и пыльных фолиантов, стало ясно: наша теория с номерами залов трещит по всем швам, как пересохший фолиант на сквозняке. Мы заглянули в читальный зал.

Здесь царила тишина, густая и торжественная, как в зале прощаний. И почти такая же пустота. Лишь у дальнего окна дремал седой старик. На столе перед ним, словно оборонительный редут, высилась стопка потрёпанных журналов «Наука и техника» за 1978 год.

– Это точно не система каталогизации, – сказал я, стараясь не слишком огорчать и без того подавленного Илюшу. – В библиотеке всё подчинено порядку: по секциям, по темам, да хоть по алфавиту… А в записке – хаос. Будто числа что-то и значат, но совсем не то, о чём мы думаем.

Илюша молча смотрел на меня. В этот момент мимо нас, деликатно шаркая бахилами, прошёл тот самый старик, бережно неся свою увесистую стопку журналов. Он на миг замер, прислушался к нашему шёпоту, и его выцветшие голубые глаза вдруг блеснули живым интересом.

– Молодые люди, – его голос, неожиданно низкий и бархатный для столь хрупкого сложения, пророкотал, как шаляпинский бас, – а вы, часом, не о старой докомпьютерной нумерации говорите?

Мы подскочили так резко, что старик отшатнулся, прижимая журналы к груди как щит.

– Простите, – выговорил я, пытаясь унять предательскую дрожь в голосе. – Вы что-то об этом знаете?

Старик улыбнулся, и сеточка морщин у глаз разбежалась весёлыми лучиками.

– Работал я здесь. Давно, правда. Ещё когда всё вручную делалось. Была такая система… – он сделал паузу, и мы затаили дыхание. Тайна была близка. – Система была… ювелирная. И капризная как балерина. Каждая буква, каждая цифра пела свою партию. Но её отменили ещё в конце шестидесятых. Слишком сложна в обращении.

Илюша побледнел и стал похож на гипсовый бюст Афанасия Фета, что взирал на нас с верхушки книжного шкафа.

– Вы… вы видели нашу записку?

– Краем глаза, – с лёгким смущением признался старик. – Привычка профессиональная, да и зрение, знаете ли, орлиное. Но могу сказать точно – это не библиотечные шифры. Ни старые, ни новые.

– Почему вы так уверены? – спросил я, чувствуя, как последняя надежда обращается в прах.

– Потому что в любой библиотечной системе есть музыка, – старик говорил теперь с интонацией профессора, читающего любимую лекцию. – Она может быть сложной, полифонической, но она есть. А в вашей записке… – он замялся, подбирая слово, – в ней музыка другая. Не библиотечная. Поищите-ка вы здесь сотрудницу… кхм… с живыми глазами. Не то что мы, архивариусы, – он кивнул на себя и, не прощаясь, зашаркал дальше.