Серая дева

Обратно она бежала, стараясь не расплескать тяжесть в ладонях. Мужчина оставался на месте, лицо приобрело землистый цвет. Девушка снова присела, замерла. Нужно снять его одежду? Тогда куда деть воду? Рваные края раны зияли как открытым темным, кривым ртом. Тошнота подкатил к горлу. Она медленно вылила воду в рану. Мужчина не шевельнулся. Она попробовала оторвать край подола от туники, но он не подавался. В нос ударил запах жареной крови, девушка отпрянула. Кровь на краях раны пузырилась, тлела. Рана не затягивалась, но перестала сочиться. Запах крови сменился сладко-медовым, тошнотворным ароматом. Пещера мелко дрогнула, камни перестали вибрировать. Свод на мгновение осветился. Он умер? Нет. Стало слышно его дыхание, глубокое, ровное. Она смотрела на кровяную коросту, что теперь закрывала рану и продолжала слабо пузыриться. Что произошло? Что происходит? Пусть проснется и уйдет! Только бы ушел! Девушка попятилась и кинулась в тоннели, подальше от запаха жареного мяса.

Она не знала, когда он ушел. На земле остались только багровые пятна крови, которые девушка засыпала, втерла в землю песком. Снова стало спокойно, тихо. Первое время она старалась не ходить в пещеру. Тонкие стены манили тихими звуками природы, но перед глазами каждый раз всплывал образ мужчины у стены. Она на него за это злилась. Она появилась в зале, когда рокот от грозы раскатился по своду пещеры. Слушать грозу она любила. Казалось, что пещера вторит раскатам грома, её охватывало необъяснимое возбуждение. Потом пришел ропот. Лера, расположившаяся на полу, недовольно нахмурилась. Ропот, переходящий в шепот, доносился снаружи, похожий на шелест сыплющегося песка. Девушка встала, прикоснулась подушечками пальцев рук к шершавой поверхности. Стенка едва вибрировала. Шепот, как назойливая муха клубился вокруг. Девушка убрала руку, стало легче. Это все мужчина! Оставил свой шепот здесь! Она метнула взгляд на место, где он сидел. Шепот раздвоился. Девушка замерла. Может, ей показалось? Два голоса. Оба мужские, вразнобой сплетались в один поток. Ей показалось, что шкура стала чуть тяжелей. Два голоса что-то хотели от нее, настойчиво, требовательно. Хозяин и Эрнест? Она отпрянула он стены как от огня. Нет, лучше не рисковать. Она снова скрылась в тоннеле.

Сухой шепот все чаще появлялся в пещере. Девушка его почти не слышала, если не подходила близко к стенам. Два раза она видела в зале людей. Призраков. Первый раз была женщина в длинной одежде, с покрытой платком головой. Она выглядела встревоженной и напуганной, по ноге струилась кровь от свежего пореза. Она Воровато огляделась, что-то сунула в камни, развернулась и растаяла в воздухе. Девушка с любопытством вытянула из камней тонкую деревянную табличку. Табличка пахла свежим деревом. На одной стороне её жидким углем были нарисованы неизвестные символы. Девушка повертела ее в руках. Не понятно. Положила обратно. Второй призрак был мужчиной. Девушка слушала ветер, гуляющий за стенами, когда раздался шорох, бег камней и в пещере, лежа на боку появился мужчина. Казалось, он будто скатился с горы, одежда была вся в грязи. Тюрбан его, показался девушке забавным. Она видела такой один раз, когда-то давно. Выглядел он испуганным и пораженным, оглянулся, так резко, что полы его одежды взметнулись в стороны. Он поднял голову, посмотрел на свод пещеры, кинулся на колени и стал неистово шептать. Горло девушки неприятно сдавило. Она кашлянула, чтобы снять это ощущение. Мужчина вздрогнул, вскочил на ноги, побежал и растворился в воздухе. Девушка улыбнулась.

«Они» появились вместе. Пещера отозвалась сразу, по камням бежали пульсирующие вибрации, настойчивые, гулкие как удары молотка, забивающего на гвоздь. Вибрации привели девушку. Она увидела двоих, один – худой сгорбленный мужчина, сидел на коленях, качался в трансе. Он бормотал, упорно, монотонно, прикладывал ладони к лицу, шептал в них и опускал слова в землю. Именно они пробегали по земле от него к ногам девушки. Второй была женщина. Она тоже сидела на голом полу, неподвижная, сутулая, покачивалась.Рядом стоял баул. Они пришли издалека? Или пришли на долго? Девушка озабоченно подошла ближе. Голова женщины покрыты платком. На плечах накидка. Руки обнимали ребенка. Маленького мальчика. Короткие волосы его торчали мокрыми пиками над головкой, маленькие голые пятки едва касались пола пещеры пока мать его медленно качала. Ребенок молчал. Девушка, ощущая как каменеет сердце, подошла к ним ближе. Мужчина и женщина были не молоды. На его лице отражалась маниакальное отчаяние, на её – твердая уверенность. Мальчик или спал, или был в лихорадке. Он дышал отрывисто, но ровно, прильнув в материнской руке. Красная кожа, мокрые волосики. Женщина перестала качать, высвободила руку, что придерживалась ноги мальчика, вопросительно посмотрела на мужчину. Мальчик всхлипнул, она снова начала качать, похлопывая его ладонью по руке. Мужчина продолжал остервенело шептать. Девушка сжала кулаки. Зачем они притащили его сюда умирать? Его место дома, в кровати, не в сырой пещере! Женщина порылась в сумке, достала какой-то мешочек, закупоренный крышкой,откупорила её и поднесла к губам ребенка. Тот сделал один маленький глоток, смочивший губы, завозился, недовольно застонал. Женщина поспешно закупорила мешочек и принялась шикать и убаюкивать ребенка. Вид у них был изможденный. Бубнеж мужчины раздражал девушку. Она развернулась, пошла в сторону. Что она может сделать? Спасти его? Почему они решили, что она сможет? Она наступила на камень и в голове вспыхнул обрывок памяти. Её наказали. За что? Она не беременела. Никто из его девочек так и не принёс потомства. Её загнали в клетку, вместе с еще двумя провинившимся. Запах псины. Ее сердце каменело, тяжелея под грудью. Смерть придет ко всем. Иногда слишком рано. Пульсация под ногами стала настойчивее, она не дала провалиться в воспоминание, дергало как ребенок за подол платья. Нужно попробовать. Они уйдут, как только ребенку станет легче.

Девушка снова подошла к краю розового озера. Обмакнула палец, вытащила, наблюдая за тяжелой, склизкой каплей. Возможно, вода ему поможет, как помогла мужчине. Если же нет, то она точно облегчит его страдания. Она капнула воду на ладонь, та послушно собралась в аккуратную плотную каплю. Девушка вернулась в залу. Живот свело судорогой страха. Она посмотрела на мальчика, во рту появился привкус кислого вина. Отец вскрикнул что-то хриплое, ударил себя ладонью по лбу. Мать вздрогнула, прижала ребенка. Мальчик слабо застонал. Женщина забормотала, потянулась к мешку с водой. Сейчас. Девушка метнулась к ним. Казалось, что женщина на секунду замерла, что-то почувствовала. Ребенок протяжно застонал, она засуетилась, откупорила мешок, преподнесла к губам ребенка. Девушка подхватила каплю, тряхнула. Жирная капля сорвалась с пальца и шлепнулась в глоток воды, что вылился в рот мальчику. Мальчик глотнул, потом еще, еще. Ручки вцепились в мешок, он сделал еще два глубоких глотка и отлынул от мешка. Откинулся на руку женщины, закрыл глаза, и задышал ровнее, спокойнее. Женщина смотрела на ребенка, потом аккуратно закупорила мешок, медленно положила на пол. Она отстранила ребенка чуть-чуть, вглядываясь в его лицо. Краснота не спала, но оттенок кожи смягчился. Пальцы матери шершавые, осторожные коснулись лба. Мальчик открыл глаза. Посмотрел на нее устало. Девушка стояла неподалеку, ощущая немое покалывание в пальцах. Волчья шкура на плечах вдруг стала тяжелой, будто набралась сырости озера. Женщина, тихо, беззвучно зарыдала от облегчения, прижала ребенка к себе. Мужчина оборвал бормотание, уставился на ребенка. Испуг пронесся по его лицу, женщина покачала головой, он сунул дрожащую руку к ребенку, коснулся лба. Больше ни слова благодарности, но молитвы не вырвалось из его рта. Только тихий, изможденный стон облегчения. Они молча собрали вещи. Мужчина закинул на плечи баул, женщина взяла на руки полусонного ребенка и, не оглядываясь, они поплелись к папиросным стенам, чтобы слиться с темнотой.

Девушка стояла, ощущая пульсацию камня под ногами – теперь тихую, мягкую, похожую на равномерный механический гул. Кислый привкус вина во рту сменился меловой горечью. Она посмотрела на пальцы руки, что побывали в озере, их онемение уже прошло, кожа немного розовела. Она медленно сжала и разжала кулак. В носу витал запах старой пыли и страха. Ушли. Но камень по грудью не растаял, лишь сдвинулся, глубже, затягиваясь в паутину страха.

У розового озера громко булькнуло, девушка вздрогнула. Вода вздыбилась мелкой рябью, будто камень рассек ртутную гладь. И что-то вынырнуло. Звук был живой, поглощающий тишину. На дальней стене, где вода соприкасалось с камнем появился красно-коричневый, с вспененными и затвердевшими блестящими вкраплениями нарост.

Тьма не была пустой. Издалека донесся приглушенный лязг железа о камень. Скребки. Тупые, ритмичные. Где-то над главным залом тихо осыпался мелкий гравий. Они шли. Несли с собой запах сладковатого дыма, свежей пыли. Несли свой гул – сплав песен, молитв, стонов и смеха. Несли свои радости, боли, печали и проблемы. И тьма не была пустой, она была полна теней грядущего.

Глава 3.Эхо

«Кто контролирует прошлое, контролирует будущее. Кто контролирует настоящее, контролирует прошлое.»

Джордж Оруэлл, "1984"

Шум разбудил её раньше камня. Он вполз под одежду жужжанием, прилип к векам и затекал в висках. Не тонкие вибрации пещеры – человеческий шум. Гул зала с папиросными стенами, превращенный в базар веры и отчаяния.

Девушка открыла глаза, не видя тьмы. Мир теперь был наполнен постоянным шумом, нарастающим и ниспадающим, как морской прилив. По нему она теперь ориентировалась во времени суток и временах года. По нему она знала, что находится где-то «внутри», а они приходят откуда-то «снаружи». Шум сейчас висел в воздухе густым, прокисшим паром от десятков котлов с едой, смешивался с запахом сладковатой травы, что жрецы рассыпали возле алтарей «для очищения» и продавали в маленьких холостяных мешочках, впитывал запах немытых тел, воска и жженого дерева. Звон глиняных мисок о деревянные прилавки взорвал тишину. Где-то заплакал ребенок. Раздалось бормотание молитвы. Где-то горячо спорили о цене амулета.

Гул, смрад, духота все сплелось в один удушающий обруч, сжимающий виски. Девушка двинулась, тело ответило протестом. Волчья шкура лежала на плечах мокрым саваном. Ее грубый ворс натирал сгибы локтей, колол щеки. Туника из грубого полотна свисала ниже колен. Стежок за стежком оно врастало в кожу.

Девушка выбралась из своего ниши-убежища, стараясь держаться теней. Она могла обходиться без сна, но в последнее время сбегала в него все чаще. Зад в папиросными стенами, озеро и часть тоннелей теперь принадлежали не только ей. Люди, называющие себя паломниками, просителями и жрецами теперь были неотъемлемой частью её существования и с ними приходилось считаться. Она пробиралась по тоннелю, каждый шаг был усилием, ноги вязли в грязи.

Пространство зала с папиросными стенами было изуродовано. Грубые перегородки из досок и фанерных листов делили его на основной зал, кельи, лавки и трапезную. Ни кусочка пространства не было потеряно и использовано бестолку. На стенах, там где когда-то был голый дышащий камень, красовались разноцветные фрески. Яркие. Наглые. Лживые. Девушка остановилась у одной из них, свежей, еще пахнущей сырой штукатуркой и едкой краской. Синь и охра. Она повторила про себя названия, смакуя каждую букву. Старец, сутулый, но важный, с нимбом усердия вокруг блестящей лысины протягивал руку к сухому, будто сплетенному из жил, бедняку с перевязанными лоскутом глазами. Позади старца чернел вход в пещеру и стояла женщина, маленькая, кротко опустившая взгляд в землю, закутанная в накидку и нежно прикасалась к плечу старца. Девушка вглядывалась в руки, вознесенные бедняком к старцу, повторила еще раз названия цветов и воспоминание ударило, как запах ядовитой краски.

Тогда их было мало и они боялись заходить в пещеру по одиночке. Самый первый был худ, сутул и очень бережен к своим краскам. Он пришел с двумя факелами, липкой, пахнущей мелом, массой, мешком, в котором было множество маленьких мешков и мальчиком лет одиннадцати. Он появился из темноты, разрезав зал светом, осмотрел стены, остановился у одной, плоской, почти гладкой. Мальчик, услужливый, суетливый, разложил деревянный коврик, на него мешок с мешочками, коробочку с черными угольками, взял факел. Мужчина прикоснулся к камню, закрыл глаза, что-то прошептал. Потом взял в руки кусок угля. Рисовал он грубо, резкие линии. Из-под его руки появился контур … человека? Нет, бесполой фигуры с вздернутыми кверху руками. Мальчик подал кисть. Факел наполнял зал едким запахом смолы. Кисть окутала фигуру в охру. Художник работал быстро, яростно, будто боялся, что его заметят. Девушка смотрела за ним, прячась в темноте, что не разогнал факел. Она чувствовала каждое движение, что проносилось по камню как назойливая муха. Они ушли, оставив оранжевое пятно на сером камне. А потом пришли другие. Увидели. Упали на колени. И вибрации камня изменили свой настрой, пристроившись под новый ритм чужих надежд.

Запах жареного лука вернул девушку в настоящее. К горлу подкатил ком тошноты. Лязг упавшей железной чаши, сопровождающийся бранью, вызвал волну раздражения. Девушка взглянула на яркую фреску, мышцы руки напряглись. Она уперлась ладонью во влажную штукатурку, как раз в ладонь старца, будто стараясь вложить свою ладонь в его. Материал подался с хрустом, напоминая хруст свежей хлебной корки. Не стирала. Давила. Рука на фреске превратилась в ком, будто старец теперь в припадке ярости хотел ударить бедняка. Она убрала руку, улыбнулась. Удовольствие было мимолетным. Уже через мгновение старший жрец воздел руки к своду и под сводами пронеслось тенором:

– Знамение! Узрите! Дева жаждет усердия в молитве и щедрости в дарах! Усердие и щедрость – вот ключ к ее милости!

Его голос, натренированный, перекрыл людской гул и затерялся в тоннелях. Послушники с деревянными мисками в руках мгновенно замелькали среди просителей. Девушка прижалась к выступу скалы, ощущая как тяжелеет туника. Еще один стежок в ее саван.

Она зажмурилась, стараясь отгородиться от шума. Усердие и щедрость. Усердно работай и Хозяин будет щедрым. Просто слова.

Гул толпы был живым, дышащим чудищем. Он накатывал, отступал, окутывал и старался залезть под ногти, заставлял камни под ногами вторить ему. Она пробиралась вдоль стены, шкура натирала шею, туника иногда цеплялась за выступы скал, замедляя каждый шаг. Она искала его. Мужчину, что рассказывал приходящим свои сказки. Всего их было шестеро, работали обычно трое в один день. Они собирали группки людей и за монеты водили их по пещере, рассказывая сказки. Эти же сказки рисовали художники на стенах ее пещеры. Ее любимый рассказчик был немолодым, высоким и полным. Сегодня он пришел в светлом халате, подпоясанным желтым поясом и светлом маленьком тюрбане. Темные глаза, будто подведенные кайалом, чуть навыкате с интересом наблюдали, мягкие пальцы бережно складывали монеты, отсчитанные посетителями, в кожаный мешочек. Его голос, обычно теплый гравий, пересказывающий легенды, обволакивал, замедлял девушку. Она, пристроившись в конце группы или неподалеку, в тени, слушала его рассказы и погружалась в них, проникая в каждое слово. Ей казалось, что он знает, что она рядом и иногда меняет что-нибудь в своем рассказе, чтобы развлечь ее.

Особенно ей полюбился рассказ про девушку, ушедшую в лес и победившую волка. Рассказчик приводил группу из шести – восьми человек к фреске у дальней стены, где стояло не особо много подношений, замирал под светом факелов и лампадок, складывал руки на груди и ждал, пока дети в группе успокоятся, молодежь затихнет, а взрослые, придавленные его молчанием, начнут переминаться с ноги на ногу. Он бросал влажный взгляд на фреску, причмокивал губами и начинал повествование о юной деве, что по просьбе больных родителей отправилась собирать в лес лечебные травы. Уже неся из леса мешочек с травами, она повстречала там одинокого волка. Она попробовала его уговорить пропустить ее, но он ее не послушал и напал, и она голыми руками смогла победить его. Затем отнесла домой травы и тушу волка. На этот моменте девушка обычно начинала беззвучно смеяться. Для нее было очевидно, что хрупкая девушка, нарисованная на фреске, не смогла бы утащить на спине тушу мертвого волка. А слушатели роптали, прикладывали к фреске ладони, или складывали на жертвенный столик какое-нибудь небольшое подношение в виде монетки, булочки, пучка ароматных, перевязанных бечевкой трав и что-нибудь шептали. Кто-то просил здоровья. Кто-то помощи в пути. Кто-то прибыли. Вибрации их в камне были иными. Теплыми. Искренними. Девушка чувствовала слабый, почти призрачный прилив тепла в кончиках пальцев – эхо их благодарности. В эти моменты рассказчик обычно замирал, тихо, почти беззвучно выдыхал: ”Спасибо, святая…”, и терпеливо ждал, когда они закончат, чтобы отвезти их к другой картинке. Девушка же застывала, сочувствуя той, на фреске, еще не победившей волка и смиренно стоящей напротив него с пучкам трав в одной руке и холстяным мешочком в другой.

Сейчас, после рассказа, она прижала ладонь к шершавой стене рядом с фреской, пытаясь собрать в ладонь успокаивающую вибрацию, мелодию глубоких пластов, нетронутых людьми. Жалобный, тонкий звук откликнулся где-то вдалеке. Именно в этот момент она почувствовала – не услышала, а именно почувствовала – чужое внимание. Осторожное. Напряженное. Чистое. Как луч фонаря в кромешной тьме.

– Это ты! – голос звонкий, как капли воды в тишине, настойчивый, на выдохе.

Девушка пальцем потянулась к фреске, не отрываясь от склоненной головы нарисованной девы.

– Я наконец нашла тебя!  – ближе, тише, торжественнее, раздражающе. Шуршание одежды.

Девушка отдернула руку, повернула голову туда, куда был адресован возглас. Никого. Она резко обернулась, во рту – сухость пещерной пыли, в груди – ледяной ком. В метре от нее, замершая, стояла девушка. Простая одежда из грубого полотна, светлые волосы, выбившиеся из-под платка и собранные в небрежную косу. Но главное – глаза. Широко открытые, невинные, но не глупые, наполненные таким ярким изумлением, что казалось светились как факелы в пещере. Они были прикованы к девушке у фрески. Не к стене, не к фреске, не к тени. А к ней. К её лицу, шкуре на плечах, тунике. Они видели.

– Я… – голос девушки стал тихим, она сделала крохотный шаг, – я знала, что когда-нибудь снова встречу тебя. Меня зовут Алина, – она протянула руку вперед, не настойчиво, будто к дикому животному.

– Ты… меня? – голос девушки хриплый, неиспользованный. Рука сама ткнула в грудь, жест, который она подсмотрела у детей.

– Конечно, – настаивала Алина.

– З-зачем? – девушка в шкуре отступили назад, ближе к темноте, – Люди … не знакомятся…со мной. Они не…– она замолчала.

– Не видят? – проложила за нее Алина, – я знаю. Мне никто не верил, что я видела тебя… тут. Мне было четыре. Я много болела и мы с матерью приезжали сюда. Ты мне помогла, – благодарность в голосе, мягкая улыбка Алина заставили девушку у фрески отступить еще больше в темноту, – нет, не уходи, пожалуйста. Ты тогда тоже спряталась, – затараторила она, – как тебя зовут?

Девушка в шкуре нахмурилась, в груди что-то дрогнуло. Тонкая трещина в стекле. Имя. Какое у нее имя? В голове вспыхивали искорки воспоминаний о чужих, подслушанных жизнях. Девушка, такая красивая, что слезы, что блестели в её глазах выглядят как дорогие камешки, шепчет одно и тоже имя.

– Ле…ра, – выдыхает из себя девушка в шкуре.

Алина делает еще один шажок, улыбаясь:

– Лера! – звук имени на её губах впился в ухо, как раскаленный гвоздь, – Здорово! Тут, – она обводит глазами свод, задерживаясь глазами на фреске, – всегда так тихо. Не как наверху. Там всегда шумно, торговцы кричат.

– Тут тоже … кричат, – ответила Лера, взгляд метнулся к группе паломников, –  иногда, – добавила она, – когда их много.

– Поэтому ты от них прячешься? – пытливый, восторженный взгляд Алины казалось хотел обхватить всю Леру, впитать её в себя. Щеки ее розовели.

– Не только, – ответила Лера, – Камни, – она прикоснулась к сухой стене, – они шумят.

– Как будто пещера дышит, – добавила Алина, – Пойдем! Хочу тебя показать.

Пальцы Алины впились в запястье – раскаленные иглы под кожу, прямо в кость и сомкнулись. Тело дернулось, взвыло, сорвалось с места рывком. Лера почти упала:

– Нет! Не… трогай!

– Не бойся! – Алина не отпускала, лицо озадаченно, пальцы как железный обруч, обвили тонкую кисть Леры, – Я тебе покажу. Помогу как ты тогда помогла мне – она потянула Леру в толпу, неодолимо, будто поток уносил щепку в открытую воду.

Толпа вокруг гудела. Близилось время обеда. Запахи вареного лука, ладана, мокрого камня и тел смешивались вместе, душили. Лера, сжалась, стараясь быть невидимкой, но впервые для Леры тела вокруг нее толкались. Казалось, рука Алины, пульсирующая жизнью, вытягивала Леру из пузыря наружу. Люди не видели её, но остро ощущали, правда, кидая недовольные взгляды лишь на Алину. Она неслась вперед уверенно, коса болталась на спине. Ладонь крепко держала запястье Леры – якорь в окружающем хаосе. Они шли близко друг к другу, Алина оборачивалась, в глазах прыгали искорки, и говорила, перекрикивая гам: « Видела старшего жреца, в шапочке? Нос красный – говорят, изобретает целебное вино». Или указывает на женщину, истерически молящуюся возле фрески: «Троих мужей сменила, а все просит себе верного!». Голос её – звонкий островок бесстыдства и правды в море отчаяния и фанатизма. Лера почувствовала, что туника стала легче, ноги будто пошли быстрее. Она увидела усталого отца с ребенком, влюбленных, тайно держащихся за руки за спиной их родителей. Гулкая стена тел рассыпалась вдребезги. Лера поймала себя на мимолетной улыбке, когда Алина правдоподобно воспроизвела говор одного из местных жрецов.

Вдвоем они прошли весь зал с папиросными стенами, свернули в тоннель с маленькими лавками, кафе и местами отдыха паломников. Людей здесь было чуть меньше. Алина шла вперед, выискивая что-то глазами и вытягивая шею, чтобы видеть над головами.

– Он должен быть тут, – бросила она Лере.

– Кто? – ответила та.

Алина промолчала, продолжая высматривать кого-то в толпе.

– Алина! – долетел мужской голос.

Рука Алины тут же разжалась, резко, она обернулась к навесам, лицо осветилось радостью и торжеством. Она помахала рукой, что только держала Леру, и поспешила к голосу. Лера осталась. Туника – мокрый мешок, налитый ртутью. Шкура потянула к полу. Злость взорвалась серной кислотой в висках, выжгла мимолетную улыбку. Она чувствовала себя обнаженной.

Под навесом, рядом с ящиками, накрытыми цветастыми выцветшими покрывалами, стоял кудрявый молодой мужчина. Он улыбнулся, когда Алина приблизилась, что-то сказала ему, бросила взгляд в толпу, но Леру не увидела. Он кивнул, что-то весело ей ответил и сел на один из ящиков. Алина еще раз оглядывает толпу, замечает Леру, машет ей рукой и скрывается под соседним навесом. Лера медлит. Взгляд впивается в голову мужчины, что листает какие-то бумаги. Растрепанные волосы, обычная линия плеч под одеждой, скулы острые. Что-то кольнуло её под грудью. Лера делает шаг, еще. Он ведь не может её видеть. Пахнет пылью, старым ворсом. Она останавливается в нескольких шага от него, любопытство перевешивает.

– Я тебя тоже вижу, – не поднимая головы от бумаги, голос низкий, спокойный, острый.

Лера замерла. Не может быть. Она намеренно отворачивается, направляется к Алине, – пусть его видение останется без подтверждения.

Мужчина поднял голову. Глаза блестят – холодные, аналитические. Взгляд ощупал рваные пряди темных волос на фоне грубой шкуры, простукал тонкие руки, взвесил тени под глазами. Голос так же ровен:

– Я правда могу помочь.

Мужчина в цветастом халате, метивший сесть на соседний с ним стул, отпрянул, смущенно что-то бормоча. Лера застыла. Мир не схлопнулся- взорвался осколками фресок, превратился в одно единственное слово, жужжащее в голове.

– Помочь, – повторила она и горько хохотнула, – А с чего вы решили, что мне нужна помощь?

Мужчина медленно встал, его движения экономичны, уверены.

– Потому, что ты здесь, – его взгляд скользнул по шкуре, тунике, замер на лице, – Злишься, – Он повернулся, легкий кивок на стул рядом, – Присядь. Хотя бы на минуту.

Лера не хотела садиться. Хотела накинуться, выцарапать его всевидящие глаза, но ноги…стали мокрыми валунами. Увязли в полу. Её тело, истощенное годами страха, прирученное, придавило к полу.

Его рука повторила жест. Молча. И Лера плюхнулась на грубый, выцветший ковер, наброшенный на ящик. Как мешок с костями. Копчик впился в неровное дерево. Туника стянула ребра так, что дыхание свистнуло.

– С чего вы ВЗЯЛИ… – задыхаясь, выжала она из себя.

Она уперлась кулаками в колени, стараясь не развалиться, голос замер на полуслове. Взгляд уперся в его ноги, крепкие, пыльные, чужие. Он сел напротив, ящик скрипнул. Тихо, без интонации: