Падшие: Сон

Диана Лейлит

Падшие: Сон

Пролог. Кукла

Пролог. Кукла.

Несколько ищеек не вернулось. Снова.

Он не привык терять лицо. Добравшись до мрачных покоев, парень рухнул на колени. Клыкастая маска со скрежетом соскользнула из-под капюшона. Болезненный кашель вырвал из горла сгусток пурпурной жижи. Он со звоном шлепнулся на холодный обсидиановый пол – очередное подношение алтарю его неудач.

Иссиня-чёрные пряди прилипли к вспотевшей коже. В тусклом свете солнечного камня, ручейки вязкой жидкости затекали в трещины, стремясь вглубь пустующей обители. Кровь и камни – напоминание о той ночи.

Ироничная улыбка тронула разбитые губы. На этот раз, легко отделался.

Но повелитель терял терпение. Об этом шептал желтоватый островок плоти под сломанным ребром – пульсирующий, тупой и настойчивой болью.

Старик оставался так же силён, как и прежде. И его безумие – крепчало.

Старик требовал куклу.

Глава 1 Видение

Всматриваясь в зеркало, я не узнавала себя.

В предрассветной темноте отражения сияла дева: замутненный голубой взор, бесконечно длинные волосы – сверкающие ослепительным светом. За мягким васильковым ореолом лицо казалось чужим, иномирным.

Над головой, подобно короне, парили переливающиеся кристаллы.

Я всё ещё сплю?

Тряхнула головой, отгоняя марево – но оно не отступало.

Существо в зеркале прижимало ладонь к груди. Там зияла дыра. Огромная, глубокая и темная. От нее во все стороны бежали трещины. Мой шрам неистово заныл. Подавляя внезапно нахлынувшую тоску, я машинально схватилась за уродливую метку на сердце.

Тьма подери… когда я принимала лекарство? Почему я это чувствую?

Из глубин отражения явились руки. Когтистые, искаженные. Сотканные из кровавых теней и обугленных костей.

Они двигались с пугающей грацией,

скользили сквозь стекло – и, в следующий миг, вцепились в Деву.

– Иные… -

Тени драли её на части.

Вытаскивали свет.

Крошили плоть.

Утаскивали каждую частицу во тьму.

Ещё миг – и всё исчезло. Свет угас.

Осталась лишь пустота.

Я выдохнула. Видение рассеялось, а щеки увлажнились. Вода зажурчала по чаше.

Только мои пальцы коснулись поверхности – и меня пронзило…

Ощущение.

Это не конец.

Из глубин зеркала, где растаяла дева, поднималась алая дымка.

Она звала. Манила. Приковывала взгляд. Бездна требовала к себе.

Пальцы – длинные, нечеловеческие, из пепла и сажи – сомкнулись на моей руке.

Я дёрнулась, но стеклянные когти вонзились мёртвой хваткой.

Кожа начала мутнеть, покрываясь витиеватыми чёрными узорами.

Я зажмурилась. Один… два… три… десять.

Открыла глаза. Обычный трюк не помог.

Сердце колотилось, как раскалённый поршень.

Алая мгла с белёсым дымом, сочилась за пределы зеркала – искрясь, словно тлеющие угли в очаге.

– Один… два… – уже вслух, срывающимся голосом. Я закрыла глаза вновь, грудь вздымалась от паники.

Я задыхалась.

Новая попытка не принесла облегчения. Стало лишь хуже.

Теперь я слышала шепот. Шипящий, утробный, на языке, которого не знала.

Тело цепенело. Мои губы дрожали, но я сумела выдохнуть:

– Оникс…

Мгла обвила тело липкой, кровавой паутиной.

Она проникала внутрь, вытесняя сознание. Онемение поднималось выше.

Гул заполнил уши. Вот-вот – и я исчезну. Как та. Другая.

Ужас бил крыльями в желудке. Я больше не контролировала своё тело.

Я почти сдалась.

Может, это знак?

Может, пора умереть? Так даже лучше…

Пусть всё просто… закончится.

Но тут – звук.

Сияющий, чистый.

Он прорезал помутнение и мглу.

Второй звон – и стало легче дышать.

Последний – лай, яркий и отчаянный, отогнал тьму.

Мой якорь.

Воздух рванул в легкие.

Каменная чаша впилась в ладони. Ладони саднило. Я сжалась, – шрам под маминым кулоном жгло. Почему это так знакомо?..

Собрав остатки воли, я нырнула лицом в холодную воду.

Наваждение начало отступать. Разум возвращался.

– Спасибо, Они… я в порядке, – выдохнула я, натужно улыбаясь.

Он стоял в дверном проёме, настороженный и внимательный.

Мысли метались. Видения были другими. Слишком реальными.

Но теперь в зеркале была лишь я. Серые глаза да взьерошеные волосы под стать.

Взамен свечения, вечные синяки под глазами и краснота. В лучшем виде я не была красавицей, а сейчас и вовсе.

Я вытерла лицо, отжала волосы и накинула полотенце.

Надо записать видение. Срочно.

Я пошла за дневником.

Но едва перешагнула порог купальни— боль ударила в глаз, будто прутом раскалённого железа.

Колени подкосились. Ладонь прижалась к виску. Не помогло.

Мир пульсировал, расплывался. Голова трещала все сильней. Мириады крошечных игл разливались по мозгу.

Кто-то ткнул меня в руку.

В ладонь упало что-то маленькое, холодное.

Пузырёк.

– Что бы я без тебя делала… – прошептала я, хрипло.

Пальцы нащупали две пилюли.

Проглотила всухую. Горло саднило.

Тепло. Оникс улёгся на колени. Пальцы начали машинально перебирать густой серебристый мех. Отвлечение? Едва ли.

Из купальни доносился звук. Капли о камень.

Ритм. Музыка.

И вдруг из памяти всплыла мелодия.

Тихая. Простая.

Её пела мне наставница, когда я была совсем маленькой.

Мелодия – как блеск звезды в чернильном небе.

И я увидела: лес, остров,наш дом.

И с этим – тоску.

Боль начала отступать. Дыхание стало ровным.

Голова прояснилась.

Солнечный свет проник в купальню.

Пылинки танцевали в воздухе заигрывая с шерстью моего верного друга. Уже рассвело.

Кожа ощутила прохладу.

Сорочка прилипла к телу – насквозь мокрые волосы, разметались по спине.

На полу расползлось озерцо, обнажив настоящий цвет досок – сияющий, тёплый.

Не как в хижине. Там дерево было другим. Живым. Тёмным.

Запах мокрой шерсти ударил в нос.

Мой мохнатый герой всё это время лежал в луже, не двигаясь.

Я усмехнулась. Лето. Высохнет.

Он встрепенулся, завилял хвостом, заметив мою улыбку.

Я потрепала его по голове.

Всё в порядке.

Наверное.

Но туман в голове всё ещё не до конца рассеялся.

Что я делала вчера…?

Ответ мог быть только в дневнике.

Оникс метнулся в спальню следуя за мной.

За последнюю неделю я обжила только одну комнату – надеясь сделать её своей. Но дом всё ещё не отзывался.

Из всех помещений на втором этаже, я выбрала самое маленькое – достаточно светлое и относительно чистое. Здесь не пахло гнилью, а пыль не вздымалась клубами от каждого шага.

Старый резной стол у окна, потемневший от времени, был завален склянками, книгами и бумагами – остатками чужой жизни.

Я не решалась разобрать этот завал, ведь он привносил жизнь в почти пустое помещение.

Хозяин разрешил пользоваться всем и даже забрать, что сочту нужным.

Это оказалось кстати. В сумке, с которой я приплыла, были только одинаковые рубахи, пара кожаных штанов, дневник, снадобья и горсть безделушек.

Единственное его условие: ничего не выбрасывать.

Так что всё лишнее я просто сгребла и заперла в одной из комнат. Наставница бы за такое придушила – она хранила порядок с фанатичной любовью: каждую травинку, каждую склянку, каждую строчку. Стоило хоть чему-то быть не на своём месте – и затрещина не заставляла себя ждать. Почему-то только Ониксу это сходило с лап. Дома, он умудрялся частенько устраивать ночной погром так, что я даже не просыпалась.

Я распахнула ставни – впустила в комнату горный воздух.

Ветер шевелил верхушки сосен и приносил едва уловимый сладковатый запах.

Записная книжка лежала там, где я её оставила – рядом с матрасом на полу. Поверх – письмо, полученное перед отъездом.

Я вздохнула, провела рукой по мягкой морде волка, прижавшегося к ноге, и перечитала знакомые строчки.

Жёлтая бумага. Элегантный, как всегда, коричневый почерк.

Кай писал о спешном отъезде ко двору – по семейным делам. Хвастался как остановиться в своей любимой таверне и съесть двойную порцию яблочных рёбрышек «за нас обоих».

Он предупреждал: раньше чем через месяца его не ждать, а может, и дольше. Извинялся, что не попрощался – отъезд был внезапным.

Я вспомнила, как он, чуть не захлёбываясь, расписывал те самые ребрышки. По его мнению, лучшие во всём городе – несмотря на то, что таверна располагалась в порту.

Как же она называлась?.. Огонь и Плоть?

Вот уж он удивится, когда увидит меня.

Я отложила письмо, достала стеклянное перо, собираясь записать … но – что именно я хотела записать?

Мысли испарились. Снова.

Я уставилась в строчки – знакомые буквы, написанные рукой, которая должна была быть моей.

Эти записи могли бы помочь. Если не мне, то кому-то после. Но реальность ускользала.

Я проверила флакон со снадобьем. Когда-то одной таблетки хватало на месяцы…

Теперь – как будто латаю сито, и оно рвётся всё быстрее.

Половица жалобно скрипнула. Я вздрогнула, выронила дневник – и, пытаясь поймать, порезалась о страницу.

Алый след расплылся на пальце. Я метнулась к крану, стараясь не смотреть на рану.

В коридоре носился Оникс, радостно скользя по полу.

– Фейлин, деточка, ты ещё спишь? – донёсся снизу хрипловатый, шероховатый, но удивительно тёплый голос.

– Уже нет, – ответила я, перекрикивая шум воды.

– Тогда загляни ко мне, как спустишься! – и тут же – скрип и глухой хлопок двери. Вот же… не стал дожидаться ответа.

Хозяин явно решил перейти в наступление.

Я нагнулась за дневником – и заметила под ним конверт. Почерк наставницы.

Когда тётушка Си успела его подложить? Я точно раньше его здесь не видела.

Мысль ускользнула – в тот же миг я поскользнулась, больно ударившись копчиком.

– Оникс, тьма подери! – рявкнула я, но волк уже скакал по лестнице.

Я села, осмотрелась и увидела: письмо лежит на кровати из которой я достала матрас.

– Фейлин? Ты идёшь? Всё стынет! – донёсся голос с улицы.

В отличие от хозяина, письмо ждет.

Я переоделась: сменила мокрую сорочку на кожаные штаны, накинула полыневую рубашку до колен и подвязалась поясом.

Одежда сидела непривычно свободно. Чего-то не хватало.

Я осмотрелась – и увидела медальон. Мамин. Он лежал на полу.

Единственное, что осталось от женщины, которую я никогда не знала.

Треугольник, вписанный в круг, с камнями по вершинам: голубой, зелёный, сиреневый.

В центре – лунный. Такой же пустой внутри, как моя память о детстве.

Я потянулась за ним – и заметила синяк на запястье. В следующее мгновение он исчез.

Я надела кулон. Зафиксировала новое видение – пока оно не стёрлось.

Через окно было видно, как пожилой мужчина суетился на кухне. Я ещё раз окинула взглядом местные красоты: среди хвойного лесопарка вдалеке вырисовывался дом с изогнутой крышей. Казалось, его только выпустил из объятий утренний туман, спустившейся с вершин. На голубой черепице сверкнул отблеск. Я прищурилась – на фоне неба и гор чернел силуэт. Он стоял, будто смотрел прямо на меня… а затем растворился во мгле. Моргнула. Сердце дрогнуло. Не в первый раз. Это стало происходить слишком часто.

Оникс залаял, требуя внимания. Вспомнилось, как поначалу он упирался, не желая входить – сидел у потрёпанных ворот, как вкопанный. Пришлось уговаривать. Переступил порог он только после личного приглашения. А теперь носился по двору, будто родился здесь.

Я спустилась вниз. Справа – полумрак кухни, куда едва пробивались лучи сквозь плющ. Слева – гостиная с пыльным паркетом. Прямо – распахнутая дверь во двор, заросший бурьяном. Между колючек кое-где пробивались полезные травы – остатки некогда ухоженного палисадника.

Солнце ослепило. За неделю я поняла: солнечные дни здесь редкость. В нос ударил тёплый аромат свежей выпечки.

– Чего ты там возишься? – крикнул Талвин, сияя улыбкой, помахивая ложкой из окна и тряся плечами. – Заходи, пока горячее!

На столе возле окна дожидались лепёшки. Оникс бесцеремонно встал на задние лапы, ловя языком пар.

– Да я не голодна… – пробормотала я. Желания есть не было, но желудок выдал меня громким урчанием.

– Не придумывай, проходи, – лицо Талвина, будто вырезанное из старого дерева, осекло меня строгим взглядом. А потом он снова улыбнулся, тепло, почти по-отечески.

Я сдалась.

Что-то внутри трещало от всей этой чуждой домашности.

Мы сели за потрёпанный стол. Талвин разлил ореховый отвар, плеснул Ониксу молока и от души полил свою порцию древесным сиропом. Я откусила лепёшку, и сок хрустнул во рту, вырывая из глубин памяти забытое чувство.

– Вкусно? – спросил он, заметив мою реакцию.

– Очень, – выдохнула я. Оникс толкнул меня носом в бок, требуя своё. Перед глазами всплыла наставница Селеста – её попытки готовить были опасны для жизни. Сладкое в доме было под запретом. Увидь она меня сейчас… Я мыслено отвесила себе подзатыльник. Но раз её нет… можно дать слабину.

Да и дедок все подкладывал и подкладывал лепешки в мою тарелку.

Талвин хитро посмотрел на меня и протянул связку ключей.

Талвин хитро взглянул на меня и протянул связку ключей.

Семь штук. На каждом – символ: солнце, звёзды, луна, глаз…

– Ты помнишь про секачей? – перебил он мои раздумья.

– Секачей?.. – переспросила я, не сразу сообразив, о чём речь.

– Обещание твоё.

– Ах да, точно, – я замялась, чувствуя, как краснеют уши. Потянулась за дневником, ругая себя за утреннюю рассеянность.

– Молодой господин вошел в зрелость… И должен скоро явиться с сестрой со двора. Взять управление поместьем. Я, конечно, присматривал, как мог… но там стали появляться твари. Горы рядом. Сам я туда уже не полезу – нога не та, – он хлопнул себя по бедру. – Если услышишь или увидишь что-то – держись подальше. Я позову сына мясника. В прошлый раз мы с соседями знатно отпировали кабанчиком…

Не дождавшись лепешек, Они требовательно положил лапу на колени Талвина.

– Не переживайте, Оникс меня в обиду не даст…

– Твой мохнатый что ли? – прыснул он, погрозив Ониксу ложкой.  – Он так и не выловил того, кто повадился к курочкам…

– Напомните, какой ключ от чего? – быстро перебила я, надеясь вытянуть информацию про обещание.

Я пролистала страницы и нашла заметку о поместье, карту. Быстро добавила к ним символы с ключей.

– Гора – от боковых ворот. Те, что упираются в брусчатку. А главный вход завален.

Я торопливо записывала, когда послышался скрип двери.

– Талвин, ты тут? – донёсся голос.

– Да-да, Мег, на кухне.

– Горе-то какое! Еще одна девица пропала! У Родрика дочка – уже неделя как! Едва двадцать весен, красавица.... от ухажеров отбоя не было – в проёме появилась сгорбленная женщина с крючковатым носом. Оникс заинтересованно обнюхал её юбку.

– Так с одним из них и убегла, – вздохнул Талвин.

Старушка замерла, глаза расширились, и она уставилась на меня:

– Стальное дитя… – пробормотала она.

– Старуха, ну! – шикнул Талвин. – Проходи, ешь.

Мег посеменила к столу, не отрывая от меня взгляда.

– Дочка моя, – буднично бросил он, будто говорил о каше.

– Как дочка?! – лепёшка выпала у неё из рук. – Она тебе во внучки годится! И совсем не похожа!

– Ну я всегда "ого-го"был… Видела бы ты ее мать – хмыкнул он, проводя рукой по шевелюре, где каштан давно проиграл битву серебру.

– Откуда же она взялась?

– Мать умерла. Прислала с письмом. Я и не знал, что у меня есть дочь.

Я не знала, от чего краснела больше – от наглого вранья или интереса старушки. Талвин, как ни в чём не бывало, подмигнул мне, продолжая угощать Мег.

– Сколько тебе весен, деточка? Как звать?

– Фейлин. Семнадцатую весну меняю.

– А больше четырнадцати не дашь, – усмехнулась она. – Явно не в батю пошла. – усмехнулась бабулька и перевела взгляд на Талвина пригрозив ему пальцем. Приглядывай за ней, старый лис. Девки нынче пропадают.

– Ты не волнуйся, охрана у неё зубастая, – кивнул Талвин на Оникса. – Хотя скорее она за мной приглядывает – и в доме, и в поместье…

– Как в поместье?!. – Схватилась она за сердце. – Там же мёртвые бродят!

– Мег, да это кабаны. Сколько можно… Господин не примет глупых суеверий.

Он протянул мне лепёшку, но я вежливо отказалась и поднялась прощаясь.

– Перейди воду до темна, – бросил он напоследок, изображая заботливого папашу. Ещё бы понять, что это за спектакль был…

– Ох, заживём, как господин с госпожой вернутся… – мечтательно вздохнула старушка.

Я нашла Оникса у ворот. Он принюхивался у самого основания, почти зарывая нос в траву. Среди сорняков лежала одна из фигурок – деревянная, сплетённая из гибких веточек, с коваными листиками и тускло поблескивающим стеклом. Я подняла её и повесила обратно. Остальные были похожи: грубые, с завитками, странными глазами. Ветер едва заметно покачивал их в сторону города.

Я достала карту, нашла кратчайший путь – он вёл через площадь, усеянную лавками. Там я уже несколько раз пыталась устроиться на работу и каждый раз терпела фиаско.

У цветочницы уже нашли помощника. Старьёвщик и вовсе буркнул «нет», едва на меня взглянув.

Оникс радостно метнулся к витрине мясника, виляя хвостом. Табличка гласила: «Требуется человек за стол».

– Они при всём желании… – я потянула его за ухо. Лавка мясника могла бы стать его раем. Моим – нет. Запах железа вонзился в ноздри. – Прости, дружок. Не повезло тебе с хозяйкой.

Лавка знахаря. Моё сердце сжалось. За стеклом – гирлянды трав, настои, склянки, утварь. Помост для осмотра, инвентарь… И запах. Тёплый, пряный, будто дом. Он успокаивал… и причинял боль.

Я уже тянулась к двери, но рука остановилась.

Мне нельзя. Не после того, что произошло. Я больше не имею права лечить.

Из размышлений вырвало движение. За стеклом мне улыбалась девушка – блондинка с веснушками. Я застыла.

– Здравствуй… – прозвучал её голос.

Я отшатнулась и ушла, смущённая, будто поймана на месте преступления. Когда сердце отпустило, я уже шла прочь. Ноги несли меня сами.

Пока не привели к воде.

Я чуть не наступила в водяную чашу – остановилась, заметив табличку:

«Жемчужная Луна. Дар клана Лейлит городу в честь Столетия. Во славу Единства.»

Дети бегали вокруг. Над водой парили шесть каменных дисков с отверстиями – они вращались в вальсе, пропуская сквозь себя струи. Потоки складывались в узоры, а над ними покачивался огромный жемчужный шар.

Я пригляделась: в воде поблескивали монеты.

Достала свою – и тут ко мне подскочил мальчишка:

– А что ты хочешь загадать?

– Загадать? – я растерялась.

– Фонтан желания исполняет! – воскликнул он и тут же убежал смеясь.

Я осталась одна. Монета так и осталась в руке. Чего я хочу?

Излечиться? Это было бы чудом. Но хотела ли я?

Хотела ли я продолжать… если каждый день теряю себя?

Я оставила монету на краю – для того, кто знает, чего желать.

Когда обернулась – её уже не было. Может, дети взяли. А может…

Миг – и я словно врезалась в кого-то.

Но рядом никого.

Только Оникс, смотрящий на меня с тихим вопросом в глазах.

И запах.

Запах грозы. Хотя небо было ясным.

Спустя несколько часов поисков я наконец нашла место, о котором говорил Кай. Каково же было моё удивление, когда постоялый двор оказался устроен прямо в старом маяке. Деревянный мост вёл к середине массивного здания, возвышавшегося над прибрежной линией, будто страж берега.

Внутри удивление только усилилось.

Первым в глаза бросился барный стол – круглый, словно штурвал

Пол, выложенный массивными дубовыми досками, напоминал борт корабля на котором я приплыла. Над баром парил солнечный кристалл – огромный, будто зависшее в зените солнце. Он щедро заливал зал мягким тёплым светом. Меньшие кристаллы освещали столики по периметру, отбрасывая блики на стекло и латунь в убранстве.

Наверху, на ярусах, угадывались ряды дверей – видимо, комнаты для постояльцев. Воздух был густ сытным ароматом жареного мяса, а в центре стеллажа с бутылками вертелась заводная стрекоза – крохотный механизм, исполняющий лёгкий морской мотив. В её мелодии слышались флейты, струнные, дудочки – музыка для тех, кто засыпает у костра, устав от долгой дороги.

Я склонилась к Ониксу и шепнула:

– Веди себя прилично.

Он, разумеется, уже обнюхал половину зала.

У стойки стоял рыжеватый громила – с гривой цвета меди, отливающей пламенем. Он лениво протирал огромные кружки, больше похожие на ведра.

– Чего изволите? – его голос прокатился эхом. – Напитки на любой вкус, мясо – с огня. Бычки местные. Не пожалеете.

– Добрый день. Благодарю, но… простите, могу ли я узнать об одном из постояльцев?

Он приостановился, сузил глаза, оценивая.

– Может быть. А может – и нет.

– Я ищу друга. Кайрос Мор. Пшеничные волосы, золотые глаза.

– Имени не знаю. И, чай, не девка, чтоб юнцов глазами мерить.

Я колебалась, но достала письмо Кая и протянула. Он взглянул – и усмехнулся:

– А, припоминаю. Есть у нас тут один любитель рёбрышек.

Радостная новость.

– Вы не подскажете, где его покои?

– Не скажу. Правила. Да и его сейчас нет, – он пристально посмотрел, словно ожидая от чего-то.

– Тогда, может, сможете передать ему записку?

– Может да, а может… – он протянул ладонь, – …а может, сначала закажешь что?

Я вспыхнула и протянула пару монет.

– Что-нибудь без огненной воды.

Он налил мутноватую жидкость с белыми ошмётками и морщинистыми шариками. Я осторожно пригубила… Кисло-сладкий вкус, хлебное послевкусие. Шарики оказались набухшим изюмом. Я невольно улыбнулась.

– Встаёт к обеду, день начинает с вина, к вечеру просит чай. После еды уходит, возвращается поздно, – буркнул хозяин, не отрываясь от полировки.

– Это точно он…

– Тогда пиши раз умеешь. Я передам.

Я выдрала листок из дневника, нацарапала пару строк и отдала.

* * *

На обратном пути взгляд зацепился за витрину уже закрытой музыкальной лавки. Идея родилась сама собой – как поймать похитителя яиц. Только бы не забыть.

Хозяин…

Тьма подери. Я же обещала зайти в поместье. А солнце уже катилось к закату.

– Пошли, Они. Осталось последнее дело на сегодня.

Волк завилял хвостом, явно предвкушая продолжение приключений.

Когда я пересекла мост по пути к поместью, на листве играли последние лучи уставшего солнца. Чем ниже опускался огненный диск, тем ярче вспыхивали крупные солнечные камни, разбросанные вдоль брусчатой дороги. Деревья и кустарники шептались в такт лёгкому ветру, клумбы давно захватила сорная трава, а чаши фонтанов превратились в стоячие болотца.

Я обернулась – и замерла. Оникса не было.

Не охрана, а недоразумение.

Чем глубже я заходила в парк, тем плотнее становился аромат хвои. Тепло и знакомо. Почти как дома.

Мой взгляд зацепился за несколько булыжников, укрытых мхом. Из их пористой, темнеющей массы торчали застывшие ветви – или так казалось. Я шагнула ближе, и последние солнечные блики скользнули по шершавой поверхности. Очертания изменились.

Передо мной возник каменный ящер с мордой волка – или, может, лиса. Из головы вырастал венец из серебряных рогов, тело искрилось, будто усыпанное звёздами. Из глаз статуи стекала вода, точь -в-точь слёзы. А мох теперь казался густой шкурой.

– Ночной камень… – выдохнула я.

Меня поразило мастерство. Эта скульптура будто дышала.

Ни в одной легенде, что я читала в библиотеке Кайа, не упоминалось ничего подобного.

Я подняла взгляд. У горизонта угасал свет – и в этом полумраке на фоне вечернего неба вырисовались две фигуры. Они двигались… но не шли. Словно скользили по земле. Один миг – и щелчок век растворил их. Исчезли.

Галлюцинация. Очередная. Чёртово зелье теряет силу всё быстрее.

На краю сознания раздался голос:

«Беги, или будет поздно…»

Довольно. Как же это всё надоело.

Голоса. Приступы. Видения.

– Ничего этого нет! – крикнула я до боли в тишину, сжимая кулаки и делая шаг вперёд. А потом ещё. И ещё.

«Вот же… дурёха…» – печально вздохнул тот же голос.

И тогда тьма обрела форму. Один силуэт. Ближе, чем был.

Позади что-то мелькнуло. Я обернулась – и снова: пустота.

Подул ветер. Солнце исчезло. Где-то внутри, канарейка забилась в тревоге.

Силуэт приближался. За ним тянулись тени. Длинные, иссечённые. Фигуры в балахонах, с неестественно вытянутыми руками и ногами. Изломанные. Живые, но не люди.

Я хотела зажмуриться – не смогла. Взгляд залип, словно прикован.