Сестра пророчества

Значит, эта женщина имела вес. Настоящий вес. Тот, что позволяет называть чужую мать по имени в её же доме и не получить за это ни замечания, ни осуждающего взгляда.

– Нейла! Ты пришла! – послышался счастливый голос брата.

Ходр вошёл в комнату, осторожно переступая порог. В правой руке он держал трость и касался ею пола почти машинально – уже знал маршрут наизусть. Лицо его было оживлённым, растянувшемся в улыбке.

Он изменился.

Вырос, плечи стали шире, осанка – прямее. Светлые волосы, как у отца в молодости, спадали на лоб. Черты лица заострились, стали жестче. Несмотря на слепоту, в его движениях появилась внутренняя уверенность. Он и правда уже не выглядел мальчиком.

Ходр подошёл ближе, чуть склонив голову в сторону Нейлы – туда, где только что прозвучал её голос.

– Нейла… – сказал он.

Голос был низкий, мягкий. Такой, каким обычно не обращаются к женщинам, если они тебе безразличны.

– С днём рождения, Ходр, – ответила она, поднимаясь.

Он протянул руку – уверенно, без колебаний, и она вложила в его ладонь свёрток. Ткань – плотная, с восточным орнаментом, расшитая золотыми нитями.

– Ходр, – начала Нейла, – Ты стоишь на пороге нового времени. Сегодня не просто твой день рождения. Это точка отсчёта.

Брат слушал, затаив дыхание. Я заметила, как дрожат его пальцы – от волнения? Или от… восторга? Он улыбался – по-настоящему. Той самой открытой, детской улыбкой, которую я не видела у него уже давно.

– Я хочу, чтобы ты принял этот дар, – продолжила Нейла. – Символ. Тех, кто посвящён. Пусть он будет с тобой. Как напоминание о том, кем ты становишься.

– Спасибо, – прошептал он. – Это… больше, чем я заслужил.

– Ты ещё не знаешь, чего ты заслуживаешь, – мягко ответила она и помогла ему развернуть подарок.

– Это восточная шёлковая парча, – сказала Нейла. – В Эр-Каррин она попадает через караваны раз в год. Особенная вещь.

Внутри, на подкладке из бархата, лежал медальон – круглый, из тусклого золота, изъеденного временем. В центре – вытесненный рельеф ладони, открытой вверх. По краю – неизвестные мне символы.

– Это знак Совета Цитадели, – пояснила Нейла.

Ходр спрятал медальон в ладони и прижал к груди.

– Ходр, у нас с тобой… – голос наставницы стал тише. – Есть важный разговор. Никто же не будет против, если мы уйдём на минутку?

Он кивнул и протянул руку, чтобы коснуться её локтя. Она подхватила его мягко, заботливо, и повела вперёд. Я смотрела, как их силуэты исчезают в коридоре – в ту сторону, где была его комната.

Все расплылось в будничной суете. Ма щебетала с заглянувшей поздравить именинника соседкой, которой перепал кусочек тыквенного пирога, отец закрылся в кабинете, а я ушла в любимый уголок за занавесью, где держала свои наброски – старые листы с рисунками, перья, кусочки воска. На время я так увлеклась, что совсем забыла про Ходра и Нейлу.

Но Ма отвлекла меня от рисования:

– Алария, принесли ещё один свёрток. Без подписи. Завёрнут так странно… Пожалуйста, сходи за Ходром, пусть он сам откроет.

Я кивнула, вытерла руки о подол платья и направилась наверх.

Дверь комнаты брата была приоткрыта. Я замерла на пороге.

Нейла прижималась к нему всем телом. Тонкие женские пальцы перебирали его светлые волосы, а он наклонился к ней в жадном тягучем поцелуе, одной рукой придерживая за талию, а другой поглаживая ее вздымающуюся грудь.

– Простите, – сбивчиво сказала я. – Я, кажется, помешала. Но мама просила передать, что вас уже ждут и …

Нейла чуть обернулась, не отстраняясь сразу, но на её лице не было стыда. Только глаза опасно заблестели. Ходр стоял, опустив голову. Щека у него была покрасневшая, дыхание сбивчивое. Он не сказал ни слова.

– Всё в порядке, – ответила она мягко. – Мы уже идём. Просто… важный разговор затянулся.

Я развернулась и поспешила прочь.

Глава 4

Бальдрин

Если хочешь узнать, что скрывает Цитадель – напои их служителя. Желательно до того состояния, когда он уже не помнит, как его зовут, но всё ещё способен выговорить слово «пророчество».

Честно говоря, я и не планировал. Просто зашёл перекусить перед тем, как доставить тяжёлый свёрток Избранному. Вино оказалось дешёвым, еда – постной, а за соседним столом сидел седобородый служитель в потёртом плаще с вышитым Знаком Цитадели. Обычно такие в тавернах не водятся. Тем более не пьют.

Но этот пил. За всех.

И говорил. За весь Совет.

Сначала он жаловался на бюрократию. Потом – на глупых послушников. А после и вовсе сорвался:

– Их было пятеро до него, – бормотал он, накручивая на палец кожаный шнурок от мешочка с благовониями. – До Ходра. Но ни один не смог пролить кровь. Пройти святую агонию, от которой зависит не только Цитадель… а всё, что вокруг. Если это не произойдёт… – он облизал губы, взглянув на меня мутным взглядом. – То, что мы держим за небо, рухнет нам на головы.

Я сидел, затаив дыхание.

– Ты спрашивал, знает ли мальчишка, кто он на самом деле? Да он до сих пор думает, что его выбрали за чистоту души. Смешно, правда?

Он подался ближе.

– Всё держится на его отце. Ты ведь не в курсе, кто он такой?

Я промолчал.

Старик усмехнулся:

– Лорис из Северного крыла. Бывший Инспектор Архивов. Теперь – член внутреннего Совета. Один из тех, кто имеет доступ к запечатанным книгам.

Я выдохнул: – Он… знает?

– Конечно. "Отец принесёт сына. Сын принесёт Меч. Меч принесёт Жертву."Он сам предложил его Цитадели. Сам начал поить. Сам следил, чтобы глаза оставались закрыты, а вера – абсолютной. Лорис верит, что, если сын выполнит пророчество, ему откроется путь к Верхнему Кругу. Там, где решают судьбы не только Эр-Каррина, но и всего Сияния.

– А если он откажется?

– У него не спросят.

– Подожди… – я наклонился ближе. – Ты хочешь сказать… мальчик слепой из-за отца?

– Не из-за него напрямую. Но по его воле – да.

– Что за магия такая? – тихо выругался я.

– Не магия. Травы. Всё куда проще. Аларис, его жена, была беременна, когда Лорис уже читал пророчества. Уже знал, кто должен родиться. Уже вынашивал план. Сначала он подмешивал отвар ей. Слабый, с вытяжкой из зеркального корня. Его используют в ритуалах, чтобы лишить новорождённых дара зрения и укрепить "внутренний слух". Понимаешь? Он сам решил, каким должен быть его сын.

Всё это звучало как из древней баллады, слишком варварской даже для Цитадели. Но служитель говорил серьезно.

– Ребёнка забрали сразу после рождения. Принесли в Цитадель. Укрепили отварами, ритуалами, песнопениями. Три ночи без сна и молока. Только шёпот молитв. А потом – вернули. Вроде бы здорового. Только глаза уже никогда не открылись по-настоящему. А мать… мать не знает, что именно с ним сделали.

Служитель взглянул на свёрток рядом со мной – в тугой ткани, перевязанный красным шнуром.

– Ты ведь его несёшь?

Я кивнул.

– Лук и стрелы из священного ясеня. А тетиву скручивал я сам – из волос тех, кто пытался пройти путь Избранного, но не дожил до своего часа.

Я отпрянул: – Ты шутишь?

– Нет. Лук не поразит зверя. Но он знает свою цель. Понимаешь?

Когда я вышел из таверны, воздух показался особенно тяжёлым. Старик не стал меня провожать – просто кивнул и снова налил себе из кувшина.

Я шёл молча, прижимая свёрток к груди. Лук и стрелы, которые вдруг перестали быть безобидным подарком.

Я вспомнил, как сам оказался у ворот Цитадели.

Мне было двенадцать.

Голодал третий день подряд. Мать умерла. Отец? Никогда не знал его.

Я прятался за лавками, спал в трущобах или под чьим-то крыльцом. А потом началась ярмарка. Сладкий запах пирогов, тушёного мяса, жареных орехов в мёде – всё это разрывало нутро, когда у тебя неделя без куска хлеба.

Я не хотел воровать. Клянусь, не хотел.

Но они выложили еду на прилавки, как насмешку. Люди ели, смеялись, бросали крошки собакам.

Я стянул лепёшку – с луком и солью, забытую на краю прилавка. Думал, никто не заметит. Но даже не успел убежать.

– Стоять, щенок! – закричал кто-то.

Меня схватили. За шиворот, за волосы. Я закричал, извивался, умолял, но стражник только хохотал. Тащил, как тряпичную куклу, волоча по земле.

– Посмотрите-ка, украл под носом у стражи, – выдохнул он, ударив меня коленом в живот, когда мы дошли до стены Цитадели. – Это не просто воровство. Это – плевок в лицо порядка. Ты знаешь, что делают с такими, как ты?

Он вытащил нож. Улыбка на его лице была широкой и кривой.

– Отрубим руку. Пусть другие посмотрят. Будет уроком всем попрошайкам.

Я даже не плакал. Я не мог. Только дрожал от ужаса.

И тогда из тени появился мой спаситель. Высокий, в тёмном одеянии без герба и отличительных знаков Цитадели.

– Оставь его.

– Эзель, он вор, – возразил стражник.

– Он – живой и здоровый. А ты хочешь сделать из него калеку. Я разберусь.

Так я оказался перед выбором – умереть или пойти служить. Я выбрал службу – это было лучше, чем умереть от потери крови или медленно гнить живьем от заражения в трущобах.

Эзель никогда не носил отличительных символов Цитадели, не щеголял в роскошных мантиях, но имел большое влияние как начальник охранной службы Эр-Каррина. Ему было около пятидесяти, но он двигался так, словно его телу не было и тридцати. Подтянутый, выносливый, с прямой спиной и точными движениями познавшего битвы воина.

Лицо его было исчерчено временем. Глубокие морщины на лбу – не от усталости, от раздумий. От вечной внутренней работы, которая, казалось, не прекращалась ни на миг. А ещё – шрамы. Один – тонкий, белёсый, тянулся от правой скулы к уху. Второй пересекал левую бровь. Я не спрашивал, откуда они. Он не любил говорить о своем прошлом. Но по этим отметкам я сразу понял: он познал боль. Настоящую.

Волосы – тёмные, с сединой у висков, стянуты в узел на затылке. Голос – низкий, ровный, чуть хриплый, как будто он редко им пользовался.

Он отвёл меня не сразу в Цитадель. Сначала – в свой дом. Скромный, на окраине города. Запах книг и пыли, камин, теплое покрывало с вышитым гербом Эр-Каррина. Он дал мне поесть. Суп. Горячий. Я был так голоден, что даже не почувствовал вкуса – только тепло, которое медленно расползалось по онемевшему телу.

– Это была не простуда, – сказал он, глядя в огонь. – Мы звали её "печать горна". Начиналось всё с жара. Потом – бурыепятна на коже, кашель с кровью. До пятого дня не доживал почти никто. Сжигали их тела до рассвета.

Он замолчал на миг, будто решал, продолжать ли.

– Я потерял сыновей. Близнецов. Им было по пятнадцать. Их отправили за реликтом к Восточному Перевалу. Они вернулись – и принесли заразу. После вспышки мы потеряли треть стражи. И об этом нельзя было говорить, паника стала бы губительна для города. Поэтому сейчас мы берём на службу всех – и купцов, и мелких воришек. Всех, кто способен держать оружие.

Это было единственное откровение, которое он когда-либо позволил себе. Мы больше не возвращались к этой теме. И я никогда не задавал вопросов, за что Эзель был благодарен.

За годы подготовки и службы он научил меня трём вещам.

Первое – выживать. Не просто держаться на ногах, когда тело умоляет свалиться навзничь, а жить даже тогда, когда мир поворачивается к тебе спиной. Он говорил: «Выживание – это инстинкт. Но ты можешь натренировать его также, как тренируешь свои удары». И я слушался – упорно занимался, не смотря на боль и несправедливость тренировочных боев со старшими сослуживцами, которые отыгрывались на тощем безродном мальчишке, не зная, что такое жалость и сострадание.

Второе – молчать.Не в том смысле, чтобы быть абсолютно покорным, а чтобы не расплескать то, что важно на самом деле. «Слова – это роскошь, – повторял Эзель. – Но молчание может спасти тебе жизнь». И я молчал.

Третье – держать удар. Не только кулаком, но и сердцем. Он не жалел меня, но был всегда честен. Эзель был рядом, когда я вставал после очередного провала, и одобрительно кивал. Как будто это само собой разумеющееся – падать. И подниматься снова и снова.

Сейчас мне двадцать четыре и я прижимал к груди святое орудие, которое совсем скоро должно было принести свою первую и единственную жертву. Я знал достаточно, чтобы не задавать лишних вопросов. Совет говорит – я выполняю.

Эзель описал дом до мелочей: южный склон, второй поворот от башни картографов, дуб перед воротами. Простая дверь, выбеленные стены. Почти ничем не примечательный дом. Почти. Только за этой простотой скрывался целый пласт лжи, выстроенной с математической точностью.

Мне было жаль их, хоть я и не был знаком с этой семьей. Не из-за судьбы Ходра. Не только. А из-за того, что всё это лишь игра, тщательно выверенная и спланированная всей системой Цитадели.

Я вспоминал лицо старика в таверне. Его мутный взгляд, пьяную искренность. «Он сам поил его. Сам решил, каким должен быть сын». В голове крутились эти слова, и мне казалось, что каждый шаг ближе к двери – как ещё один гвоздь в крышку их свободы.

Я не знал, возможно ли это остановить. Или хотя бы изменить.

Я ведь сам пришёл в Цитадель не по своей воле. Но у меня все же был выбор. Маленький, между смертью и службой – но был. А у него?.. Слепой, с детства ведомый за руку, он стал инструментом, даже не подозревая, что его жизнь соткана из лжи.

И, как ни странно, мне вдруг стало легче от одной мысли: я не знаю своего отца.

Может, оно и к лучшему. Лучше не знать совсем, чем узнать, на что он способен.

Глава 5

Алария

Я думала, что уже ко многому привыкла в этом доме.

Но я точно не была готова увидеть, как женщина – лет на десять старше Ходра – целует его. А он… отвечает на её поцелуй с такой жадностью, будто изголодал не только телом, но и душой.

Всё. Довольно. Мне срочно нужно прогуляться. Ма как раз распутывала ленты на каком-то свёртке и даже не обратила внимания на мой порыв. Посылка. Ах да. Подарок.Какая теперь разница?

Калитка двора распахнулась, и я буквально вывалилась на дорогу в неуклюжей попытке бегства от дорогой семьи.

– Осторожнее! – резкий голос сорвался почти у самого уха.

Меня дёрнули в сторону. Всё слилось в одно: скрип повозки, фырканье лошади, гравий, скользящий под каблуками. Я ударилась носом о что-то твёрдое – и поняла, что это доспех. Тяжёлый, холодный, пахнущий кожей и железом. Повозка пронеслась в паре дюймов и готова поклясться, что я ощутила дыхание лошади на своей щеке.

– Не стоит бросаться под копыта, даже если день не задался, – голос мужчины вернул меня в реальность, и я осознала, что слишком долго длится эта неловкая близость. Отодвинувшись, я взглянула на своего спасителя, ощупывая свой ноющий нос.

Он был выше меня на целую голову. Легкие чёрные доспехи сидели на нём, как влитые. Подчёркивали силу, не сковывали ни единого движения. Но сейчас не доспехи приковывали взгляд. Лицо. Чёткие, выразительные черты – словно выточены из мрамора искусным мастером: угловатая челюсть, прямой, чуть горделивый нос, губы, сжатые в усмешке. Но больше всего меня поразили глаза. Голубые, как вода в замёрзшем горном ручье. И да, они смотрели раздраженно, все еще ожидая ответа.

– Ты явно не из послушниц, – продолжил спаситель, скользя взглядом по моему лицу. – В Цитадели не принято так смотреть на мужчин.

– Я… не смотрела.

– Конечно нет, – усмехнулся он. – Нос то цел?

Голос у него был глубокий, с лёгкой хрипотцой, словно он только что поднялся с постели. И смотрел с тем ленивым интересом, с каким кошка следит за каплями дождя на стекле – вроде бы равнодушно, но стоит только дрогнуть…

Соберись, Алария.

– Цел. Может, вы и помогли, но вежливость вам бы не помешала.

– Можно просто сказать "спасибо"– усмехнулся он. – Надеюсь, в следующий раз ты будешь внимательнее.

Я густо покраснела. И правда, даже забыла поблагодарить.

– А вы кто такой, чтобы меня отчитывать?

– Всего лишь доставляю одну важную вещицу.

– Удачное время выбрали, – пробормотала я.

Он прищурился, явно не спеша уходить.

– А вы всегда так встречаете гостей – прыгаете под лошадей? Или мне просто повезло?

– Вам лучше идти, – сказала я, стараясь держаться ровно. – Посылка важная, говорите?

– Ага, настолько, что её не передали ни одному из послушников. Только мне. Представляете, какое доверие? Или какое безумие. Пока не решил.

– И вы, конечно, скромный, добродетельный слуга Цитадели, да?

Он усмехнулся так, будто я рассказала ему анекдот.

– Я? Добродетель? Никогда не пробовал.

– Вам весело?

– Я бы сказал – занятно. Не каждый день из домов выбегают дамы с таким видом, будто сами от плахи сбежали.

Я отступила, выпрямилась.

– У вас богатое воображение.

– А ты вот-вот потеряешь юбку.

– Что?!

Я резко опустила глаза. И правда – каблук зацепил платье, и ткань предательски поехала вниз, обнажая нижнюю тунику. Я дёрнула подол вверх и прикусила губу.

Просто… замечательно.

Он всё ещё стоял рядом. Даже не думал отвернуться или хотя бы отойти. И кажется, отлично проводил время.

– Прошу заметить, цвет туники твоему лицу идет больше, чем цвет платья.

– Благодарю за высокую оценку моего нижнего белья, – процедила я, вцепившись в подол. – Всего доброго!

Я уже развернулась, собираясь уйти обратно в дом, когда за спиной снова раздался его голос:

– Ты, Алария, верно?

– Откуда знаете?

– В городе ходит много слухов о семье Лориса.

Я прищурилась.

– Отец говорит: сплетни питают слабых и убивают глупцов. Вы к кому себя относите? Он усмехнулся – будто ожидал именно такого ответа.

– Иногда, в сплетнях больше правды, чем в официальных хрониках.

В его голосе что-то дрогнуло – горечь, разочарование? Но мужчина тут же натянул маску иронии обратно.

– До скорого, Птичка.

Птичка?

Я даже не успела возмутиться – он подмигнул и исчез, растворившись за поворотом улицы.

Подол платья всё ещё болтался в моей руке, и с каждой минутой я чувствовала себя всё более нелепо. Хотелось забраться в кровать, натянуть одеяло до подбородка и убедить себя, что этот день никогда не существовал. Я уже поднялась по ступеням, как вдруг дверь распахнулась сама.

На пороге стояла Нейла. Почти бесшумно она прикрыла за собой дверь, не дав мне и шанса улизнуть. Её лицо озаряла отточенная улыбка, но в зелёных глазах плясали недобрые огоньки.

– Ты ведь умная девочка, Алария, – произнесла она тихо, и наклонила голову, точно хищная птица. – Поэтому дам тебе один добрый совет.

Только её мне сейчас и не хватало…

– Не вмешивайся в то, чего не понимаешь. Особенно – в дела Цитадели. Это место… может стать погибелью для тех, кто осквернит ее своими дурными домыслами и необдуманными поступками.

Я молчала. Язык будто прилип к нёбу. Впервые в жизни я почувствовала, что передо мной не просто женщина – передо мной прямая угроза, которая может прибавить мне серьезных неприятностей.

Я знала, что бывает с теми, кто бросает вызов Цитадели. Отец настаивал на том, чтобы мы – его дети, стали свидетелями, как мятежникам выносят смертельный приговор и немедленно приводят его к исполнению.

Тогда я впервые увидела настоящий страх. Животный. Он охватывает целиком – тело, разум, душу. Душит, ломает, сжимает до хруста ребра. Мне было четырнадцать. Все, что я могла – это до боли зажмурив глаза держаться за мамину руку, но людские крики отзывались в каждой клеточке моего сознания, до сих пор преследуя в кошмарах.

– Что ж, – выдавила я, наконец. – Узнаю истинное лицо Цитадели.

Глаза Нейлы сверкнули.

– Будь осторожна, девочка. Даже тени… не способны пережить рассвет.

Она скользнула мимо, не задевая платьем ни одну из ступеней. Только тонкий аромат дорогих благовоний повис в воздухе – терпкий и приторный.

Я смотрела ей вслед, пока Нейла не скрылась за калиткой, и только тогда смогла выдохнуть. Медленно поднялась, прикрыв за собой дверь, будто боялась, что вместе с ветром в дом снова проникнет ядовитый образ этой женщины.

Покой не пришел даже в собственной комнате. Я шагнула к кровати, села и уставилась на дрожащие пальцы. На этот клочок ткани, скомканный в руке. Он бесил меня. Как и всё, что произошло.

Я сорвалась. С яростью вцепилась в подол и с силой рванула его вниз. Раздался противный треск швов, и ткань послушно расползлась, с хрустом разрываясь под моими руками. Ещё. Ещё. До самого бедра. Я рвала его, будто в этом было мое освобождение, как будто могла разорвать вместе с ним всё, что давило изнутри.

Бесформенные лоскуты валялись у моих ног. Голова закружилась. И тогда я позволила себе – впервые за долгое время – разрыдаться.

Щеки жгло, как от соли на открытой ране. Я сидела, прижав колени к груди, убаюкивая саму себя.

Я не хотела быть свидетельницей. Не хотела этой новой реальности. Не хотела Нейлу. Не хотела совсем потерять брата. А главное – не хотела оказаться той, кто стоит в тени и бессильно смотрит, как рушится то немногое, что ей дорого.

Я вспомнила его – незнакомца в чёрных доспехах. Его голос. Усмешку. Его взгляд – живой, внимательный, колючий. "Птичка". Я улыбнулась и вытерла слезы.

Нужно было переодеться. Я с трудом встала, стянула разорванное платье и надела мягкое серо-зелёное, домашнее. Только я опустила руки – раздался стук в дверь.

Тихий, но с отчётливым знакомым ритмом. Я напряглась. Подошла к двери, приоткрыла её – и увидела Ходра.

– Можно?

Я молча отступила, давая ему войти.

–Не говори им ничего. Ни слова родителям. Обещай. Пожалуйста. – Ходр взял мои руки в свои. – Ты совсем не знаешь её, но со временем обязательно поймешь, за что я ее полюбил.

По-лю-бил. Разве любовь бывает такой? Зачем Нейле – женщине из Верхнего круга нужен слепой избранный юнец? О, Милый брат. Даже мне, еще не познавшей этого чувства, тревожно от одной мысли, как она может разбить твое все еще нежное живое сердце. Я уверена, что, даже став старше, ты не утратил всю свою наивность и доброту. Не знаю, не знаю что же шепчут тебе в Цитадели, но вижу, как это медленно губит тебя. Я не имею права давать тебе советы о любви и ничего не могу рассказать о ней, но уверена, что влюбленные – это те, кто честен и открыт с этим миром, кто оберегает и бережно хранит свое чувство, не требуя ничего взамен и не играя им в жестокие игры.

Но вместо этого я сказала совершенно другое.

– Ты хоть знаешь, как она выглядит? Она уродливая, Ходр. С лицом, вытянутым, как у ящерицы, узким подбородком и бледной кожей, будто её никогда не касалось солнце. А эти губы – тонкие, как ниточка. И глаза… холодные, колючие, маленькие и злобные. Если бы ты мог её увидеть – ты бы ужаснулся.

Ходр отшатнулся, словно я ударила его.

– Не говори так…

Несколько мгновений он будто смотрел на меня своими белесыми глазами с такой болью, что мое сердце сжалось. И прежде, чем я успела что-либо сказать, он резко развернулся и ушёл, громко захлопнув за собой дверь.

Зачем я так? Зачем? Вот же дура!

Он пришёл за поддержкой, а я – ударила первым, что пришло в голову. Потому что разозлилась. Потому что испугалась. Потому что он появился в тот момент, когда мне самой было не на кого опереться.

Слово – это тоже оружие. И сегодня, я поняла это, как никогда.

Глава 6

Ходр

Я был готов рассказать.

Уже не раз мысленно репетировал: как встану перед отцом, как попрошу маму выслушать, как удивится – и наверняка выругается – Алария.

«Я люблю её»– Просто и честно. Без стыда. Без тайны.

Ведь что в этом дурного? Моё сердце принадлежит Нейле. А значит, разве неправильно будет разделить это с семьёй?

Отец сначала бы долго молчал, потом промолвил: «Ты уверен?» – а я бы кивнул в знак согласия. Я знаю, что Ма улыбнулась бы и нежно погладила мою руку. Алария, может, фыркала, но потом начала бы с интересом расспрашивать о том, как прошла наша первая встреча.

Они поймут. Они примут. Ведь если ты по-настоящему счастлив – разве это не главное?

Но Нейла… Нейла твердо сказала "нет".

– Почему? – шептал я, касаясь её щеки. – Мне нечего скрывать.

– Потому что не все способны разглядеть истину, если она приходит в обличье, которое им не нравится.

Я не хотел прятать её. Мечтал держать за руку на людях, не втайне, не в тени стен Цитадели. Хотел называть её по имени перед всеми, не шепотом, а с гордостью.

Сначала я убеждал себя: всё будет. Только позже. Она мудра, она знает, как правильно. Но потом пришли сомнения.

А что, если… она просто не хочет, чтобы знали? Что, если стыдится меня?