Я всегда с вами. Книга 1

Были такие ситуации… Я – маленькая; и встречаешь штук шесть двухметровых; и ты уходишь победителем, тебя не трогают совершенно. Только призываешь Владык, произносишь мантру о помощи и видишь эту силу. Иерофант там один неподалёку поселился; есть и школа там. И видишь, как абсолютно беспомощен человек перед мощью Любви. Ну, какая во мне физическая сила?! Она у цыплёнка, наверное, больше. Единственное, что есть, это сила духа, – никогда не забываю призвать на помощь в такой момент. И я видела чудодейственную силу этих энергий, и именно мощи Любви.

Читали, наверное, в “Братстве”, что момент битвы был, когда тьма меня обступила. Вот именно молила, и именно молилась за них, потому что нет ни капельки ненависти. Видишь: огромные глыбы, владеющие всеми знаниями, маги гипноза, которым подчиняются стихии, – и ты просто Божественную Любовь проливаешь. И бессильны все эти пассы, приёмы магические, когда действительно в тебе нет ненависти, а просто желание помочь, искреннее желание помочь им подняться и ощутить ту Благодать, которую дарят именно Владыки Света, – потому что тёмные не понимают, чего себя лишают.

Зиновья Васильевна, какая всё-таки постоянная действующая молитва о защите, когда преодолеваются такие недоступные места, или в таких ситуациях?

Они очень разные, конечно. Чтобы бороться с мыслями, которые не нужны, которые мучают, лезут нахально, не спрашивая разрешения, я всегда произносила молитву, которую Серафим Саровский советовал, Иисусову молитву: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешную”. И всегда ощущала: что-то отступало – вот, раз и отступало! – и становилась на ступень выше, больше как-то.

Иногда настойчиво повторяла, потому что в первый момент, конечно, шли мысли сомнения. Как поверить в то, что ты можешь писать какой-то труд, принимать какие-то строки высокие?! Те, кто шли впереди, это недосягаемые Звёзды, это Богини непревзойдённые, а ты простой смертный человек, как все, и ни в коем случае не можешь даже мысленно поставить себя рядом. Нет, конечно, ни в коем случае! В это не верилось. Три года подготовка шла, и нужно в Индию ехать. В честь чего бы это – в Индию ехать?! Что-то писать, что-то принимать?! Конечно, мысли сомнения подбрасывались. Но я знаю, что сомнения – это от тьмы, не от Света. Думаю: “Я ж всё равно никому не скажу, зачем я еду, куда я еду; надо мной же никто не посмеётся. А если это действительно так и я не отзвучу на Зов?!”

И оно всё сложилось, и к нужному сроку. Я дошла до того места, куда звали, и села за рабочий стол Елены Ивановны в Кулу. Гора как раз напротив, а гора Мории – немножко в сторону. Я положила руки на стол и говорю:

“Пусть минет меня Чаша сия, но не могу это принять, потому что я не считаю себя достойной. Но если это некому сделать, если нет человека, который более меня в этот момент может принести себя в жертву, только в том случае я согласна это принять”.

Тут ощутила токи, такие мощнейшие; не то, что они сильные; они внутри: как в одно мгновенье лотос раскрывается. Не передать это ощущение Благодати! Хотя и до этого я испытывала ощущение Благодати; я обращалась ко многим русским святым; трёхлетний труд был, я работала и писала книги.

На следующий день я утром встала как всегда: в четыре утра просыпаешься, потому что в горах невозможно спать дольше. С рассветом встаёшь, с закатом ложишься – как-то это вполне естественно. И вот проснулась и ощущаю, что я проснулась другой; что-то раскрылось, какой-то беспредельно величественный Звёздный Океан. Он полон знаниями, и всё это готово пролиться, всё это живое, и просто тебе нужно взять и в бисер строк вплетать это.

И я так поняла, что мне этого не избежать. Николай Константинович ушёл в День Шивы, и я начала работать с этого дня, принимать…

Ну вот, сказала то, что я вообще не собиралась говорить!

Урсула не препятствовала Вам?

Она не препятствовала. Когда я приехала – я 5 декабря приехала, – она сразу позвонила, договорилась насчёт гостиницы – там есть рядом с усадьбой. Говорит: “Ты устала с дороги, иди отдохни, завтра утром придёшь, я тебе покажу внутри”. Внутри вообще усадьбу не показывают, как правило, никому из туристов; это очень редкие случаи, когда туда заходят. А она сказала, что утром покажет. Я пришла. Но она очень занята была: ей лошадь кормить надо, ей постирать надо. И так всю неделю – ей всё некогда было.

И я больше общалась с Майна Деви. Мне, конечно, приятнее было с Майна Деви общаться, потому что это был прекраснейший человек. Она была горничной Елены Ивановны, а муж её был менеджером у Рерихов. Удивительно кроткое существо, её очень любили Рерихи, Елена Ивановна её очень любила, и чувствуется, что она Елену Ивановну любила… Она ходит внизу, где три комнатки музея, а наверху – кабинет Елены Ивановны. Она встанет и смотрит в потолок, где кабинет был. Урсула не пускает в дом слуг, они дальше веранды не проходят. Рерихи пускали, а Урсула не пускает – она тут хозяйка сейчас.

Майна Деви была старенькая; я спросила: “Сколько лет?” Но она не говорила на английском, всего несколько слов знала. И я ей сказала: “Я выучу хинди только для того, чтобы поговорить с Вами, когда приеду в следующий раз”.

Она ведь знала Елену Ивановну. Урсула-то не знала Елену Ивановну, только Святослава Николаевича Рериха знала.

Майна Деви всегда спрашивала: “Тебе мадам показала? Там, внутри, ты была?” Я говорю: “Нет”. Она так переживала: “Ой, как же она тебя туда ещё не пустила?!” Я ее успокаивала: “Да не надо расстраиваться. Я там буду”.

Просто я знала, что идёт подготовка токов, что нужен какой-то период времени, что если я туда поднимусь, то не из любопытства – посмотреть на чернильницу, на перо, на кристалл, а совершенно для другой цели. Поэтому, естественно, настройка должна была быть.

Потом, когда я работала, Майна Деви всегда старалась рядом быть; безмолвно подходила, как-то ограждала. Обнимет, и чувствуется – от неё такой ток любви идёт!

В день моего отъезда мы пошли с Урсулой на место самадхи. А в первый день, когда я приехала, из-под камня самадхи выбился и расцвёл нарцисс. Урсула говорит: “Ты посмотри, что такое! Он радуется, Николай Константинович. Это – знак тебе”. И 25 декабря, в день отъезда, тоже нарцисс расцвёл.

Потом пошли с Майна Деви попрощаться: “Вот, Зиновья уезжает”.

Она хоть и ожидала, но так расстроилась! Я её обняла, она расплакалась; и мне так жалко было её оставлять, как частичку сердца оставила с ней.

Урсула пошла провожать меня, сначала до магазина, потом уже пошла вниз, далеко вниз, и там встала, как гренадёр, на дороге, решительно останавливала все автобусы: до Кулу доехать. Я ехала в Дхармсалу, в Обитель Далай-ламы, и она мне дала белый хатык: “Там, у изображения Далай-ламы, завяжешь”.

Уже простилась с ней, смотрю – она такая одинокая осталась на дороге, и мне её так ужасно жалко стало, думаю: “Боже мой, никого у неё нет в этом мире!” У каждого из нас есть свои недостатки, свои достоинства. Но мне её ужасно жалко было, когда она осталась одна на дороге.

И потом, когда я приехала в следующий раз, ей и всем подарки привезла. “Один пакет, – говорю, – это для Майна Деви, и быстрей мне к Майна Деви!”

Урсула говорит: “А ты что, не знаешь? Майна Деви ушла…”

Я уехала, и она через полгода ушла. У неё рак печени был, и ясно, что и при мне это уже было, а это же жуткие боли, она страдала; и это удивительно кроткое существо не показывало своих страданий, она молча угасала. Она постоянно смотрела на гору Мории; придёшь, работаешь целый день, посмотришь – она стоит как изваяние, на гору смотрит. Или со мною сядет рядышком, показывает: “Ты не отвлекайся, я тебе не помешаю, ты делай своё дело, я с тобой рядом посижу”.

Мне безумно жалко было, что она ушла – и что я с ней не поговорила, и что с ней никто не говорил. Те, кто приезжали, они, естественно, разговаривали с Урсулой. А что может Урсула сказать о Елене Ивановне, кроме того, что она её почитает, она её любит, она её боготворит. Майна Деви могла сказать больше. Но, к сожалению, я приехала поздно, со своим примитивным языком. Дорджи, конечно, знает немножко английский, но он был ещё юношей в те времена, и он не был так близок Елене Ивановне.

Вопрос был про Урсулу. Она, собственно, не мешала. Она иногда подходила: “Что ты делаешь? Что ты пишешь, скажи!” Отвечу ей на английском.

Я, допустим, пишу там, где мастерская Святослава Николаевича, внизу, или на месте самадхи Николая Константиновича, – а холодно же, зима. Урсула наверху – усадьба-то повыше. Туман, моросит… Я смотрю – маленькая фигурка, как ёжик в тумане, машет: “Зиновья! Быстрей иди сюда, мне руки обжигает!”

Я подойду, она со стаканом большим – чай там у неё, лепестки роз заварены или ещё что-то: “Давай иди сюда, быстренько бери!”

Она вроде грубовата, и в то же время она проявляла заботу. Ей непонятно было, потому что обычно – пришли, посмотрели, да и ушли; а тут впервые в жизни она наблюдает такое явление. В девять утра открывается усадьба; я прихожу с рассветом; она выйдет в восемь к своей лошади, а я уже сижу около Гуго Чохана и работаю. Вечером она говорит: “Уже темно, ты что делаешь?” Я говорю: “Сейчас закончу и ухожу”.

И ей, конечно, непонятно было, почему это я тут от рассвета до заката. И что выдумывать ей, что рассказать, прочитать? У неё ощущение двойственности было.

Я не могу на неё пожаловаться, потому что лично против меня она не допускала никогда никаких выпадов. Она всегда искренне радовалась, когда я приезжала, и все свои обиды, какие у неё были, она мне их высказывала.

…Она просто не знает, она в тупике: с одной стороны, она испытывает огромную тягу, а с другой стороны, она не поймёт, что к чему. Я один день не пришла. Шёл дождь, и я не появилась в поле её зрения. Она уже звонит, бомбардирует Жиля (владелец гостиницы): “Где Зиновья? Что она делает?”

Ей нужно было хотя бы чуть-чуть поговорить, пообщаться: “Ты почему вчера не пришла?! Я тебя ждала, до обеда!” – “Мы не договаривались, что я приду. Я сказала, что ухожу повыше – гор много – и что вернусь после обеда…”

…Валентина Терешкова подарила ей телевизор, а видеокассеты Наталья Бондарчук прислала… “Пойдём телевизор делать. Ты в нём соображаешь?” – “Нет, не соображаю”. – “Пойдём делать!” – “Пойдём!” Она не соображает, я не соображаю. Пошли делать…

И она такая интересная: видимо, задремлет – человек-то в возрасте, чего не бывает – и чувствует себя виноватой, что днём задремала. А видно! Она вышла, глаза-то заспанные, и голос такой, и походка ещё не скоординированная. И такой командный тон: “Эй, Дорджи, эй, ты там!..” Все имена перечислила, никто не отозвался. Но она дело сделала, то есть показала: “враг не спит, ЧК не дремлет”, она на посту, ходит проверяет.

Наверное, она там не случайный человек?

Разве Владыки допустят, чтобы случайный человек жил там?! Есть в ней какие-то качества, которые позволяют ей там жить, какие-то незримые, естественно, а человек видит зримое и выставляет претензии зримым качествам.

Удивительный человек, прекрасный, она и джип водит, и на лошади скачет…

И всех мужчин – вот! – держит, Дорджи слово ей не скажет.

Правильно, так надо.

У меня такой вопрос. В письмах Елены Ивановны от лица Владык говорится о том, что будет сделана попытка нанести удар России, но она будет пресечена: “Не Дадим барсу прыгнуть”. Как Вы думаете, это время прошлое или оно ещё впереди?

Дело в том, что циклы повторяются. Нельзя сказать, что в прошлом; прошлое – это может быть репетиция будущего в какой-то мере. Смотрите, в 1947 году появлялась комета; когда Елена Ивановна настраивалась на Россию, появилась комета. Это было предупреждение, что 1949 год будет “чёрный” для России. Сейчас тоже появилась комета – 1997 год – пятьдесят лет прошло, и тоже 1999 год указывается. Эти циклы повторяются.

Тьма непредсказуема, потому что она потеряла своего иерарха. И если раньше можно было прогнозировать их планы, просчитать стратегию, тактику их действий, то сейчас это совершенно невозможно делать, потому что раненый зверь в ярости, он беспощадно раздирает свою добычу, он просто обезумел. Как можно прогнозировать его действия?!

Год Тигра – это прыжок, это мощь, это движение. И большая опасность идёт на 1999 год; к этому году силы тьмы все подтягиваются, чтобы не дать перейти за Черту. Попытки такие уже делались, в истории их можно пронаблюдать – вот 1949 год. Но тогда была победа Сил Света, и в этот раз сомнений нет в том, что Они победят.

Но самый страшный год приходится, конечно, вот на это время, потому что разрушительные силы стараются использовать движение подземного огня. Высвобождается огромная сила стихий, вихри хаотичной энергии, – а они умеют управлять силами стихий, – и вырвавшийся подземный огонь придаст им дополнительные силы. Они постараются всю мощь сконцентрировать в единый рывок, чтобы удар нанести по всей планете. Они знают все наиболее уязвимые места планеты и хотят расколоть её, чтобы устроить гигантское кладбище на всей Земле.

Поэтому сейчас время не для расслабления, а наоборот – последний бой, он самый трудный, как говорится. И это имеет отношение и к прошлому, и к настоящему.

Для нанесения основного удара выбрана Россия?

Только Россия, конечно. Потому что Россия – это Сердце Мира. Вот у человека – семь центров, семь чакр; к каждой чакре – ещё семь центров, и получается – 49 жизненно важных центров. Так же и у Земли существуют жизненно важные центры, как наши чакры; и эти точки энергетические – 49 центров – есть по всей Земле. И основной, сердечный, центр – это и есть Россия.

Сейчас немного в философию уйдём. Всего три Солнечные системы должно быть. Задачей Первой Солнечной системы были Знания; это была Мужская Солнечная система. Сейчас Вторая Солнечная система, она Женская, задача её – Любовь. А Третья будет Андрогинная, и задачи там – более божественные. В прежней Солнечной системе ставка делалась на народ, который выйдет победителем, в процессе эволюции достигнет расцвета. Как по Дарвину – выживает сильнейший. Так и среди народов. Мы же видим, что многие народы исчезли с лица Земли.

В той Солнечной системе достигли совершенства евреи, народ Израильский; три мощные огромные ветви были. Уже в этой Солнечной системе одна ветвь дала Иуду, вторая – Христа и третья – у неё свои кармические вопросы. Получив высшие знания, они должны были войти в эту Солнечную систему как водители, как земные учителя человечества; они должны были жить в разных странах, не имея своей родины, своей территории. Задача людей, общества была – кормить, поить, питать их, а их задача – поднимать народы знаниями. Но многие евреи, получив знания, посчитали себя очень высоко продвинутыми и решили, что с этим ничтожным человечеством не стоит делиться знаниями, оно ещё туповато, не соображает и может неправильно их использовать. И они тогда карму себе создали. В “Братстве” есть параграф про Поле Израильское и про Поле Русское; о Спасителе говорится, о том, почему Христос пришёл среди того народа: это связано с прошлой Солнечной системой.

В этой Солнечной системе должны русские, славяне, ветвь поднять. Мы же ещё не знаем оккультную историю зарождения своей нации, откуда она пришла, какие корни её питают; мы видим народ, но не видим корни, которые уходят в незримую глубину. Существует План Владык, План Эволюции: ставка делается на Россию, и поэтому основной удар тьмы направлен на Русь, на её народ – этим прервался бы поток Эволюции.

Здесь задачи более глубокие, и мы можем их только поверхностно коснуться. Я думаю, когда Посчитают нужным, эти знания будут даны – эзотерическая история народов, стран, их карма. Как у людей существуют Женская и Мужская половинки, так и у стран. Например, Индия и Англия: Индия – Женский аспект, Англия – Мужской аспект; у них свои семейные, так сказать, драмы. У нас тоже: Россия – Женский аспект, Германия – Мужской. Мы видим в истории странные явления: русскими управляют немцы. То есть существуют ещё кармические вещи, связанные с Мужским-Женским аспектом на более серьёзном уровне.

Дети никогда не упрекают?

Нет, никогда в жизни. Они, конечно, скучают очень, но они всегда говорят: “Мама, ты на нас не смотри, не думай о нас; ты делай так, как нужно”.

Я переживаю за них; в тот раз уезжала – воспаление лёгких было у младшего, и сейчас то же с ним… Я говорю: “Что у тебя за традиция: как мне уезжать, так у тебя что-то случается!” Он говорит: “Ты это вообще не бери во внимание, ты делай то, что нужно”.

Допустим, огорчение или что-то найдёт там, старший подойдёт: “Мама, ты просто не понимаешь, что ты делаешь; такое делаешь! – но это в будущем. Ты не расстраивайся, не огорчайся, делай то, что нужно тебе”.

Вы как-то готовились в смысле закалки и в отношении питания? Вы всё-таки находились такое длительное время в горах, в лёгкой одежде, без еды, без воды, без всего. Вот как организм воспринимал?

Я вчера рассказывала – смеялись с Юрием Михайловичем. Когда Огонь идёт, нужны высота и холод, чтобы центры не воспламенились. Я сижу пишу, паста застывает; вот я её согрею чуть-чуть, две буквы выведу – она опять застыла. И уже думаю: “Всё равно же я терпения не потеряю, всё равно же я это сделаю”. А нужно записать в день 24-28 параграфов, поток мощный нужно пропустить. И она всё замерзает, и просто физически не успеваешь; и уже внутри вроде дискомфорт зарождается: “Надо же, никак не двигается, никак эта паста не отогреется!” Потому что руки вообще как ледышки, в перчатках там невозможно водить, и замерзает всё…

И Голос Учителя с юмором: “Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?” Я Ему говорю: “Тепло, Батюшка! Тепло, Морозушко!” И всё, и рассмеялась, вроде как сама себя погрела и отвлеклась.

Поток всегда зимой идёт?

Да. На высоте и зимой принимала. В этот раз я работала в Бангалоре и в Адьяре – по югу, но на юге была зима.

Для Огненного опыта нужны высота и холод – это условия такие, потому что может воспламенение произойти, если нет специальных условий. Ты там не живёшь, а просто для работы приехал, потом тебе опять нужно вернуться в условия низин.

Но вы нормально адаптировались?

Нормально, то есть я мёрзла, там не топится ничего. Утром встану – есть не хочется, но вечером пила большой стакан горячего молока, и всё. Когда работаешь, не хочется есть и не можешь есть, просто отвращение вызывает запах пищи. Спать ляжешь, одеялом накроешься – что матрас, что это одеяло! Дверь там – через щели тебе горы все видно, в Кулу.

Когда вернулась, у меня чирей на носу вылез; тело по-своему отреагировало, да и всё. Иногда, конечно, есть последствия. В этот раз и группа была, и нагрузка, и токи разные; когда я в город приехала, два месяца температура была – адаптация шла. Ничего нет вечного, всё проходит и всё это служит для чего-то. Это же тоже своеобразный эксперимент, опыт проводится. Ничего не отпало, ничего не отмёрзло, всё на местах, в общем.

Специально я никогда не закалялась. Вера в то, что я делаю, и в то, что это нужно, и в то, что никогда не Допустят, чтобы что-то случилось, – она и помогает, естественно, телу.

То есть и телу?

Я вообще на него не обращаю внимания.

Вы всегда были такой неприхотливой?

Да, с детства. Мне три года было, когда отец умер от воспаления центров легких (у него туберкулёз нашли); потом и мамы не стало. И я, собственно, была предоставлена самой себе и сама себя воспитывала.

Моими родителями были книги. У меня две книги было любимых. Одна – “В мире мудрых мыслей”. И если какой-то вопрос меня интересовал, я смотрела, что по этому поводу говорили Платон, Сократ, – что они сказали, то, значит, и нужно сделать. А другая книга – “Книга юного полководца”, как ни странно. Мне очень нравилось читать стратегмы, как гуси Рим спасли и прочие маленькие военные хитрости. И это, наверное, научило духом побеждать всегда любые обстоятельства. Внешне я вообще ничего не делала, а внутри, видимо, с одной стороны, во мне какие-то мысли хорошие закладывались, а с другой стороны, я училась не знать поражений и всегда быть победителем, обхитрить всегда врага, то есть неприятеля взять в союзники.

Как рано Вы почувствовали тягу к духовному, и когда пришло ощущение, что есть какое-то Водительство?

С детства я очень много молилась. Меня воспитывала больше бабушка моя, Зиновья. Она умерла, когда мне было десять лет.

Тоже Зиновья?

Да, она тоже Зиновья Васильевна. Я была с ней, пока она не ушла. Православной она была. Мы с ней каждый день ходили в церковь и на могилу отца моего; это далеко было (километра два), в селе нашем, и я каждое утро рано вставала. У меня икона до сих пор есть “Троеручица”, – ещё бабушку благословляли её родители, когда она замуж выходила. Я с детства помню единственную, вот эту, икону. И я всегда молилась: перед едой молилась, после еды молилась, перед сном молилась, после сна молилась. В общем, всё делала с молитвой, для меня это было вполне естественно, как дышать. Бабушка была глубоко религиозной, она знала стихи, молитвы на греческом, на латыни и учила им меня.

И постоянно (с детства) у меня перед глазами, перед внутренним духовным зрением, стоял Старец – аскет с длинными седыми волосами. И стих был какой-то очень длинный (не помню уже, на каком языке) о том, как он постился всё время: вода и краюшечка хлеба. Это потрясало моё детское воображение, и не хотелось упасть лицом в грязь перед этим Старцем, который видит и мой Путь.

А в школе было другое: там были плакаты о сектантах, о религиозном фанатизме. В школе нам всем внушали отвращение к религии, и это отдалило несколько от первоначального пути. Но, немножко отклонившись, я ещё сильнее туда притянулась, потому что чувствовала за собой какую-то вину.

И мне потом, собственно, несложно было, я даже не думала о своих лишениях. Допустим, тяжело телу, какие-то боли, а болей очень много, практически всегда, но мне было Сказано: “Ты не должна замечать боли”. Как дыхание незаметно производится – мы дышим, мы же не замечаем, как мы дышим, – так же и боль не должны замечать. Поэтому даже не позволяла себе об этом думать.

Но если какой-то момент, когда уж совсем плохо, то вспомнишь образ Христа, который идёт с крестом на Голгофу, и до того устыдишься внутренне, что такая мысль могла тебя посетить, саможаления. Разве плохо, когда всё у тебя есть, всё, что нужно для работы, – не на улице живёшь, и вообще можно найти при желании то, что обрадует.

Я знаю, что Вы благословлялись у старцев в Сергиевой Лавре, ездили в Серафимо-Дивеевский монастырь. Как это происходило?

Мне очень близки русские старцы, русские святые. Я просто обожаю Серафима Саровского, я чувствую его помощь, его Любовь. После того, как он ответил на тайный вопрос моего сердца, даже не сформулированный в мысль конкретную, я была потрясена его слухом, его Любовью и тем даром таинства, которое произошло у меня с Серафимом Саровским. Он сказал, что не надо об этом говорить, потому что не каждый поверит. Как мне один батюшка сказал: “В монастырях всю жизнь живут, молятся, а у них не происходит столько таинств, сколько у Вас!” Хотя я ему не рассказывала обо всех таинствах, которые происходили.

Я уже говорила, что с детства была глубоко религиозным человеком. И в той церкви, где меня крестили, я там впервые исповедовалась, как это положено по земным законам. Потом я посещала многие монастыри, где находятся частицы мощей Пантелеймона-целителя, Андрея Первозванного и других святых, но всегда мечтала побывать в Дивеево, хотя мне как-то в это не верилось. А тут всё сложилось само собой.

И вот я поехала в Дивеево и там встретилась с матушкой игуменьей. Я не назвалась, не написала о себе ничего, а подарила матушке игуменье текст будущей книги “Алмазные Сердца Любви”, посвящённой русским святым: Сергию Радонежскому, Серафиму Саровскому и многим другим, также и женщинам святым; есть там и Всенощное Бдение.

А до этого я стояла в монастыре и смотрела, как много книг продаётся сейчас в церквах, но всё это дорого, а всегда очень ограничена в средствах. Я с сожалением посмотрела на несколько книг о Серафиме Саровском, на набор открыток “Дивеево” и подумала, что мне так хотелось бы их иметь, но не могу себе позволить, потому что это дорого очень.

Потом я пришла к матушке и подарила ей печатный текст со словами: “Для библиотеки монастырской”. Она сказала: “Это Вам благословение от батюшки Серафима”, – и дала мне пакет с книгами: там было семь книг, открытки – набор “Дивеево” и плакат с изображением раки с мощами, – в общем, всё то, на что я “глаз положила”. Конечно, с человеческой точки зрения, это было бы очень удивительно, но, зная Любовь Серафима Саровского, я не удивилась, а просто увидела ещё один знак его Любви. Ему поклоняются как мёртвому, а для меня он живой: он слышит, он даёт, у нас живое общение идёт.