Полная версия
– Самолёты не падают просто так, девочка. Особенно когда на его борт только что сели двое людей, которые не так давно начали задаваться неудобными вопросами и адресовать их совершенно неправильным ушам.
Мёртвая тишина повисла между нами, густая и тяжёлая. Её сладкий мягкий голос спустя мгновение нарушил молчание:
– Это ты убил их? Что ты будешь делать если, не собираешься расправляться со мной? – Вопросы прозвучали почти академически, с легкими тембрами злости, будто она задавала его сидя за столом в допросной, как постоянно делал отец Дэвида.
Комната залилась звонким, слегка зловещим, смехом – искренним, от всей души.
– О, Майя… Если бы я хотел тебя убить, ты бы уже не дышала. – подошёл ближе, наблюдая, как её зрачки расширяются.
– Нет, ты здесь, потому что унаследовала их дар. Ты видишь то, на что другие никогда не обращают внимание, не так ли? Ты нужна мне чтобы закончить то, что начала Оливия.
Сидя на кровати, она немного отступилась назад, спина упёрлась в стену.
Я достал из-за спины небольшую записную книжку – это был её дневник, который она всегда носила в рюкзаке.
– Ты только представь каково это – годами изучать человеческий разум, а потом обнаружить, что один экземпляр… отличается. Затем другой, проявляет аналогичные способности.
Показательно открыв его на случайной странице, я начал зачитывать вслух выделенные мною фразы.
– Твои заметки о Дэвиде – его привычки, циклы сна, реакции на стресс – почти профессиональны. Ты никогда не придавала этому значения?
Она выхватила блокнот из моих рук, так быстро, что бумага хрустнула в её пальцах, и прижала к себе, будто защищая.
– Это не твоё дело! Я… – с разъяренным взглядом вскрикнула она.
– Любишь его? Одержима им? – Я улыбнулся, видя, как её лицо покрывается румянцем. Ещё интереснее. Но скажи мне, Майя… – наклонился ближе, вдыхая запах её страха.
– Разве ты никогда не задумывалась, почему именно он? Почему Оливия переехала именно в ваш район, и помогла твоей семье после смерти отца?"
– Ты ничего не знаешь о наших родителях! – Её дыхание участилось.
Я вернулся к шкафу, достал ещё одну папку – чёрную, без маркировок. Майкл и Джулия Роу, родители Дэниэла. Трагически погибли в автокатастрофе, когда ему было двадцать семь лет. Официальная версия – несчастный случай. Вынул фотографию – разбитая машина, врезавшаяся в отбойник, кроваво-белая заснеженная обочина.
– Держи, посмотри на угол вхождения в поворот. И на эти… – ткнул пальцем в изображение, – следы от протекторов на асфальте.
Майя жадно схватила фото, по её рукам начала гулять легкая дрожь.
– Я никогда не знала своих бабушку и дедушку. Ты хочешь сказать, что подстроил их гибель? – с нарастающим презрением спросила она.
– Они не моя цель. Их всех убирают, девочка. Рано или поздно Вы тоже должны были стать мишенью. Просто некоторые… – я посмотрел на часы, – оказываются живучее, пока не решают поиграть в детективов, и не начинают углубляться туда, где их уже ждут.
– И моя мама в курсе всего этого? – продолжала расспрашиваться она.
– Лилиан знала не многое, но начала догадываться, – получив утвердительный ответ, эмоция на её лице изменилась. Почему думаешь, она так тебя опекала? Почему не отпускала дальше двора? – достал из папки письмо – копию, оригинал остался у меня. Она писала Оливии за месяц до авиакатастрофы. Просила прекратить какое-то расследование, но я так и не успел узнать его детали.
– Какое ещё расследование? Что чёрт возьми происходит вообще? – слеза капнула на бумагу.
В этот момент снаружи за дверью раздался глухой грохот. Майя вздрогнула – надежда мелькнула в её глазах.
Время поджимает, – вздохнул я, доставая шприц из кармана. Не бойся, это просто седативное. Тебе нужно отдохнуть.
Она практически не пыталась сопротивляться, будто бы уже смирилась с тем, что её ждёт. Когда игла вошла в вену, её последними словами были: «Дэвид… он найдёт меня…»
– О, я на это рассчитываю, – прошептал я, укладывая её на кровать.
Потом открыл сейф, достал последнюю папку – с пометкой «Мнемосина». Внутри лежали различные результаты тестов Оливии, фотографии маленькой Майи, Дэйва и других детей в родильных боксах в лаборатории… и письмо, написанное за день до рокового полёта.
«Если ты читаешь это, значит, мы не смогли остановить его. Защити Майю любой ценой. Она лишь маленький ключ к одной из непреступных дверей, стоящих перед нами.»
Я положил письмо обратно, бросил последний взгляд на спящую девушку. Её грудь поднималась ровно, на лице играла тень от покачивающейся лампы.
Шаги наверху становились чётче. Я погасил свет и закрыл дверь, оставив включенным только монитор с изображением Майи, лежащей за дверью.
Игра только начиналась.
Темнота подвала была густой, почти осязаемой, но я не включал свет. Мне нравилось сидеть в этой тишине, где единственным звуком было ровное, чуть прерывистое дыхание Майи. Она спала – наконец-то. Седативное подействовало, как и должно было. Я наблюдал за ней, отмечая, как ее пальцы иногда подергивались, словно во сне она все еще пыталась схватить что-то или убежать.
Я знал ее лучше, чем она сама себя.
Знакомство с Оливией Слоан началось более пятнадцати лет назад, в ее кабинете на третьем этаже клиники «Хартфорд». Тогда я был просто пациентом – одним из многих, кто приходил к ней с жалобами на бессонницу, тревожность, навязчивые мысли. Но уже на первом сеансе она посмотрела на меня иначе.
– Вы не просто хотите избавиться от симптомов, – говорила она, отложив блокнот. Ее голос был мягким, но в нем чувствовалась сталь. Вы хотите понять, как это работает. Как работаете вы.
Она была права.
Я приходил к ней неделю за неделей, месяц за месяцем, и с каждой встречей она погружалась глубже. Она не боялась задавать те вопросы, на которые другие врачи даже не осмеливались намекнуть.
«Что вы чувствуете, когда видите чужую боль? Когда вы впервые осознали, что отличаетесь от других? Вы когда-нибудь хотели найти первопричины навязчивых желаний?»
Она не осуждала. Она изучала. И я изучал ее в ответ.
Я запоминал каждую деталь: как она поправляла очки, когда уставала; как ее левая бровь чуть поднималась, когда пациент лгал; как ее пальцы сжимались в кулак, когда она слышала что-то, что ее злило, но не могла показать этого. Она думала, что контролирует процесс. Она не понимала, что процесс уже давно контролировал я.
А потом, сознательно или нет… она начала доверять мне. В ответ на мои откровения – она делилась своими переживаниями, проблемами. Она начала раскрываться мне, также как это сделал я.
Темнота подвала была не просто отсутствием света – она была живой, плотной, словно сотканной из тысячи невысказанных тайн. Воздух, пропитанный запахом старых бумаг и металла, казалось, шептал что-то на забытом языке, а тени от решётчатой лампы на потолке извивались, будто пытаясь сложиться в символы, в предупреждение. Я сидел в кресле, пальцы медленно барабанили по подлокотнику, повторяя ритм, который только что выстукивала Майя. Её сон был беспокойным – веки подрагивали, губы шевелились, будто она вела внутренний диалог с кем-то, кого я не видел.
«Что тебе снится, Майя? Страх? Гнев? Или ты уже начала собирать пазлы, которые я тебе подбросил?»
На центральном экране крупным планом было изображение Майи. Камера высокого разрешения передавала каждую деталь – как дрожание ее ресниц, когда сон пытался удержать ее в своих объятиях, как легкое движение губ, словно она вела беззвучный диалог с кем-то в своем подсознании. Ее грудь равномерно поднималась и опускалась – действие седативного еще не полностью отпустило, но я знал, что скоро наступит момент пробуждения. Я мог буквально чувствовать, как ее сознание, подобно огромному механизму, начинает медленно, шестеренка за шестеренкой, приходить в движение.
Комната, где она находилась, была тщательно спроектирована – каждый элемент, от цвета стен до расположения предметов, имел свое значение. Металлические панели, окрашенные в мягкий серо-голубой оттенок, создавали ощущение стерильности и безопасности. Нарисованное окно на одной из стен – едва уловимый намек на нормальность, якорь для сознания. Полки с медицинскими журналами за прозрачными дверцами – одновременно и источник информации, и тонкий психологический барьер. Все было продумано до мелочей, как шахматная доска перед решающей партией.
Мои мысли прервал едва слышный звук открывающейся двери. Я не обернулся – шаги, легкие, почти бесшумные, были мне хорошо знакомы. Они принадлежали человеку, который знал это место так же хорошо, как и я. В воздухе повеяло слабым ароматом бергамота и чего-то еще – возможно, летнего дождя, принесенного снаружи.
– Ты что сумасшедший? Зачем ты притащил её сюда, – раздался голос за моей спиной.
– Время истекло, – прозвучал голос позади меня.
Низкий, спокойный, с едва уловимой хрипотцой, выдававшей годы, проведенные в напряжении. В нем не было ни тревоги, ни спешки – только холодная констатация факта, как доклад о погоде.
Я медленно повернулся в кресле, ощущая, как кожаная обивка слегка поскрипывает под моим весом. В дверном проеме стояла фигура в длинном плаще из плотной ткани, цвет которой невозможно было определить в этом освещении – то ли глубокий синий, то ли черный с синеватым отливом. Капюшон скрывал лицо, но я и так знал, кто передо мной. Мы работали вместе слишком долго, чтобы мне требовались визуальные подтверждения.
– Время истекло, – прозвучал голос позади меня.
Он звучал нервно, слегка устало, но в этой усталости сквозило что-то ещё – Раздражение? Разочарование?
– Я делаю то, что должен, – ответил я, откидываясь на спинку кресла.
– Ты играешь с огнём. Она не готова.
– А когда, по-твоему, она будет готова? Когда они придут за ней? Когда её мать окажется в том же списке, что и Оливия?
– Ты знаешь, чем это закончится если ты продолжишь, – прошептал он.
Я усмехнулся.
– Я знаю, чем это "может" закончиться. Но есть нюансы. Маленькие, незначительные детали, которые ты упускаешь.
Он подошёл к кровати, посмотрел на спящую Майю. Его лицо оставалось непроницаемым.
– Она ничего не должна знать о нашем деле, особенно правду, которая скрывалась годами ото всех.
– Правду? – я встал, подошёл к шкафу, достал чёрную папку. – Какая из версий для тебя правда.
– Ты не понимаешь, с чем связался.
– О, я понимаю прекрасно. Понимаю, что Оливия была не просто твоей коллегой. Что её смерть – не случайность. Что Майя – часть чего-то большего. И что ты… – я сделал паузу, – ты здесь не просто так.
Он ничего не ответил. Вместо этого повернулся к мониторам, наблюдая за показателями. На экране мелькали показатели – пульс 68, дыхание 12 вдохов в минуту, мозговая активность в тета-диапазоне. Все говорило о том, что седативное еще держало ее в своих объятиях, но понемногу уже начинало отпускать.
– Час – наконец произнес он. – Не больше. После этих слов фигура в плаще развернулась и вышла, оставив за собой лишь легкое колебание воздуха и едва уловимый запах дождя.
Я остался один, если не считать спящей Майи. Мои пальцы снова потянулись к клавиатуре, увеличивая изображение на основном мониторе. Ее лицо было спокойным, почти безмятежным, но я знал – где-то в глубинах сознания уже начался процесс, который уже нельзя было остановить. Обрывки воспоминаний, фактов, образов соединялись в причудливые узоры, создавая новую картину мира – ту, которую она никогда раньше не видела.
На столе передо мной лежал дневник Майи – тот самый, который она всегда носила с собой. Я осторожно провел пальцем по обложке, ощущая текстуру кожи под подушечками. Не открывая, положил его рядом с папкой. Скоро он ей понадобится.
Взгляд упал на часы – прошло всего пять минут из отведенного часа. Время тянулось медленно, как патока, каждый миг которой ощущался физически. Я встал, чтобы размять ноги, и подошел к стене с медицинскими шкафами. За стеклом аккуратно стояли флаконы с препаратами, каждый с аккуратной этикеткой. Моя рука потянулась к одному из них – прозрачная жидкость внутри казалась невинной, почти как вода, но я знал ее истинную силу.
Подняв её тело с кровати, я осторожно вынес её на поверхность и положил на заднее сидение припаркованной рядом машины, внешне напоминавшей обычное такси.
Примечания
1
«Обиняком» раньше называли намёк, недоговоренность. Т.е. она говорила откровенно, прямо, не прибегая к намёкам и иносказаниям.