Полная версия
Без малейшего желания спускаться вниз, я в полупробужденном вегетативном состоянии лежал на своей кровати, подминая под себя теплое пуховое одеяло, под которым я спал в любое время года вне зависимости от погодных условий. Утренняя прохлада сквозняком пронеслась между комнатами на втором этаже. Осознание что двери в соседних комнатах открыты заставило меня понять – никто в них на ночь решил не оставаться, и мне действительно пора подниматься и осматривать масштабы бедствия, которые остались от минувшей ночи. Никуда не торопясь, неохотно изгибаясь на кровати, я симулировал что-то вроде зарядки, чтобы хоть как-то заставить кровь в моём организме разогнаться, ну или по крайней мере, то что её на данный момент заменяло. Поднявшись и сев на угол кровати, я почувствовал лёгкий голод и слегка тяжелую голову, которая напоминала о том, что смешивать алкоголь всё же не стоит в таких ситуациях.
Немного пошатнувшись, я всё же встал и пошел осматриваться и восстанавливать картину, которая произошла минувшей ночью. Перед тем как спуститься, моё тело самопроизвольно вильнуло в ванную и опёрлось на раковину.
– Зеркало не разбилось из-за моего фэйса, уже хороший знак. – подумал про себя.
Стандартный утренний ритуал немного приободрил меня. Вытерев лицо вафельным полотенцем, висевшим на сушилке для белья, я аккуратно повесил его обратно и направился в сторону лестницы.
Как и следовало предполагать, в таких ситуациях, поле боя всегда не обходится без жертв. Сойдя с последней ступени, взгляд автоматически упал на входную дверь, на которой была приклеена на что-то липкое записка: «Чувак, мы всё убрали, правда в подвал, но ты уж тут дальше сам. Удачи!». Не вдаваясь в подробности, я не стал сразу же спускаться туда, и пошел осматриваться дальше.
Как ни странно, ничего выбивавшегося из общей картины не заостряло на себе внимание. Диван, стоящий посреди гостиной, как и обычно, был прилично застелен, подушки лежали на своих местах. Между двух подголовников был заметен провод от наушников Лиз. Стол, который мы перенесли вечером уже стоял на своём исходном месте. В углу зала, под шторой, которая закрывала окно разделяющее прихожую комнату и гостиную, лежала, по своему виду, уже опустевшая сумка Алекса, которую он, как и обычно решил не забирать. Он постоянно проделывал этот трюк, тем самым оправдывая свои частые визиты ко мне, и как бы метил свою территорию. Перейдя дальше на кухню, я увидел на барном столе две бутылки пива и вчерашний поджаренный тост, который лежал в тарелке, накрытой фольгой. На столе для подготовки и хранения еды было аккуратно расстелено полотенце, сверху которого располагались педантично расставленные и начисто вымытые бокалы и тарелки, напомнившие сразу же об Элли. Варочная панель была слега заляпана маслом, капельные подтёки застыли на бордовом глянцевом фасаде противоположной стороны кухни, на которой располагались раковина, встроенная посудомойка, выдвижные ящики со всей утварью и самодельно врезанный выкатной отдел для алкоголя, который отец сделал сразу же после покупки этого дома. Хоть он и не часто пользовался его благами, и мама была против такой модернизации, всё же мне пришелся этот ящик по душе, и я периодически оставлял в нём некоторые дорогие напитки, с целью сбора своей собственной коллекции, но не смотря на такое желание, до него вечно добирались самые ненасытные друзья.
Мои родители были самыми обычными людьми, чье существование не вызывало особой зависти или переизбытка внимания со стороны друзей, знакомых или случайных временных попутчиков их судьбы.
Мать – Оливия – высокая, хрупкого телосложения девушка, но с неповторимой легкостью и грацией в движениях. Её светлые, почти белые прямые волосы в комплекте с глазами холодного голубого оттенка, имели необычный эффект и способность становиться пронзительно острыми во время её сеансов психотерапии. Она любила естественность и практически не пользовалась макияжем, предпочитала одежду нейтральных тонов, что вместе придавало ей элегантности и завораживающее действовало на окружающих. Они никогда не пользовалась положением своим небезызвестных обеспеченных родителей, которые имели своё крупнейшей текстильное производство в округе. Закончив школу с отличием, она спонтанно приняла решение о своём переезде и поступлении в не самый статусный, но не менее перспективный университет психологии и психоанализа. Начиная с первого курса основным увлечением была экспериментальная психология, которая в последствии и отразилась в её методах терапии. Её работы о влиянии травматического опыта на формирование личности и выявления имплантированных воспоминаний с помощью контролируемого стресса даже публиковались в научных журналах. Эти исследования сделали её личность одновременно уважаемым и опасаемым специалистом среди коллег. Некоторые её открытия до сих пор считаются «слишком непрофессиональными» для официальной науки.
Отца звали Роберт. Не менее привлекательный чем мать, высокий, широкоплечий, с сухопарым телосложением парень. Короткостриженые тёмные волосы, резкие скулы, не большой глубины ямочки на щеках, выделяли его среди других представителей сильного пола. В отличии от Оливии он выбрал этот универ без своего желания. Еще в юношеские годы его папа часто брал с собой на работу, так как он рос без матери и его не с кем было оставить. Дедушка был старшим дознавателем по особо важным делам в местном специальном полицейском управлении. Он с ранних пор впитывал всё, во что был погружен этот, тонувший в делах, отдел. Именно эти годы и определили перспективу будущего. Роберт без особых раздумий определил своё место учёбы. Его специализацией была криминальная психология, и его главная исследовательский проект был посвящен профилированию серийных преступников, который позже лег в основу методики, которую использовали во всех федеральных органах.
Впервые они начали пересекаться в университете, на факультете психологии, где оба осваивали когнитивные науки и поведенческие расстройства.
Однако сблизил их по-настоящему нелепый случай: на втором курсе они записались на один и тот же спецкурс по девиантному поведению, который пользовался исключительным спросом среди студентов. Роб, как часто это бывало, опоздал на первую лекцию, и единственное свободное место было рядом с Лив. На семейных вечерах мама иногда предавалась воспоминаниям, и рассказывала, что он тогда прошептал ей: «Если нам будет скучно, готов стать твоим подопытным по этому предмету, и гарантировать тебе беспроигрышный вариант на защите зачетного проекта» – на что она не смогла сдержать смех. Так началось их общение – сначала академическое, потом дружеское, а через полгода это переросло в нечто большее, в последствии приведшее к их самому удачному совместному эксперименту, и его побочному эффекту в виде меня.
Окончательно прибравшись, я лёг на диван и включил телевизор. Как обычно с самого утра там показывали новости, которые плавно перетекали в банальные многосерийники или ситкомы, разрушающие подростковую психику, однако, я не был брезгливым, и осознавал, что мне терять нечего и не переставал их смотреть. Неожиданно для меня в дверь раздался звонок. Но как бы я не хотел открывать её, за ней был слышен знакомый голос, который параллельно вёл активную беседу с человеком, на той стороне трубки своего старенького телефона. Из отрывка разговора отдалённо было понятно, что велись переговоры по поводу поставок редких цветов, необходимых для оформления чьей-то помолвки.
Сделав бодрый вид, я начал прокладывать свой тяжелый путь к ней на встречу. Дав себе несколько пощечин и трижды запутавшись в своих ногах, я наконец-то добрался до двери и без раздумий её открыл. Моментально положив телефон в карман, женщина полная невероятнейшего оптимизма и легкой раздраженности, с теплотой смотрела на меня снизу-вверх.
Дверь распахнулась, и в голубоватом дождевике с очень большим капюшоном, от которого пахло свежепролившимся дождём, ветром и остатками дорогих духов, на пороге стояла Лилиан. Её рыжие волосы, собранные в небрежный пучок, слегка растрепались от порывов ветра, а в глазах светилась та самая энергия, которая заставляла даже самых угрюмых людей улыбаться. На плечах висел рюкзак, который, как правило она берёт, когда направляется за покупками.
Она моментально ворвалась в дом, словно ураган, несущий с собой тепло и хаос одновременно, прижала меня к себе, и я на мгновение утонул в этом знакомом запахе – смеси лаванды и чего-то тёплого, пряного, напоминающего мне о детстве.
– Дэйв, родной, ты выглядишь так, будто тебя переехали грузовиком – сказала она, отстранившись и пристально разглядывая моё лицо.
В этот момент, она еще не до конца понимала, что приехала не совсем в подходящий момент.
Я хмыкнул. Лилиан всегда говорила прямо, без обиняков1. Она не была мне матерью по крови, но, из-за сложившихся обстоятельств, за последние несколько лет стала ближе, чем кто-либо.
Не успев что-либо ответить, как её взгляд уже свободно блуждал по дому и улавливал состояние дома. Паззл у неё в голове сложился слишком быстро, брови медленно поползли вверх, а губы сложились в укоризненную улыбку.
– Ох, я вижу, вчерашний вечер всё-таки удался, – сказала она, проходя мимо меня и оставляя за собой мокрый шлейф и легкий беспорядок.
– Где же твои друзья? Разбежались или спрятались в подвале, как крысы?
– Они… эм… ушли, – пробормотал я, закрывая дверь и следуя за ней на кухню.
– В кафешке вчера было реально тухло, но ночь всё же была частично спасена… – продолжал я.
Она неспешно прошла на кухню, сняла и повесила дождевик на сушилку для вещей, стоящую на террасе, и сразу же принялась осматривать помещение, будто искать следы преступления. Её взгляд скользнул по пустым бутылкам, стоящим под раковиной, сушащейся посуде, слегка помятому дивану и идеально блестящей плите.
– Ничего не изменилось, – мягко вздохнула она. – Ты и твои друзья так же тщательно всё подчищаете, но почему-то ленитесь полностью скрыть улики. Отец был бы не доволен.
Я хотел возразить, но она уже с видом профессионального ревизора открыла холодильник и замерла на секунду, глядя на его полупустые полки.
– Ладно, – сказала она, доставая из рюкзака пакет с продуктами. – Перед тем как зайти, я хоть что-то прихватила по пути в магазине.
Я молча наблюдал, как её быстрые и уверенные руки раскладывали еду по полкам. Лилиан постоянно была в движении, будто боялась, что если остановится, весь окружающий её мир сразу рухнет.
Среди продуктов был абсолютно стандартный домашний набор: свежий хлеб, колбаса, сыр, зелень, фрукты и бутылка домашнего лимонада, который очень любит Майа.
Она продолжала раскладывать продукты. В каждом жесте читалась забота, выработанная годами – сначала о муже, потом о дочери, а теперь и обо мне. Она словно пыталась компенсировать едой всё то, что иногда не могла дать словами.
Майа. Единственная дочь Лилиан, на первый взгляд, спокойная, светловолосая и хрупкая, но внутри невероятно мечтательная и дерзкая авантюристка, каким был её отец Дэниэл, с таким же упрямым взглядом, как и у её матери. Она появилась на свет через год после свадьбы её родителей. Но, по раковому стечению обстоятельств, Дэн так и не успел встретить в этом мире свою дочь. Он работал шахтёром на близлежащей шахте. Спустя четыре года после своего трудоустройства он, как обычно, пришел на смену и последний раз спустился в шахту, откуда вернуться ему было не суждено. Обрушение конструкций. Шесть погибших. Ни виновных, ни объяснений – только чёрный угольный пласт, навсегда поглотивший тех, кто рискнул к нему прикоснуться.
Лилиан тогда была на пятом месяце беременности. Говорят, стресс мог бы покалечить или даже убить ребёнка, но Майа чудом родилась здоровой, будто решила с первого вздоха бороться за место в этом мире. Возможно, именно поэтому её мать так цепко держалась за неё все эти годы. Она не просто растила дочь – она отчаянно пыталась сохранить последнюю кровную нить, связывающую её с тем, кого больше не было.
Майа была вынуждена расти под двойным гнётом: материнской любви и материнского страха. Лилиан опекала её так, будто за каждым углом таилась угроза. Школа – только та, что не больше чем в одном квартале от дома. Друзья – только те, кто не вызывал подозрений у Лилиан. Поездки – никогда в одиночестве, без знакомых людей и дальше соседнего города.
В подростковом возрасте у Майи, как и ожидалось, случился переходный момент, когда она начала бунтарствовать. Сначала это проявлялось в мелочах – опаздывала домой, красила волосы в яркие цвета, слушала музыку, от которой у Лилиан сводило скулы. Потом она зашла дальше – иногда сбегала на выходные из дома, чаще ко мне, но и иногда к подругам, которых у неё было не много, носила мрачную одежду, а однажды даже проколола ухо без разрешения, что и стало её последующим отличительным знаком. Каждую такую выходку Лилиан воспринимала как личное поражение. Она не кричала, не наказывала – она просто смотрела на дочь тем взглядом, в котором читалось: «Я теряю тебя, и я не знаю, как это остановить».
Но Майа не была жестокой. Она периодически замечала, как мать по ночам сидела в своей комнате, сжимая в руках потрёпанную фотографию отца. Видела, как дрожали её плечи, когда она думала, что никого вокруг нет. И тогда, сквозь весь свой противоречивый дух, Майа находила способ показать Лилиан, что не собирается её оставлять, и ей нужна лишь доля свободы. В такие моменты она приносила чай и часто оставалась лежать с ней в обнимку на двуспальной кровати. Последнее время она всё чаще обделяла её должным вниманием, но всегда оставляла на холодильнике записку: «Мам, я тебя люблю, не переживай».
Я наблюдал, как Лилиан нарезает хлеб параллельно складывая его в корзинку, и осознавал, что её руки – это отдельная нелёгкая история. Редкие шрамы от ожогов, подчеркивающие что она никогда не умела аккуратно готовить, коротко подстриженные ногти, чтобы не мешали работе, тонкие серебряные кольца, полученные в подарок от Майи на последний день рождения. Эти руки держали дочь в первые минуты её жизни и не отпускали даже тогда, когда та старательно пыталась вырваться.
Лилиан убрала, стоявшие передо мной бутылки, взяла тарелку с бутербродом, сняла с неё фольгу и поставила её в микроволновку разогреваться.
– Ты вообще ешь? Выглядишь так, будто последний раз делал это неделю назад. И не смей при мне пить, я всё понимаю, возраст, но поимей хотя бы чуточку уважения.
Достав теплую тарелку, она демонстративно поставила её передо мной, параллельно заваривая себе и мне горячий кофе. Я поднял бутерброд, но не откусил сразу. Вместо этого моё внимание притянула фотография, висевшая на холодильнике – Мои родители и Лилиан стояли в обнимку, между ними были маленький я в несуразном костюме дровосека и Майа в забавном платьице феи. Этот момент был запечатлен, после одного из концертов, поставленных в детском саду. Еще тогда все искренне наслаждались такими яркими моментами, и даже не предполагали, как в одно мгновение всё может кардинально измениться.
– Моя девочка еще не поднималась? – неожиданно спросила Лили.
Она прекрасно знала, что, если бунтарка брала верх над её дочерью, и та не приходила домой, то чаще всего её можно было найти у меня. Но в эту ночь, в доме кроме меня никого не было.
– Майа не оставалась сегодня здесь, я думаю её забрали с собой девчонки, когда уходили, чтобы как обычно провести очередное собрание сплетнического совета, – ответил я, протянул тост в рот и откусив его положил на тарелку.
– Она опять не ночевала дома, каждый раз как в первый, ни о чем не могу думать, и спать, – продолжала она, вместе с этим пододвигая кружку с горячим напитком мне под руку.
Дождь заметно усиливался, барабаня по крыше и окнам, словно пытался пробиться внутрь. Я наблюдал как Лилиан допив своё кофе стала методично проверять аккуратно сложенные вещи, оставшиеся в рюкзаке. Её движения были точными, почти механическими, как у супер педантичного человека, который часто перепроверял всё и повторял эти действия.
– Ты уже уходишь? – спросил я, хотя уже догадывался что услышу в ответ.
– Ну да, мне правда пора на работу, сегодня и так была сумасшедшая ночь у нас у всех, – просто сказала она, накидывая свой дождевик.
– Лили, не беспокойся о Майе, она не со зла заставляет тебя нервничать, это пройдёт…
– Я понимаю, но нельзя заставить душу бестрепетно ждать…
Одна фраза, не отпускавшая её, как якорь на дне сознания.
Она подняла на меня глаза, в которых проглядывалась грусть, неумело скрывавшаяся за завесой бесконечного оптимизма, от чего у меня пробежали мурашки по рукам и спине.
И в этот момент я начал ощущать, как окружение начало неумолимо сжиматься будто сама вселенная, скрипя зубами, решила выжать меня из своего пространства. Воздух густел до состояния ртути, каждый вдох обжигал лёгкие. Стены упорядоченно приходили в движение, а в голове нарастал гул – будто звучали голоса целой толпы, уже протягивавшей леденящие руки сзади, пальцы которых вот-вот должны были впиться в плечи, чтобы развернуть меня лицом к тому, на что не было сил смотреть. Я знал – стоит обернуться, и эти голоса обретут лица. А может, и не обретут… что было бы страшнее.
Их смерть оставила после себя не пустоту, а нечто худшее – зияющую рану в реальности, через которую в мою жизнь иногда просачивались призраки прошлого. Каждая годовщина словно становилась вратами, через которые они возвращались, чтобы утешить меня, и просто показать, что они всегда будут рядом, но это заканчивалось всегда одинаково. Покрываясь холодным потом, я чувствовал, как пол стремительно уходит из-под ног, сознание начинает меркнуть, и тело перестаёт слушаться. Когда реальность давала трещину, я падал не на землю – а в какую-то бездну, где не было ни начала, ни конца. Последнее, что я видел перед тем, как сознание гасило свет – их лица, искаженные то ли горем, то ли отчаянием. Они тянулись ко мне, но не могли удержать.
Такие приступы, изредка, начали проявляться после гибели родителей, на что врач просто закрывал глаза и твердил про логически оправдываемые панические атаки. Но в подобные моменты мне казалось лишь то, что это не просто сбой психики, а настоящая кара.
Как раз, когда Лилиан приблизилась к выходу, и я следовав за ней чтобы проводить, начал проваливаться в обморок, она успела подхватить меня и толкнуть на диван. Спустя несколько минут моё сознание пришло в стабильное состояние, мушки перед глазами предательски исчезали, и ощущение свежей прохлады окончательно перевело мои часы в положение «Зарядка окончена».
– Я наверное останусь, у тебя опять был приступ. – успокаивающе говорила Лили.
– Это не обязательно, чуть позже должен прийти Тим, нас тоже сегодня попросили выйти на смену. – неторопливо ответил я.
Она, поглядывая на часы, висящие на стене позади, встала с дивана.
– Хорошо, я позвоню Майе, может она рядом.
Лилиан быстро оказалась около двери, за секунду впрыгнула в свою обувь, посмотрев на меня сквозь окно между комнатами – помахала, и хлопнув дверью, вышла наружу.
Она подбежала к своей машине и села в неё – старый внедорожник, который Дэн купил незадолго до смерти. Лилиан так и не решилась от него избавиться. Двигатель шумно заурчал, и ориентируясь на звук, я ощущал, как она начала отдаляться от дома, спустя мгновение скрывшись за поворотом, следовавшим за продолговатым выездом, идущим в гору.
Окончательно вернувшись к жизни, я начал рыскать руками под подушками, пытаясь найти свой телефон.
Глава 3. Тени вступают в игру
Лёгкий запах плесени витал в воздухе в подвальном помещении, со скрытой от лишних глаз комнатой, смешиваясь с ароматом старой бумаги. Это место было оборудовано специально для таких случаев, когда нужно действовать без промедления. Я наблюдал через монитор, как Майя выходит из анабиоза и начинает медленно приходить в сознание. Её вялый взгляд спокойно осматривает комнату – он скользит по этим глухим металлическим стенам, нарисованному одинокому окну, удобной железной кровати, и вмонтированными в стену полкам с медицинскими журналами, скрытыми за прозрачной пластиковой дверцей. Она уже трижды коснулась пальцами своего левого запястья – новый нервный тик, которого не было в моих предыдущих наблюдениях.
Немного погодя я нажал на кнопку около двери и замок томно издавал звуки отворяющихся механизмов. Она слегка вздрогнула, но быстро взяла себя в руки, и не подавая признаков паники лежала на кровати. Я вошёл, с подносом с едой – свежий куриный бульон, чёрный хлеб, сваренное яйцо и стакан воды. Именно такую пищу её организм усваивал лучше всего, согласно медицинской карте, которую я достал из клиники.
– Ты не имеешь права причинять мне вред, – сказала она, прежде чем я успел открыть рот.
Голос ровный, почти спокойный, руки скрещены на груди, учащенный пульс – примерно 90-100 ударов в минуту, частота тревоги. Я поставил поднос на тумбочку рядом с ней, взял с полки две папки и сел в кресло напротив, скрестив ноги.
«Майя Роу, рост 173 см, вес 52 кг, группа крови AB отрицательная».
«Дэвид Слоан, рост 185, вес 76, группа крови О отрицательная».
Мои пальцы постукивали по подлокотнику в том же ритме, что и её. Интересно, что сейчас творится у неё внутри. Хладнокровие или паника, отчаяние или оптимизм, возмущение или нотки угасающей надежды.
– Кто ты, где я и зачем ты меня сюда притащил? – один за одним посыпались вопросы.
– Не спеши, тебе ничего не грозит, по крайней мере сейчас. – вынужденно ответил я.
Отложив папку с её именем, открывая другую, я заметил, как взгляд Майи судорожно скользнул к её содержимому. Первым, на что попало её внимание был небольшой планшет, с открытой картой и тактично мигающей на ней точкой.
Дэвид сейчас на углу 5-й авеню, у себя дома. Странно, почему он еще не на работе?
Её глаза заметно расширились – вероятно сначала от шока, потом от понимания.
– Ты… ты следишь за ним? Зачем? – задала вопрос Майя.
– Не только за ним, но в том числе. Мне нельзя опять потерять его, и похожих на него детей. – улыбнулся я, глядя как её лицо бледнеет.
– Два года, пять месяцев, три недели и четыре дня, – продолжая свою мысль, поправил очки, наблюдая, как её зрачки отреагируют на это заявление. – С того момента, как ты впервые пришла к нему домой после гибели его родителей.
Она медленно поднесла стакан к губам, но не пила – просто смачивала пересохшие губы.
– Зачем? Что тебе от нас нужно?
Я встал и подошёл к металлическому шкафу у стены. Код – 1709 – дата моего первого визита в клинику, где работала Оливия. Внутри лежали папки, аккуратно рассортированные по цветам: синие – Дэвид, красные – Майя, зелёные – Оливия и Роб, оранжевые – Лилиан и Дэн, белые – все остальные, не требующие особого внимания, но и не лишние.
– Твой отец особенный. Был особенным… – сказал я, доставая оранжевую папку.
– Она видела закономерности там, где другие видели хаос.
Открыл её на странице с фотографией – Дэниэл и Лили стоят около новокупленного Ford Ranger, тёмно-бордового оттенка, без единой пылинки и царапины.
– Ты знаешь моего отца? – Майя резко встала, кровать скрипнула под ней.
Голос дал трещину – первая настоящая эмоция за всё время.
– Да, но об этом позже. – закрыл обе предыдущие папки и положил их друг на друга.
Взяв зелёную папку, из неё выпал билет на рейс, именно того самолёта, в котором они сгинули навсегда. Быстро нагнувшись и подняв его, я открыл её и лицезрел на это завораживающее фото, на котором мать Дэйва сидела в своём кресле в приёмном кабинете, её пальцы сложены в характерную «молитвенную» позицию, которую она принимала, когда сталкивалась с интересными случаями.
Доктор Оливия Слоан была моим… наставником. Я провёл пальцем по фотографии. Она научила меня видеть то, что скрыто. Но в последний год… –перевернул страницу, – она начала что-то подозревать. Сменила машину, изменила маршруты, и старалась никогда не находится в безлюдных местах.
Дочь шахтёра Дэниела и Лилиан Роу, – я достал другую папку, – родилась через три месяца после гибели отца в шахте №17. Воспитывалась матерью-одиночкой, которая внезапно получила анонимные выплаты всё детство. Вынул фотографию – маленькая Майя в школьной форме, её глаза с рождения были разного цвета. – Обычные девочки не попадают в программу наблюдения Оливии Слоан.
Майя, без резких движений, медленно встала и подошла ближе ко мне. Её глаза были неразрывно связаны с моими записями.
– Ты говоришь так, будто… не боишься, что я солью все твои записи, как только выберусь из этого места.
Резким движением руками я захлопнул папку так, что небольшая звуковая волна ушла в тёмные коридоры подвала, ведущего на поверхность.
– Ты не представляешь мне угрозы, ровно также как и я тебе. – перехватив инициативу я завершил её речь.
– Они были особенными, Оливия и твой отец. – Когда ты стала взрослой, неужели ты не спрашивала у Лили, как он погиб? Или, когда не стало родителей Дэйва – почему именно их самолёт упал в этот безоблачный спокойный день?