Витрина окаянных улыбок

Женя вышел за мной и захлопнул дверь.

– Слушай, – начал он, стараясь звучать легко, – ты реально испарился. Я думал, что ты в какую-то секту ушел, или с ума сошел. Или, может, на меня обиделся?

Я глубоко вздохнул и наконец сказал:

– Да. Я обиделся.

– Серьезно? – он опешил, не ожидая такого откровенного ответа.

Я кивнул.

– Но на что? – негодовал он.

– На то, что всю жизнь меня как будто не было, – тяжело ответил я. – Как будто мои проблемы – ничто, по сравнению с твоими. Как будто мои чувства – ерунда, и у меня не может их быть. Ни чувств, ни проблем. Ты все время болел. Я рассказал тебе про смерть деда, а ты сразу начал говорить о сердце. Я пережил развод, а ты переключился на свою печень. Моя мать лежала в коме, а ты боялся, что у тебя рак.

Я говорил это без злобы и упреков, просто констатировал факты, которые годами накапливались внутри меня.

Он замолчал. Его лицо потемнело.

– Я не знал…, – прошептал он дрогнувшим голосом.

– Не хотел знать, – поправил я. – Ты думал, у тебя монополия на страдания? И только твои проблемы важны и серьезны? Как бы ты ни болел, сколько бы проблем у тебя ни существовало, ты не единственный, кто может быть несчастным и нуждаться в поддержке.

Он отвернулся от меня, будто получил пощечину. Может быть, он искал слова, а может и нет. Я не ждал, что он что-то ответит. Я просто хотел, чтобы он услышал и наконец понял, что все эти годы я тоже был человеком, со своей болью.

На обратном пути я ехал в том же поезде, в том самом вагоне, где каждое качание и гул казались знакомыми звуками из далекого детства. Картина за окном оставалась прежней: все те же деревья мелькали среди полей, только теперь в обратном направлении. Попутчики пока не подсели, хотя итак в вагоне было шумно, но я не обращал на это никакого внимания. Впервые за долгое время я почувствовал себя ровно, как будто ту наковальню, которая сидела в груди, кто-то вырвал и закинул подальше. Не было ни горечи, ни боли, ни облегчения. Была гармония. Как будто все канаты, которые меня сдерживали, наконец перерезали. И сделал это я.

Подлинная боль

Марина просыпалась раньше всех, хоть и не работала. Просыпалась в тот самый момент, когда первые лучи утреннего солнца только собирались пощупать деревья и крыши домов. Когда птицы еще не начинали обмениваться новостями, встречая новый день. Когда свет, пробивающийся через занавески, еще не бывал солнечным, а каким-то тускло-серебристым, холодным и немного прозрачным. В этот самый момент Марина начинала медленно выбираться из постели, будто боясь нарушить хрупкое утро.

Она старалась не издавать ни единого мельчайшего звука, вкрадчиво пробиралась на кухню по темному коридору квартиры и прикрывала за собой дверь, чтобы не потревожить домочадцев. Если вы думаете, что она порхала бабочкой над скрипучим паркетом, то вы ошибаетесь: каждая ее мышца была обременена тяжестью, каждое движение давалось с трудом, как будто она пыталась пройти сквозь густую воду, преодолевая мощный горный поток. Тем не менее, не смотря на усталость, Марина делала эти движения с точностью и аккуратностью, чтобы никто не заметил, как внутри нее что-то рушится.

Марина закрывала за собой дверь, ставила на плиту чайник и, наклонившись, вдыхала едва уловимый аромат вчерашнего пирога – яблочного, с пряной корицей и легким запахом ванили, который проникал в самые уголки помещения. Этот запах возвращал в детство, в те беззаботные времена, когда мир казался безопасным, а дом был именно тем местом, где хочется быть.

Марина умела создавать уют. Ее руки с бесконечной любовью по крупицам выстраивали домашний быт: кружка мужа стояла на своем привычном месте, салфетки были тщательно подобраны в тон скатерти, молоко для чая подогрето ровно до той температуры, как любил Славик, чтобы он мог пить его без лишних капризов.

И в это утро, как бывало изо дня в день, Марина подошла к окну и посмотрела в безмятежный двор, где еще не проснулись люди и дома, где деревья стояли в легкой пелене утреннего тумана, словно сонные силуэты. Ее сердце пыталось зацепиться за этот мир, за самые мелкие детали, которые обычно остаются незамеченными.

Постояв несколько мгновений в тишине, Марина, все также осторожно ступая, принялась готовить обед для мужа и завтрак на все семейство. После всех хлопот она привела себя в порядок, расчесала редкие светлые волосы, нанесла капельку детского крема на худощавое лицо, а затем направилась в комнату к младшему сыну, присела на краешек кровати и стала потихоньку поглаживать его взъерошенную голову.

– Славик, – тихо позвала она. – Солнышко, пора вставать.

– Ммм, – промычал мальчуган и чуть дернул ручками.

Славик всегда сопротивлялся пробуждению. Он считал утро самым неприятным моментом дня, не хотел открывать сонные глаза, которые закрывались сами по себе обратно, схлопывая выгоревшие на солнце ресницы, не хотел вылезать из-под теплого одеяла в бодрую прохладу, которая его совершенно не бодрила. И конечно, его раздражал яркий свет ламп, который казался слишком резким, поэтому Марина включала его не сразу для плавного пробуждения.

– Вставай, дорогой, – продолжала она аккуратно пожимать его руки. – Вы же договорились сегодня с Денисом поиграть в пиратов. Представляешь, как он будет тебя ждать? И игрушки, наверное, подготовил…

– Мам, а можно сегодня не в садик? – тихо, почти шепотом спросил он с закрытыми глазами, почесав курносый нос. – Ну хоть сегодня?

– Славочка, мы же договаривались, – ласково ответила она, стараясь быть одновременно твердой. – Один день – ладно. Но если каждый день будет «не сегодня», тогда и праздник не настанет никогда. Да и с Денисом вы уже договорились.

Славик, как обычно, поморщился, потянулся, но сел на кровати и с закрытыми глазами прижался к плечу мамы.

Из спальни послышались бодрые шаги, и в дверном проеме возникла взъерошенная голова Игоря.

– Подъем! – провозгласил он и включил свет. – Кто первый умываться?

Славик поморщился, но заплетающимися ногами побрел в ванную. Игорь прошлепал мимо жены к окну и раздвинул плотные шторы, запуская немного света в комнату, который тут же проектором осветил его жилистую фигуру.

Игорь последнее время почти не смотрел на нее так, как раньше. Не из-за потери чувств, а скорее просто привык к ее постоянному присутствию и бесконечной заботе. Он привык к тому, что она невидимо поддерживает семью, делает так, чтобы ужин всегда был горячим и вкусным, носки – чистыми и аккуратно сложенными, а дети – словно росли и развивались без усилий с его стороны. Он по-прежнему целовал ее в щеку, говорил благодарственные слова, но все чаще это звучало рассеянно, неосознанно, без настоящего осмысления, не понимая, в какой момент его жена стала почти прозрачной, почти незаметной.

– Доброе утро, – в дверях возникла Зоя, с теми же взъерошенными кудрями, как у Славика, только постарше лет на двадцать. – Пап, докинешь меня до работы? Мне так не хочется сегодня толкаться в метро.

– Давай, – пожал тот плечами. – Тогда выходим на пятнадцать минут раньше.

– Хоть на двадцать!

И Зоя легкими прыжками умчалась собираться, напевая себе под милый носик какую-то мелодию. Марина с легкой улыбкой встала с кровати Славика и отправилась на кухню помогать семейству справиться с утренними ритуалами.

Сидя за столом, Марина долго рассматривала каждого члена семьи, их движения, веснушки, скачущие по смеющимся лицам, слушала голоса. Как будто она пыталась насытиться каждой мелочью и не могла, ведь все трое были совершенно разными, хоть и были семьей.

Спокойный и рассудительный Игорь обычно задавал Славику всевозможные вопросы, потому что хотел услышать детский ответ, не замутненный взрослыми переживаниями и опытом. Славик, в свою очередь, задавал детские вопросы, которые часто ставили в тупик взрослых. А Зоя последние месяцы только и делала, что переживала о свадьбе. Каждое утро начиналось с новых идей, как будто по ночам она не спала, а придумывала все новые оттенки скатертей и салфеток, подбирала музыку, меню и прочие элементы торжества.

Марина впитывала каждое слово, кивала, соглашалась, улыбалась, давала советы. И при этом тайно считала дни до следующего контрольного обследования.

Каждый вечер, когда дом затихал, Марина перечитывала медицинские статьи в интернете, сверялась с собственным дневником симптомов, тщательно прокручивала в голове разные сценарии и возможные исходы. Письма из клиники, с результатами обследований и назначениями, Марина сжигала. Сначала делала это аккуратно, как будто ритуально, а позже – с нарастающим отчаянием, торопливо и без оглядки, чтобы никто из домашних не узнал горькой правды.

Но этот вечер пошел не по плану. Все изменилось совершенно случайно. Валентина Николаевна, их соседка, которая была известна своим любопытством и разговорами, во время обычной беседы с Игорем на лестничной площадке о помидорах невзначай упомянула слово «онкоцентр».

– Говорят, ваша Марина туда часто ездит, – сказала она почти случайно, с легким любопытством. – Уж не знаю, что там у вас, но по ней и не скажешь ничего. Может, навещает кого?

Слова тонкой нитью проникли сначала в голову, а затем медленно пробрались в желудок, попутно разрезав грудь на две части.

Игорь пришел домой другим человеком. Растерянные глаза не могли сфокусироваться на чем-то одном, ведь в голове в этот момент перебирались обрывки воспоминаний: как Марина стояла у плиты, держась тонкими руками за соседний стол, как слишком долго оставалась под душем, как улыбалась, когда смотрела на проделки Славика и свадебное платье Зои.

Брови Игоря то сдвигались к переносице, помогая воспоминаниям продвигаться в голове, то откатывались обратно, превращая его выражение лица в детское.

Марина застала этот взгляд в прихожей, когда вышла встречать мужа после работы. Она сразу поняла, что ее тяжелая тайна была раскрыта. Он осторожно подошел к ней и заглянул в глаза, словно вот-вот оттуда кто-то выскочит. Но там не было ни страха, ни отчаяния, только глубокое молчаливое принятие.

– Почему ты не сказала мне раньше? – еле выговорил он, ожидая услышать, что все это глупое стечение обстоятельств. – Почему?

Она ответила тихо, но твердо:

– Потому что ты был счастлив. И дети были счастливы. Как я могла разрушить это?

Впервые за долгие годы Игорь обнял ее не из привычки, а с настоящей болью. Он сгреб ее в охапку и не отпускал, медленно осознавая совершенно дикое знание, которым он сейчас обладал.

Руки Марины висели по бокам тела. Она не плакала. Не умела уже. Или просто разучилась. Ее глаза были сухими, но в них сидела глубокая тоска и покорность.

Игорь отстранился.

– Нужно что-то делать! Сейчас уровень медицины совершенно другой! И все будет хорошо!

Он метался по коридору и размахивал руками, как будто собирался строить коммунизм, вот только остановился, когда Марина произнесла:

– Последняя стадия. Уже поздно.

– Сколько? – выдавил он из себя еле слышно, проглотив ком.

– Два месяца, – ответила Марина. – Но я обязана быть на свадьбе Зои, и я там буду, – твердо добавила она.

А затем ее губы на мгновение тронула мимолетная улыбка, словно это был спазм, и также исчезла.

– Я прошу тебя, не говори детям. Они не должны страдать.

– Но ты же понимаешь, что это будет не внезапная смерть?! – сказал Игорь и запнулся.

– Да. Вот когда будет совсем очевидно, тогда и скажем.

Марина прошла на кухню и остановилась около окна. Вслед за ней вошел Игорь, на секунду замер, а затем обнял ее и сказал:

– Как скажешь, дорогая. Я с тобой. Мы все с тобой.

Эта свадьба была нужна Марине даже больше, чем Зое. Свадьба стала для нее не просто праздником, а настоящим смыслом, символом финала и одновременно нового начала. Она тщательно выбирала каждую деталь: новое платье, которое заказала заранее, цвет губной помады, с которым хотела выглядеть свежо и естественно. Каждый вечер перед зеркалом она тренировалась улыбаться так, чтобы никто из близких не смог заметить, как сильно дрожат ее губы, скрывая подлинную боль.

В день торжества Марина выглядела особенно бледной, почти прозрачной, словно свеча, которая горит сильнее, зная, что скоро погаснет. Каждый шаг давался ей с огромным усилием, тело подводило, но она ни разу не позволила себе показать слабину.

Когда Зоя принесла ей букет, Марина улыбнулась, и в этой улыбке впервые за долгое время не было ни тени лжи. Она была настоящей и искренней.

После свадьбы Марина прожила еще три месяца, спокойных и медленных. В эти дни она читала стихи, которые давно хотела перечитать, смотрела в окно, наблюдая за легким движением облаков и меняющейся погодой. Она разговаривала со Славиком о космосе, делилась с Зоей своими мыслями о жизни, а с Игорем общалась молча, прикосновениями.

Детям раскрыли тайну почти в последний момент. Зоя уже жила с мужем в другой квартире, а Славик еще не понимал, что мама больна.

Когда Марина ушла, на кухне еще долго оставался запах корицы – ее любимой специи, которая напоминала о доме и тепле. Все, к чему она прикасалась, хранило тепло ее рук. Она ушла без шума, не хлопая дверью, не прося жалости и не нарушая привычного ритма жизни семьи, но осталась в каждой мелочи, в каждой частичке, в каждом воспоминании.

Тихое чувство

– Пустяки, – отмахнулась, как от назойливой мошки, Маша.

– Для тебя пустяки, а у человека планы на жизнь так-то, – хмыкнула Рита, рассматривая отдыхающих поверх очков.

Мимо, под палящим безжалостным солнцем, сновали подгорелые мужчины в разноцветных плавках. Рядом с ними, в большинстве своем, семенили их вторые половинки, не оставляя хищницам этого отеля ни шанса попытать удачу.

– С чего ты взяла-то? – вздохнула Маша и принялась поправлять полотенце на шезлонге.

– А ты с чего не взяла? – возмутилась Рита и томно потянулась, заметив любопытный взгляд русого красавца слева. – Он таскается к тебе несколько раз в день, так? Приносит какие-то ужасные вещицы, которые сто лет никому не сдались, так?

– Так. И что дальше? Так многие делают.

– И имеют при этом глупый вид? – ангельским голосом закинула удочку Рита.

– Нет у него глупого вида!

– Н-да? Или твои розовые очки закоптились? Протри, пока не поздно.

Весь разговор выдавливался из Риты, как шампунь из конфеты: шампунь, конечно же, предназначался Маше, а вот конфета целиком и полностью была нацелена на того самого красавца. Впрочем, из-за яркости солнечных лучей, отражавшихся от воды в бассейне, не было до конца понятно, клюет ли он на обертку, либо высматривает вариант получше. Рита действительно выглядела шикарно: отменная фигурка была облачена в замысловатый купальник, подчеркивающий все нужные места; поверх копны черных, как смоль, волос нависала широкополая шляпа с крупным бантом.

Не то что Маша. Маша была обычная. Обычный слитный купальник, обычный русый хвостик на голове и обычное выражение лица, настоящее, а не «выстроенное» для других.

– Сама ты закоптилась, – Маша перевернулась на шезлонге, подставив белую спину на растерзание солнцу.

– Мой нагар регулярно и бережно счищается, а вот ты совсем засиделась. Ответила бы взаимностью человеку.

– Рит, ну в конце концов! Мне тоже за ним начать ходить и глупо улыбаться?!

– Для начала можно просто улыбнуться. Подожди, – Рита повернула голову к Маше, – он тебе не нравится как мужчина? В этом дело?

– Почему? Он хороший…

– Хороший! – фыркнула Рита. – Не это является определяющим! Чтобы был красивым, обеспеченным, с чувством юмора, статью, мускулами и щедр до одурения. Я считаю, этого достаточно. Твой Саша почти всем этим обладает.

– Вот это список…, – присвистнула Маша. – А если он просто хороший?

– А как ты с «просто хорошим» будешь заводить детей, давать им образование и жажду жизни?

– Тогда из всего твоего списка можно оставить только «обеспеченный», – развела руками Маша.

– Можно, – кивнула Рита. – Но не в твоем случае. Ладно, проехали. Дай ему шанс показать себя. А я пойду покажу себя вон тому красавчику.

Рита с кошачьей грацией направилась к объекту своей охоты, а Маша перевернулась на спину и прикрыла глаза, пытаясь представить себя рядом с Сашей.

Задачка выходила не из легких. На первый взгляд, Саша был совершенно обычным человеком, в какой-то степени не сильно красивым: большие добрые глаза с длинными ресницами заполоняли собой почти все лицо; острый нос выдавал в нем все-таки решительную натуру, некий стержень, который сидит глубоко внутри; губы почти всегда были растянуты в легкой полуулыбке, а может быть, только когда его видела Маша.

Как обстоят дела с обеспеченностью, Маша не знала, да и не сильно хотела знать. Она была из тех немногочисленных девушек, которые еще ставили на первое место благодетель и добропорядочность. Она считала, если двое вместе, значит всегда поддержат друг друга и справятся с любыми проблемами, вместе придумают способ разбогатеть и вместе разбогатеют.

Наличие мускулов также оставалось для нее загадкой. Да и что она будет с ними делать? Маша приоткрыла глаз, посмотрела на свой возвышающийся живот и со вздохом закинула на глаза руку, брякнув локтем себе по лбу.

Нет, вопрос мускулов оставался открытым, хотя Саша был совершенно обычного телосложения – не худой и не толстый. Средний. Чуть выше Маши. Этакий несуразный клубок доброты, перекатывающийся по офису с этажа на этаж в поисках кофе.

Маша вспомнила, как он частенько захаживал к ним в отдел аналитики со своей огромной кружкой, которую ему подарили коллеги-дизайнеры. Они любили находить непонятные вещи и торжественно вручать тому, кому, по их мнению, они больше всего подходили.

Заходя в отдел, Саша останавливался около ее стола, хотя разговаривал со всеми окружающими, шутил, рассказывал какие-то истории. Иногда он приносил конфеты или печенье, ставил их на ее стол вроде как «для всех», но почему-то ее любимые.

Маша приподняла локоть со лба и поискала Риту глазами. Та вальяжно потягивала коктейль в баре и крутила локоны пальцами с острым маникюром. Красавчик рядом с ней, кажется, был доволен знакомством.

Почему она так не может? Другой вопрос – зачем? В большинстве случаев, такие знакомства длятся лишь сутки, либо до конца пребывания на курорте, а потом остаются в памяти приятным приключением, не больше.

Маша встала с шезлонга и направилась к прохладному бассейну, чтобы слегка остудиться. В ее голове продолжали всплывать обрывки фраз, брошенных невзначай при встрече.

«Ты сегодня грустная. Тебе совершенно необходима чашечка кофе».

«Ты видела, при входе раздают лотерейки? Поучаствуй, уверен, ты везучая».

«Я решил подарить тебе брелок с барашком. Потому что ты упрямая, но везучая».

Неужели эти мимолетные фразы что-то значат? Если бы он хотел перевести их знакомство в более тесное русло, то мог бы просто сказать об этом прямо.

Маша вышла из бассейна с твердой уверенностью, что до конца отпуска больше не будет об этом думать. Она подошла к шезлонгу, легла поудобнее и тут услышала, как звонит ее телефон. На экране высветился незнакомый номер.

– Алло?

– Привет. Это Саша. Я тебя не отвлекаю? – сказал в ухо приятный мужской голос.

Если бы можно было свалиться с шезлонга, Маша бы так и сделала, но она просто замерла.

– Привет… Нет, я могу говорить.

– Я слышал, ты в отпуске? Тебя давно не было в офисе.

– Да, наконец удалось вырваться. В понедельник уже выйду.

– Ты знаешь… Кхм… В пятницу мои друзья устаивают сеанс немого кино с живой музыкой. Фортепиано, виолончель. Я бы хотел пригласить тебя.

В трубке повисла настороженная тишина. Несколько секунд Маша переваривала услышанное и не понимала, что больше ее потрясло: звонок человека, о котором она думала прямо сейчас, или немое кино с виолончелью.

– Маш? Как ты на это смотришь?

– Звучит интригующе, – сказала Маша чистую правду. – Я приду.

– Отлично, – был слышен облегченный выдох. – Я могу зайти за тобой.

– Хорошо. Я пришлю адрес. Тогда до встречи.

– До встречи.

Маша сбросила звонок и застывшим взглядом несколько секунд смотрела на телефон. Затем, опомнившись, сохранила номер, подписав: «Саша Дизайнер».

Кольнуло ли у нее что-то в сердце? Может быть, пульс участился? Отнюдь. Это было удивление, не более того. В ее жизни были мужчины, которые за ней пытались ухаживать, но это ничем не заканчивалось. Да, сначала были слезы, переживания, планы на будущее, предвкушение чего-то прекрасного. А потом осталась пустота. Какая-то тихая пустота, которая нашептывала: «Не жди героя, они давно вымерли еще до мамонтов». Может быть, она сама искала шекспировских страстей?

Тем не менее, о предстоящей встрече и звонке Маша своей подруге не рассказала.

Маша вошла в свою темную квартиру, включила свет и захлопнула дверь. Где-то в глубине тихо тикали часы, оставшиеся на память от бабушки. Маша скинула сумку на стоящую рядом софу и прошла на кухню. Она осторожно выглянула в окно, пытаясь разглядеть в темноте силуэт, который только что проводил ее до квартиры, но никого не увидела.

– Наверное, ушел, – пробормотала она.

Часы показывали полночь. Маша зажгла газ под чайником, и оранжево-синие язычки охотно взялись за работу.

Как прошла их встреча? Чудесно. Звуки виолончели проникали в самые потаенные уголки души, поднимали дыбом волоски на руках, а иногда воспламеняли в груди волну абсолютного восторга. Весь фильм Саша не говорил ни слова, отчего Маша даже стала чувствовать себя неловко, но с последним аккордом все изменилось: он стал рассказывать, как его друзья создавали этот шедевр, сколько времени ушло на подготовку и многое другое. Маша не заметила, как за разговором они вышли на воздух и долго бродили по темным улицам.

Вот так незаметно он и довел ее до дома. На прощание он лишь поблагодарил ее о чудесно проведенном вечере и, даже не поцеловав, ушел.

Саша позвонил на следующий день, в обед, когда она уже закончила дела по дому.

– Ты знаешь, я поймал себя на мысли, что мне хочется провести сегодняшний вечер на мосту, с термосом наивкуснейшего чая и приятной компанией, – загадочно сказал он.

– Странный способ для самоубийства, – удивилась Маша.

– Согласен, – засмеялся Саша. – Там есть удобное место, с которого открывается красивый вид на город. Ты составишь мне компанию?

– Если самоубийство не планируется, то я не против.

– Не планируется, – заверил Саша. – Я зайду за тобой в шесть.

Саша не обманул – вид, и правда, был впечатляющий. Обычный чай в термосе приобрел совершенно новый оттенок вкуса, добавив нотку уюта летней встрече.

Они проговорили весь вечер. Обсуждали новинки кино, музыку, старые советские игрушки, которые остались от родственников, далекие страны и странные обычаи народов. А в полночь она вновь была дома одна, пытаясь разглядеть в окно удаляющийся силуэт, который снова ее не поцеловал. Только бросил на прощание: «До понедельника!».

Первый понедельник после отпуска обычно не приносил ничего хорошего, не был долгожданным или радостным. Обычно. С утра Маша поймала себя на том, что ищет глазами Сашу, ждет его появления с огромной кружкой в дверях отдела. Буквально несколько дней назад она и не думала, что ей захочется быть рядом с человеком, которого она видела каждый день на работе. Слушать его рассказы и шутки, смеяться над историями, делиться переживаниями.

Саша пришел через несколько часов, ближе к обеду. Как и всегда, он возник в дверях вместе с коробкой ее любимых конфет, которые принес «для всех». Маша внезапно почувствовала тот самый, первый удар сердца, останавливающий все вокруг. Легкий, слабый, еле заметный, но вдруг такой ясный.

– На той неделе приезжали технари, заменили кофемашину. Ты обязательно должна попробовать новый вкус, – обратился к ней Саша после всеобщей беседы. – Пойдем. Вижу по кружке, ты еще не пила кофе.

Вот так ненавязчиво он увел ее из отдела. Пока он колдовал над кофемашиной в импровизированной кухоньке, Маша внимательно наблюдала за его движениями, как будто пыталась разглядеть что-то, что ускользало от нее. Она стояла за его спиной и мяла собственные пальцы, которые то сплетались, то расплетались, но абсолютно точно не могли найти себе места. В конце концов, не она же должна первая говорить о своих чувствах?

Кофемашина загремела.

Саша развернулся к Маше, приподнял двумя руками за подбородок ее голову, на несколько секунд соединил их губы и отстранился, всматриваясь в ее глаза.

– Есть подозрение, что я влюблен, – тихо сказал он и опустил руки, продолжая смотреть на нее огромными горящими глазами. – Нужно с этим что-то делать.

– Нужно, – также тихо ответила Маша.

– Встретимся сегодня на мосту?

– Только обязательно с чаем. Он очень вкусный.

Они стояли в маленькой офисной кухоньке, смотря друг на друга удивленно, словно внезапно сделали важнейшее открытие их жизни. Грохот кофемашины давно смолк, оставив на фоне только тихий шум офисной жизни за стенами этого маленького помещения.