Хрустальные поцелуи

Марк Цинзерол

Хрустальные поцелуи

«Она касалась любви, как стекла – осторожно, чтобы не порезаться.

Он – уже был весь в трещинах.»

Глава 1: Осколки прошлого

Воздух в галерее "Эхо Тишины" был наэлектризован. Не от предвкушения скорого открытия, не от суеты последних приготовлений к вернисажу, а от чего-то иного, гораздо более тонкого и пронзительного. Лея Руденко, архитектор в каждом изгибе своей души, воспринимала мир через жесткие, но одновременно изящные линии, через игру света и тени, через взаимодействие объемов и пустот. Ее разум был выточен точностью, ее сердце – скрыто за фасадом логики и прагматизма. Но сегодня, среди собственных творений – инсталляций из хрупкого, почти невесомого стекла, объединенных под общим названием "Осколки Времени", – эти невидимые линии казались ей острее бритвы, способной рассечь не только пространство, но и саму ткань воспоминаний.

Ей исполнилось двадцать девять. Этот возраст казался ей странным, подвешенным между юношеской наивностью и зрелой мудростью, которую она еще только училась постигать. Каждый прожитый год оседал на ее душе, подобно еще одному слою невидимой пыли на старинном, поблекшем витраже. Она двигалась по галерее с безупречной грацией, свойственной человеку, привыкшему к абсолютному контролю. Ее тонкие пальцы скользили по отполированным поверхностям стеклянных скульптур, проверяя надежность креплений, регулируя едва заметные отклонения в подсветке, чтобы каждый луч света падал именно так, как было задумано, выхватывая из темноты новые грани, новые тени. Но мысли ее были далеко, блуждая по лабиринтам прошлого, словно заблудившийся светлячок в огромной, темной комнате.

Десять лет. Ровно десять лет назад ее мир раскололся на бесчисленные "до" и "после", и с тех пор она, подобно одержимому археологу, старательно собирала его по крупицам, пытаясь склеить заново. Результатом этой бесконечной работы было нечто новое, безусловно красивое, но всегда, всегда с едва заметными трещинами, напоминающими о том, что было однажды разрушено. Выставка "Хрупкость времени" была для Леи не просто очередным этапом в ее профессиональной карьере, не просто способом заявить о себе в мире современного искусства. Это был ее личный, глубоко интимный способ осмыслить то, что осталось позади, разобраться в хаосе чувств, что по-прежнему жили внутри, пусть и погребенные под слоем повседневности.

Каждая инсталляция – абстрактная, эфемерная композиция, составленная из тысяч мельчайших стеклянных фрагментов, подсвеченных изнутри мягким, рассеянным светом, – символизировала определенные моменты ее жизни, определенные эмоциональные состояния. Вот эта, мерцающая холодным, почти прозрачным синим, была ее детством: бесконечные часы, проведенные в тени старинного пианино, где ее мать, Елена, сгорбившись над клавишами, оттачивала каждую ноту, превращая звук в нечто осязаемое, почти болезненное. Та, что пульсировала тусклым, приглушенным красным, была ее студенческими годами, временем бунтарства и безрассудных надежд, когда казалось, что весь мир лежит у ее ног, и она способна объять необъятное, прикоснуться к звездам.

Но, несомненно, центральной, притягивающей взгляд инсталляцией была самая большая, расположенная в самом сердце зала. Она напоминала собой гигантское, треснувшее зеркало, которое, несмотря на свои многочисленные изломы и щербинки, умудрялось отражать свет, преломляя его в ослепительные, радужные блики, заставляя окружающее пространство играть новыми красками. Это было ее личное "после". Время, когда все, что казалось незыблемым, вечным, вдруг рассыпалось в прах, оставляя после себя лишь пыль и горечь. Время, когда она с ужасающей ясностью осознала, что даже самые прочные, казалось бы, неразрывные связи могут лопнуть, как перетянутая струна, издавая прощальный, душераздирающий звук.

Лея привыкла к тишине. Не просто к отсутствию внешних звуков, к городскому шуму, к голосам людей. Это была особая, внутренняя тишина, глубокая и всеобъемлющая, которая поселилась в ней после того, как она перестала ждать. Перестала надеяться на чудо. Перестала чувствовать так остро, так пронзительно, как когда-то, в своей далекой юности. Работа архитектора, требующая от нее абсолютной точности, безупречной логики, скрупулезного планирования, стала для нее не просто профессией, а своего рода убежищем. Она строила здания, создавала пространства, в которых другие люди могли бы жить, работать, любить, смеяться. Но сама она словно замуровала часть себя внутри этих холодных, неприступных стен, оставив снаружи лишь внешнюю оболочку – безупречную, отточенную, но лишенную прежней жизни.

Ее развод с Дмитрием – хотя с того момента прошло уже четыре года – до сих пор висел в воздухе невысказанным, мучительным вопросом. Не было скандалов, не было громких сцен, не было даже попыток выяснения отношений. Было лишь медленное, мучительное осознание того, что они – два совершенно чужих человека, которых связала однажды неясная, фантомная иллюзия. Иллюзия, которая рассеялась, подобно утреннему туману, оставив после себя лишь холодный, звенящий воздух и ощущение непоправимой пустоты, которое со временем трансформировалось в привычное, почти комфортное спокойствие. Он ушел тихо, собрав свои вещи, словно это был обыденный отъезд в командировку, и оставил за собой лишь вакуум, который Лея заполняла работой, книгами, бесконечными проектами. Но иногда, по ночам, когда город засыпал, погружаясь в объятия непроглядной тьмы, а ее старая, пропахшая книгами и красками квартира наполнялась причудливыми тенями, Лея ловила себя на мысли, что эта тишина, окутавшая ее, тяжелее любой, самой громкой ссоры, способной разбить сердце на части.

За спиной Леи послышались шаги, нарушающие почти сакральную тишину галереи. Шаги были нерешительными, словно принадлежали человеку, не до конца уверенному в своем праве находиться здесь. Лея медленно обернулась. Молодой человек, выглядевший неловко в слишком строгом костюме, стоял у входа, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Его звали Евгений, и он был новым сотрудником в городской администрации, отвечающим за бюрократические вопросы, связанные с городским культурным наследием. Лея была наслышана о том, что здание галереи, в которой она арендовала свое основное выставочное пространство и студию, нуждалось в серьезной реставрации. Здание было старинным, со своей богатой, многовековой историей, но и с не менее внушительным списком структурных проблем – от протекающей крыши, которая грозила обрушить потолок в любой момент, до осыпающейся штукатурки и трещин в фундаменте. Она знала, что городские власти планируют выделить значительные средства на реставрацию, но подробности проекта до сих пор оставались окутанными туманом.

"Лея Руденко?" – голос Евгения был тихим, почти неуверенным. Он словно извинялся самим своим присутствием.

"Да, это я. Чем могу быть полезна?" – Лея кивнула, с трудом заставив себя выдавить из себя подобие вежливой, но неискренней улыбки. Она не любила разговоры о бюрократии, особенно сейчас, когда все ее мысли были заняты лишь одним – безупречным завершением выставки, которая должна была открыться через несколько дней. Это было последнее, о чем она хотела думать в преддверии столь важного для нее события.

"Я Евгений, из департамента культурного наследия," – Евгений достал из портфеля папку с бумагами, его движения были нервными, – "Пришел обсудить… ну, вы знаете, проект реставрации здания галереи. Нам поручили начать предварительные исследования. Город выделяет серьезные средства, но нам необходимо согласовать все детали с нынешними арендаторами, чтобы минимизировать неудобства и учесть ваши интересы. Вы, как крупнейший арендатор, имеете приоритетное право голоса, и ваше мнение для нас крайне важно".

Лея почувствовала легкое, но нарастающее раздражение. Это было последнее, о чем она хотела беспокоиться. Реставрация означала бы неминуемые переезды, временные закрытия, бесконечные согласования с чиновниками и подрядчиками. И все это в то время, когда ей нужно было сосредоточиться на будущем. На новых проектах, которые могли бы наконец вырвать ее из плена прошлого, дать ей возможность двигаться вперед, не оглядываясь.

"Я понимаю, что это неудобно, но…" – Евгений открыл папку, демонстрируя ей какие-то схемы и чертежи, – "это очень серьезный и масштабный проект. Здание имеет огромную историческую и культурную ценность. И, честно говоря, находится в довольно плачевном состоянии. Наши инженеры уже провели предварительную оценку, и результаты… ну, скажем так, не самые радужные. Есть серьезные проблемы со структурной целостностью".

Лея кивнула, ее лицо оставалось бесстрастным, хотя внутри что-то сжалось от тревоги. "Я в курсе. Крыша протекает, фундамент, кажется, тоже не в лучшем виде. Я видела трещины. Но я рассчитывала, что работы начнутся не раньше следующего года. После моей выставки. Мы ведь уже обсуждали это с вашими предшественниками".

"К сожалению, нет, госпожа Руденко. Проект стал срочным. Особенно после последнего осеннего шторма, который нанес зданию значительный ущерб. Есть реальный риск, что, если ничего не предпринять в ближайшее время, здание может быть признано аварийным и подлежащим сносу. Это не просто ремонт, это спасение исторического объекта".

Лея почувствовала, как внутри нее что-то оборвалось. Аварийное? Это слово, словно ледяной укол, пронзило ее насквозь. Аварийное означало бы полный крах для "Эха Тишины" и для всех ее планов, для ее будущего. Галерея была для нее не просто помещением, не просто местом для работы. Это был ее якорь, ее убежище, ее пристанище в этом постоянно меняющемся мире. Место, где ее "Осколки Времени" могли существовать, где она могла дышать полной грудью, чувствовать себя защищенной.

"Понимаю. И что вы предлагаете?" – ее голос звучал жестче, чем она ожидала, в нем проскользнули нотки отчаяния, которые она так тщательно пыталась скрыть.

"Мы хотим начать полноценное, детальное обследование здания в течение ближайших двух недель. Для этого потребуется закрытие некоторых частей галереи на короткое время. И, конечно, мы хотим обсудить с вами график основных работ, чтобы минимизировать любые неудобства для вас и вашей выставки. Но есть еще один, очень важный момент. Для такого масштабного и сложного проекта город привлекает внешних специалистов – лучших в своей области. Одного из них, главного архитектора проекта, мы ожидаем на следующей неделе. Он должен приехать, чтобы лично оценить объем работ, провести первичное обследование и составить план действий". Евгений, казалось, немного расслабился, перейдя к более конкретным деталям.

Лея внимательно слушала, хотя слова Евгения проникали в ее сознание сквозь некую пелену, словно отдаленное эхо. Она пыталась собрать воедино разрозненные кусочки информации, чтобы понять полный масштаб надвигающейся катастрофы. Аварийное здание – это не просто проблемы с арендой, это полный пересмотр ее жизни. Она вложила в "Эхо Тишины" не только свои деньги, но и свою душу, свои надежды на будущее. И мысль о том, что все это может рухнуть, как карточный домик, была невыносима.

"Кто это?" – ее вопрос прозвучал почти автоматически. Она не знала, почему задала его. Просто голос ее был слишком механическим, слишком отстраненным, чтобы звучать иначе. Ей нужна была конкретика, чтобы отвлечься от внутреннего хаоса. Имя. Фамилия. Что угодно, чтобы приземлиться.

Евгений, кажется, обрадовался проявленному интересу. Он выпрямился, и в его голосе появилась нотка гордости. "Артем Стрельцов. Он специализируется исключительно на реставрации исторических зданий. Его работы… это настоящие шедевры инженерной и архитектурной мысли. Он умеет вдохнуть новую жизнь в старые стены, сохраняя их историю, их дух. Его последняя работа над старинной библиотекой в Петербурге получила международное признание. Он не просто восстанавливает камни, он восстанавливает саму душу места. У него репутация человека, способного на невозможное".

Имя. Артем Стрельцов.

Название.

Слово.

Казалось, воздух в галерее стал плотным, вязким, как густой мед, и каждая частичка света, проникающая сквозь витражи, преломлялась, создавая вокруг нее невидимую, но осязаемую ауру. Это имя, которое она не слышала десять лет, но которое было выгравировано в ее памяти невидимыми буквами, как и все те невысказанные слова, что остались между ними. Слова, которые превратились в осколки, острые и молчаливые, ожидающие своего часа, чтобы пронзить.

Лея почувствовала, как по ее венам разливается не холод, не жар, а нечто среднее, не поддающееся логическому объяснению. Это было похоже на то, как если бы самый большой "Осколок Времени" – то самое треснутое зеркало в центре зала, которое символизировало ее "после" – вдруг начало не только отражать свет, но и пульсировать, выпуская наружу тени ее собственной души, ее самых глубоких, тщательно скрываемых страхов и желаний. Тысячи осколков. Кажется, она никогда не думала, что один из них может быть настолько острым, чтобы пронзить ее насквозь, разорвав привычную ткань ее существования.

Артем Стрельцов. Имя, которое она похоронила под толстым слоем равнодушия, замуровала за неприступными стенами своей рациональности. Имя, которое сейчас, подобно острому хрустальному осколку, пронзило ее сердце, вызывая призрачную, но такую знакомую, почти физическую боль. Боль, которая обещала не просто напомнить о прошлом, но и разбить ее настоящее на мельчайшие фрагменты, лишив ее привычной стабильности.

Евгений продолжал что-то говорить о графиках, о планах, о необходимости немедленно начать работы, но Лея его уже не слышала. Ее взгляд был прикован к центральной инсталляции. Она видела в ней не просто стекло, а отражение своего собственного пути. Каждый осколок – это чье-то слово, чей-то взгляд, чья-то надежда. И вот теперь появился человек, который был частью самого большого, самого болезненного осколка.

Она сделала глубокий вдох, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. "Хорошо, Евгений. Присылайте мне все документы, как только они будут готовы. Я буду ждать этого… господина Стрельцова". Ее голос был абсолютно ровным, без единой дрожи, как гладкая поверхность стекла, но внутри нее бушевал настоящий шторм. Выставка "Хрупкость времени" должна была стать концом одной эпохи, прощанием с тем, что было. Но, похоже, она станет началом совершенно другой. И это начало было не просто хрупким, как тонкое стекло, оно было опасным, как острый осколок давно забытой, но все еще живой памяти.

После ухода Евгения Лея осталась одна в галерее. Тишина вернулась, но теперь она казалась еще более давящей, наполненной невидимыми вибрациями. Лея медленно прошла вдоль инсталляций, касаясь кончиками пальцев холодных поверхностей. Каждый стеклянный фрагмент казался ей пульсирующим, живым, отражающим не только свет, но и тени ее тревожных мыслей. Она дошла до центральной композиции, того самого треснувшего зеркала, и остановилась перед ним. Ее собственное отражение в тысячах искривленных граней казалось незнакомым – бледное лицо, напряженная линия губ, глаза, полные застывшей боли.

Почему именно сейчас? Почему Артем? Десять лет прошло с их последней встречи. Десять лет она старательно выстраивала свою жизнь заново, кирпичик за кирпичиком, осколок за осколком. Она училась не чувствовать, не вспоминать, не возвращаться к тому, что могло причинить боль. Она стала архитектором не только по профессии, но и по сути – строила вокруг себя стены, возводила неприступные барьеры, чтобы никто не смог проникнуть в ее внутренний мир, в ее "Эхо Тишины". И вот теперь он, подобно сейсмической волне, грозил разрушить все, что было так тщательно возведено.

Лея вспомнила их прощание. Оно было таким же молчаливым, как и их первая встреча. Ни слов, ни объяснений, ни прощального взгляда. Просто обрыв. Словно нить, которая внезапно порвалась, оставив два конца, висящих в пустоте. Тогда, десять лет назад, она была другой. Юной, наивной, верящей в то, что любовь – это нечто нерушимое, вечное. Она верила ему. Верила в его молчание, в его глубокий взгляд, в его прикосновения, которые говорили больше, чем любые слова. И когда он ушел, не сказав ни слова, не оставив ни записки, ни объяснения, ее мир рухнул. Не со взрывом, а с тихим, почти неслышным треском, похожим на то, как лопается тонкое стекло.

Она закрыла глаза, пытаясь отмахнуться от нахлынувших воспоминаний. Это было давно. Это было неважно. Ее жизнь теперь – это ее работа, ее искусство, ее стремление к безупречности. Она была уверена, что переросла ту юношескую наивность, что стала сильнее, мудрее. Но одно лишь упоминание его имени оказалось достаточно, чтобы расшатать ее тщательно выстроенную защиту.

Лея провела рукой по трещине на стеклянной поверхности инсталляции. Именно здесь, в этом месте, должна была зародиться новая выставка, ее новый проект – "Фундамент доверия". Она планировала создать серию работ, исследующих процесс восстановления, возрождения из руин. Ирония судьбы заключалась в том, что теперь ей самой предстояло пройти через этот процесс, и главным "реставратором" должен был стать Артем Стрельцов. Человек, который когда-то разрушил ее собственный фундамент.

Она достала телефон и открыла календарь. Следующая неделя. Дни, казалось, превратились в часы, а часы – в невыносимо долгие минуты ожидания. Впервые за много лет Лея почувствовала не просто волнение, а нечто гораздо более глубокое, тревожное. Это было предчувствие неизбежного. Предчувствие того, что ее "Эхо Тишины" вот-вот наполнится новым звуком – звуком разбивающегося или, возможно, вновь собирающегося хрусталя.

Выставка "Хрупкость времени" должна была стать кульминацией ее пути от боли к исцелению. Она должна была символизировать прощание с прошлым. Но теперь, когда имя Артема прозвучало в стенах ее галереи, Лея поняла: прошлое не ушло. Оно лишь затаилось, ожидая подходящего момента, чтобы вернуться и потребовать своего. И этот момент настал.

Она вышла из центрального зала, оставив "Осколки Времени" мерцать в полумраке. Завтра нужно будет заняться подготовкой документов для Евгения, изучить планы реставрации, подготовиться к встрече с Артемом. С этим "гением реставрации", который, возможно, сумеет вдохнуть жизнь не только в старые стены, но и в ее собственное, почти замершее сердце. Или окончательно его разбить.

Мысли Леи метались, но одна оставалась неизменной: она должна быть готова. Готова к встрече с ним, готова к прошлому, которое неумолимо наступало на пятки. "Хрустальные поцелуи" – так назывались стихи, которые она когда-то писала, но давно забросила. Нечто хрупкое, едва уловимое, но способное оставить след. Теперь она поняла, что название ее новой выставки – "Хрупкость времени" – оказалось пророческим. Время действительно было хрупким. И оно могло разбиться в любой момент, чтобы затем собраться вновь, но уже в совершенно другой форме.

Глава 2: Архитектор времени

Два дня пролетели для Леи в тумане. Не той плотной, обволакивающей мглы, что накрывает город по утрам, а невидимого, личного тумана, сотканного из предчувствий и воспоминаний. Упоминание имени Артема Стрельцова наэлектризовало пространство вокруг нее, наполнив каждый миг неопределенным ожиданием. Она пыталась заглушить это чувство бесконечной работой, доводя последние детали выставки до абсолютного совершенства. Посетители должны были видеть лишь безупречное искусство, а не тревогу, поселившуюся в ее душе. Она проверяла каждую лампочку, каждый крепёж, каждый оттенок света, стремясь к такой концентрации, чтобы мысли о прошлом просто не могли пробиться сквозь барьер ее внимания.

Но имя, словно отточенный кристалл, продолжало колоть изнутри, просачиваясь в каждую щель ее защиты. Она просыпалась ночью, видя во сне нечеткие образы, в которых переплетались силуэт Артема и очертания старых стен галереи, угрожающе наклоняющихся над ней. В течение дня, когда она просматривала чертежи "Эха Тишины", каждая трещина в фундаменте, каждая протечка в крыше казались ей не просто дефектами конструкции, а метафорами ее собственной жизни, ее собственного сердца, которое, несмотря на кажущуюся прочность, тоже имело свои уязвимости.

Сегодня был тот самый день. День его приезда. Лея нарочно не уточняла время, словно пытаясь отсрочить неизбежное, создать иллюзию, что у нее еще есть время подготовиться. Но часы на стене ее студии двигались неумолимо, отмеряя каждый миг, приближая ее к встрече с призраком из прошлого. Она надела строгий темно-синий костюм, безупречно сидящий по фигуре, и собрала волосы в тугой пучок. Никаких лишних деталей, никакого намека на эмоции. Она хотела выглядеть профессионально, отстраненно, словно перед ней стояла не задача встретить человека, перевернувшего ее жизнь, а провести очередную деловую встречу. Она была архитектором, и ее внешний вид должен был говорить о том же – о точности, о структуре, о контроле.

Примерно в два часа дня, когда солнечный свет заливал центральный зал галереи, выхватывая блеск каждой стеклянной инсталляции, дверь отворилась. Лея услышала шаги. Уверенные, размеренные, неторопливые. Не такие, как у Евгения – нервные и суетливые. Это были шаги человека, знающего себе цену, своего дела и своего места в этом мире. Она повернулась лицом ко входу.

Он стоял в дверном проеме, высокий, подтянутый, с легкой небритостью, которая придавала ему вид неаккуратного гения, а не офисного работника. Темный костюм сидел на нем так же непринужденно, как его собственная кожа, словно он не надел его, а был в нем рожден. Глаза. Вот что первым бросилось в глаза Лее, пронзив ее насквозь. Они были того же глубокого, синего цвета, что и десять лет назад, но теперь в них не было юношеской беззаботности. Вместо этого в них читалась какая-то древняя мудрость, легкая усталость и… что-то еще. Что-то, что Лея не могла определить, но что притягивало ее взгляд, словно магнит. Время наложило на него свой отпечаток, сделав его черты острее, линии лица – резче, но не лишило его той самой, присущей ему притягательности. Он был Артемом Стрельцовым. Архитектором, который теперь должен был "реставрировать" ее жизнь.

Артем стоял, сканируя пространство взглядом опытного мастера. Его глаза, словно лазерные лучи, скользили по стенам, потолку, полу, фиксируя каждую деталь, каждую трещинку, каждый отслоившийся кусочек краски. Казалось, он не просто смотрел, а считывал историю здания, его боль, его невысказанные секреты. Он прошел несколько шагов вглубь зала, не сразу заметив Лею. Его внимание было полностью поглощено архитектурой. Он остановился у одной из опорных колонн, провел по ней рукой, внимательно изучая текстуру камня, затем приложил ухо, словно пытаясь услышать пульс старого здания.

Лея наблюдала за ним, затаив дыхание. В этот момент он был не просто мужчиной из ее прошлого. Он был художником, который видел мир не так, как обычные люди. Он видел не просто стены, а наслоения эпох, не просто камень, а историю, отпечатанную в нем. И это зрелище невольно завораживало ее, вытягивая из привычной защитной оболочки.

Наконец, он поднял голову и их взгляды встретились. На долю секунды в его глазах промелькнуло что-то неуловимое – узнавание, удивление, возможно, даже легкая тень старой боли. Но также быстро это выражение исчезло, сменившись маской профессиональной отстраненности.

"Лея Руденко?" – его голос был глубок и спокоен, без тени узнавания, по крайней мере, внешне. Но она уловила едва заметную хрипотцу, ту самую, что всегда появлялась, когда он был сосредоточен или чем-то взволнован. Ее имя, произнесенное им, прозвучало как эхо из далекого прошлого, одновременно болезненно и сладостно.

"Артем Стрельцов," – ответила Лея, стараясь, чтобы ее голос оставался твердым и ровным. Это было не просто утверждение, это было признание, брошенное в лицо судьбе. "Рада вас видеть". Звучало фальшиво даже для нее самой.

Он кивнул, и на его губах появилась легкая, почти незаметная улыбка, которая, однако, не достигала глаз. Это была улыбка вежливого незнакомца, а не человека, с которым Лея когда-то делила свои самые сокровенные мечты. "Да, это я. Евгений сообщил, что вы ждете. Могу ли я приступить к осмотру?" Его тон был безупречно деловым, словно он никогда и не знал ее, словно их прошлое было стерто ластиком времени. Это "дежавю" было почти физическим. Десять лет назад он так же мог появиться внезапно, с головой погруженный в свои мысли, в свои чертежи, в свои философские размышления, едва замечая окружающий мир.

"Конечно. Галерея в вашем полном распоряжении," – Лея сделала жест рукой, приглашая его пройти. – "Я здесь, если у вас возникнут вопросы". Она чувствовала себя манекеном, идеально застывшим на витрине, пока ее внутренний мир сотрясался от скрытых эмоций.

Артем достал из портфеля небольшой лазерный дальномер, блокнот и карандаш. Он начал методично обходить зал, измеряя, записывая, делая пометки. Он не торопился, двигался медленно, словно каждый сантиметр старого здания был для него ценным артефактом, требующим внимательного изучения. Его движения были точными, выверенными, каждое из них говорило о многолетнем опыте и глубоком знании своего дела. Лея не могла оторвать от него глаз. Его профиль, чуть нахмуренные брови, сосредоточенный взгляд – все это было до боли знакомо и одновременно чуждо. Человек перед ней был тем же, и все же совершенно другим. Время, это неумолимое время, наложило на него свою печать.