Голоса костров. Пламя

– Не слишком ли много гонора для шлюхи? Забыла, как в обезьяннике от бичей отбивалась, а, Ложкина?

– Шлюха? Так грубо, – Полина подошла к столу, затушила недогоревшую сигарету в пепельнице и медленно, наклоняя корпус вперед, опустилась в кресло напротив Кабана. – Знаешь, как говорят? Кто прошлое помянет…

– Раньше много чего говорили, – перебил ее Артем и отвел взгляд. – И далеко не всегда правду.

– Ты действительно считаешь меня шлюхой?

– Была же, да и теперь. Сколько через тебя за месяц мужиков проходит?

– Не через меня, а через мои руки. А их я мою с усердием, знаешь ли. И не об этом ли мы с тобой договаривались?

– Все меняется.

– Это точно. Ты может все-таки предложишь даме выпить? – она сложила руки в замок и, пробежавшись взглядом по этикеткам стоящих на столе бутылок, добавила: – Чего-нибудь двенадцатилетнего.

– Губа не дура.

– Раньше я бы с тобой поспорила, но обстоятельства не позволяют, – Полина дождалась, когда коричневатая жидкость заполнит стакан на треть.

– Может быть льда, – с иронией проговорил Кабан.

– Прости, дрогой, до зимы я ждать не готова, – маленьким глотком она пригубила виски, облизала губы, и на несколько секунд прищурила левый глаз. – Может все-таки начнем?

– Я жду.

– Тебе так неприятна моя компания? – Полина приоткрыла рот и, вглядываясь в глаза собеседника, начала водить средним пальцем по кромке стакана.

– Ложкина? Ты серьезно? Думаешь, поведусь на твои манипуляции? Не тот возраст. Давай к делу? У твоих запрещенка. И черт с ним с кофе, и даже с золотом. Все понимаю – чаевые. Но вот заточенная опаска – это залет. Причем твой.

– Дорогой, я бы с тобой согласилась, – она сделал еще один короткий глоток, – но кто без одобрения привел сразу трех новеньких? Кто досматривал? Можешь мне сказать? Кто их мыл, а? Бритву за щекой не спрячешь. Хотя… Знавала я одну мадам….

– Давай без этого. Все косячат.

– Так не надо оптом брать. Смотреть надо, в феврале залетную притащил. Думаешь долго она еще работать сможет? Или мне ее на общественные начала пустить? Куда? На кухне – здравствуй токсикоз, на уборку тоже не кинем. На склад? Доверия нет. Ты же подставляешь.

– Давай не надо. Хорошая сделка. Два мешка риса с мошкарой за душу. Родит – потом отработает.

– Несколько месяцев сейчас и потом еще столько же не у дел. Кормить ты ее чем будешь? Или думаешь молоко само по себе берется. Я, итак, от рожениц не вылезаю. Гормоны, сопли, слезы, истерики, радости. Что-то детского питания я у тебя в прайсе не видела.

– Ну а нахрен ты тогда нужна мне, еслиэтого делать не будешь?

– Тема, дорогой мой, ты ничего не путаешь? То, что у тебя ребята со стволами ходят, сейчас уже не работает. Их такие же встретят. Если не девочки мои, то держать тебе здесь нечего. Так себе авторитет на один дом. Быстро отожмут. Желающих, я, конечно, могу ошибаться, немало.

– Но мы же договорились.

– Все меняется, – Полина повторила его слова, вскинув бровь. На ее губах застыла наигранная улыбка. – Кажется, так ты говоришь.

– Да, – отрывисто гаркнул Артем и направился к двери.

– Думала, мы сперва договоримся.

– Заводи! – приказал Кабан и с любопытством стал осматривать девушку, которую под руки завели двое бойцов. – Че один не справился? Делать нечего?

– Шеф, да мы как….

– На хер пошли! – захлопывая дверь, прокричал Артем и повернувшись не сводил глаз с новенькой, которая застыла между ним и столом.

– Не бойся, малыш, проходи садись. Здесь не кусаются. Дел ты, конечно, наворотила. Молодец, – карие глаза Полины отражали последние лучи заката.

– Это не моя бритва, – склонив голову перед столом, пробубнила Жанна.

– Покажи мне хоть кого-нибудь, кто скажет, что его. Мы тут сумасшедших не держим. Дороговато за тебя отдал, получается. Не помню, чтоб со скидкой шла. Будем наказывать.

С юности привычная к грубости Ложкина умела различать наигранные эмоции и подлинный человеческий страх. И вот сейчас она узнала себя в поведении Жанны. Распахнувшиеся на секунду веки, пробежавшая по лбу глубокая складка, расширенные ноздри и увеличившиеся, как у кошки ночью, зрачки дополнили едва заметная остановка в дыхании и вздувшаяся вена на бледной шее и неуклюжий подъем ладони к левому плечу.

– Тихо, тихо, мой дорогой, что же сразу наказывать? – Полина встала и медленно постукивая каблуками обошла новенькую. – Что на плече?

– Ничего, – тихо проговорила новенькая и опустила взгляд.

– Малыш, врать ты еще не умеешь.

Жанна медленно подняла руку и отодвинула короткий рукав ночнушки, обнажая объемные бугристые еще розоватые шрамы, казалось, наложенные друг на друга в разное время.

– Чье клеймо? – спросил наблюдавший за их разговором Артем.

– Подойди-ка, пожалуйста, – попросила Ложкина. – Я впервые такое вижу. Подсветишь?

Кабан нехотя подошел поближе и чиркнул бензиновой зажигалкой в золотистом корпусе. В желтоватом неровном свете от колеблющегося пламени шрамы приобрели более выраженный бордовый цвет и даже дали небольшие падающие тени.

– Все еще думаешь, что хорошо купил? Да она у всех побывала за два года. Ты откуда такая популярная, а? – Полина оперлась на край стола и, забрав из руки Артема зажигалку, запалила свечи в резном подсвечнике и принялась крутить край сигареты в ярком пламени, раздувая его тонкой струей воздуха.

– Ложкина, просил же не переводить продукт.

– Ага, – она щелкнула крышкой зажигалки и впервые с зимы втянула дым в легкие.

– Сигареты тебя убьют!

– Пусть встанут в очередь, – она вновь прошлась к окну и какое-то время смотрела на все ещесветлое, не перешедшее в ночное, небо. – День прибавился. Заметил?

– Нельзя не наказать, – пропустив мимо ушей голос Полины, вслух размышлял Кабан. – Один раз слабину дашь – растопчут.

– Наконец-то, начал меня понимать. Знаешь, что, друг мой, давай, – она закашлялась после глубокой затяжки. – Фу, дрянь какая! Давай ее в первую пару поставим… на месяц.

– Да ее порвут.

– Ты же сам сказал, что оптом. Жалко? Отцовские чувства взыграли или еще какие? – Ложкина повернулась в пол-оборота и внимательно смотрела на наполовину освещенное свечами безразличное лицо Артема. – Два дня на подготовку, и через месяц посмотрим. Договорились?

– Давай, но если…

– Ой, ой, – перебила его Полина, – все. Договорились, значит договорились. Ты там Барсика не запинал еще? Можешь не говорить. И я, пожалуй, канделябр возьму во временное пользование.

– Чего?

– Подсвечник, – пояснила Ложкина. Она подняла его со стола, затушила сигарету и подошла к двери. – Малыш, чего сидишь? Пойдем, тебя ждет интересный вечер.

Новенькая шла по коридорам библиотеки, стараясь не отставать от Полины. Из открытых кабинетов слышался храп, иногда громкий смех и плохоразбираемая пьяная речь. На повороте лестницы Жанна стянула с себя башмаки, разбившие ей пятки в кровь, и продолжила идти вслед за освещающей ей путь женщиной, отмечая, как гордо она переставляет ноги, как высоко вздернут ее подбородок и как тихо стало ближе к концу крыла.

– Заходи, – Ложкина толкнула дверь локтем и, пропустив вперед новенькую, осталась в коридоре.

Спертый запах аммиака ударил в ноздри. Жанна пыталась сориентироваться в пространстве, и неуверенно сделала шаг вперед, пока не вздрогнула и не замерла на месте. Из глубины комнаты на нее смотрели два отражающих оранжевый свет от подсвечника глаза.

– Можешь не бояться – он на цепи. До утра тебе надо сделать так, чтобы… – Полина задумалась и подбирала слова, – чтобы он любил тебя неимоверно. Поняла?

– А он – это Барсик? – не отрывая взгляда от светящихся в углу глаз, уточнила Жанна.

– Да, он родимый. Да, Барсик? Малыш, я дверь запру, утром увидимся. Сегодня без ужина, вопросы есть?

– Почему здесь так тихо?

– Ой, забыла сказать, ему язык отрезали. Представляешь? Дикие люди, так что поласковее с ним. Все, до утра.

Ложкина поставила подсвечник на пол и, притянув дверь к себе, начала проворачивать ключ в личинке, когда послышался отчаянный стук изнутри.

– Ой, нет, нет, так мы не договаривались. До утра значит до утра, малыш.

– Полин, а можно мне воды?

– Прости, дорогая, думаю до утра протянешь.

– Это не мне.

Полина вскинула бровь и растянула несимметричную улыбку на левую сторону лица прежде, чем отпереть дверь.

– Ты вторая, кто попросилводы. Для чего?

– Его помыть надо, – голос новенькой звучал смущенно.

– Молодец, будет толк, только держись, малыш. Будет тебе вода.

– Полина, можно вопрос?

– Давай, – приглушенно и без поддельной аристократичности в голосе ответила Ложкина.

– Ты сказала, что я вторая. Кто первая?

– Я, – с грустной улыбкой ответила Ложкина.

Глава 4

Надоедливая крыса. Еще молодая, серая, с небольшим хвостом и торчащими в стороны белыми усами. Хорошо, что сытая. Принюхивается, смотрит, чистит мордочку и только изредка слизывает запекшуюся кровь со штанов. Даже интересно, когда она поймет, что всего в паре сантиметров от ее носа находится ранение, успевшее покрыться сухой корочкой. Страшно подумать, что произойдет, когда придут другие. Кабан – не дурак. Псих – бесспорно, но не дурак. Грамотно все организовал. Библиотека, площадь, бывшее здание правительства, частично театр, все подходящие улицы и, конечно, свалка просматриваются с дальней вышки. О снайпере давно все и говорят, и знают. Не просто так же в одном из окон верхнего этажа библиотеки регулярно появляется рука с зеркальцем. Осталось понять в какое время и какие сигналы подают. Но это точно не сегодня.

Алексей, стараясь не делать резких движений, передвигал руку к простреленному плечу. Боль адская – ноющая и пульсирующая с каждым ударом сердца или слишком глубоким вдохом. Но она не шла ни в какое сравнение с тем, отдающим по венам и заставляющим сжимать зубы до ощущения отколовшихся мелких крошек эмали на языке, осознанием безысходности и страха, что кто-то зайдет на свалку и застанет его здесь думающим, дышащим, живым.

Когда его веки распахнулись после очередной потери сознания, первым, что он увидел, стали щедро рассыпанные по черному небу подмигивающие звезды. Короткая улыбка промелькнула на его лице, но сразу же сменилась на вздернутые губы и приподнятые от боли скулы. Алексей попытался перевернуться на живот, но хруст собранных под ним пустых консервных банок заставил его остановиться и, медленно дыша, ждать и прислушиваться ко всем нечастым звукам доносимых ветром.

Знать бы еще который час или сколько осталось до рассвета. Но сколько бы не оставалось, с назойливо ноющей пулей в ноге и дырой в плече про перебежки можно забыть, и значит только ползком, только шурша банками и разгоняя местных крыс есть возможность выжить.

Алексей опирался на локоть здоровой руки, рывком перекидывал простреленное плечо и, почти теряя сознание от боли, опускался на дурно пахнущий мусор, делал глубокий вдох, толкался ногой и вновь поднимался на локоть, вслушиваясь подняли тревогу или нет. Сбоку от него иногда поблескивали крысиные глаза, и ему казалось, что местные грызуны по очереди выходили посмотреть на невиданное зрелище – человека, изображавшего гусеницу.

Выбравшись из мусора, он несколько минут дышал дорожной пылью и оценивал возможные варианты. Площадь – сразу нет, пробраться через сквер по периметру, закрытому невысоким кованным забором и редкими проходами, конечно, возможно, но кто знает, когда встанет солнце? По прямой – в сторону Университета, практически под окнами у Кабана? Можно до бесконечности перечислять почему нет, но сейчас это самый верный способ остаться живым до рассвета. И Алексей продолжил ползти, стирая локоть в кровь об асфальт.

Первые рассветные лучи он встретил в тщетной попытке подняться на ноги, опираясь здоровой рукой на покрытый толстым слоем пыли автомобиль. Только зря наследил. Он вспоминал студенческие годы, проведенные в здании университета, своих однокурсников и все истоптанные маршруты в окрестностях.

– Храм, – хрипловато из-за пересохшего горла пробубнил он себе под нос, и закрыв глаза, решил немного передохнуть, по почувствовав, что начинает проваливаться в сон от усталости, воткнул указательный палец в пулевое отверстие в плече.

Сдавленный протяжный стон, расширенные зрачки, распахнувшиеся глаза, посиневшие от сжатия губы и учащенное громкое дыхание через нос увенчались разрядом прокатившейся по всем нервным окончаниям острой боли.

Алексей немного выровнял дыхание и продолжил ползти в сторону от здания. Дорога шла на уклон. Ему показалось, что теперь он начал двигаться быстрее и даже делать более короткие остановки, чтобы отдышаться, но обернулся, и по его щеке прокатилась слеза – продвинуться получилось всего на пару автомобильных корпусов.

– Эээ, – донеслось откуда-то позади, и Алексей замер на месте.

По отзвукам ответа, он решил, что это просто разговор двух сменяющихся караульных, и попробовал прибавить скорости, не обращая внимания ни на усилившееся головокружение, ни на оставляемый локтем кровавый след, ни на то, как громко он дышал.

– Еще, просто еще, и потом еще раз еще! – единственная мысль, которая занимала все место в пространстве.

Он уже не разбирал куда именно ползет, о чем говорят эти голоса где-то за его спиной, что за щелкающие звуки разносятся эхом по окрестности.

– Еще, просто еще, и потом еще раз еще!

Глаза слезились от градом лающегося со лба пота, дышать стало гораздо тяжелее, но он повторял подъем на локоть и рывок до тех пор, пока не нашел опоры под рукой.

Высеченная в холме уходящая под острым углом вниз лестница, состоящая из множества бетонных ступеней, открылась перед ним.

– Еще, просто еще, и потом еще раз еще!

Алексей подтянул здоровую ногу к корпусу и, повалившись на бок, неуклюже скатился на первую ступеньку, на которой и застрял в неудобном положении. Он заново расправил ногу и выставил локоть вперед. Перетаскивать себя по лестнице оказалось еще сложнее, чем по асфальту: каждое ребро ступеней давило и на плечо, и на живот, каждое перетаскивание ноги превращалось в ее падение с последующим болевым импульсом, от которого вырывался короткий стон, в глазах становилось темнее, все мышцы напрягались и переходили в короткую судорогу.

– Еще, просто еще, и потом еще раз еще! – стискивая зубы, он преодолел половину лестницы и упал без сознания.

Глава 5

Горячий воздух от свечи крутил алюминиевый маховик лампы, и по стенам плавно прокручивались синие, красные и желтые полоски. Часть из них отражалась в небольшом диско-шаре и неяркие желтоватые солнечные зайчики перемещались по всем поверхностям комнаты.

Седой отпил разлитого по стаканам с толстым дном пойла и, крепко зажмурившись, медленно шумно выдохнул.

– А это точно можно пить? – морщась от пробивающего аромата, спросил Денис и, повернувшись на звук открывшейся двери, отставил свой стакан в сторону.

Отбивая каблуками свой размеренный ритм, к ним вошла высокая фигуристая женщина в прозрачном черном пеньюаре поверх кружевного белья. Она прошлась вдоль их широко расставленных друг от друга кресел и, остановившись в пол-оборота, оперла руку на талию и начала говорить бархатным ласкающим голосом.

– Добрый вечер, мальчики, – ее улыбка и томный скользящий взгляд вызвали открывание ртов на неухоженных лицах гостей. – Я смотрю, у нас новенькие.

– Может уже начнем? – грубовато спросил один из левобережных.

– Вы торопитесь? Я бы на вашем месте насладилась моментом ожидания. Иногда праздник не так хорош, как подготовка к нему. Не так ли, Дима?

– Слышь, Полин, не тяни!

Ложкина коротко кивнула, театрально поджала левое плечо и дважды негромко хлопнула в ладоши. Из-за двери на небольшой подиум, завешанный свисающими с хромированных труб лоскутами прозрачной фиолетовой ткани, скользя вышли две плотные девушки в кожаных юбках, сетчатых рваных чулках и обтягивающих широкие талии топиках.

– А нельзя без вот этого? – прохрипел Седой.

– Мальчики, правила вы знаете. За выбор нужно платить, – ласково пояснила Полина. – Расценки повторить?

– Знаем! – сказал Дима и, подняв свой лежащий у ног увесистый рюкзак, достал из него две банки тушенки и поставил их на журнальный столик перед собой, отодвинув пустой стакан. Полина кивнула в сторону девушек, и одна из них, вскинув голову, медленно ушла за дверь. Ее тут же сменила новая, одетая в обтягивающую подвязанную на животе тугим узлом футболку, подчеркивающую вздернутую грудь и поблескивающий желтым от света расставленных по полу восковых свечей пирсинг в пупке. Она поправила волосы, собранные в тугие косы, провела ладонью от бедра до края начищенных до блеска ботфорт, прикрывающих колено и облизнув губы остановилась без движения, уставившись куда-то в темноту за спинами гостей, в которой опершись о стену бесшумно стояли местные охранники.

– Берем? – уточнила Полина.

– Меняем, – бодро ответил впервые попавший на представление юноша и выставил на стол две банки.

Полина громко хлопнула в ладоши, и последняя появившаяся у подиума девушка выпрямилась, отпустила воздушный поцелуй и, покачивая объемными бедрами, поспешила на выход.

– Это че такое? – под громкий смех остальных левобережных спросил юноша.

– За выбор нужно платить! – повторилась Полина. – Замена – две банки. Выбор, кого поменять – четыре. Господа, вы же знаете правила!

– Как она тебя, а! Развод – дело тонкое, Петруха. Ха.

– Дима, пожалуйста, будьте сдержаны! Юность, прыть, хммм, – Полина медленно закатила глаза и приставила ладонь к щеке, изображая удовольствие от собственных фантазий.

– А сколько Вы стоите? – опрокинув стакан местного пойла, спросил Петруха и с вожделением и отблесками пламени свечей в глазах ждал ответа.

– Простите, сударь, боюсь, что сегодня я не работаю, – с ироничной улыбкой ответила Полина и незаметно выдохнула, когда в двери появилась следующая.

– Беру! – прокричал Седой и поставил на стол несколько банок тушенки и сверток крафтовой бумаги, перетянутый льняными бечевками.

Он поднялся с кресла и, протянув руку, ждал, когда к нему подойдет зрелая бесфигурная невысокая женщина в синем рабочем комбинезоне, резиновых сапогах до колена и ярко-оранжевой строительной каске.

– Завидую вашему постоянству! Итак, мальчики, – Ложкина сложила руки в замок перед собой, – берем или полная замена?

Левобережные переглянулись, и Дима объяснил новенькому:

– Если полная замена, то с каждого по одной банке. Понял?

К журнальному столику потянулись руки с банками, и Ложкина трижды хлопнула в ладоши.

– Спасибо, Марина, можешь отдыхать.

Левобережные успели разлить по стаканам и, откинувшись в креслах поудобнее, рассматривали новую партию девушек.

– А симпатичных больше не будет? – поднеся к носу стакан, спросил Петруха.

– Боюсь, вы этого не увидите, Петя. Рада была познакомиться, – Полина кивнула в темноту, и один из охранников молниеносно подошел к юному гостю и без слов поднял его за руку и проводил к выходу.

– Замена! – бросил Дима и поставил на стол две банки тушенки.

Когда аукцион завершился, Ложкина с закрытыми глазами расположилась в кресле, свесив ноги через мягкий подлокотник, и в полном одиночестве маленьким глотками допивала остатки дешевого теплого коньяка, пока не услышала знакомые неровные шаги.

– Успешно сегодня? – спросил Саныч.

– Бывало и лучше – опытные пошли. Ты, кстати, тушняк на просрок проверял?

– Конечно, Полин, мне того раза хватило.

– Ну смотри, а то часики тикают. Скоро девок за сахар отдавать будем. Или что там у нас в заказе от кухни.

– Макароны. Представляешь? Говорят, дефицит. Что пьешь?

– Держи, невкусно, – она протянула бутылку в пустоту справа от себя.

Саныч принял бутылку повертел ее в руках и поводив горлышком перед носом, поставил ее на пол.

– Сяду?

– Пфф, если получится. Откуда я знаю?

– Понятно, значит не в настроении, опускаясь в кресло проговорил мужчина и кряхтя стянул растрескавшиеся ботинки.

– Ты же не на ноги мои пялиться пришел? Или все-таки попялиться? Да Вы – льстец, Юрий Александрович! Кто бы мог подумать?

– Полин, может хватит?

– А что так?

– Я по делу.

– И какое может быть дело у придворного казначея к бедной несчастной куртизанке или, как говрит Кабан, – шлюхе, а?

– Да про него, про Артема. Сопьется же!

– Его дело личное. Я ему не наливаю, закуску не отбираю и даже поводов не даю. Но это так, к слову, – она зевнула, прикрывая кистью рот.

– Слышала, что он вчера двоих положил коминтерновских.

– Ну положил и положил. На несколько кварталов все слышали. Что с того?

– Одного тела нет. И судя по следам, сам ушел, в смысле – уполз.

– Интересно… – она повернулась и опустила ноги на пол. – Наверное, скоро придут спрашивать.

– Да, и боюсь, что спрашивать будут не только с Артема.

– Не бойся, точно спрашивать будут со всех, и, наверное, дорого, – она уперлась локтями в колени и опустила подбородок в ладони. – Контроль нужен, это ты прав, чтобы еще чего не натворил. Варианты думал?

– Да я че? Так… Дальше бабы не придумал.

– Так себе идея, но на моих потасканных он и не смотрит, понятное дело. Во втором корпусе одни пенсионеры, не обижайся, пожалуйста.

– Может ты?

– Что ты? – она медленно повернулась в сторону Саныча, встретила его почти невидимый в свете свечей взгляд и захохотала, откинувшись на спинку кресла. – Ха-ха, Саныч. Смешно… Знаешь, мне иногда кажется, что я единственная у кого здесь хоть что-то похожее на честь осталось. Так что извини, не моя история. И как тебе…

Она не договорила и вскочила на донесшийся из череды коридоров гортанный женский крик. Схватив с пола свои туфли, Полина коснулась Юры за плечо, и разбежавшись сшибла дверь корпусом, после чего пару секунд стояла, прислушиваясь откуда идут звуки, и быстро направилась в сторону неразборной мужской брани.

Охрана разложила на полу одного из левобережных гостей и не стесняясь применяла грубую силу, отбивая тяжелой подошвой все до чего получалось дотянуться. Ложкина посмотрела на отлетающие в сторону капли крови и медленно натянула туфли. Сделав пару шагов к нарушителю, она кашлянула. Бойцы отошли в сторону. Пришлось присмотреться, чтобы распознать в раздувающихся на месте лица гематомах Дмитрия.

– Таловская, мать твою, – прошептала Полина и, обойдя мужчин, нырнула за дверь, где на раскрытой кровати, закрывая окровавленными руками лиц, рыдала обнаженная Ирина.

Ложкина закусила губу, медленно подошла и присела рядом.

– Ира, что пошло не так? – строго начала Ложкина, но услышав в ответ только всхлипы, произнесла строгим командирским голосом: – Таловская, не ныть!

Девушка отвела руки от лица и повернулась к Полине:

– Не ныть? Не ныть, говоришь? Как мне с этим?

Каждый произнесенный звук оголял порванную от уголка рта и до середины щеку.

– Так же, как и все остальные, – строго ответила Ложкина. – Ты жертву то из себя не строй! Поняла? Подумаешь, царапина! Разнылась мне тут. Нитки есть – зашьем! Хочешь, сама зашьешь. А пока на диете посидишь. Завтра суп закажем. Все понятно? Значит так: встала, оделась, привела себя в порядок и зашиваться! И чтоб ни писка! Понятно?

Таловская поднялась, натянула на себя одежду и, гордо подняв голову, вышла из комнаты. Она остановилась над еле дышащим левобережным и медленно опустилась на колено. На его руке поблескивал испачканный кровью перстень с отшлифованным до остроты объемным рубином.

– Ир, что пошло не так? – Юра стоявший рядом старался не глядеть на ее обезображенное лицо.

– Не получилось у него!

– А виновата ты… – подытожил Саныч. – Кольцо возьмешь на память?

Таловская медленно поднялась и вопросительно посмотрела на Полину, которая сложила руку за руку на груди и отрицательно покачала головой.

Глава 6

Щетина с проседью на лице Артема уже начала походить на бороду. Вкупе с отекшими от ежедневного употребления спиртного веками, глубокими горизонтальными морщинами на лбу и давно нестриженными волосами она прибавляла минимум десять лет. Он смотрел на свое отражение в зеркале и лениво почесывал подбородок.

– Саныч, а тебе сколько лет?

– Немного за сорок, – отозвался стоявший в дверях прапорщик.

– Да ладно? Я бы дал за полтос.

– Да, да… Атос, Портос и Заполтос. Старая шутка, шеф, уже несмешная.

– Первый раз слышу, – ухмыльнувшись ответил Кабан и, налив в ладонь воды из пластиковой бутылки с мутными и потрескавшимися стенками, протер себе шею. – Скоро подойдут?

– И, шеф, там три красных.

– Три? – Кабан выпрямился и, собрав брови в кучу, начал припоминать: бывало ли, чтобы караул передавал три красных флажка. – Это сколько их там?

– Десять минимум.