Ариадна из чугуна и стали

Виолетта Орлова

Ариадна из чугуна и стали

Предисловие

Драгоценные читатели!

«Ариадна из чугуна и стали» – это книга-квест. Я предлагаю вам вместе с героями совершить небольшое расследование и найти преступника, если, конечно, таковой имеется. Для упрощения этой задачи в самом начале я даю некие правила игры. В чем же они заключаются?

Книга представляет собой стимпанковский ретеллинг одной очень известной истории, а вот какой – пока секрет. Догадавшись, о чем идет речь, вам, возможно, будет легче вычислить имя главного злодея. Название истории-ключа будет складываться из начальных букв наименований железнодорожных станций, то есть чтобы угадать историю, вам следует отыскать в тексте все станции и соединить первые буквы в одно слово в нужном порядке. Искренне надеюсь, что это будет увлекательно и познавательно. В «Ариадне…» есть еще один любопытный момент: названия глав построены таким образом, чтобы по прочтению книги можно было из разных деталей собрать паровоз. Хотя вынуждена предупредить читателя, деталей в паровозе все же куда больше, нежели глав в моей книге!

В любом случае желаю удачи в расследовании и хорошего угля в топке, Ваш автор!

Глава1, Дымовая труба

1

Анкель всей душой ненавидел вечера, ибо звуки в это время проявлялись с раздражительной отчетливостью, а он до смерти их боялся. Ноющий и свистящий относился к непоседливому ветру, взметавшему пепел за стрельчатым окном. Раздражающий и однообразный – то вагон лениво поскрипывал несмазанными рессорами. Трубный рокочущий глас прорывался из соседнего купе от пожилого господина с бакенбардами, который с завидным постоянством прочищал перед сном горло. Всякий раз он произносил любимую фразу, уже превратившуюся в надоедливый обычай:

«Тише едешь, дальше будешь».

А что, если они движутся по кругу?

Хлесткий – то раздвижные двери ватерклозета2 пропускали без конца снующих пассажиров, басовитый – вежливое пожелание кондуктора спокойной ночи. Но сегодня ночь не будет спокойной, ибо у Анкеля день рождения. Сколько ему исполнилось? Он забыл. Хорошо, что скоро придет Элли и прояснит этот немаловажный вопрос. Горло предательски пересохло. Анкель постарался протолкнуть слюну, но не смог, она плотной вязкой массой облепила глотку. В стрельчатом мозаичном окне сложно было разглядеть дорогу, зато отражался он сам – испуганный, потерянный. Совсем недавно Анкель услышал лестный комплимент от симпатичной девушки. Он гулял с ней под ручку в парковом вагоне, и красавица, рассыпаясь в благодарностях, назвала его настоящим мужчиной. У нее были невинные голубые глаза, под цвет салфеток в вагоне-ресторане. Очень приятно получать похвалу от посторонних людей. По крайней мере, можно пофантазировать, что в нем и правда есть что-то от мужчины. Впрочем, Анкель очень хорошо знал про себя, что он, в сущности, подлец и трус.

Веселые голоса за дверью резко прервали воспоминания. Затем послышался предупреждающий стук ноготков по красному дереву. Анкель поспешно вскочил на ноги: его повело в сторону. Это поезд встал на радиальную кривую. Двери приветливо раздвинулись, и внутрь ввалились весело щебечущие сестры: Элли и Грета. Элли была облачена в свою любимую одежду: амазонку темно-оливкового цвета и маленькую мужскую шляпку в виде цилиндра, из-под которой волнами спадали красивые белые кудри, а вот ее сестра, хоть и нарядилась в бальное платье, своим видом напоминала неуклюжую буфетчицу.

– Заждался, мой хороший? – кокетливо воскликнула Элли и легонько клюнула Анкеля в щеку. От нее пахло терпким дорогим табаком и апельсинами. Юноша снова неловко пошатнулся и чуть не упал.

– Чем занимался в наше отсутствие?

– Я…

– Опять прислушивался?

Анкель виновато опустил глаза: потерянный взор его уткнулся в дорогой ковер черного цвета с растительным орнаментом. Непроизвольным жестом он прижал ладони к ушам, словно желал таким образом закрыться от посторонних звуков.

– Ну-ну, – ласково промурлыкала Элли и легонько потрепала его по щеке. – Сегодня тебе все можно. Это твой день.

– Сколько нашему мальчику? – поинтересовалась Грета, скользнув алчным взглядом по фигуре именинника.

– Ты бы сколько ему дала?

– Худощавый, но сложен хорошо, плечи широкие, а талия узкая; в целом, вполне оформившийся мужчина, я бы дала ему лет девятнадцать. И такой красавец! Лицо истинного аристократа: благородное, брови вразлет, ресницы веером…

– Прекрати! Не вздумай смотреть на Анкеля таким масленым взглядом! И вообще, достань-ка лучше канделябры.

Грета недовольно фыркнула, но подчинилась. Наклонившись к мягким диванам, она ловко вытащила из-под них витые подсвечники из бронзы, украшенные рубинами. Зажгли свечи: и хоть сквозь мозаичную розу на сводчатом потолке в помещение проникал уныло-серый свет, стало не в пример лучше видно. Из полумрака выступили тревожные детали: острые хищно-багровые подлокотники диванов, массивный деревянный стол, украшенный резьбой, огромные походные саквояжи из натуральной кожи с разинутыми пастями. Темный гобелен с изображением злобной гаргульи наполовину закрывал серый линкруст3 с рельефной поверхностью. А кованые ручки таинственно мерцали, словно глаза диких зверей. Очень дорого и мрачно, однако Анкель знал, что купе Элли в вагоне первого класса выглядят еще богаче.

Грета достала виски и деловито разлила по рюмкам. Поезд качнулся, чуть не расплескав янтарную жидкость. Затем она закурила, мерзко причмокнув, и выпустила перед собой пепельно-серое кольцо. У нее под ногами была плевательница. Анкель тихо закашлялся. Пепел витал повсюду: снаружи он хаотично разносился ветром, а здесь его создавали сами пассажиры, словно им было мало. Без устали стирают легкие в серую стружку, а за ними и все остальное. Сильный порыв ветра ударил в окно, и юноша нервно вздрогнул.

– Выпей, – предложила ему Элли, интимно приобняв за плечи. – Станет легче. Ее приглушенный голос напоминал шипение змеи.

Анкель послушался и сделал осторожный глоток. Горло неприятно обожгло, и он поморщился. Тотчас же губ его коснулись другие – жадные, влажные. Чужой язычок слизнул каплю виски, и его замутило. Никак он не научится получать удовольствие от простых вещей.

– Хочешь десерт? – вызывающе грудным голосом поинтересовалась Элли, преданно заглядывая ему в глаза.

– Д-да, – неуверенно отозвался он, чувствуя, как кровь бешено понеслась по венам, точно пар по трубам котла. Интересно, что она имела в виду? Никогда нельзя было с точностью предугадать, что придет ей в голову. Элли всегда отличалась непредсказуемостью.

Она легко поднялась на ноги и скрылась в смежной комнате, а затем вернулась, держа в руках малиновую коробку, перевязанную шелковой лентой. Пару секунд Элли загадочно похрустывала картоном, а затем, точно ловкий иллюзионист, сняла крышку.

С невольным любопытством Анкель следил за ее грациозными движениями. Его компаньонка была удивительно хороша собой.

– Сю-юрприз! – дурачась, весело протянула она. В коробке скрывался роскошный многоярусный торт с кроваво-вишневой глазурью. Свет красиво играл на лаковой поверхности, воздушные меренги были запорошены какао-порошком, точно пеплом, из бисквита хищно торчали острые кусочки манго, будто зубы пираний. Анкель медленно осматривал это произведение искусства: снизу вверх, чтобы не пропустить деталей. Ведь он знал, что Элли старалась для него одного. Сердце тревожно билось о стальную решетку ребер, эхом отражаясь в ушах: Анкель отчаянно не любил сюрпризы. А потом взгляд его застыл, и он сам будто окаменел.

Верхушку торта венчал странный круглый предмет, не вишня. Анкель неприлично уставился на него, пытаясь понять, что он видит. Отчего-то ему очень важно было разгадать эту загадку. Уже начинавший мутнеть, с по-кошачьи узким зрачком, но пока все еще различимого цвета. Человеческий нежно-голубой глаз. Совсем как салфетки в вагоне-ресторане. Осознав только сей ужасающий факт, Анкель скорчился в мучительном спазме, и его стошнило прямо на ковер. Элли от удивления разжала руки, и кровавый торт обрушился ей под ноги. Глаз покатился по дребезжащему полу, а когда он остановился возле ботинка Анкеля, стало очевидно, что тот обознался. Это всего лишь крупная голубика.

***

Неделей ранее вышеуказанных событий.

Жан Риваль самодовольно развалился в кресле за своим роскошным столиком из красного дерева в вагоне-ресторане первого класса. Изредка он лениво выставлял вперед длинные, красивые ноги, чтобы пробегавший мимо дворецкий мог вычистить его и без того блестящие ботинки. На манжетах рукавов его белоснежной сатиновой рубашки поблескивали золотые запонки в форме паровозов – подарок отца, начальника поезда. Статный от природы, широкоплечий, с аристократичным скуластым лицом, потрясающей манерой держаться, густой гривой рыжих волос и хищным влажным взглядом красавца-мужчины, Жан не просто привлекал девушек, а сражал наповал. Деньги родителей и статус сделали из него чрезвычайно обольстительного кавалера: он мог позволить себе любое высказывание, даже самое бессмысленное, любое действие, даже самое абсурдное. Решительно все его выходки оправдывались. Более того, глупые фразы, лишенные смысла, потом цитировали в разных кругах, в том числе и писательских, как нечто сакрально-мудрое. В принципе, Жана устраивало подобное положение дел, однако он ужасно скучал. Приятно, конечно, с утра до ночи выслушивать комплименты, ловить на себе жаркие взгляды самых притягательных женщин, путешествующих первым классом, чувствовать, как их тоненькие, пахнущие жасмином пальчики ласково касаются плеч, в надежде на интересное продолжение. Приятно, но не более. В двадцать лет он скучал так, как будто ему исполнилось девяносто.

– Ваш ужин, господин Риваль, – приятным голосом произнес официант, поставив перед его носом тарелку с аппетитным луковым бургером, из которого торчал смачный кусок истекавшего соком мяса. Рядом лежало маленькое фарфоровое блюдечко со свернутыми в трубочку резиновыми перчатками и сырным соусом.

– Благодарю, – скучающе отозвался Жан и огляделся. Блуждающий взгляд его остановился на миниатюрной брюнетке с ярко-голубыми глазами. Ее темные зрачки-буравчики внимательно следили за дорогой. Хотя на что там было смотреть! Однообразный пейзаж с минимальным количеством растительности и обилием пепла, и все это в молочном киселе паровозного пара. Жану было плевать на маршрут, хоть они, по словам папаши, направлялись в чрезвычайно хорошее место – возможно, лучшее на земле. Конечная станция называлась Олам Хаба4, она уже давно получила звание благодатного оазиса, ибо смогла сохранить жизнь.

Жан охватил ястребиным взглядом изящную фигурку, укутанную в дорогие меха, глянцевые черные волосы, поблескивающие в свете керосиновых фонарей, полные, капризно поджатые губы, но главное – глаза, которые ужасно походили на фамильную драгоценность Ривалей: голубой алмаз, очень редкий, между прочим. Было бы неплохо заполучить эти глазки в свою коллекцию. Немедленно действовать! Жан громко кашлянул и дождался, пока красотка переведет на него взгляд. Затем с самым невозмутимым видом он взял резиновые перчатки, театрально помахал ими перед собой, а потом, вместо того, чтобы развернуть и надеть, макнул их в сырный соус. Брюнетка удивленно приподняла нарисованные брови, изображая на лице вопросительный знак. Жан медленно поднес перчатки к губам и, разбрызгивая вокруг себя соус, алчно вгрызся зубами в резину.

***

Тормозильщик поезда – весьма сложная профессия, но при этом необходимая. У каждого вагона имелся такой человек. В плацкарте третьего класса, окрашенном в зеленый цвет, таковым являлся юный Эдвард Финч. Его смена проходила на открытой тормозной площадке, которая располагалась снаружи вагона. Укутанный в три соболиные шубы, со специальным респиратором на лице, с засунутыми под одежду нагретыми кирпичами5, он беспокойно ерзал на складном стуле и задумчиво наблюдал за безжизненной землей, которая была столь однообразна, что казалось, будто поезд стоит на месте. На Эдварда была возложена ответственная миссия: по сигналу с паровоза он должен был с помощью специального рычага приводить в движение тормозные колодки. Также, если случалось что-то чрезвычайное, тормозильщик сам мог подать сигнал машинисту: при помощи веревки, которая тянулась вдоль всего состава. От него напрямую зависела безопасность пассажиров. Сегодня Эдвард решил схитрить: провести на улице чуть больше времени, чем полагалось по регламенту. Он надеялся на выплату сверхурочных. Однако, когда он, жалкий и дрожащий от холода, заявился в купе обер-кондуктора, тот принял его весьма неблагосклонно.

– Что происходит, Эд? Почему ты ни с кем не поменялся сегодня? – суровым голосом спросил его господин Додж, встряхнув закрученными усами. Очевидно, и сам обер-кондуктор накрутил себя до предела.

– Я договорился с ребятами. Они не были против, – промямлил Эдвард, растирая замерзшие щеки. Перед каждой сменой он всякий раз смазывал их гусиным жиром, но все равно не помогало.

– Ты лучше сам отдохни, сынок. Наше ремесло слишком важно, надо подходить к нему ответственнее. И к своему здоровью тоже, – уже более ласково заметил Додж, сквозь пенсе по-отцовски глядя на юношу. Хоть обер-кондуктор отвечал за все вагоны, больше всего ему нравилось покровительствовать работягам из третьего класса. А с Эдвардом у них давно установились дружественные отношения.

Однако тот остался стоять, неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Что-то еще?

– Я, собственно… Хотел узнать… Касательно небольшой доплаты…

Старик обер-кондуктор весело запыхтел, точно паровая машина.

– Ах, вот оно что. Нет, прости, мой мальчик, я не могу заплатить тебе больше положенного. Однако у меня есть кое-что для тебя.

С этими словами пожилой мужчина порылся в суконных шароварах и достал глянцевый билет с витиеватой надписью «Пригласительный на ужин в панорамный вагон-ресторан первого класса».

– Смотри, выиграл его в лотерею. Мне, старику, там уже делать нечего, однако ты молод и красив, сходи туда, пожалуй. Хоть немного развлечешься.

Эдвард жадно вцепился в столь заманчивый предмет. Неужто первый класс! Он о таком даже мечтать не смел.

– Иди, переоденься. Ужин начинается ровно в шесть.

Юноша неуверенно кивнул и направился к своему неказистому купе под номером шесть. В плацкарте пассажиры занимали места в общей зоне, не отделенной друг от друга перегородкой, однако у тормозильщиков имелись свои привилегии. В целом жить здесь можно было с комфортом, даже один более-менее чистый ватерклозет в багажном вагоне в их распоряжении, но Эд все равно испытывал глухое недовольство. Самолюбивый юноша стыдился своего ремесла, хоть оно было чрезвычайно важным, ненавидел простую, лишенную всяких изысков речь людей, прокуренные тамбуры вызывали в нем дурноту, а еще он страдал мнительностью, присущей некоторым провинциалам. Эдвард страшился быть обличенным; ему казалось, хоть мало-мальски приличные люди непременно заподозрят, что он грязный бедняк, вагонная крыса и в целом ничего из себя не представляет. В свободное от работы время тормозильщик пачками поглощал газеты и бульварные романы, набираясь в них, как он считал, изысканных оборотов. Потом же Эд расстреливал других работяг канцеляризмами, полагая, что таким образом сражает собеседников наповал интеллигентностью и начитанностью. Только в своем купе ему не приходилось притворяться: о нем и так все знали.

Глубоко вдохнув, Эдвард отворил двери: в нос тут же ударил сивушный запах. На нижней полке лениво развалился его отец, окруженный двумя собутыльниками: три пары мутных глаз уставились на вошедшего. Эдвард невольно поежился, чувствуя недовольство за этот липкий страх. Ему показалось, будто он вошел в паучью нору: на веревках, наподобие паутины натянутых между полками, висела грязная вонючая одежда, из мерзких коконов холщовых мешков торчали горлышки выпитых бутылей, опухший отец в своей темной робе напоминал черную вдову, а его двое приспешников вполне могли сойти за пузатых клещей. На столике перед ними стояла керосиновая лампа в обрамлении трех граненых стаканов; скатерть была заплевана до такой степени, что невозможно было без содрогания на нее смотреть.

– Э-эд, – мерзко икнул отец, заставив юношу вновь пугливо вздрогнуть. – Мы с парнями очень ждали тебя. Хотим выпить за твое здоровье. Ты ведь принес деньги, не так ли?

Эдвард поспешно вывернул карманы: две бумажные банкноты в тысячу рельсодоров6 выпали на пол. Отец жадно поднял добычу и зарылся в нее носом, точно хотел вобрать в себя запах свежих банкнот.

– А это еще что? – очнувшись, поинтересовался он, тупо уставившись на глянцевое приглашение.

– Я схожу сегодня туда, – робко пробормотал Эдвард. – Ты ведь не против, папа?

– А чем ты там будешь заниматься, мой мальчик?

В голосе черной вдовы прорезались стальные нотки, и юноша невольно вжался спиной в дверь купе, почувствовав, как кованая ручка неприятно впилась ему в поясницу. Собутыльники мерзко захихикали, один из них произнес сиплым голосом:

– Да брось, Оскар. Парень уже и так в штаны наложил. Что плохого в том, если он немного ощиплет смазливых курочек из первого класса?

– Не хочу, чтобы он стал такой же подстилкой, как его мать. А, впрочем… Если принесешь нам бабки, я не против. На, возьми!

Порывшись где-то под сиденьем, отец достал холщовый мешок.

– Наденешь мой фрак на вечер. Я не всегда был жирной свиньей. А сейчас проваливай. Дай нам расслабиться.

Когда Эдвард, не веря своему счастью, на негнущихся ногах выходил из купе, то почувствовал, как спину его пронзил металлический голос отца:

– Запомни, мой мальчик: не давай им спуску. Когда-то я был готов выколоть глаза твоей матери лишь за то, что она стреляла ими направо-налево.

Глава 2, Топка

7

Настоящее

Следователь по особо важным делам Грейс Коллинз, облаченная в шелковый пеньюар, со свечой обходила свое богато обставленное купе первого класса. Оно ужасно нравилось ей, ибо напоминало готическую капеллу. Не хватало лишь мрачных звуков органа: отличная колыбельная перед сном. Но вместо чарующей мелодии послышался раздражающий стук. Даже не подумав накинуть что-нибудь поверх пеньюара, Грейс направилась к двери, намереваясь поскорее уничтожить столь докучающий источник шума.

В тамбуре, почтительно согнувшись в поклоне, замер ее письмоводитель Билли. Она никогда не называла его по фамилии. У него были отвратительно мерзкие усы и жидкая бороденка, которую он по-фиглярски подкрашивал хной. Сейчас письмоводитель неприлично уставился на ее грудь.

– В чем дело, Билли? – ледяным тоном поинтересовалась она. Тот неловко вздрогнул и поднял взор.

– Прошу простить, госпожа Коллинз. Случилось чрезвычайное происшествие…

Она вновь тяжело вздохнула.

– Вряд ли оно произошло там, куда вы так внимательно смотрели!

– Простите, госпожа. Я бы ни за что не осмелился вас беспокоить, однако вы сами просили докладывать о всяких чрезвычайных ситуациях, а здесь дело прямо-таки вопиющее!

Следователь издала неопределенный звук, отдаленно напоминавший продувку пневматического тормоза, но это ничуть не смутило письмоводителя, ибо он живо продолжил:

– В парковом вагоне обнаружили тело женщины. Врач констатировал насильственную смерть. Нужно срочно прибыть на место происшествия.

– Первое убийство за время нашего путешествия! Личность установлена?

– Да, это Мэрридит Берч из вагона первого класса, купе под номером семь.

Безукоризненные брови следователя поползли наверх.

– Наша Мэрри из первого класса! – ахнула она.

– Увы… Мотивы преступления совершенно неочевидны, равно как и личность преступника…

– Наверняка в этом замешан мужчина, – отрывисто бросила госпожа Коллинз, на ходу переоблачаясь. Билли удивленно и несколько обиженно покосился на хозяйку.

– Почему вы так сразу решили?

– Место преступления: парк. Находится между вагонами второго и третьего класса. Зачем туда идти молодой пассажирке из первого класса, когда у нас имеется своя шикарная оранжерея для прогулок? Все просто: романтическое свидание с бедняком. Либо, если хочешь, второй вариант – с богатым и влиятельным мужчиной, который не желал огласки их отношений.

– Но у нее могла быть встреча и с женщиной, – мягко и очень почтительно возразил Билли.

– Исключено. Раньше говорили, будто из-за нас все беды. А я заверяю, напротив, все проблемы из-за мужиков. Прости, Билли, но я терпеть не могу представителей вашей породы: самовлюбленные юнцы, перезрелые циники, диванные лентяи, глупые ревнивцы, мерзкие изменники, старые сладострастники… Но самое отвратительное – это маниакальная самоуверенность, гордость, боязнь оказаться на ступень ниже женщины. Вы скорее наглотаетесь угля, нежели признаете свою вину. О, ваши пороки можно перечислять бесконечно, – воодушевленно заявила следователь, поспешно прикрепляя к волосам лакированную шляпку.

– Как я выгляжу? – строгим голосом поинтересовалась она у своего молчаливого помощника и, не дожидаясь ответа, безапелляционно бросила:

– Безупречно. Я так и знала, Билли, спасибо.

***

Парковый вагон представлял собой огромную теплицу, где росли диковинные деревья, завезенные со всех частей света. Мир тогда еще не находился на грани исчезновения. Печальный факт: раньше только вымирающие виды животных и растений заносили в специальные книги, теперь под угрозой оказался и сам мир; только вписывать его уже будет некому.

Здесь было тепло и очень влажно, как в тропическом лесу. Среди раскидистых ветвей уютно примостились керосиновые фонари, создавая романтичную атмосферу, под ботинками и туфлями хрустела земля, уводя влюбленных в самые дальние и уединенные уголки рощи, где среди кустарников поскрипывали механические качели, покачиваясь в такт движению поезда. Парк выглядел в меру диким, в меру ухоженным, достаточно безлюдным, ибо уже наступила ночь. Повсюду жужжали проносившиеся крошечные дирижабли с винтами и прожекторами. Они должны были освещать те места, куда не проникал свет от фонарей, но на деле оказывались совершенно бесполезными – точно назойливые мухи.

Проходя мимо беззастенчиво обнимающейся парочки под раскидистым кленом, госпожа следователь неодобрительно хмыкнула и громко заявила, обращаясь к девушке:

– Не удивляйся, глупышка, если он через секунду вытащит нож и вонзит его в твое податливое горло.

Влюбленные вздрогнули и как-то стразу поспешно разъединились. Среди них витала неловкость, но Грейс не чувствовала за собой вины. Она всегда предпочитала говорить правду, пусть даже звучавшую столь нелицеприятно.

Отойдя от парочки на достаточное расстояние, следователь задумчиво огляделась. Зловещее местечко, ничего не скажешь. Мрачные глаза тусклых фонарей, причудливые густо-чернильные тени, способные поглотить прохожих, ощерившиеся ветки кустов, халатно подстриженные садовниками, отвратительно-мутный поликарбонат над головой, сквозь который едва просвечивала серая луна. Грейс бы ни за что не пошла сюда по собственной воле, тем более, ради какого-то ушлого проходимца.

– Это… произошло чуть дальше, – услужливо шепнул ей на ухо Билли. – Позвольте показать вам дорогу.

Следователь обнажила остренькие зубки в пренебрежительном оскале. Помощник забывал, что у нее исключительное чутье. Она всегда знала, где находится жертва. Впрочем, так было еще до посадки на поезд. Здесь все проходило до сей поры мирно.

– Понятых пригласили? Поездную команду?

– Разумеется.

Они немного побродили по извилистым тропам готического сада: Грейс с досадой почувствовала, что сильно натерла ногу. Она уже столько ходила сегодня, когда это все закончится! Но вот, наконец, они вышли на небольшую поляну, окруженную черной бузиной. За лиловыми кустами просматривалась стена из поликарбоната. Здесь за импровизированной оградой из желтой ленты уже толпились люди и таинственно перешептывались: их обеспокоенные голоса под стук колес напоминали мрачную симфонию, которая как нельзя кстати подошла бы для обвинительного приговора. Когда люди увидели Грейс, то почтительно расступились. Судмедэксперт уже прибыл. Он в настоящий момент занимался тем, что фотографировал жертву. Тоже мужчина. Грейс язвительно хмыкнула и с любопытством покосилась на пострадавшую: начала она осмотр с ног. Обыкновенные стройные ноги, обутые в туфли из черного атласа. Кружевные панталоны, пенящиеся вокруг тонких щиколоток. Опрятное платье кофейного цвета. Лайковые прогулочные перчатки до локтя. На груди красуется дорогая брошь с таинственно поблескивающим рубином – наверняка глупышка нацепила ее для своего возлюбленного. И если во всем остальном женщина предпочла неброский стиль, то здесь чувствовалось едва уловимое кокетство. И так все в совокупности выглядело изящно, покойно, уютно, что даже не верилось, будто обладательница этих милых предметов туалета мертва. Между тем она ведь тоже в какой-то степени превратилась в безжизненную вещь. Госпожа следователь задумчиво наклонилась: под мирно покоившейся рукой усопшей притаилась небезынтересная деталь – запонка в виде фирменного паровоза.