Вещи, которые остаются

Дорога пошла вверх. Медленно, но неуклонно. Его старенький «Форд», рожденный для равнин, натужно гудел, преодолевая каждый новый подъем. Пейзаж за окном преобразился. Пропали дома, склады и люди. Их место заняли деревья. Сначала редкие, потом все гуще и гуще. Они стояли по обе стороны дороги, высокие и молчаливые. И все было покрыто снегом.

Последствия вчерашней бури были повсюду. Снег лежал на земле толстым, нетронутым одеялом, ослепительно-белым под холодным солнцем. Он тяжело навис на ветвях сосен и елей, сгибая их в поклоне, превращая лес в застывший, безмолвный собор. Иногда порыв ветра срывал с верхушки облако снежной пыли, и она летела через дорогу, сверкая на солнце, как алмазная крошка.

С каждым километром подъема цивилизация отступала все дальше. Пропало радио, его сменило тихое шипение статики, будто космос пытался что-то сказать, но не мог подобрать слов. Дорога сузилась, превратившись в черную ленту, прорезанную в белом безмолвии. По бокам выросли высокие сугробы, оставленные снегоуборочной машиной. Артур чувствовал, как меняется давление, как закладывает уши. Он ехал вверх, в другой мир, где воздух был разреженнее, а правила – другими.

Это было похоже на погружение, только наоборот. Вместо того чтобы опускаться в темную глубину, он поднимался в холодную, стерильную пустоту. Красота этого пейзажа была абсолютной, но недружелюбной. Она ничего не обещала и ничего не давала. Она просто была. Как и его горе, как и его философия, она была фактом. Артур смотрел на заснеженные деревья, на игру света и тени на нетронутом снегу, и не чувствовал ничего, кроме отстраненного внимания. Он был здесь чужим. Его скромная машина, его темный костюм, его молчание – все это не принадлежало этому миру.

Мир за окном был идеальной декорацией. Совершенной в своей пустоте. И Артур понимал, что люди, которые выбрали это место для жизни, хотели именно этого. Они хотели отгородиться от хаоса нижнего мира, от его грязи, шума и несовершенства. Они построили свои крепости на вершине горы, чтобы смотреть на мир сверху вниз, чтобы чувствовать себя ближе к небу. Они купили себе право на эту идеальную, холодную красоту. Они приобрели ландшафт, как приобретают картину или статую.

Но от себя убежать невозможно, думал Артур. Можно построить дом на вершине мира, но внутренний хаос ты принесешь с собой. Можно окружить себя тишиной, но внутренние голоса от этого станут только громче. Эти люди просто сменили одну клетку на другую, более просторную и с лучшим видом из окна.

Указатель «Пионер-Ридж» появился неожиданно. Небольшая, сделанная из полированного дерева табличка с вырезанными золотыми буквами. Она была такой же сдержанной и дорогой, как и все, что его здесь ждало. Артур повернул руль.

Дорога сделала последний виток и вывела его в долину. И он увидел его.

Пионер-Ридж не был похож на город или деревню. Это была коллекция дорогих амбиций, разбросанных по склону горы. Огромные дома из стекла, камня и темного дерева выглядывали из-за заснеженных сосен. Они не теснились, каждый занимал свой собственный участок вселенной. Их архитектура кричала о деньгах и претензии на оригинальность.

Он ехал по главной улице, и у него было ощущение, что он попал на съемочную площадку после того, как все актеры ушли. Ни души. Только припаркованные у домов дорогие машины, покрытые слоем свежего снега, как засахаренные фрукты. Все было слишком чисто, слишком тихо, слишком идеально. Эта тишина была не такой, как в лесу. Лесная тишина была живой. Эта была мертвой, стерильной, как в музее после закрытия.

Артур чувствовал, как невидимая граница осталась позади. Он въехал на чужую территорию. Он был здесь незваным гостем, чужеродным элементом. И он знал, что обитатели этого идеального мира будут смотреть на него с таким же холодным, отстраненным любопытством, с каким он сейчас смотрел на их заснеженные, безмолвные дома. Путешествие закончилось. Начиналась работа.

Глава 17

«Горная сосна» не была частью Пионер-Ридж. Она была его преддверием, своего рода карантинной зоной, расположенной на самой границе поселка. Длинное одноэтажное здание из выцветшего дерева, с вывеской, на которой одинокая сосна выглядела усталой и облезлой. Мотель обслуживал тех, кто был здесь по необходимости, а не по праву: коммивояжеров, строителей, заблудившихся туристов и, изредка, людей вроде Артура.

Женщина за стойкой регистрации подняла на него взгляд от кроссворда. Ее лицо было сетью морщин, а в глазах застыла скука, накопленная десятилетиями наблюдения за одними и теми же заснеженными пейзажами. Артур не сказал ничего лишнего. Просто попросил номер на одну ночь. Может быть, на две. Он расплатился наличными. Женщина протянула ему тяжелый латунный ключ с брелоком в виде сосновой шишки, не проявив ни малейшего любопытства. Для нее он был просто еще одним безымянным призраком, проезжающим мимо.

Номер был под номером семь. Дверь открылась с неохотным скрипом. Внутри пахло слабым раствором хлорки и чем-то старым, пыльным, как забытый чердак. Комната была продолжением женщины за стойкой – такой же уставшей и безразличной. Все в ней было сделано из темного, поцарапанного дерева. Две кровати, застеленные тонкими одеялами горчичного цвета с выжженными сигаретами дырками. Стол с прикрученной к нему лампой. Стул. На стене висела выцветшая фотография горного озера, напечатанная с таким низким разрешением, что казалась абстрактной картиной из синих и зеленых пятен. Ковровое покрытие, некогда, видимо, бывшее бордовым, теперь приобрело неопределенный бурый оттенок.

Это было идеальное место.

Артур поставил свой чемодан на пол. Этот номер был антитезой тому миру, в который ему предстояло войти. В нем не было ни капли претензии. Вещи здесь были просто вещами. Старыми, изношенными, лишенными всякой символической нагрузки. Кровать была здесь, чтобы спать. Стул – чтобы сидеть. Лампа – чтобы светить. Эта убогая, честная функциональность была ему близка. Она была похожа на его собственную квартиру, на его собственную жизнь.

Он расстегнул чемодан и начал раскладывать свои немногочисленные пожитки. Это был его ритуал, его способ создать островок порядка в любом, даже самом хаотичном месте. Он повесил свой второй костюм на хлипкую проволочную вешалку в небольшом стенном шкафу. Положил две свернутые рубашки и белье на полку. Свитер оставил на стуле. На стол у окна он поставил свои туалетные принадлежности: зубную щетку, бритву, кусок простого мыла. И рядом, в самом центре, положил старую книгу без обложки.

Теперь это была его комната. Его база. Его якорь.

Он подошел к окну. Оно выходило на задний двор, где под слоем снега угадывались очертания пустых мусорных баков. За ними начинался густой, темный лес. Между мотелем и лесом кто-то натянул веревку для белья, и теперь на ней висели длинные, ровные сосульки, похожие на стеклянные зубы. Вид был унылым и меланхоличным. Никаких величественных панорам, никаких дорогих особняков. Только задворки, изнанка мира.

Артур смотрел на эти сосульки, на грязный снег, на темную стену леса. Этот вид не пытался ему понравиться. Он ничего не требовал. Он просто был.

За стеной кто-то включил телевизор. Доносился приглушенный, неразборчивый гул голосов. Где-то далеко на дороге проехала машина. Мотель «Горная сосна» жил своей тихой, неприметной жизнью.

Артур знал, что через час он сядет в свою машину и поедет вверх по склону, в мир глянца, лжи и скрытой боли. Он войдет в дом, где каждая вещь кричит о своем статусе, а каждый человек носит маску. Он будет дышать их отравленным воздухом, слушать их выверенные речи, смотреть в их испуганные, невротичные глаза.

Но потом он вернется сюда. В эту убогую, безликую комнату. Он сядет на этот стул, включит эту лампу и откроет свою книгу. И здесь, в этом маленьком анклаве порядка и честности, он сможет снова откалибровать свой внутренний компас. Этот номер был его крепостью. Невзрачной, но неприступной. Здесь начиналась и здесь заканчивалась его территория. Все, что было за ее пределами, ему не принадлежало. И поэтому не могло ему навредить.

Глава 18

Поднимаясь по извилистой частной дороге к особняку Вандермиров, Артур почувствовал, как его старенький «Форд» стал еще более неуместным. Асфальт здесь был безупречно черным, подогреваемым изнутри, чтобы на нем не образовывалась наледь. По бокам дороги стояли не просто сосны, а тщательно отобранные, идеальные экземпляры, подстриженные и ухоженные, словно солдаты почетного караула. Воздух стал еще более разреженным и чистым. Слишком чистым.

А потом он увидел дом.

Он не появился внезапно. Он нарастал, открываясь по частям за каждым новым поворотом, словно огромное, медлительное существо, нехотя показывающееся из своего логова. И когда Артур наконец подъехал к кованым воротам, дом предстал перед ним во всей своей чудовищной, абсурдной красе.

Это не был дом. Это была архитектурная цитата, составленная из десятка разных книг, ни одна из которых не была дочитана до конца. Он был огромным. Гигантомания была его главным и, возможно, единственным ясным высказыванием. В его основе лежало что-то от альпийского шале – массивные балки из темного, почти черного дерева, крутая скатная крыша. Но на эту простую, брутальную основу было налеплено все остальное.