Тьма над Байкалом. Книга 1

Алексей Хромов

Тьма над Байкалом. Книга 1

Предисловие

Прошлое, настоящее и будущее – не прямая линия, а запутанный узел. Каждое действие отзывается эхом там, где его не должно быть слышно. Каждое решение, принятое десятилетия назад, бросает тень на сегодняшний день.

Мы думаем, что управляем своей судьбой, но часто мы лишь идем по тропе, проложенной для нас теми, кто был до нас. Или теми, кем мы станем.

В 1908 году над сибирской тайгой что-то сломалось. И этот разлом породил эхо, которое докатилось до наших дней, калеча судьбы, сводя с ума, замораживая мгновения.

Один человек пытался расследовать убийство. А в итоге начал расследовать саму природу времени. Он искал правду и нашел лишь парадоксы. Он потерял все, что имел. Но взамен получил страшный дар – слышать шепот этого сломанного времени.

То, что случилось, случится снова. Круг должен быть замкнут. Или разорван. Эта история о том, как начинается конец. Или как конец становится началом.

Глава 1: Мёртвая вода

(Часть 1)

Байкал в конце ноября – это не просто холод. Это другая планета, случайно забытая в солнечной системе слишком близко к обжитому мирку. Воздух здесь настолько плотный и ледяной, что, кажется, вот-вот расколется на мириады острых, невидимых игл и вонзится в легкие. Солнце – бледный, анемичный диск, подвешенный низко над горизонтом, – не греет, лишь подсвечивает бескрайнюю белую пустыню, в которую превратилось озеро. Мир вокруг состоит из двух цветов: слепяще-белого льда и иссиня-черных провалов трещин, похожих на шрамы на лице гиганта.

Семен Бутусов знал этот лед лучше, чем собственную ладонь. Сорок лет он выходил сюда, на эту звенящую пустоту, сначала с отцом, потом один, потом с такими же, как он, вросшими в берег мужиками, для которых лунка во льду была не хобби, а продолжением кухонного стола. Он чувствовал лед ногами, слушал его скрипы и стоны – язык древнего существа, спящего под тобой. Сегодня лед молчал. Глухо, пугающе молчал.

Они с Михалычем отошли от берега дальше обычного. Километра три, не меньше. За окунем покрупнее, которого, если верить Михалычу, тут «ну просто кишмя кишит, только бур сунь». Семен не спорил. Воздух был странным сегодня – слишком тихим, слишком неподвижным. Даже ветер, вечный бродяга этих мест, казалось, затаил дыхание где-то за утесами.

Михалыч, кряхтя, забурился первым. Черная вода показалась в белом крошеве льда. Семен отошел чуть в сторону, выбирая место. Он уже почти опустил тяжелый ледобур, когда его взгляд зацепился за что-то… неправильное. В двадцати метрах от них лед был неровным. Не торосом, нет. Будто кто-то вплавил в него огромную, мутную линзу. Или…

Он подошел ближе, сапоги хрустели по насту так громко, что хотелось зажать уши. Сердце, обычно мерно стучащее где-то под тулупом, вдруг забилось быстро и неровно, как пойманная птица. Он присел на корточки, всматриваясь.

Сквозь толщу чуть замутненного, словно подернутого дымкой льда, на него смотрело лицо.

Человеческое лицо. Широко открытые глаза, подернутые белесой пленкой инея, казалось, видели что-то за спиной Семена, что-то настолько огромное и невообразимое, что рот остался приоткрытым в беззвучном крике ужаса или изумления. Оно не было испуганным в обычном понимании. Оно было… завершенным. Как у статуи, поймавшей последнее мгновение перед вечностью.

Тело подо льдом застыло в невероятной, вычурной позе. Одна рука была прижата к груди, вторая – выброшена вперед, пальцы скрючены, словно пытались схватить невидимую опору или оттолкнуть что-то. Человек не лежал на дне, нет. Он висел в толще льда, как мушка в янтаре, вертикально, головой вверх, всего в полуметре от поверхности. Словно замерз не постепенно, а мгновенно, весь, целиком, как кадр из кинопленки, вырезанный ножницами времени.

«Семён, ты чего там? Клад нашел?» – крикнул Михалыч, не оборачиваясь от своей лунки.

Семен не ответил. Он смотрел на застывшую фигуру, и древний, первобытный страх поднимался откуда-то из живота холодным комом. Это был не страх смерти – ее он видел не раз. Это был страх неправильности. Ошибка в коде мироздания. Что-то заглянуло сюда, в их привычный мир льда и рыбы, из совершенно другого измерения, оставив вот это… напоминание. Памятник чему-то, чему нет названия.

Он медленно поднялся. В звенящей тишине Байкала его собственное дыхание казалось ревом паровоза. Он чувствовал, как стынет спина, несмотря на ватник и тулуп. Он чувствовал на себе взгляд этих мертвых, подернутых инеем глаз из ледяного саркофага. И еще он чувствовал, что лед под ногами больше не молчит. Он начал тихонько гудеть. Еле слышно, на самой низкой ноте, какую только может взять Вселенная.

(Часть 2)

Когда "газик" капитана Петрова, надрывно кашляя, наконец дополз по едва накатанному следу к месту происшествия, солнце уже неохотно вылезло из-за зубчатой гряды гор на том берегу. Но его свет, рассеянный ледяной пылью, висевшей в воздухе, не принес ни тепла, ни ясности. Наоборот, он сделал белизну льда болезненной, а черную фигуру, застывшую под ней, еще более чужеродной.

У кромки льда, там, где вчерашняя паника Семена и Михалыча превратилась сегодня в мрачное любопытство десятка мужиков из ближайшей деревни, стояла тишина. Не та звенящая тишина пустого Байкала, а густая, ватная тишина, наполненная невысказанными вопросами и суеверным страхом. Мужики топтались на месте, курили, переговаривались шепотом, но к самому месту, отмеченному двумя воткнутыми пешнями, никто не подходил. Словно вокруг ледяной гробницы образовалось невидимое силовое поле.

Капитан Петров, Игорь Матвеевич, выбрался из машины. Высокий, чуть сутулый, в поношенном, но добротном полушубке поверх формы, с лицом, которое Байкал и годы службы выдубили до состояния хорошо прокопченной кожи. Глаза – цепкие, внимательные, чуть усталые, видевшие слишком много бытовых драм, пьяных драк и случайных смертей в этом суровом краю. Но это… это было что-то иное. Он почувствовал это сразу, как только вышел из машины, как будто воздух здесь имел другой привкус, горьковатый, металлический.

Он кивнул знакомым мужикам, не задавая вопросов. Знал, что все расскажут потом, захлебываясь и перебивая друг друга. Сейчас нужно было смотреть самому. Он натянул меховые рукавицы поплотнее и направился к центру молчаливого оцепления. Под его валенками снег хрустел сухо и резко, каждый шаг отдавался в голове стуком метронома, отсчитывающего секунды до чего-то непонятного.

Приблизившись, он остановился. Да. Все так, как доложил участковый по телефону. Человек. Во льду. Стоит.

Петров присел на корточки, так же, как вчера Семен. Слой льда был кристально чистым здесь, словно отполированным чьей-то невидимой рукой. И фигура под ним была видна жутко отчетливо. Незнакомый мужчина, лет сорока на вид, неплохо одет – темное пальто, шляпа рядом вмерзла, будто слетела в последний момент. Но не одежда приковывала взгляд.

Поза. Абсолютно неестественная. Никаких признаков борьбы, попыток выбраться. Он не тонул, не замерзал постепенно, дрожа и съеживаясь. Он был… зафиксирован. Как бабочка на булавке коллекционера. Взгляд широко открытых, остекленевших глаз был устремлен не вверх, на Петрова, а куда-то сквозь лед, сквозь толщу воды под ним, в немыслимую глубину, где, по преданиям, обитали чудовища древнее самого времени. И выражение лица… Петров повидал много мертвецов, но такого не видел никогда. Это не был страх, не была боль. Скорее… предельное, нечеловеческое изумление. Словно человек увидел ответ на вопрос, который боялся даже задать самому себе.

Игорь Матвеевич провел рукой в рукавице по поверхности льда. Гладкий, холодный. Но вокруг самой фигуры лед казался другим. Чуть темнее? Или это игра света? Он потер пальцем. Структура была иной – мелкозернистой, с вкраплениями крошечных пузырьков воздуха, застывших, как звезды в черном стекле. И еще ему показалось – или нет? – что от этого участка льда исходит едва уловимая вибрация. Не звук, а именно ощущение, прошедшее через толстую рукавицу и кожу, прямо в кости. Словно механизм под ледяной крышкой все еще тикал.

Следов вокруг почти не было, кроме тех, что оставили Семен с Михалычем и сам Петров. Ни борьбы, ни волочения. Словно человек просто материализовался здесь, в этой нелепой позе, и лед мгновенно схватил его в свои объятия.

Петров поднялся. Устало потер переносицу. Этот случай ему сразу не понравился. Не своей жестокостью – ее тут не было. А своей тихой, холодной, необъяснимой странностью. Байкал умел хранить тайны. Иногда он их показывал. И то, что он показал сегодня, не сулило ничего хорошего. Где-то в глубине его опытного милицейского нутра заворочался червячок тревоги, который всегда появлялся перед делами, от которых потом долго не спишь по ночам. Он обвел взглядом застывшую пустыню озера, низкое небо, молчаливых мужиков. И почувствовал себя песчинкой на ветру истории, дующем из неведомых времен.

«Оцепить,» – хрипло бросил он ближайшему милиционеру, молодому сержанту, зябко кутавшемуся в шинель. – «Никого не подпускать. Ждем криминалистов из Иркутска. И…» – он запнулся, посмотрев еще раз на фигуру во льду, – «…и ничему не удивляйтесь».

(Часть 3)

Петров отошел от ледяной гробницы к своему «газику». Мотор он не глушил – в такой мороз заводить его снова было целой эпопеей, да и слабая струйка теплого воздуха, пробивающаяся из дефлектора, была единственным островком цивилизации в этой первобытной белизне. Мужики, осмелев под защитой милицейской формы, подошли ближе к машине, переминаясь с ноги на ногу. Их лица, обветренные и красные, выражали смесь страха, любопытства и какого-то почтительного ужаса.

«Кто нашел?» – спросил Петров, доставая блокнот и огрызок карандаша. Пальцы в перчатках не слушались, пришлось стянуть одну. Холод тут же впился в кожу.

Вышел Семен Бутусов. Он заметно постарел за последние сутки. Глаза беспокойно бегали, руки подрагивали, когда он доставал папиросу.

«Я… Мы с Михалычем…» – начал он глухо. «За окунем пошли… А оно вон там… лежит… то есть, стоит…» Он запнулся, подбирая слова. «Как неживой. Совсем. И глаза… Открыты».

«Видел его раньше? Местный?» – Петров записывал, стараясь выводить буквы ровно, хотя карандаш царапал промерзшую бумагу.

«Не, не нашего поселка,» – встрял Михалыч, грузный мужик с обледеневшими усами. «Одет не по-нашему. Чисто. Видать, из больших людей».

«Из больших людей так просто во льду не застывают,» – буркнул Петров. «Что еще заметили? Следы? Лодка? Может, крики слышали вчера?»

Мужики переглянулись. Тишина стала еще плотнее. Потом заговорил старик, самый древний из всех, опиравшийся на пешню, как на посох.

«Никто тут не кричит, Матвеич. Байкал шума не любит. Особенно здесь. Место-то гиблое».

Петров поднял на него глаза. «Гиблое, говоришь, Афанасьич? Почему?»

Старик сплюнул на лед. Слюна мгновенно замерзла желтоватым пятном. «Старики сказывали. Сам Бурхан тут не велел шастать. Воду мутить. Кто не слушал – тот и оставался. То вода заберет без шторма, то лед под ногами разойдется, как гнилая тряпка, то вот…» Он кивнул в сторону фигуры подо льдом. «Хозяин, видать, недоволен».

Петров вздохнул. Хозяин. Бурхан. Духи. В каждом поселке, в каждой артели – свои байки. Обычно он пропускал их мимо ушей. Работа требовала фактов, а не фольклора. Но сегодня что-то мешало просто отмахнуться. Та фигура во льду была слишком… неправильной. Она сама по себе казалась вылезшей из какого-то древнего, страшного мифа.

«Говорят, буря была сильная дня три назад,» – подал голос еще один рыбак, помоложе. «Ночью. Вроде тихо, а потом как вдарит ветер! С того берега, от Хамар-Дабана. Странный ветер, с воем».

«И никто не видел, чтобы он на лед выходил? Машина? Аэросани?» – Петров методично задавал вопросы, хотя чувствовал, что ответы утекают сквозь пальцы, как вода.

Мужики мотали головами. Не видели. Не слышали. Место глухое. Да и кто попрется сюда в такую погоду, кроме них, отчаянных?

«А цвет льда…» – вдруг прошептал Семен, снова глядя в сторону находки. «Видел, Матвеич? Он темный вокруг него. И как будто… светится изнутри».

Петров снова посмотрел туда. С этого расстояния ничего особенного не было видно. Но слова Семена, сказанные этим испуганным, надтреснутым шепотом, повисли в морозном воздухе. Он записал в блокнот: «Лёд – темн.? Свет.? (проверить)». Скептически, но записал. Мало ли.

Он закрыл блокнот. Вопросов было больше, чем ответов. Пока что это было похоже на еще одно нераскрываемое байкальское дело. «Глухарь», который ляжет в папку с десятками таких же. Если бы не эта жуткая, невозможная поза. И не это странное ощущение вибрации, которое он почувствовал кожей сквозь рукавицу. Словно замерзший человек был не просто мертв, а подключен к чему-то, все еще работающему глубоко подо льдом.

«Ладно,» – сказал он. «Спасибо. Сильно не расходитесь. Может, криминалисты еще чего спросят».

Мужики закивали, пряча лица в воротники. Петров сел в машину. Мотор тихо урчал. Он смотрел сквозь лобовое стекло на бескрайний лед, на маленькую темную точку, вокруг которой сейчас суетились приехавшие с ним сержанты, разматывая сигнальную ленту. Эта лента казалась здесь такой нелепой, такой хрупкой преградой против той тихой, холодной, древней силы, что смотрела на него сейчас из глубины озера и из широко открытых глаз замерзшего человека.

(Часть 4)

Кабинет начальника Иркутского УВД полковника Зуева пах застарелым табачным дымом, теплой пылью от батарей центрального отопления и той едва уловимой смесью одеколона «Шипр» и казенной тревоги, которая въедается в стены любого милицейского начальства. На стене – неизменный Ленин, указующий перстом куда-то мимо головы Петрова, и портрет нынешнего Генсека, глядящий строго и непроницаемо. Зуев, грузный, с красным лицом и сетью лопнувших сосудов на щеках, сидел за массивным полированным столом, заваленным папками.

Петров стоял навытяжку, хотя усталость тянула плечи вниз. Дорога из байкальской глуши обратно в Иркутск вымотала остатки сил. Холодный ужас ледяного изваяния сменился здесь, в теплом кабинете, тягучей, бюрократической нудятиной.

«…Так вот, товарищ полковник,» – Петров заканчивал свой доклад, стараясь говорить ровно, по-уставному, – «Тело обнаружено вмороженным в лед, примерно в трех километрах от берега, в районе мыса Ухан. Поза неестественная, вертикальная. Признаков борьбы, насильственной смерти или проруби рядом – не обнаружено. Личность пока не установлена, документов при нем нет».

Зуев побарабанил пухлыми пальцами по крышке стола. Взгляд у него был скучающий. Еще один труп. Зима, Байкал – обычное дело.

«Ну, чего ты мне голову морочишь, Петров?» – Зуев взял со стола почти потухшую папиросу, прикурил от спички, чиркнув ею о коробок с каким-то остервенением. – «Ясно же все как божий день. Нажрался мужик где-то на берегу, поперся на лед зачем-то. Провалился под тонкий ледок у трещины, течением под основной слой затянуло, там и замерз. Или просто лег и уснул пьяный, замерз, а потом поземкой и льдом затянуло. Тысячу раз такое было!»

Петров кашлянул. «Товарищ полковник, поза… Она совсем не похожа на утонувшего или замерзшего. Он стоит прямо, руки раскинуты странно… И глаза открыты. Выражение лица…» Он запнулся. Как описать это выражение полковнику Зуеву?

«Выражение лица! – передразнил Зуев, выпуская клуб дыма. – Что, стихи тебе на лбу написал перед смертью? Мало ли какое выражение у замерзшего бывает! Корчился, вот и застыл так. Ищи, где пил. У кого гостил. Проверяй поселковых алкашей, кто там с ним компанию водил».

«Он не похож на местного, товарищ полковник,» – осторожно вставил Петров. – «Одежда хорошая, не рабочая. Пальто, шляпа… Семен Бутусов, который нашел, говорит – приезжий, видать. Из „больших людей“».

Зуев нахмурился. Это меняло дело. «Большие люди» просто так по льду не шастают и не замерзают. Особенно без документов.

«Кто такой, не установили еще?» – спросил он уже другим тоном, более деловым.

«Криминалисты работают. Только прибыли туда. Фото сделают, отпечатки, если получится. Но выдолбить его – это надолго. Там лед как камень. Запросил технику».

Полковник задумался, теребя мясистый подбородок. Приезжий. Без документов. Странная смерть. Это уже пахло не бытовухой, а чем-то посложнее. Возможно, даже проблемой для него лично.

«Мне звонили уже из Обкома,» – сказал он неожиданно тихо, глядя куда-то поверх головы Петрова

(Часть 5)

Два дня спустя, когда криминалистам с трудом и матюками удалось выдолбить ледяную глыбу с застывшей фигурой и отправить ее в Иркутск, а Петров почти потерял надежду установить личность неизвестного (отпечатков в базах не было, особых примет – тоже), раздался звонок. Не по обычному городскому телефону, а по "вертушке" – аппарату правительственной связи, стоявшему на столе у Зуева и молчавшему месяцами.

Петров в этот момент сидел в кабинете полковника, докладывая об очередном тупике в расследовании – опросы в близлежащих НИИ и экспедициях ничего не дали, никто из сотрудников не пропадал. По крайней мере, официально. Зуев слушал мрачно, жуя незажженную папиросу. Звонок заставил его вздрогнуть. Он посмотрел на аппарат так, словно тот мог укусить.

«Слушаю! Полковник Зуев,» – сказал он в трубку тоном бодрым, но с явным напряжением.

Петров не слышал, что отвечали на том конце провода, но видел, как меняется лицо полковника. Оно медленно багровело, а глаза бегали по бумагам на столе, словно ища там спасения. Зуев в основном молчал, изредка вставляя «Так точно», «Понимаю», «Будет исполнено».

Когда он наконец положил трубку, то некоторое время сидел неподвижно, глядя перед собой. Воздух в кабинете стал густым и тяжелым.

«Из Москвы звонили,» – сказал он наконец тихо, не глядя на Петрова. – «Даже не из МВД. Выше».

Петров напрягся. Это было плохо. Это означало, что их замороженный "подснежник" – не просто специалист, а кто-то очень важный. Или дело было вовсе не в нем?

«Заинтересовались нашим утопленником,» – криво усмехнулся Зуев, но в глазах усмешки не было. – «Спрашивали детали. Очень подробно. Про место. Про… странности».

«Странности?» – переспросил Петров. Он не упоминал в официальных рапортах ни о темном льде, ни о своих ощущениях вибрации, ни о байках рыбаков. Только о неестественной позе и отсутствии следов.

«Ну да. Вроде как… им там в Москве виднее, какие у нас тут странности на Байкале,» – желчно сказал Зуев. Он явно был взбешен тем, что его обошли через голову. – «Короче. Признали дело „особо важным“. Передают под контроль союзной Прокуратуры. И… присылают своего человека».

Петров почувствовал, как холодок пробежал по спине, несмотря на тепло в кабинете. Своего человека. Из Москвы. Это означало две вещи: дело действительно серьезное, и им, местным, не доверяют. Или, что еще хуже, от них хотят что-то скрыть.

«Следователь по особо важным делам,» – продолжал Зуев, вставая и подходя к окну, за которым сыпал мелкий снег, уже успевший превратить Иркутск в серую кашу. – «Фамилия… Волков. Старший лейтенант юстиции. Молодой, говорят, но зубастый. Завтра утренним рейсом прибывает. Встретишь его, Петров. Введешь в курс дела. И… будешь ему помогать». Последнее слово он произнес с явной неохотой.

«Помогать… или мешать?» – подумал Петров, но вслух сказал: «Есть, товарищ полковник».

«Ты пойми, Петров,» – Зуев обернулся, в его глазах была непривычная растерянность. – «Дело мутное. Явно что-то нечисто. Может, шпионаж какой. Или… похуже. На Байкале всякого хватает, сам знаешь. Вояки там свои игры играют, наука что-то секретное мутит… Может, и доигрались. А нам теперь разгребать». Он тяжело вздохнул. «Так что ты с этим… Волковым… осторожнее. Глаза и уши держи открытыми. Но и палки в колеса не суй без нужды. Москва шутить не любит».

Петров кивнул. Он прекрасно понимал невысказанный приказ: сотрудничать, но следить. Быть для московского гостя и помощником, и надсмотрщиком. Роль не из приятных.

«Разрешите идти, товарищ полковник?»

«Иди. Готовься встречать „важняка“. И это… Петров,» – Зуев снова понизил голос. – «Та фигня с геологами… Пропавшая группа… Ты ее пока придержи. Не спеши связывать с этим делом. Пусть москвич сам разбирается, если докопается».

Выходя из управления, Петров поежился. Снег перешел в колючую крупу, ветер пробирал до костей. И дело уже казалось не просто странным, а опасным. Невидимые нити тянулись от замерзшей фигуры во льду куда-то вверх, в высокие кабинеты, в секретные лаборатории, в прошлое, которое не хотело оставаться мертвым. И теперь в эту паутину должен был войти новый игрок. Следователь из Москвы. Что он принесет с собой – разгадку или еще больше хаоса?

(Часть 6)

Иркутский аэропорт встретил утренний рейс из Москвы низким серым небом и пронизывающим ветром, который залетал под воротник казенного полушубка Петрова и неприятно холодил шею. Он стоял чуть поодаль от толпы встречающих, курил папиросу за папиросой, наблюдая, как по трапу спускаются пассажиры – военные в шинелях, интеллигенты в пыжиковых шапках, женщины, кутающие детей в толстые одеяла. Все они спешили укрыться в теплом здании аэровокзала от сибирской неприветливости.

Петров ждал, высматривая того, кто должен был выделяться. Не по одежде, нет – Москва умела мимикрировать. По выражению лица, по походке, по той едва уловимой ауре человека, приехавшего не любоваться красотами, а работать. Вершить судьбы, как им там, в центре, кажется.

Он появился почти последним. Старший лейтенант Волков оказался выше и моложе, чем представлял себе Петров. Лет двадцати семи, не больше. Высокий, подтянутый, в щегольской, ладно сидящей шинели явно не иркутского пошива, на голове – новенькая каракулевая шапка-ушанка, но уши демонстративно подняты, словно мороз ему нипочем. В руке – небольшой, аккуратный фибровый чемоданчик. Двигался он быстро, энергично, с какой-то деловитой целеустремленностью, оглядывая унылый пейзаж иркутского аэропорта с легкой брезгливостью столичного жителя, попавшего в глухую провинцию.

Волков легко вычислил Петрова в толпе – милицейская форма и выжидающая поза не оставляли сомнений. Он направился прямо к нему, протягивая руку в перчатке.

«Старший лейтенант юстиции Волков, прибыл по вашему делу,» – голос у него был четкий, поставленный, без тени сибирского говорка. Хватка руки – крепкая, уверенная.

«Капитан Петров, уголовный розыск,» – ответил Игорь Матвеевич, пожимая протянутую руку. Его собственная ладонь показалась ему грубой и обветренной рядом с холеной перчаткой москвича. – «Добро пожаловать в Иркутск, товарищ старший лейтенант».

«Можно просто Волков. Или Александр Сергеевич,» – поправил тот, чуть улыбнувшись уголком рта. Улыбка вышла вежливой, но холодной. – «Как я понимаю, вы в курсе цели моего визита?»

«Так точно, товарищ… Волков,» – Петров почувствовал легкое раздражение. Этот столичный лоск, эта уверенность человека, знающего, что за ним стоит сила, вызывали инстинктивное отторжение. – «Полковник Зуев проинструктировал. Машина ждет».

Они пошли к стоянке, где старенький «газик» Петрова казался еще более неказистым рядом с черной «Волгой», припаркованной чуть поодаль (наверняка из обкома или местного КГБ, уже подсуетились встретить «важную шишку»).

«Надеюсь, вы ввели в курс дела вашего патологоанатома?» – спросил Волков, бросая свой чемоданчик на заднее сиденье «газика» с таким видом, будто опасался его испачкать. – «Хочу осмотреть тело как можно скорее. И место происшествия. Вы его охраняете?»

«Место оцеплено. Тело в городском морге,» – отрапортовал Петров, заводя двигатель. Мотор недовольно чихнул пару раз, прежде чем затарахтеть. – «На Байкал сможем выехать завтра утром, если погода позволит. Сейчас темнеет рано, да и дорога…»

«Дорога меня не пугает, капитан,» – перебил Волков, разглядывая обшарпанную приборную панель «газика». – «Меня пугает потеря времени. В Москве ждут результатов. И как можно скорее».

«У нас тут, в Сибири, время течет по-другому, Александр Сергеевич,» – не удержался Петров. – «Иногда приходится подстраиваться под Байкал, а не под московские ожидания».

Волков бросил на него быстрый, оценивающий взгляд. В голубых, чуть прищуренных глазах промелькнуло что-то острое, изучающее. Он явно был не так прост, как казался на первый взгляд.

«Возможно,» – сказал он ровно. – «Но законы физики и уголовного кодекса везде одинаковы. Или вы считаете иначе, капитан?»

«Я считаю, что дело у нас странное,» – ответил Петров, выруливая со стоянки на разбитую дорогу. – «И простого объяснения пока не видно».

«Странных дел не бывает, капитан,» – Волков откинулся на сиденье, глядя в окно на проплывающие мимо серые деревянные дома и дымящие трубы. – «Бывают плохо собранные факты и недостаток логики. Уверен, мы с вами быстро во всем разберемся».