Записки москвича

Похоронен Михаил Михайлович Сергеев в Москве на Ваганьковском кладбище. А его патронташ бережно хранится в нашей семье.

Давно это было…

Давно это было…

Не, ну что сказать, носить знамя пионерской дружины школы было очень почётно. Под звук барабанов, тянуть носок и шагать, как шагают солдаты почётного караула у Мавзолея или у могилы Неизвестного солдата. Только там они шагают плечом к плечу со своими сослуживцами, а тут в окружении самых красивых девочек школы в красных пилотках и белых гольфах входить в актовый зал. А там, вся школа, с четвертого по восьмой классы. Стоят по стойке смирно и приветствуют пионерским салютом. И все на тебя. Триста пар глаз. Вот она – настоящая слава. Но вот стоять, правда, было не очень. Девочки, под те же звуки, отбиваемые барабанными палочками, отправлялись отдыхать. А я, как истукан, стоял на всеобщем обозрении, слушая отчёты и планы дружины на будущий год. А за окном уже щебетали птахи, а солнечные зайчики, прыгая по лицу, щекотали нос. И приходилось часто смаргивать, а перед глазами они – тянущиеся носочки в гольфах и красные пилотки.

Я стоял и думал: «А как же сложно им, ребятам, которые стоят в Александровском саду или на Красной площади. Я тут в тепле, под крышей. А они там, на улице. В снег и дождь, под палящим летним солнцем и под пронизывающим зимним ветром». И становилось мне совсем просто стоять. И время пролетало незаметно.

Уже позже, когда я стал секретарём комсомольской организации школы, просил своего друга-одноклассника, но уже без барабанов, выносить знамя комсомольской организации. Он шел в сопровождении двух самых красивых девочек нашей параллели, а я смотрел и вспоминал себя. Вспоминая свои мучения, я намеренно оставлял рядом с ним его сопровождение. И тешил себя надеждой, что ему сейчас лучше, чем мне тогда. А самому мне приходилось всё также смаргивать, сидя за столом президиума, прогоняя непослушного солнечного зайчика. И перед глазами, как и тогда – тянущиеся носочки…

Давно это было…

Давно это было…

В каждой семье есть тот, кто что-то делает лучше всех, или просто тот, кто это что-то делает только он.

Тот, кто единственный в нашей семье занимался спортом, это я. Я никогда не любил бегать и подтягиваться. Весь мой спорт был связан с водой. С шести лет плавание, потом водное поло. Дедуля, острослов и хохмач, присвоил мне звание «пан Спортсмен», по аналогии с персонажем некогда популярной телепередачи «Кабачок 13 стульев». Вначале я, так же, как и персонаж Волынцева, внешне больше походил на тюленя и уж никак не на покорителя спортивных пьедесталов. Но время шло. Я рос. Рос ввысь и вскоре перерос всех в семье. Стал я без табуретки, на радость домочадцев, убирать вещи на антресоли и без труда открывать форточки. Дедуля говорил, что это я так тянусь в воде, вот и вытягиваюсь.

Тренера своего, как учителя, помнишь всю жизнь. За всю мою «спортивную карьеру», было у меня всего два тренера. Первый, научивший меня не бояться воду и доверять ей, – Татьяна Александровна Зорина. Тренировала она детишек младшей возрастной группы в самом большом бассейне под открытым небом – бассейне «Москва». Научить держаться на воде и правильно дышать могут, думаю, многие. А вот приоткрыть дверь в большой спорт и пояснить философию спорта могут только настоящие тренеры. И когда передо мной встал вопрос – продолжать заниматься спортом или больше уделять времени учёбе, я пошёл за советом к ней. И тогда она мне сказала: «Олимпийским чемпионом как Владимир Сальников ты не станешь. А здоровье и время потеряешь. Так что учись».

Когда я начал заниматься водным поло, я попал в секцию к Рашиду Михайловичу Авзалетдинову. Не думаю, что через годы после того, как я закончил играть с мячом в бассейне, если бы мы с Рашидом Михайловичем встретились на улице, он узнал бы меня и вспомнил. Я был один из команды. Но когда его перевели из бассейна «Москва», я, как верный «Санчо Панса» отправился за ним. Перевели его или он ушёл сам, я не знаю, да и неважно сейчас. Но оказались мы в школе олимпийского резерва, которая располагалась во дворце пионеров им. Гайдара в Текстильщиках. Год я ездил каждый день после школы из центра Москвы на, как мне тогда казалось, далёкую окраину района Текстильщики. Тренировки, уроки до полуночи, соревнования и, наконец, осознание того, что я не стану олимпийским чемпионом, остались яркой страницей в моей жизни. Страница эта подарила мне не только умение держаться на воде, правильно плавать и дышать, но и крепость здоровья, не раз помогающая мне в жизни.

Давно это было…

Давно это было…

С сентября по март вся школа готовилась к ежегодным весенним крымским походам. Но, чтобы попасть в заветный список участников и увидеть весеннее Чёрное море где-нибудь в районе Ялты, цветущие рододендроны, снежные шапки вершин старых гор, вдохнуть свежий ветер, да и просто провести неделю в компании друзей, предстояло пройти определённое количество километров по подмосковным тропам. Ходили мы пешком и на лыжах. С ночёвками и в однодневные походы. И вот, нужные километры в копилке, поведение в норме, а вот прилежание… Да и не только само по себе прилежание, но и грядущее поступление в институт. Посещение репетиторов и библиотек. Ведь, по мнению всех моих дорогих и любимых родственников, непоступление в институт было сродни самому ужасному ужасу, который только можно было представить. Долгие переговоры на кухне не приводили к желаемому для меня результату. Заверения в уверенности в своих силах и знаниях не принимались. Мои родители наложили «вето» на мой последний в школьной жизни майский поход. Прознав об этом, мои дорогие одноклассники написали письмо родителям.

В поход я так и не пошёл, а письмо до сих пор греет мою душу воспоминаниями о той беззаветной дружбе, которая была у нас!

Давно это было…

Давно это было…

Мне часто вспоминаются походы. Однодневные и многодневные. Запах костра и вкус чая. Мокрые носки и тяжёлый рюкзак. Спальный мешок и иней на брезентовой палетке. Костёр и песни под гитару. И этот самый костёр с песнями ждали и шли к нему. Или скорее ради него. Когда все усаживались на брёвна, сложенные вокруг костровища, тесно прижимались друг к другу так, что сердца стучали в унисон. А когда стук сердец и удары гитариста по струнам сливались воедино, все начинали мелодично раскачиваться, в такт песни, вторя голосу самого главного человека у костра.

Я не помню, какой это был поход. Была большая стоянка, с несколькими разбитыми костровищами. И всем нам, походникам, выпала редкая возможность выбрать ту музыку, которая была близка. Близка каждому из нас тем подмосковным осенним вечером. Кто-то тихим дружным хором вытягивал «Милая моя, солнышко лесное…». Кто-то, подражая Высоцкому, хрипел «Здесь вам не равнина…». А у одного костра, старшеклассник в кубанке и галифе, исполнял нетленные хиты «Жуков», вперемешку с новыми произведениями «Машины времени». Я, найдя свободное местечко на бревне, уселся и стал слушать. «Я тоже научусь так играть на гитаре и петь, – думал я. – И непременно мне для этого нужны такие галифе. Без них никак не получится».

А галифе действительно были знатные. Синие с красными лампасами. В перерывах между песнями, из, как мне казалось, бездонных карманов галифе гитарист доставал коробку папирос «Герцеговина Флор», продувал папиросу, которую доставал небрежно из коробки. Так же, вроде бы небрежно, но между тем аккуратно и со знанием дела, складывал гармошкой ту часть папиросы, которую потом сжимал зубами. Дым костра перемешивался с дымом папиросы и немного дурманил. Наверное, дедушка у этого старшеклассника был генерал, и галифе были его. У меня не было дедушки генерала, но без галифе я не представлял себе дальнейшую свою жизнь и тем более себя с гитарой. Мой дедушка в юности служил офицером, пройдя, как он говорил, «славный путь от младшего лейтенанта до лейтенанта». Но, помимо подорванного на всю жизнь здоровья, за те годы он приобрёл друга, с которым дружил всю жизнь. Друг был кадровым военным. Сын его тоже. «Они непременно мне помогут с галифе, – решил я. – Пусть и не с синими и не с красными лампасами». Тем более, что однажды они мне подарили настоящую кобуру для пистолета. И пусть ни один игрушечный пистолет не подходил под её размеры – или был больше, и она не закрывалась, или был меньше, и он утопал в ней – но она, эта настоящая кобура, была с настоящим шомполом. Я прикреплял её на ремень, который опоясывал меня поверх шубы, и гордый выходил во двор, давая возможность дворовым ребятишкам, подержать кобру в руках и, вынув шомпол, обсуждать систему очистки табельного оружия.

Опуская все подробности, галифе были заказаны, и я стал ждать. Это сейчас я понимаю, что ждал я эти самые галифе, как ждал Мишка саблю из рассказа Драгунского. Бежал из школы, залетал к себе в комнату и искал в шкафу. От телефонных звонков я вообще подпрыгивал, думая, что это друзья семьи звонят, чтобы назначить встречу по передаче мне заветных галифе. Точно не скажу, сколько времени мне пришлось быть в таком напряжении, но однажды, уже почти позабыв о них, придя из школы, на своём диване обнаружил пакет с зелёными армейскими галифе. Счастью моему не было предела. Но сказался эффект «собачки, которая за время в пути смогла подрасти». Я еле-еле их на себе застегнул, но это была ерунда по сравнению с их длиной. Подрос я не только вширь, но прежде всего ввысь. Бабушка что-то попыталась сделать, достав свою любимую швейную машинку «Зингер». И пару раз я сходил в них в поход. Я потом окончательно вырос из них, и мечта сидеть у костра в галифе с гитарой и петь, в перерывах затягиваясь папиросой, так и осталась мечтой.

Давно это было…

Давно это было…

Школа, в которой мне посчастливилось провести незабываемые и самые чудесные десять лет, плавно перетекшие из детства в отрочество и грянувшие весенним громом безудержной юности, такая же необычно-грандиозная, как и учителя, дарившие нам, ученикам, все свои знания и лучшие годы своей жизни. Нужно сказать, что и некоторые ученики, помятуя пословицу «Плох тот солдат, который не хочет стать генералом», после окончания школы вплотную подходили по значимости своих дарований, а порой и опережали, своих любимых педагогов. Но это отдельный рассказ, а вспомнить мне захотелось о летних неделях, проводимых нами в трудах и отдыхе на землях успешного Литовского колхоза «Плателяй». Вспоминаются не трудовые будни на полях Литовской Советской Социалистической республики, не распределение сена на сеновале, который был оборудован над коровником, не работы на колхозной лесопилке, куда допускались только самые достойные мальчики, и даже не работы по укладке плитки вокруг сельского Дома культуры. А вспоминаю, прежде всего, заключительные походы, которых ждали и к которым готовились все, с момента приезда в Плателяй. Каждый вечер, после ужина, большинство мальчишек стремглав бежали на озеро. Там, в местном яхт-клубе, нам выделялись старенькие яхты и лодки. Мы приводили их в порядок: конопатили и красили, проверяли оснастку и спасательные жилеты. И чем качественнее мы выполняли эту, вроде не хитрую работу, тем быстрее нам позволяли выйти на своих яхтах на воду. Мы набивали шишки, не успевая уворачиваться при развороте от мачт. Мы стирали в кровь ладони о канаты, натягивая паруса. Но всё это не имело ровным счётом никакого значения. Ведь впереди был поход с пересечением озера, хождением за «крокодилами», песнями у костра под гитару.

Берег чудесного озера, белизна парусов яхт, закатное солнце и лунная дорожка, глубокие вздохи и робкие прикосновения…

Давно это было…

Давно это было…

Для укрепления дружбы между странами Варшавского договора, помимо программы побратимых городов, делегаций по обмену опытом и культурному обмену, существовал ещё и обмен группами школьников.

Я не знаю, по каким критериям выбирали две школы для двустороннего обмена, но нашу Экспериментальную среднюю школу № 91 при Академии педагогический наук выбрали для обмена с одной из школ третьего по величине польского города Вроцлав. Логика тут, конечно, была какая-то. Но логичнее было нам поехать в Болгарию, ведь мы всей своей пионерской дружиной изучали жизненный путь болгарского коммуниста Цвятко Радойнова, который геройски пал смертью храбрых в 1942 году. Его фотографиями были увешаны специальный стенд на третьем этаже и комната пионервожатой на пятом. Фотографии я переснимал с каких-то маленьких газетных вырезок и увеличивал при печати. В итоге с фотографий на нас смотрел человек очень похожий на героя гражданской войны Григория Котовского – такой же круглолицый и лысый, как коленка.

Но выбор пал на Польшу, и мы начали готовиться к поездке. Поездка до места назначения нам предстояла на поезде. Нам – это специально и тщательно отобранным комсомольцам с незапятнанной репутацией, чтобы они, то есть мы, не ударили в грязь лицом перед братским польским народом. Конечно, братским он был только на передовицах советских газет и в сюжетах программы «Время». И хотя основным слоганом нашей поездки служила известная в советские времена пословица «Курица – не птица, а Польша – не заграница», мы сполна ощутили польскую «любовь» к советским гражданам.

Многое для нас было в диковинку. В поезде нам поменяли какие-то суммы в рублях на польские злотые, и мы с удивлением и интересом рассматривали неведомые нам доселе иностранные деньги. Магазины были наполнены продуктами в таком количестве, что даже мы, жители центра Москвы, ходившие за молоком в «Новоарбатский» гастроном, продуктовый отдел Военторга и гастроном на Суворовском бульваре, в простонародье – «Кишку», были удивлены тем, что молоко бывает не только в бумажных пакетах за 36 копеек и «Можайское» в стеклянных бутылках, а бывает оно разной жирности. Да что там молоко. Такое количество сборных моделей самолётов, как в местном детском магазине, я не мог себе представить, и большую часть злотых, которые жгли мои карманы, потратил на них.

Мы бродили по бывшему немецкому Бреслау, удивляясь «Имперскому орлу» на канализационных люках, публичным свободным отношениям между нашими польскими ровесниками и криками «рашен швайн» из отрытых окон комнат общежития, в котором мы жили, занимаемыми такими же школьниками по обмену, но только из Восточной Германии.

Программа была разнообразна, и вечерами мы падали без сил на кровати. Сопровождали нас ребята, которые изучали русский язык и которые могли на нём изъясняться. За неделю мы подружились, и даже каждый из нас побывал на званом ужине в семье одного из польских друзей. Моего польского друга звали Пётр. Обед был вкусный, но меня не покидало ощущение натянутости отношений родителей Петра ко мне. Много позже я узнал, что большая часть поляков из некогда чешского и немецкого города – это переселенцы из тех частей Восточной Польши и Западной Украины, которые вошли в состав СССР до и после Второй Мировой войны.

Мы вернулись домой с ворохом впечатлений. А потом в Москву приехали ребята из Польши. Жили они в нашей школе, спали на наших раскладушках. Наши родители заказывали им экскурсии, а мы показывали им свою Москву.

С Петром мы переписывались ещё долго и даже отправляли друг другу пластинки.

Давно это было…

Давно это было…

Одно из, пожалуй, основных состояний в молодости – желание быть независимым. В молодости нам кажется, что независимость – это признак взрослости. Мы принимаем сомнительные решения, о которых потом приходится сожалеть. Мы считаем себя умнее остальных, а особенно родителей, которые вечно лезут со своими советами. Мы совершаем поступки, безрассудность которых понимаем значительно позже.

И, конечно же, одной из форм независимости являются собственные деньги. Чтобы не просить у папы и мамы на кино и мороженое. Или, да, что греха таить, прося на мороженое, тратить их на сигареты и пиво. И, когда появляется возможность как-то заработать, молодость опрометью бросается на любое предложение. Не все эти предложения бывают достойными, и потом зачастую эта независимость становится зависимой от помощи родителей. Но сейчас не об этом.

– Не знаю, знаете ли вы, но при поддержке райкома комсомола выделены несколько мест для работы школьникам, – немного грассируя букву «р» после прозвеневшего звонка на перемену, говорил наш учитель Экономической географии Сергей Валерьевич.

– Если кто-то хочет попробовать свои силы и официально начать свой трудовой стаж, поднимите руки, – продолжал СерВал (так его за глаза звала вся школа. – Особенно, думаю, это может быть интересно тем ребятам, кто будет поступать в медицинские институты, поскольку есть несколько мест в поликлиниках. А это начало трудового стажа в лечебном учреждении. Но есть ещё и места в отделениях Почты.

Рук было не очень много, но среди тех, кто поднял руку, был и я. А поскольку я не собирался быть врачом, и работать в поликлинике мне было неинтересно, да и выбора особого не было, я решил попробовать свои силы в одном из почтовых отделений столицы.

С направлением из райкома комсомола, характеристикой из школы и верой в свои силы я предстал перед начальником одного из отделений, которое располагалось в районе Фили.

– Конечно, нам нужны сотрудники, но детей у нас ещё не было, – начала знакомство со мной начальница отделения, женщина средних лет с густо накрашенными красными губами и в синем халате. – Есть у нас место в отделе доставки. Работа там не сложная, с деньгами не связана. Но ответственная. Выдача посылок и крупных бандеролей.

– Я согласен. Только я могу во второй половине дня, – ответил я так, как будто у меня был выбор. И мне сказали, что только три дня в неделю, без субботы и воскресенья.

– Да, условия такие. Сейчас составим график, и с завтрашнего дня можешь приступать.

На следующий день я вышел на работу. У меня появился такой же, как и у начальницы, синий халат, правда на два размера больше моего, и рабочее место на видавшем виды стуле за прилавком отдела доставки.

– Ты в каком классе учишься? А, ну значит читать уже умеешь, – пытаясь острить, начал разговор мой новый коллега, тогда казавшийся мне старым, пятидесятилетний мужчина с завязанным чёрной резинкой хвостиком на затылке. – Мы с тобой будем работать в паре. Я, правда, целый день. Так что я буду уходить раньше, а ты до закрытия. Закрываемся мы в восемь.

«Если я до восьми буду работать, то домой приезжать к девяти, как раз к чаю. А потом уроки. Но ничего, я сильный, да и получу через месяц зарплату», – думал я, сидя на мягком пружинном кресле старого вагона московского метро, который вёз меня домой.

– Привет представителям трудовой интеллигенции, – начал урок математики Мироныч. – Как трудовые успехи?

Мы встали из-за парт и в двух словах рассказали, кто чем занимается.

– Да, мыть пол в поликлинике и штамповать сургучные печати на почте, это как раз то, чем должны заниматься ученики математического класса. Конечно, я уважаю труд, но считаю, что школьники должны учиться. Результат, который мы с вами получим через некоторое время, я знаю. Но вы же меня не послушаете и всё равно сделаете по-своему. Садитесь. Начинаем перекрёстный опрос.

Три раза в неделю я после школы бежал на работу. Принимал и выдавал посылки. Следил за сургучом, который должен был быть всегда жидким, и печатью, которая должна была быть всегда чистой. Мы пили чай в перерывах между клиентами, а когда было мало посетителей, я решал математику.

Первую зарплату я отдал маме, а на вторую купил себя коньки Salvo. Третьей зарплаты уже не было, потому что Владимир Миронович был прав. Но в молодости мы никогда не услышим разум взрослых. Тем и прекрасна молодость.

Давно это было…

Давно это было…

Я часто говорю о том, насколько мне повезло учиться в самой лучшей школе – в Экспериментальной средней школе № 91 при Академии педагогических наук. Насколько я благодарен учителям, атмосфере, духу, друзьям-одноклассникам. Основа жизненного фундамента была заложена именно там, в Москве, на улице Воровского, в доме № 14, с сентября 1979 по май 1989 года. И, конечно, потом многое было скорректировано жизнью, конечно со временем и очки с розовых пришлось сменить на прозрачные, но всё же школьные годы вспоминаются с особым теплом…

Каждое лето старшие классы выезжали в трудовой лагерь, который располагался не в Подмосковье и даже не на море. Московских школьников радушно принимал колхоз «Плателяй» Литовской ССР. Счастливые четыре недели июля мы жили, работали и отдыхали вдали от родителей, окунаясь в атмосферу самостоятельности. О походе, который завершал наше пребывание в Литве я уже рассказывал. А сейчас я остановлюсь на работе.

Понятно, что расчётливые литовцы не собирались доверять нам особо ответственную работу, такую как, к примеру, в коровнике. Да и признаться, какие из нас доярки или зоотехники? Многие из нас, рафинированных москвичей, и коров-то так близко не видели никогда, не говоря уже о том, что не пили настоящее парное молоко. И нас использовали в поле, где огромные машины собирали уже поспевшую траву, а потом выплёвывали сзади громадные брикеты, связанные крепкой верёвкой. Я, смотря на них, всегда вспоминал одну из серий наизусть известного мультфильма «Ну, погоди», где бедолага Волк, захватив в порыве бесконечной ловли Зайца подобную машину, врывается на птичий двор и брикетирует куриц на глазах у изумлённого петуха. Работали мы в сенохранилище, которое находилось аккурат над коровником, запах от которого по возвращении в Москву преследовал нас ещё несколько недель. Мы пропахли насквозь сухим сеном и коровами. Укладывали плитку (да, да, именно плитку) вокруг деревенской гостиницы, в которой тогда никто не жил, а построена она была для яхтсменов, которые ежегодно приезжали на местную регату. А самые ответственные и крепкие мальчуганы допускались до работы на лесопилке. Однажды и мне довелось потрудиться в элитной бригаде лесопильщиков, где, по мнению моей мамы, я надорвал спину. Но это совсем другая история…

Давно это было…

Давно это было…

Раньше часто люди ходили в походы. Нет, сейчас тоже ходят, но уже не так массово. Я успел застать, пожалуй, окончание походной эры, когда непременно нужно было иметь удобный рюкзак, походные ботинки, КЛМН (кружку, ложку, миску, нож). А если была палатка, то её счастливый обладатель был обречён на отсутствие выходных.

Все походные тяготы с лихвой компенсировались вечерним костром, ароматный чаем из котелка и песнями под гитару. Гитара. Я всю жизнь мечтал выучиться игре на гитаре. Однажды родители даже подарили мне гитару и самоучитель игры на ней. Казалось, вот она мечта, прямо рукой подать. Но гитара оказалась семиструнной, самоучитель для шестиструнной, да и все друзья владели техникой игры на шестиструнной подруге всех походников. Так мечта осталась в далёкой и беззаботной юности.

А рюкзак, мой верный спутник, прописан теперь на даче. От него всё так же пахнет костром и романтикой.

Давно это было…

Давно это было…

Ускорение, перестройка и демократизация, нацепив на себя семимильные сапоги, шагали по стране. Крепнущие умы старшеклассников нашей самой лучшей школы не оставались в стороне. Школа бурлила, как вода в кипящем чайнике, обсуждая события в стране, ожидая перемен и вдыхая, как нам тогда казалось, воздух свободы, такой же неминуемой, как последний звонок.

В те годы довелось мне быть секретарём комсомольской организации школы. И вот, вступив в должность, я первым делом, по совету моего друга-одноклассника, соседа по парте на уроках английского языка, Серёги, учредил школьную газету «Гласница». Сам Серёжка стал в новом печатном издании редактором.

Первый номер газеты вышел, как говорится на одном дыхании. Вступительная статья вашего покорного слуги, обзорные заметки главного редактора и его заместителя. О персональных компьютерах тогда и мечтать не приходилось, и поэтому средством печати и размножения выступали печатающие машинки, которые стояли на письменных столах под чехлами. Дефицитом была и сама бумага, и ролики с окрашенной летной, по которой били специальные «собачки» печатающих машинок с буквами и знаками препинаниями. Такая машинка была у главного редактора первого печатного издания лучшей школы. Копирка и бумага была выделена моим дедушкой. Ночь накануне выдалась беспокойной. А утром мне казалось, что краска не высохла на бумаге, и наша газета пахла типографией.