Записки москвича

Шли годы. И вот уже я говорил своей старшей дочери, ведя её 9 мая к Большому театру:

– Смотри, Настюша, скоро совсем не останется ветеранов…

Возвращаясь домой, мы перепрыгивали через ручейки, которые оставляли после себя поливальные машины. И также плыли по московским улицам остатки от искусственных гвоздик, как капельки крови…

Давно это было…

Давно это было…

Была такая очень популярная передача по советскому телевидению – «Кабачок 13 стульев». Как потом сказала тётушка Костика, главного героя художественного фильма «Покровские ворота»: «Наши играют французскую жизнь». В этой передаче наши играли жизнь польскую, для многих советских граждан такую же недоступную и далёкую, как и французскую. Не припомню, чтобы в нашей семье её смотрели, но так или иначе, персонажи были известны. Персонажей пана Зюзи, пани Моники, пана директора, пана Ведущего, пани Катарины и прочих заграничных панов и панночек исполняли артисты театра Сатиры. За мной, как за единственным в семье имеющем хоть какое-то отношение к спорту, с лёгкой руки моего дедули, закрепилось прозвище «пан Спортсмен».

Нужно признать, что сходство в упитанном телосложении с Юрием Витальевичем Волынцевым, который исполнял эту роль в телевизионной постановке, была, так сказать, налицо. Я очень старался сбросить хотя бы несколько «бабушкиных пирожков», но никак не получалось, и даже не помогали мне «изнуряющие» трёхразовые тренировки в бассейне с гордым именем «Москва», но так или иначе, я не оставлял неравную борьбу, которая благополучно сама собой закончилась вступлением в переходный возраст. Частенько с папой будущей звезды радиоэфира мы встречались на улице или в магазине «Консервы», что у Никитских ворот. Они жили на улице Герцена в последней из трёх высоток – в театральном, как его называли местные жители, доме. И каждый раз при встрече мне хотелось подойти к нему, протянуть руку и сказать: «Здравствуйте, пан Спортсмен».

А на фотографии мой первый тренер Татьяна Александровна Зорина, ваш покорный слуга, втягивающий тюлений живот, и ребята, имён которых я уже и не упомню, после весенних соревнований в бассейне «Москва».

Давно это было…

Давно это было…

Моё счастливое детство было наполнено не только классическими детскими забавами, которым сопутствовали разбитые коленки и локти, но и глубочайшей, как Марианская впадина, культурной программой. Кажется, что не было воскресенья, ведь тогда для школьников это был единственный выходной, в который мы с мамой не ходили бы на выставку, в театр или на концерт. Бывали и такие дни, когда мы уезжали на автобусные экскурсии по ближайшему Подмосковью. И я, как губка, впитывал в себя весь обрушивающийся на меня поток информации.

Весь детский репертуар московских театров был мной пересмотрен. Некоторые спектакли я смотрел несколько раз. Я частенько знал сюжеты спектаклей и выявлял неточности постановок, рассказывая об этом с некоторым возмущением за вечерним семейным чаем родителям.

Особое внимание в театре я уделял своему поведению в зале. Шуршать фантиком от конфеты или беспрестанно скрипеть креслом я себе позволить не мог. Мне строго настрого было запрещено шептаться с соседями и громко смеяться. Но вот хлопать в ладоши громче всех и кричать «браво» так, как кричат в телевизоре, когда транслируют концерты из Большого театра или зала Чайковского, запретить мне не могли. И я отбивал ладошки, начиная хлопать первым и заканчивая последним, когда актёры уже уходили со сцены и занавес закрывался.

Но два раза что-то пошло не так…

Чудесный музыкальный театр Натальи Сац на проспекте Вернадского я полюбил сразу. Я вообще с детства любил музыку. А тут она просто жила везде. В фойе, в зале, за кулисами. В тот воскресный день давали музыкальный спектакль «Доктор Айболит». Не было ни одного ребёнка в зале, который бы не знал сюжета этой чудесной сказки Корнея Ивановича Чуковского. Я же весь спектакль переживал за собаку по имени Авва. Она самоотверженно сражалась с пиратами и защищала доктора. Но всё это она делала безмолвно. Но ведь собаки лают, думал я. Что же с ней не так?

И вот, в один из кульминационных моментов спектакля, когда на сцене не некоторое время повисла пауза, сопровождающаяся тишиной, я встал со своего места и начал громко лаять, помогая Авве отгонять от доктора пиратов.

Спектакль прервали из-за приступа смеха актеров. Громче всех смеялся Бармалей.

С определённого возраста для меня цирк стал таким же блестящим, как шар девочки из прочитанного мной рассказа Виктора Драгунского «Девочка на шаре». Каждый раз, приходя в цирк, я ждал этот номер. Но его почему-то не было. Были клоуны, акробаты, дрессировщики, а девочки не было.

Нужно сказать, что представления в Московском цирке на Цветном бульваре были разделены на два. Первое, как говорила моя бабуля, «сборная солянка», а второе – представление с дикими животными. Тигры и львы прыгали с табуретки на табуретку, в прыжке проскакивая сквозь кольца в руках дрессировщиков. Чтобы обезопасить зрителей, в антракте сооружалось нечто подобие круглой клетки.

Мне повезло, ведь я застал на арене московского цирка гениальных клоунов – Юрия Владимировича Никулина и Михаила Ивановича Шуйдина. Много гениальных номеров и реприз создал этот потрясающий тандем, но особенно запомнился один.

В тот вечер на представление я пришёл с мамой. Выдающиеся артисты цирка прыгали, скакали, крутились на арене, срывая оглушительные аплодисменты. Смена декораций номеров – реприза гениального клоунского тандема. И вот выходит на арену Никулин, за ним Шуйдин со стулом и яйцом. Они просят подойти шпрехшталмейстера (это тот, кто ведёт представление) поближе. Шуйдин кладёт яйцо на стул. Никулин садится. Потом встаёт. А яйца нет. Зал вместе с шпрехшталмейстером в недоумении. И так несколько раз. И под аплодисменты все уходят за кулисы. И вновь на арене начинают скакать, вертеться, прыгать.

В антракте мы с мамой, как и положено, отстояв в огромной очереди в буфете, съели по мороженому. Прошлись по фойе, вдыхая запах цирка, и уселись на свои места, готовясь смотреть на тигров и львов. Напряжение, барабаны, тревожная музыка. Дрессировщик готовится засунуть свою голову в открытую пасть самого большого льва, у которого, пока дрессировщик готовится, уже сводит скулы от открытой пасти. Тишина в зале старейшего московского цирка.

– Мама, а где же яичко? – тонкий голос вашего покорного слуги срывает напряжение и номер, потому что дрессировщик аж присел от смеха.

Давно это было…

Давно это было…

Старые московские дворы. Это целая философия или даже цивилизация, которая безвозвратно потеряна, как цивилизация индейцев Майя. Некоторые из них представляли из себя ограниченно-закрытое пространство, и поэтому родители, не боясь, отпускали детей гулять в эти «детские манежи», изредка выкрикивая в форточку, стоя на кухонной табуретке: «О-бе-да-ть!» или «По-ра до-мой, уже позд-но!»

Нынче многие из дворов сохранили свою форму, но утратили своё содержание. Наш двор один из таких. Представляет он из себя классическую форму двора-утюга, но с некоторыми особенностями. Двор отличается от классического двора-утюга города на Неве – солнышко иногда к нам заглядывает. А в небольшом палисаднике у стены, отделяющей наш двор от двора музыкальной школы, растут деревья, посаженные вначале моим дедушкой, а потом и мной на ежегодных апрельских субботниках, на которые собирался весь дом. Но деревьям, как и людям, без света было сложно расти, и они больше походят на второгодников. Клумбы с растущими сезонными цветочками бережно оберегались дворовыми старушками во главе с Марфой Михалной. Бабушки, в светлых платочках в тёплое время года и коричневых шерстяных в холодное время, восседали на единственной дворовой скамейке и знали, как водится, всё про всех. Каждый заходящий во двор громко здоровался с ними, а каждый выходящий также громко прощался.

Дом наш был как большая коммунальная квартира. А двор – как кухня в этой квартире. Тут сушили бельё, пили вместе чай, обсуждали последние новости, сплетничали друг о друге. Дети были предоставлены сами себе, гоняя по двору на велосипедах и играя в мяч. И поскольку многие семьи жили в доме долгие годы, детишки рождались такими волнами. Вначале у заселивших дом родились дети, потом у детей родились дети, потом у детей детей родились. Нет, конечно, не все были одногодками. Так, плюс минус. В нашей компании я был самым младшим. Три брата, Дима, Вова и Саша, родившиеся в год столетия вождя пролетариата и названные в честь мальчиков из семьи симбирского учителя. И бессменный наш вратарь – Ася. Были и ещё девочки, но их редкие выходы можно было пересчитать по пальцам. Нам с ними было неинтересно, ведь они не умели играть в ножечки, брызгаться из баллончиков из-под шампуня, называемыми нами «брызгалками», и отказывались стоять в воротах…

Давно это было…

Давно это было…

Память неуклонно возвращает меня в беззаботное детство. И вот я уже учусь в первом классе самой лучшей школы страны. То, что она самая лучшая, конечно же, я не понимал тогда, в первом классе. Больше скажу, мне сразу так вообще не показалось. Вовсе наоборот. Что тут хорошего? Уроки, домашние задания. А главное – ребят из детского сада, с которыми дружил, не было рядом. Всё было ново. Ко всему нужно было привыкать. Однажды вечером, после традиционного девятичасового семейного чая, когда я уже лежал в кровати, дедушка пришёл пожелать мне спокойной ночи. И я его спросил: «Дедуля, школа ведь надолго?» «Да, Димулёша, – ответил дедушка, – на десять лет. И за эти десять лет ты не только научишься читать и писать, это ты уже умеешь, но ты научишься думать и понимать окружающий мир». И вот уже не хватает времени на любимые коньки зимой, потому что классная руководитель нашего класса «А» Маргарита Павловна и Валентина Андреевна, руководившая ребятами из класса «Б», будущими извечными соперниками, задают много уроков. Нужно красиво писать в прописях и правильно считать в специальных тетрадках в клеточку. А ещё учить стихи, рисовать, бегать и ещё много чего делать. И пусть уже Дед Мороз – это актёр из службы быта. И пусть… Но это детство, которое наполнялось радостью, согревающей меня до сих пор.

Родители в нашем дружном классе подобрались примерно одного возраста. Да что там возраста, все они были, как сейчас скажут, настолько креативны, что я сегодняшний не угонюсь за ними никак. Экскурсии, походы, спектакли, выставки. Этот нескончаемый вихрь впечатлений поднимал нас всё выше и выше, наполняя знаниями. Мы учились ставить палатки в лесу и понимать поэзию, разбираться в живописи и чувствовать музыку. Мы, как губки, впитывали энергию и знания, которыми они с щедростью делились с нами.

Каждый новый год превращался в сказочный костюмированный бал. Мы приглашались на бал в Лувр к одному из Людовиков. Нас принимал самый влиятельный шейх и потчевал восточными сладостями. Сценарии были продуманы до мелочей, а подготовка начиналась сразу после осенних каникул. Наши костюмы были достойны показов в Доме мод, пусть и сшиты они были «из того, что было». Мы не были обычными снежинками и зайчиками. Мушкетёры звучно цокали каблуками маминых сапог и импровизированными шпорами. Шейха охраняли грозные манучары с ятаганами и в огромных красных чалмах. К нам в гости приходила Баба-Яга с носом из папье-маше, и даже был замечен Мальчик-колокольчик. А обсуждения прошедшего действа не прекращалось до весны, возвращая нас в новогоднюю сказку…

Давно это было…

Давно это было…

Ах, как я ждал этот день.

Красный пионерский галстук был куплен, наверное, за месяц в «Детском мире». Там был такой специальный отдел, где продавали форму. Отдельно для мальчиков и отдельно для девочек. Там же продавались и галстуки.

Накануне я сам погладил брюки, до неприличия заутюжив стрелки, переглаживая три раза. Белая форменная рубашка с алюминиевыми «золотыми» пуговицами никак не гладилась, и бабушка, сжалившись надо мной, помогла будущему «примеру всех ребят» в этом непростом деле. Тот май выдался прохладным. Вечно продуваемый всеми ветрами Калининский испытывал мою летнюю курточку на прочность и подгонял, дуя в спину. Музей Калинина встретил нас скрипом старого дубового паркета и запахом такой же старой бумаги. Линейка, речь перезрелой пионерки, которая представилась нам пионерской вожатой, первый пионерский салют, отрепетированный накануне в школе.

Дорога обратно была необычайно быстра, но как же мне хотелось идти медленно, чтобы каждый встречный прохожий видел мой развивающийся галстук, намеренно вынутый из застёгнутой куртки.

Давно это было…

Давно это было…

В нашей школе, классической пятиэтажке середины 50-х, с актовым залом на пятом этаже и спортзалом в подвале, начальная школа была отделена на втором этаже. Раздевались мы в малюсеньком помещении, которое называлось раздевалкой, в подвале. Да в общем-то это была не раздевалка, а часть бомбоубежища, предусмотренного при постройке школьного здания. Огроменные металлические двери с засовами, как на подводной лодке, возбуждали детское воображение. А приглушённый свет добавлял таинственности. Три года относительной тишины с редкими забегами вдоль длиннющего коридора и игрой с металлическим шариком на подоконнике. А там, наверху, три этажа с манящим гулом средней школы и такая близкая взрослая жизнь. Да что там, ведь можно будет выходить на лестницу и, предварительно выставив на шухере друзей, спуститься по отшлифованным многими попами перилам! Забежать в буфет, запихать в себя булочку с ненавистным какао и опрометью, уже другой лестницей, перескакивая через две ступеньки, вернуться в класс. Отыскать в куче ранцев и портфелей, беспорядочно сваленных у двери, свой, потолкаться, стараясь быть первым. Дождаться звонка и ждать 45 минут возможности за 10 минут следующей перемены проделать тот же путь, но уже забежав во «взрослую» раздевалку, совершенно без надобности, просто потому что теперь туда можно. И быть опять первым у двери.

Но это всё будет потом. А сейчас закрытые двери второго этажа, один кабинет, где нас учат русскому и математике, рисованию и пению и ещё много чему, включая корейский язык с его до сих пор для меня непонятными иероглифами.

Давно это было…

Давно это было…

Я ещё застал то время, когда новогодние праздники в стране были значительно короче нынешних. Скромно, но радостно страна отмечала наступление нового года, аккуратно доедая «оливье» 1 января и, как правило, 2 января, основная масса советских рабочих и служащих приступала к непосредственным обязанностям на своих рабочих местах. Раскручивались маховики станков, включались настольные лампы, оттачивались карандаши, наполнялись тушью чернильницы и проверялись рейсфедеры. Этот факт добавлял значительную головную боль родителям детишек. Ведь у всех школьников Союза были зимние каникулы. Мамам и папам приходилось отпрашиваться с работы, чтобы отводить своих чад на многочисленные новогодние представления с неизменными конфетными подарками.

Главная ёлка огромной страны, как и положено, находилась в Кремле. Там же, в Кремле, а именно в Кремлёвском Дворце Съездов, устраивалось самое большое новогоднее театрализованное представление. Билеты туда достать было сложно, но залы на каждом представлении были забиты радостными школьниками разных возрастов. Билеты разыгрывали в бригадах и отделах. Их распределяли в профсоюзных организациях между теми, кто на протяжении года участвовал в общественной жизни предприятий народного хозяйства. Их доставали «по блату», радуясь, что ребёнок на всю жизнь запомнит это грандиозное представление.

В те времена не было современного понятия волонтёр, но добровольные помощники в виде избранных пионеров московских школ, помогали по мере своих сил организаторам мероприятия. Один из этих пионеров был ваш покорный слуга. Уж не знаю, как я туда попал, но с присущей мне обязательностью я через день, как было установлено графиком, просыпался «с первыми петухами», тогда как большинство моих одноклассников нежились в тёплых постелях. Продираясь сквозь пронизывающую зимнюю утреннюю метель, я брёл по заснеженному Калининскому, предъявлял свой пропуск постовому милиционеру у Кутафьей башни и, проходя в ворота Троицкой башни, спускался по ступенькам, которые вели во второй подъезд Кремлёвского Дворца Съездов.

Два, а порой и три представления в день мы помогали малышам раздеться и устроиться в удобных креслах зала. Перед представлением мы водили хороводы, а после представлений следили за тем, чтобы детишки не сорили фантиками, получив заветные подарки в виде башен Московского Кремля или стилизованных красных звёзд.

Между представлениями мы были предоставлены сами себе и облазили все доступные помещения Кремлевского Дворца Съездов. Наши растущие организмы нуждались в регулярном приёме пищи, которую нам предоставляли в банкетном зале на последнем этаже. Куриный бульон с яйцом, пюре с котлетой и компот уничтожались мгновенно, и немного осоловевшие пионеры уже не так резво хороводили в фойе, получая замечания от старших товарищей в красных галстуках.

Как правило, все представления были по мотивам русских народных сказок, с обязательным выходом Дедушки Мороза, которого нужно было звать вместе со Снегурочкой в самом конце. Тут даже заскучавшие школьники включались в этот многоголосый хор, стараясь перекричать соседа и краснея от напряжения. Уверен, что по замыслу организаторов так и должны были заканчиваться все представления. Но порой что-то шло не так. То Снегурочка по каким-то причинам не могла выйти из-за кулис, оставаясь в темнице Дядьки Черномора или Кощея Бессмертного. То Дед Мороз выходил на сцену до того, как многотысячный детский хор начинал его звать. А пару раз Дед Мороз так и не вышел, как его не звали. Мы решили, что он растаял по пути, а его голос, который звучал на весь зал (фонограмма ведь не могла остановиться) раздавался точно из той лужи, которая была перед входом.

Всё это было внутри, и мы не могли видеть то, что происходило после представления. Родителей в Кремлёвский Дворец Съездов не пускали, и всех детишек с одинаковыми подарками в руках выводили на улицу и водили кругами как в аэропорту чемоданы. А родители, выкрикивая имена своих детишек, проталкивались сквозь крепкие спины и выдёргивали своих сыночков и дочек. Слёзы радости и горечи несколько смазывали впечатления от увиденного представления. Но подарок, крепко сжатый детскими ручками, возвращал в сказочный мир новогоднего представления.

В конце каникул, бонусом, мы получали бесплатно билет на представление. Не очень понятно, зачем он нам, если мы знали всё наизусть, разве что только из-за подарка.

Давно это было…

Давно это было…

Помните, как в том фильме: «Каждый советский человек хотя бы раз в жизни отдыхал в Сочи!» Немного перефразируя, тоже самое можно сказать о советских школьниках и пионерских лагерях. Многие мои одноклассники каждое лето минимум одну смену проводили в пионерских лагерях. А потом привозили в школу нескончаемые истории о зубной пасте на румяных девчачьих щеках, страшилках после отбоя из серии «В тёмном, тёмном…», печёной картошке в лесу за забором лагеря и, конечно же, о заключительном огромном пионерском костре с песнями под гитару.

Я в своей жизни в пионерских лагерях был два раза. Один еще будучи дошкольником. Помню я-то время слабовато, кроме, пожалуй, приобретённого там умения мести до последней песчинки пол в палате (я был вечным дежурным, потому что был самым маленьким в отряде) да умения истирать сосновую кору об асфальт так, что получались лодки, запускаемые в ручейки, которые образовывались от дождей вдоль того же самого асфальта.

Второй же раз это было уже счастливое пионерское детство. Я не очень тогда любил смену обстановки и готовился провести лето на даче, но хозяева наших двухкомнатных хором в тот год отказались от сдачи, и я отправился на две смены в подмосковный лагерь «Лесная сказка». Нужно сказать, что лагерь этот был от коломенского завода, который производит электровозы. Поэтому москвичей во всем двадцатиотрядном лагере было по пальцам перечесть. Одним из них был я.

Место для лагеря было выбрано прекрасное – в лесу, в месте слияния двух рек – Оки и Осётра.

Я не знаю, как так получилось, но в первую смену я попал в отряд, где все были старше меня года на два. Тогда это казалось пропастью. Я было приготовился опять применять своё венично-уборочное мастерство, но произошло неожиданное. На глазах у отрядного пионервожатого, высокого крепкого молодого человека, я подрался. Конопатый парнишка кричал мне: «Эй ты, москвич, иди сюды». «Меня Дима зовут», – сквозь зубы отвечал я своему оппоненту. А он, видя, как сжимаются мои кулаки, и чувствуя своё силовое превосходство, не унимался: «Эй, ты, москвич, иди сюды». Мы кубарем катались по террасе дома, где жили. Весь отряд стоял вокруг нас, а пионервожатый пытался расцепить этот клубок. Всё же нас расцепили, а я стал «сыном полка», и меня старались все опекать. Особенно была приятна опека девочек и пионервожатой, которая почему-то жила в комнате пионервожатого, в которой была одна раскладушка, стул и тумбочка. А с мальчиком этим мы потом переписывались несколько лет, и его письма где-то у меня на антресолях сохранились. Может быть он прочтёт эти строки и вспомнит те три недели детской дружбы.

Вторая смена сулила мне авторитет «старожила» и новые знакомства в отряде одновозрастных ребят. Так оно и произошло. Я был единственный, кто знал все дырки в заборе пионерского лагеря, какие кружки освобождают от дневного тихого часа и кем нужно работать во время дежурства в столовой.

Мы просыпались от визга девочек, увидевших себя в зеркало после ночных росписей их щёк сладкой детской зубной пастой с Чебурашкой на тюбике. Мы строили шалаши и пекли картошку на берегу Оки, встречая рассвет. Мы ловили слепней, привязывали к ним нитки и ходили с ними по лагерю, как с собаками на поводке, распугивая малышню. Мы читали взахлёб Дюма, русские былины и Стивенсона, придумывая продолжения и раскрашивая своими красками произведения классиков.

Мы расставались и плакали, зная, что больше никогда не увидимся. Но зато я уверен, что все мы помним то лето всю свою жизнь.

Давно это было…

Давно это было…

Много-много лет назад мне подарили старый охотничьей патронташ. А было это так.

В наш Жилищно-строительный кооператив «РАНИТ», старейший на сегодняшний день кооператив Москвы, входило несколько домов, в том числе и старый дом с адресом по ул. Грицевец. Тогда я думал, что Грицевец – это какая-то известная революционерка, положившая на алтарь революции свою жизнь. Но мою необразованность, как это часто бывало в то время, исправил дедушка. Я с огромным интересом узнал о судьбе незаурядного лётчика-аса, родившегося в простой белорусской деревне и ставшего первым из дважды Героев Советского Союза.

Дом находится в глубине квартала и скрыт от посторонних глаз. Он принадлежал крупному чайному купцу и являет собой двухэтажное кирпичное строение с потрясающими подвалами (ныне его изуродовали мансардным этажом с металлической крышей). Двор дома окружён двухэтажным Г-образным строением, в котором раньше располагались конюшни, а потом поселились люди и жили достаточно вольготно по сравнению со многими москвичами. Квартиры в бывших конюшнях были двухэтажными с отдельными входами и палисадниками с цветочными клумбами и скворечниками на жердях, вкопанных в землю.

Да, нужно сказать, что дедушка мой был бессменным председателем нашего ЖСК на протяжении многих лет и знал, и дружил со многими членами кооператива. В том числе и со старушкой, жившей в этом доме на втором этаже. Время от времени дедушка «обходил хозяйство» и, когда шёл в этот дом, непременно брал меня с собой, и мы заходили попить чаю в эту гостеприимную квартиру. Хозяйку квартиры звали Наталья Николаевна. Фамилию она носила Сергеева. Она была из почти уже утерянной части Москвы – была она московской интеллигенткой. Неизменно опрятно одета, с ушедшими речевыми оборотами – «любезный», «голубчик», «помилуйте». Дома у Натальи Николаевны всегда было тепло и уютно. Мы пили чай с сушками, обмакивая кусочки сахара, заранее поколотые специальными щипцами в виде дракона, в чашки из тонкого фарфора. Я смутно помню её рассказы о муже, которого к тому моменту уже не было в живых, о чём очень жалею, потому что муж её был одним из первых полярных лётчиков. Позже я узнал, что Михаил Михайлович Сергеев был участником Первой мировой, Гражданской, Великой Отечественной войн. Рождённый в семье потомственных священников, Михаил Михайлович решил связать свою жизнь с морем и поступил в Морской кадетский корпус в Санкт-Петербурге. Учился он прилежно и был одним из лучших, но как часто бывает в жизни, стал Михаил Михайлович не тем, кем мечтал. Побывав на Всероссийском празднике воздухоплавания, он раз и навсегда влюбился в небо. Судьба Михаила Михайловича достойна целого романа. И думаю, что со временем о нём снимут фильм. Скажу лишь о том, что его именем был назван остров и бухта в Карском море, он был награждён именным золотым Георгиевским оружием, полученным из рук Колчака.