Полная версия
1996. Изморозъ
Фёдор Козвонин
1996. Изморозъ
Дисклеймер.
Все персонажи и события, несмотря на очевидную и неоспоримую связь с реальностью, вымышлены.
Это «18+». В повести описываются сцены физического, морального и сексуализированного насилия, присутствуют сцены употребления табака и алкоголя, упоминаются наркотики и способы их распространения. В целях фиксации необъективной реальности и художественной выразительности используется ненормативная брань. Если для читателя это неприемлемо, то автор рекомендует отказаться от чтения.
Мнение автора может не совпадать с мнением выдуманных автором персонажей.
1996. Кавказский пленник. Изморозъ.
Август 1996 года.
В горах очень быстро темнает. Иногда бывало, что едешь по серпантину и солнце светит в правый глаз – спина вовсю загорает, но только свернул налево, моргнул – всё: кромешная и густая тягучая тьма. И моментально холодает – только что ехал на броне БТР-80, как на адской сковородке в одной тельняшке, а теперь спешишь «афганку» напялить и надеешься, что броня подольше не остынет. Окутанный мраком, ты догадываешься только по запаху о том, что где-то рядом на обочине бьёт источник целебной минеральной горьковато-солёной воды. А кромешная тьма этот запах усиливает – пьянящий и механический, но живой. Когда-то тут искали нефть, пробурили скважину, но пошла вода, которая пахла нефтью. Искали богатство – нашли здоровье. Поскорее бы мир найти и тогда наступит настоящий рай на этой земле. А пока…
… а пока Левонтия вытащили из зиндана и вели в саклю два бородача. Его завели в дом, стянули футболку и посадили на стул. Связали – закинули петлю на шею и этой же верёвкой связали руки за спиной. Ноги подогнули и тоже привязали – теперь не дёрнешься, иначе сам себя задушишь.
В углу сидел и молча курил человек на вид чуть старше тридцати. В бандане, с бородой. Поставил ногу на автомобильный аккумулятор с проводами с клеммами-крокодилами, какие для «прикуривания» авто в мороз используют. Но на улице лето. И авто тоже нету.
Зато на столе лежали короткие хирургические пилы, несколько видов скальпелей, какая-то штука, похожая на штопор, но полностью из металла и из её ручки торчало будто широкое шило. Целый набор зажимов с разными наконечниками, кусачки и плоскогубцы… Целая операционная, но нету операционного светильника – только тусклая лампочка. Под лампочкой – стул, а на стуле – Левонтий.
Боевик докурил сигарету, бросил окурок на земляной пол, взял в одну руку аккумулятор, а в другую – клеммы, поднялся и медленно пошёл к Левонтию. Отодвинул столик, приблизил клеммы к соскам… Левонтий зажмурился и изо всех сил стиснул зубы.
– Ха-ха-ха!!!! – Бандит громко рассмеялся, бросил клеммы на пол и уселся на краешек стола. Широко улыбаясь, он похлопал Левонтия по плечу:
– Ты что, поверил? Серьёзно?! Тут двенадцать вольт – даже пощипывания не почувствуешь! Ты там не обоссался?
В недоумении Левонтий водил глазами из стороны в сторону.
– Сейчас я тебе всё объясню. Ты нам нужен не для того, чтобы выкуп с тебя взять – знаем, что взять с тебя нечего. Хрен ли с тебя, старшины-то, а? Семьи у тебя нет, а у папы с мамой малосемейка на Филейке и «Москвич» восемьдесят второго года.
Левонтий сглотнул, боевик это заметил, улыбнулся уголком рта и продолжал:
– Даже если они всё по лучшей цене продадут, то это край тысяч пять баксов. Поэтому ты нам не для денег нужен. Ты нужен, чтоб впечатление на братьев по несчастью произвести – вот они персонажи поинтереснее, за ними фигуры козырные стоят. И нам важно, чтобы их до самых поджилок пробрало!
Так что схема простая – мы раз в пару дней тебя от них забираем, грязной водой поливаем и обратно к ним отвозим. Они англичане и толком не знают русского, а ты немецкий учил в своей тридцать шестой школе и на «тройку» его кое-как сдал. Они на наше «ужасное» с тобой обращение посмотрят и сговорчивыми станут, ага. Так что сиди себе в углу и помалкивай просто. А когда тебя сюда таскать будут, то просто ори, как ненормальный. Во всё горло чтоб. Понял? Для проформы пару раз получишь в морду и всё. Если всё пойдёт по плану, то через неделю за англичанами приедет «Land Rover» с чемоданчиком, а через десять дней у нас обмен «все на всех» с федералами. И поедешь обратно на свою Филейку. Помятый, но живой и здоровый – бандит посмотрел в глаза Левонитю и широко улыбнулся. Левонтий заметил, что левый глаз боевика косит. – А будешь кобениться – манкурта из тебя сделаем. Оно те надо?
Левонтий сглотнул:
– Я согласен, как тут несогласным быть? А в Киров вернусь – уволюсь к чёртовой матери и к девушке перееду на Короленко, на «Сельмаш» пойду…
– А как так если ты на Филейке, а девушка на Дружбе?
– Так мы с семьей всю дорогу там жили, пока бате квартиру не дали. Я в старших классах в 36-ой учился, а так – я в 32-ой до восьмого был. Так что все друзья у меня там, девушка тоже. Мы с ней на танцах у «Космоса» познакомились.
У боевика дрогнуло веко и он глубоко вдохнул через нос:
– А у тебя в восемьдесят пятом сумка «AC\DC» была?
– Была… Ах!
И Левонтий вспомнил тот апрельский вечер. И понял. И закричал. Закричал искренне, истошно, ото всей души. По-настоящему. Он кричал, когда ему вставили в нос плоскогубцы и провернули перегородку на 360 градусов. И когда его били кулаком по лицу, по уже бесформенному месиву. И когда он упал на пол вместе со стулом на спину, а ему прыгнули на грудь обеими ногами. Он хрипел, когда его душила верёвка. Кричал, пока ему не бросили на голову аккумулятор: череп треснул, но треснул и корпус аккумулятора – мутноватый бледно-коричневый электролит тонкой струйкой полился прямо в зияющую дыру в черепе.
Больше Левонтий уже никогда не кричал.
Боевик ещё долго стоял, сжав кулаки, и глубоко дышал, не произнося ни слова. Наконец, он глубоко вдохнул и громко выдохнул:
– Ахь дӀадийнарг доккхур ду ахь!1
Потом выглянул за дверь:
– Эй, хлопцы, ну-ка отнесите это всё обратно!
Бородачи переглянулись – один из них пожал плечами, а другой хмыкнул. Они подняли тело под мышки и унесли в непроглядную темноту ночи в кавказских горах.
«Land Rover» с чемоданчиком приехал за англичанами через три дня.
26.09.1996.
Серёжа бежит по школьному стадиону – по зелёной, но уже квёлой траве. Он подбегает к большим вкопанным в землю и выкрашенным синей краской шинам – становится на четвереньки и проползает под ними. Потом опять бежит и оказывается перед новыми шинами, но уже маленькими – через них Серёжа перепрыгивает, как через «козла» – одну за одной, одну за одной. Снова бежит и оказывается перед рукоходом. Серёжа ещё мал и не может с места допрыгнуть до перекладины – ему приходится заползать по боковому столбику. Раз! Раз! Наконец, он повисает на металлической перекладине и без раскачки – вперёд! Раз-два! Раз-два! В конце смело спрыгивает с турника и бежит с копьём в руке.
Бежит быстро, спешит изо всех сил, на скорости протискиваясь между бетонных столбов, не задевая их поверхности. Серёжа чувствует, что вот-вот начнёт задыхаться, но он уже у цели – перед тиром – грубым бетонным сооружением, на которое нужно обязательно взобраться. Рядом растёт молодой ясень. Серёжа с силой бросает копьё в дерево и острое листовидное остриё входит почти по самое древко. Он взбирается на древко, хватается за край крыши тира, подтягивается и -раз-два-три! – взбирается. Победа! Серёжа закидывает голову назад, упирает руки в бока, закрывает глаза и…
… и понимает, что очень хочет пи́сать.
Серёжа открывает глаза, поворачивается на спину, и смотрит на будильник: «6-25». Значит, вот-вот зазвонит и всё равно пора вставать. Слышно, как на кухне мама жарит яичницу с колбасой. Ну, что ж… Серёжа поднимается с кровати и выходит из избы через сени в уборную.
Вчера после школы Серёжу встретила мама и сказала, что сегодня он не останется у бабушки в Лянгасово, а поедет с ней в деревню Ломовскую. «У бабушки гипертонический криз и её на пару дней в стационар кладут. Сегодня к ней нельзя, а завтра обязательно её навестим после школы». Серёжа не совсем твёрдо понимал, что такое «криз», что такое «стационар» и чем они отличаются, но по уверенному тону мамы решил, что это всё пустяки и дело житейское. В деревню – так в деревню. Почему бы и нет? В деревне тоже хорошо. Безмятежно.
И сейчас вот в окно уборной был виден поддёрнутый редкой дымкой тумана огород и потрескивающая проводами громадина электроподстанции за ним. Схватившая траву изморозь тускло поблёскивала и казалась осколками хрустального графина в дедушкином колючем мохеровом шарфе. В углу огорода сквозь доски покосившегося забора заглянул большой серый пёс. Он осмотрелся по сторонам, медленно ворочая большой головой с треугольными стоячими ушами – увидел в окошечке уборной Серёжу, на мгновение остановил на нём взгляд и плавно отступил назад. Растворился в тумане. Серёжа не смог понять – отступил он назад на пару шагов и притаился или ушёл далеко и насовсем.
– Ну, вот где ты ходишь? Мой руки, чисти зубы и садись завтракать. Ешь с хлебом!
– «Кто без хлеба ел – тот и околел!» Я знаю!
Мама вздохнула, хотела что-то сказать, но посмотрела на часы и снова вздохнула:
– Ладно, об этом потом. Вот тебе на проезд и на карманные расходы. Сегодня в больницу не ходи, потому что бабушку в город повезут на компьютерную томограмму с контрастом. Сходишь завтра повидаться.
Серёжа решил, что если «компьютерная», то это что-то очень интересное, как «Golden Axe III» или «Comix Zone»2 и позавидовал бабушке:
– Угу, – он кивнул и продолжил жевать.
– Сахара в чай я не клала – положи, сколько надо. Только сырой ложкой в сахарницу не лазь! Так… Смотри, моя электричка в город в 7-10, а твоя в 7-30. Не забудь дверь запереть! Вечером я на электричке в 17-40 приеду.
– Хорошо, мам.
Мама вздохнула, погладила сына по голове, вздохнула ещё раз и ушла. Серёжа остался доедать завтрак. По телевизору закончился выпуск новостей, показали рекламу и заиграл музыкальный клип, где на фоне печальной мелодии воедино слили побег из тюрьмы, бегство от любвеобильной женщины и бандитские разборки в подпольном казино. Герои всех трёх линий оказывались на одной дрезине, едущей по заросшей сорняками железной дороге. Всё заканчивалось перестрелкой и взрывом. Между этими линиями элегантный и меланхоличный мужчина в заброшенном здании пел, что:
«О тебе узнал я во вчерашнем странном сне
Всё, что я увидел, будет вечно жить во мне…3»
Серёжа вспомнил железную дорогу за подстанцией – точь в точь, как в клипе. И ангар с железобетонными конструкциями, где такое гулкое эхо и так здорово в прятки играть в пустых электрических щитках. Было бы здорово подрасти, когда-нибудь тоже сочинить песню и снять такое же видео… Только музыку бы не такую печальную, но такую же хорошую.
Серёжа запер дверь. Из скворечника на столбе выглянула, как сперва показалось, крупная серая мышка с большими чёрными глазами. «Мышка» огляделась по сторонам, вышла по жёрдочке и прыгнула. Прыгнула, раскинула в сторону лапки, между которыми оказался белый «меховой плащ» и как живой кленовый лист спикировала на рябиновый куст. Там зверёк скрылся в ещё не опавшем, во всю мощь пышущим пожаром, громокипящем лиственном пламени.
Серёжа оглянулся на могучий кедр. Интересно, а кто может жить в его густой и вечнозелёной потайной хвое? Он не знал, что такие животные водятся у него под носом и не сразу вспомнил, что ему надо поспешить на платформу, иначе электричка уедет без него.
Но Серёжа успел вовремя. Он вошёл в полупустой вагон и сел у окна слева. Справа сидели трое молодых мужчин: один с длинными волосами в хвост, в зелёной ветровке «Diadora» с красными полосами, другой бритый наголо в чёрной кожаной куртке нараспашку, под которой была красная олимпийка «Puma» с зелёными полосками. Оба в белых кроссовках «Nike». Третий был в джинсовом костюме и черных кроссовках «Adidas». Он спал с открытым ртом, опираясь головой об оконное стекло. На каждом стыке рельсов вагон качало и человек несильно стукался головой о вибрирующее стекло, но продолжал спать. Серёжа удивился и тоже попробовал прижаться лбом к вагонному стеклу, но стекло было холодным, оно дребезжало и дрожало, а на стыках рельсов больно толкалось. Должно быть, человек напротив очень сильно устал, раз не проснулся и даже не сменил позы. Серёжа достал из портфеля книгу «На восток от солнца, на запад от луны» и открыл по закладке. Значит, «Сын вдовы»…
Вдруг человек в джинсовом костюме проснулся и развязным голосом с ватно-барственной интонацией продолжил заплетающимся языком начатый раньше разговор:
– Ты мне так и не сказал, где «Motorola advisor»4 отжал, а? Он же дорогой очень! Его и в Москве-то не каждый барыга…
Мужчина в кожаной куртке грубо пятернёй схватил джинсового за лицо и вяло, с неохотой толкнул в сторону окна:
– Утухни ты уже!
Тот плюхнулся обратно в угол лавки и снова уснул с открытым ртом, прижавшись щекой к холодному, дрожащему и дребезжащему стеклу.
Длинноволосый в зелёной ветровке посмотрел на угрюмого лысого, вздохнул и повернул голову к Серёже.
– Слышь, малой, чё читаешь?
Серёжа нерешительно поднял глаза от книжки:
– А это вот норвежские такие легенды, саги…
– «Саги»? Типа, сказки что ли?
– Нет, это другое. Сага – это когда одна история за другой, а сказки бывают и сами по себе…
– Типа, как «Санта-Барбара5» и «Кобра6»?
Серёжа закрыл книгу, замолчал и сжался. Длинноволосый усмехнулся:
– Хе… Ладно, въехал в тему… А чего ты норвежские читаешь? Русские тебе не нравятся что ли?
– Нравятся. Я былины очень люблю, но которые в библиотеке есть – я все прочитал. Мне и дали там «Песнь о Нибелунгах» и эти – норвежские.
– Ну, а какие тебе русские богатыри нравятся? Илья Муромец?
– Да! Илья Муромец у меня самый любимый! И Никита Кожемяка, и Вольга́…
– Чё-то я никогда про такого не слыхал. Ну-ка, расскажи!
– Ну, Вольга́… Он такой… Важный и гордый… – Серёжа растерялся, от восторга у него перехватило дыхание. Он не смог подобрать слов и от напряжения сжал губы.
Бритый в кожаной куртке напротив встрепенулся – подумал, что малыш сейчас заплачет:
– Вадим, ты чо к пацану вяжешься?
– Так я же просто спросил, чо?
– Ты бы лучше спросил, когда нам генератор и рулевую рейку поменяют!
– А я тебе как спрошу? У этого «кулибина» таксофона ведь в гараже нет! Может, Ирина чего-то скажет… Думаешь, только тебя задолбало на лоховозке этой каждый день туда-сюда, а? – Вадим обвёл руками пространство внутри вагона.
Лысый в кожаной куртке согласно кивнул и вздохнул, посмотрел в окно:
– Слушай, это я чего-то запарил или в том году у «Дружбы»7 «зонтики» до середины октября стояли, а теперь уже убрали?
Длинноволосый зевнул, сожмурил глаза:
– Так ты помнишь, какая погода в том году была и какая сейчас? Прошлый год я чуть не весь сентябрь в шортах проходил… Но это и хорошо, потому что вчера видак смотрели, а не пива беспонтового налопались.
– Оно и дешевле вышло! А тебе какой фильм больше понравился – «Терминатор» или который про машину времени?
Длинноволосый в задумчивости поднял брови:
– Не знаю даже. «Терминатора»-то я уже много раз смотрел, а этот, где молния в куранты, я впервые увидал.. Я, прикинь, только сейчас въехал, чего тот фраерок бесился, когда его «цыплёнком» называли!
Лысый зевнул:
– Ну?
– Так «цыплёнок» – это же в натуре «петушок»! А за такой базар вообще по-любому надо отвечать.
– Думаешь, у них в Америке «петух» значит то же, что и у нас?
– «Думаешь»… «Знаешь», ёпта! Ты видел, на какого он кабана прыгать начал, нет? Всяко неспроста!
Лысый посмотрел в окно:
– Подъезжаем. Давай-ка этого под белы рученьки… Взяли! – довольно грубо они ухватили изнурённого приятеля и тот воспрянул:
– Э! Убери руки, да? Я сам пойду…
– Ну вот и иди ты….
Двое молодых мужчин под руки не повели, а понесли своего снова утомившегося товарища в тамбур, который был впереди вагона. Серёжа решил, что они долго будут выгружаться и пошёл в другой тамбур.
На водонапорной башне у вокзала сидела большая птица. Ястреб или орёл – этого Серёжа не знал, но залюбовался. Прохожие шли мимо не поднимая головы, один Серёжа стоял, как заворожённый. Большая птица раскинула крылья, закричала, как сирена локомотива, и улетела на восток.
Серёжа прошёл два квартала и вошёл в первый подъезд пятиэтажного кирпичного дома, где в квартире номер три жил его товарищ.
Позвонил в дверь. Дверь открыл Витя. Он дожёвывал бутерброд с колбасой и маслом.
– Ты чего? Ещё завтракаешь?
– Доедаю я, чего?
– Пошли уже, опоздаем!
Витя засунул половину бутерброда в рот и, продолжая жевать, надел курточку.
– Ну, как? Прочитал «Нибелунгов»?
– Да. Я только не понял – это какое-то продолжение что ли? Там про главные подвиги Зигфрида только упоминают. И что дракона победил, и клад нашёл. А так выходит, что предатели его убивают чуть ли не сразу, а дальше – неинтересно. Про это надо, а то всё какие-то королевы ссорятся, а короли и рыцари дерутся из-за всякой ерунды. Все всех поубивали и что толку?
– Надо будет спросить в библиотеке. Вдруг они по ошибке вторую книгу дали, а первую читает кто-то.
Ребята вошли в школу и показали сменную обувь дежурному старшекласснику.
– Спроси, конечно! Ты к уроку-то готов? Выучил?
– Там чего учить-то?
Ребята вошли в класс и сели на свои места. Серёжа сел на своё место за четвёртую парту в третьем ряду, а Витя – за вторую парту первого ряда.
Вошла величественная, взыскательная, великодушная, весёлая Валентина Валерьевна. Все встали.
Прозвенел звонок на урок.
– Здравствуйте, ребята!
– Здравствуйте, Валентина Валерьевна!
– Садитесь… На сегодня было задано стихотворение Александра Трифоновича Твардовского «Лес осенью». Все выучили?
Кто-то из детишек заёрзал, кто-то выпрямился по струнке, кто-то в это мгновение увидел что-то очень интересное в окне, кто-то опустил глаза, а кто-то призывно смотрел на учительницу, в нетерпении ожидая вызова к доске. Витя же остался невозмутим, а Серёжа и расстроился, что ему никак не получится выступить первым, зато обрадовался, что сейчас перед ним будет читать почти весь класс и тут уж он точно не собьётся.
Валентина Валерьевна как будто на минуту задумалась, внимательно посмотрела в журнал. Наконец, после секундного размышления, подняла глаза:
– К доске пойдёт Алалыкина.
К доске вышла девочка, поправила платье, подняла глаза, на секунду остолбенела, и, глядя в пол, начала декламировать, старательно выделяя ударения:
– Меж реде́ющих верху́шек
Показа́лась синева́.
Зашуме́ла у опу́шек
Ярко-же́лтая листва́…
26.09.1996. 7-45
В себя Лега Гавшонкин пришёл лёжа у пожарного стенда с песком и конусообразным красным ведром. Попробовал встать. Не получилось. Решил делать это постепенно: сперва поднялся на правую руку, подогнул левую, затем поднялся на левую руку, а левая нога подогнулась сама собой. Нехорошо. Но лучше так, чем никак.
Ночная изморозь растаяла и покрытая каплями влаги трава казалась густой и сочной, как усыпанная жемчужной росой осока в начале августа на берегу небыстрой реки. Но эта привокзальная влага была не росой. Роса выпадает вечером, когда холодает после знойного дня – она бодрит и утешает, а эти капли смурные и вялые – удручают и огорчают. Солнце играло в каплях, но не самозабвенным восторгом июльского заката, а пустотелой, промозглой и паршивой сентябрьской побудкой. Как улыбка старой кокетки, которая думает, что она – молодая кокетка. Свет этого утра был матовый.
Лега с густым, как повидло, усилием зажмурился – что-то болело в голове где-то в темечке. Будто кровельный саморез не до конца закрутили и теперь лист шифера егозит по доскам крыши от каждого порыва ветра. Открыл глаза – боль не прошла. Но проходившая мимо женщина с хозяйственной сумкой с озабоченным видом двинулась к нему. С беспокойством посмотрела. Присмотрелась, поняла, в чем дело и бросила с ненавидящим омерзением:
– И не стыдно тебе? Дети ходят, старики, девушки!
– Слышь, тётя! Я с Кавказа вернулся!
Женщина снова смерила его взглядом, печально вздохнула, посмотрела на Гавшонкина с пренебрежительным состраданием и ушла. Своей дорогой, а не за дежурным милиционером.
Лега снова попытался встать и сперва встал на колени, но его резко согнуло обратно и страшно, катастрофически вырвало бурлящим водоворотистым водопадом. Чем дольше продолжалась рвота, тем солоней и кислей становилась блевотина. Концентрация становилась всё жутче, под конец добавилась жгучая горечь и Гавшонкину стало казаться, что такой кислоты не может просто физически содержаться в человеке – такое разве в электролите аккумулятора бывает. Утерев густые слёзы и злобно сплюнув, Гавшонкин, наконец, поднялся с колен в полный рост.
Встал, достал из кармана мятую пачку «Опала», сунул внутрь пальцы. С сожалением выкинул одну за другой восемь ломаных сигареты, наконец, достал целую, которая оказалась последней. Пачку выкинул следом, сигарету закурил. С недоумённой гримасой выпустил дым, закашлялся. Снова плюнул, сигарету не выбросил. Пошёл по тропинке в сторону дома, с торца которого располагался магазин «555», где магнитофон «Квазар» задавал стиль всему помещению заведения:
«Сорок лет, как под наркозом,
Я работал говновозом!
Ой-ей-ей!
Ни шофёром, ни таксистом,
А вонючим говоночистом
Ой-ей-ей!»8
Магнитофон был включен не на полную мощность и не подавлял посторонние звуки. Он позволял продавцу спокойно разговаривать с покупателем.
За прилавком сидела женщина в серо-синей футболке – стамая пергидрольная блондинка с отросшими тёмно-русыми корнями волос и с неравномерно сходящим побледеневшим загаром. Перед ней стояли обшарпанные весы с помутневшим циферблатом и двумя блестящими площадками разной величины.
– Пиво холодное?
– Комнатной температуры.
Лега на мгновение задумался, а потом махнул рукой:
– Тогда дайте тёмного «Степана Разина» и синего «Русского стиля».
Продавщица забрала банкноты, отсчитала на блюдечко сдачу и протянула Гавшонкину бутылку из тёмного стекла и синюю пачку. Тот забрал сигареты, пиво, посмотрел на сдачу и великодушно отмахнулся раскрытой ладонью.
«Вроде стали жрать полегче
Значит, надо срать поменьше
Ой-ой-ой…
Но откуда что берётся?
Вдвое больше людям срётся
Ой-ой-ой…»
Лега открыл бутылку сразу как только вышел из магазина – просто наставил жестяную крышку на угол металлических перил и ударил сверху ладонью неверной руки и тут же начал пить. Но поднявшаяся плотная пена пошла носом: если бы было чем, то Гавшонкина снова бы вырвало. Он с досадой слил пену из горлышка – в бутылке осталось меньше половины. Отхлебнул с осторожностью. Открыл пачку «Стиля», закурил, с удовольствием выпустил изо рта дым, перешёл через дорогу и пошёл по аллее. С усмешкой прошёл мимо отделения милиции, допил остатки пива и швырнул бутылку на газон.
Из открытого окна кафе «Вечный зов» доносился запах свежих чебуреков. Есть совершенно не хотелось. Гавшонкину в его нынешнем состоянии подумалось, что потребность в пище – это сумасбродная и ненужная роскошь: паштет из соловьиных язычков на оргиях римских патрициев, пулярки с трюфелями Екатерины II или вот как кусок сырой рыбы на комочке липкого холодного риса в московском «Саппоро»9. Там всего смысла-то в этой жратве, что этого лобаря тебе японец ножом огромным отрежет, да сожрёшь ты эту дребедень в центре Москвы в компании таких же вот, которые в мутной воде делами ворочают: которые позавчера в «Адидасе» на «Жиге», вчера в малиновом пиджаке на «Мерине», а сегодня… Сегодня они же в клубном пиджаке суши в центре столицы в японском представительстве за баксы жрут. Пидоры. Он не такой и никогда таким не будет. Лега решил взять простых и нажористых чебуреков про запас.
В кафе Гавшонкин спросил чёрного кофе с сахаром, но был только «три в одном»». Тогда он попросил три чебурека.
За столиком сидел бодрый старик лет семидесяти и смотрел на памятник Неизвестному солдату. Так малыши из детского сада смотрят на воздушные шарики в начале мая; так смотрят на закат сдавшие экзамены школьники; так курортник смотрит на радостный белый теплоход, уходящий за громады серых сухогрузов, барж и контейнеровозов на рейде; так садовод видит на соседском участке забытый ряд картошки, который вдруг стало некому копать. Старик выпил, зажмурился – понюхал бутерброд с копчёной колбасой и положил обратно на блюдечко. Вытер указательным и большим пальцами накатившие слёзы, откинулся на стуле и с усмешкой посмотрел на памятник. Гавшонкин взял три чебурека в вощёной бумаге и пошел к себе домой.
