Ее Гром

Евгений Ершов

Ее Гром

ЧАСТЬ 1. СТОЛКНОВЕНИЕ

Глава 1. Тишина

Лиза была невидимкой. Не в том смысле, что она могла исчезнуть по желанию – хотя иногда ей этого очень хотелось. Нет, она просто умела становиться очень-очень тихой и маленькой, чтобы никто не заметил, не окликнул, не заставил привлекать к себе внимание. В этом большом, шумном мире ее уголок был островком почти беззвучного существования.

Сейчас этот островок – ее комната. Солнечный луч, пробившийся сквозь листву старого клена за окном, медленно полз по стене, освещая акварельные рисунки птиц и цветов. Лиза сидела на подоконнике, поджав ноги, и наблюдала за воробьями, устроившими шумную перепалку на ветке. Даже их чириканье казалось ей громким, но это был естественный шум. Как шелест листьев или мирное тиканье старых настенных часов в гостиной. Такие звуки она терпела. Иногда даже любила.

Совсем другое дело – звуки резкие, внезапные, неконтролируемые. От них сжималось все внутри, сердце начинало колотиться, как бьется испуганная птица в клетке, а в горле вставал колючий ком. Звонок с урока. Грохот упавшей на пол металлической линейки. Резкий смех одноклассников за спиной. Гром. Даже слишком громкий голос учительницы мог заставить ее вздрогнуть и съежиться, желая провалиться сквозь землю.

Вот и сегодня в школе был «день тревоги». На большой перемене кто-то из старшеклассников уронил целую стопку учебников прямо в холле. Грохот был оглушительный, как взрыв. Лиза, стоявшая неподалеку, вжалась в стену, ощутив, как знакомый холодок страха пробежал по спине. Она зажмурилась, стиснула руки в кулаки и ждала, пока гул в ушах не стихнет, а сердце не перестанет выпрыгивать из груди. Когда она открыла глаза, вокруг уже никого не было – все разошлись по своим делам, даже не заметив ее бледного лица и дрожащих пальцев. Как всегда.

Теперь она была дома. В безопасности. Тишину нарушало лишь тиканье часов да далекий гул машин за окном – приглушенный, как шум моря в раковине. Лиза взяла с полки толстый альбом с рисунками животных. Особенно ей нравились собаки. Разные: большие и маленькие, пушистые и гладкие. Она аккуратно перелистывала страницы, останавливаясь на каждом изображении. Нарисованные псы смотрели на нее преданными глазами.

«Вот бы такого друга! – подумала она, проводя пальцем по контуру нарисованной овчарки. – Того, кто всегда рядом. Кто понимает без слов. Кто не кричит…».

Она вздохнула. Реальность была другой. Собаки во дворе часто лаяли – громко, пронзительно. От этого звука ей тоже хотелось спрятаться.

Дверь в комнату тихо приоткрылась.

– Лиза? – послышался мамин голос, нарочито мягкий, будто она боялась ее спугнуть. – Ты дома, Солнышко? Как школа?

Лиза кивнула, не отрываясь от альбома.

– Хорошо, – прошептала она так тихо, что мама, наверное, не расслышала, но поняла по кивку.

Мама вошла, поставив на стол чашку с теплым какао. Она выглядела усталой, но улыбалась.

– Папа сегодня задержится на работе, – сказала она, поглаживая Лизу по волосам. – Ужинать будем вдвоем. Хочешь, омлет сделаем?

– Угу, – тихо ответила Лиза.

Мама постояла еще мгновение, глядя на дочь, на ее рисунки.

– Красивые собачки! – ласково заметила она. – Может, когда-нибудь… ну, подумаем.

Лиза знала, что это «может, когда-нибудь» звучало уже много раз. Родители были добрыми, но вечно занятыми – работой, делами, какими-то взрослыми проблемами, о которых ей не рассказывали. Они переживали за ее стеснительность, советовали «больше общаться», но не понимали, как оглушительно громок для нее этот мир. Как страшно в нем быть заметной.

– Спасибо за какао! – прошептала Лиза, когда мама уже выходила.

Дверь закрылась, оставив ее снова наедине с тиканьем часов, шелестом листвы за окном и страницами альбома. Она отпила глоток сладкого, теплого какао. Оно согревало изнутри. Взяла карандаш и на чистом листе начала выводить контур еще одной собаки. Не идеальной породистой красавицы, а какой-то… обычной. С умными глазами и чуть висячим ухом. Друга. Того, кто поймет ее тишину. Кто будет рядом, когда страшно.

Она дорисовала пушистый хвост и тихо вздохнула. Мечта. Всего лишь мечта. Но в этой тихой комнате, под шум зеленых листьев за окном, она казалась такой реальной и такой необходимой.

Глава 2. Гром

Там, где жил Гром, тишины не существовало. Вообще. Приют «Добрый дом» гудел, как гигантский, встревоженный улей. Лай, скулеж, визг, звон металла о металл – все сливалось в один непрерывный, громкий фон, от которого дрожали стены и звенело в ушах.

Гром стоял на задних лапах, передними опираясь на прочные прутья вольера. Его карие глаза, яркие и умные, лихорадочно сканировали коридор. Каждый звук, каждый шаг, каждая открывающаяся дверь – все было поводом! Поводом залаять, завизжать, захлебнуться от возбуждения. Он не мог иначе. Энергия, как электрический ток, била из него во все стороны. Он был метисом – в его жилах текла кровь пород, созданных для бега, охраны, работы. А здесь… здесь было тесно, шумно и безнадежно скучно.

– Гром! Тихо! – рявкнула проходящая мимо Ольга, сотрудница приюта, неся миску с водой для соседнего вольера. Ее голос был привычно усталым и резким.

Гром на секунду прижал уши и отпрыгнул от решетки, но уже через мгновение снова бросился вперед, сотрясая дверь мощным толчком и оглушительно лая: «Гав! Гав-Гав-Гав-Гав!»

Он лаял на Ольгу. Лаял на тень на стене. Лаял на пролетавшую за окном ворону. Лаял просто потому, что не мог молчать, потому что этот лай был криком его души: «Заметьте меня! Выпустите! Дайте мне сделать что-нибудь!»

Но его лай лишь заставлял людей морщиться и ускорять шаг. «Проблемный», «неуправляемый», «шумиха» – вот какие слова чаще всего звучали возле его клетки. Гром не понимал этих слов, но отлично чувствовал раздражение, нетерпение, а иногда и страх в глазах посетителей. Это заставляло его лаять еще громче, отчаяннее, пытаясь заглушить непонятную ему враждебность мира.

Он был не всегда таким. Смутные обрывки памяти хранили другие ощущения: холод, голод, громкие крики, боль от неожиданного удара… Потом – долгая дорога в тесной клетке, страх и одиночество. И вот – «Добрый дом». Здесь было тепло, кормили, но… клетка оставалась клеткой. А его прошлое оставило глубокий шрам недоверия и гиперактивности. Шум был его щитом и его криком о помощи одновременно.

В соседнем вольере старый пес Барни тихо поскуливал во сне. Гром тявкнул ему пару раз, пытаясь разбудить, поиграть. Барни лишь глубже зарылся в свою подстилку. Гром фыркнул, разочарованно. Он метнулся к миске, шумно хлебнул воды, расплескав половину на пол. Потом схватил потрепанную резиновую косточку, единственную игрушку, и с яростным рычанием принялся ее трепать, мотая головой из стороны в сторону. Резина скрипела, слюна летела брызгами.

Вдруг в дальнем конце коридора распахнулась дверь. Впустили новых людей! Гром замер на долю секунды, навострив уши. Потом – взрыв! Он рванул к решетке, подпрыгивая так высоко, что казалось, вот-вот перемахнет через нее. Его лай превратился в сплошной, оглушительный рев, сливаясь с лаем других собак. Он видел фигуры – большие, маленькие. Запахи – новые, чужие, интересные! Он должен был достучаться, обратить на себя внимание.

– Гром! Не можешь успокоиться?! – крикнула Ольга, появляясь рядом с группой посетителей – женщиной с двумя детьми. Она с раздражением стукнула ладонью по прутьям вольера Грома. – Вот, видите? Красивый, да? Но абсолютно неконтролируемый. Шумовая пушка. Для квартиры – катастрофа. Только частный дом и опытный хозяин.

Женщина с детьми испуганно отшатнулась от ревущей, прыгающей собаки. Мальчик лет восьми даже прикрыл уши руками.

– Ой, какой громкий!» – воскликнула женщина. – И сильный! Удержит ли его ребенок? Нет, нам такой не подойдет. Пойдемте, детки, посмотрим на тех котяток.

Они поспешно удалились. Гром, видя, что внимание ускользает, залаял еще отчаяннее, вложив в этот лай всю свою нерастраченную силу, всю тоску по простору, всю жажду контакта. Он бился о прутья, пока группа не скрылась из виду. Потом резко смолк. Энергия куда-то ушла, сменившись опустошающей усталостью. Он сполз по решетке на пол вольера, тяжело дыша, высунув язык. Его взгляд, еще минуту назад безумно-возбужденный, стал тусклым и печальным. Он ткнулся мокрым носом в холодный металл прутьев и тихо заскулил – один раз, совсем негромко. Звук, который никто, кроме него самого, не услышал в общем гомоне приюта.

Он снова был один. В своей шумной, одинокой клетке. Мир за решеткой казался огромным, ярким и недоступным. А его собственный голос, такой громкий, такой требовательный, был бесполезен. Он только отталкивал тех, кого он так отчаянно пытался привлечь.

Глава 3. Встреча

Экскурсия в приют «Добрый дом» казалась Лизе худшей идеей на свете. Еще в автобусе ее начало мутить от громких голосов одноклассников, визга тормозов и духоты. А когда они вошли в здание, волна звука ударила в нее с такой силой, что она физически отшатнулась, наткнувшись на Дашу, стоявшую сзади.

– Эй, осторожно! – фыркнула Даша.

Лиза даже не смогла извиниться. Она прижалась к стене у входа, стараясь дышать глубже, как учила мама. Но воздух был густым и тяжелым от запахов дезинфекции, собачьей шерсти, корма и чего-то еще, острого и животного – запаха страха и возбуждения. А звук… Звук был везде. Сплошная, оглушающая стена лая, скулежа, визга, лязга металла. Казалось, сами стены вибрировали от этого шума. Лиза зажмурилась, чувствуя, как знакомый холодок страха ползет по спине. Ее сердце забилось, как барабан.

– Ребята, идемте по коридору, не задерживаемся! – крикнула над всем этим хаосом учительница, Анна Николаевна. Ее голос, обычно такой мягкий, сейчас резал уши. – Помните правила: не суем пальцы в клетки, не кричим, не дразним животных!

Класс двинулся вперед. Лиза отошла от стены и поплелась последней, прижимая к груди скрещенные руки, будто пытаясь защититься. Каждый вольер был источником нового взрыва звука. Собаки бросались к решеткам, лая, прыгая, скребя когтями по металлу. Лиза вздрагивала от каждого резкого движения, от каждого особенно пронзительного визга. Она опустила голову, стараясь смотреть только на свои кроссовки, на серый бетонный пол. Только бы быстрее закончилось. Только бы выйти отсюда.

– Ой, смотрите, какой пушистый! – завизжала Катя у одной из клеток.

– А этот как лев! – крикнул кто-то.

– Фу, как тут воняет! – брезгливо сказал Макс.

Их голоса сливались с собачьим хором, добавляя новые, острые ноты в этот оглушительный ад. Лиза чувствовала, как ее охватывает паника. Комок в горле рос, дышать становилось все труднее. Она хотела только одного – исчезнуть. Стать по-настоящему невидимкой.

Именно в этот момент они подошли к концу коридора, к большому вольеру у окна. И там…

– Бам!

Что-то тяжелое и мощное ударило в решетку прямо перед ними. Звук был таким резким и громким, что Лиза вскрикнула и отпрыгнула назад, налетев на Сашу.

– Осторожно! – огрызнулся Саша.

Но Лиза уже не слышала его. Ее взгляд приковало к тому, что происходило за прутьями.

Большая собака. Очень большая. С густой серо-белой шерстью, стоячими ушами и яркими, почти безумными от возбуждения карими глазами. Он яростно бился о решетку всем телом, сотрясая ее, а его лай… его лай был нечеловеческим. Глубоким, грудным, яростным и невероятно громким. Каждый «Гав!» отдавался болью в висках Лизы, бил по барабанным перепонкам, сотрясал все внутри. Это был звук чистой, неконтролируемой силы и отчаяния. Звук ее главного кошмара.

– Ух ты! Это же Гром! – восхищенно крикнул кто-то из мальчишек. – Смотрите, как он рвется!

– Ого! Настоящий зверь! – добавил другой.

– Какой страшный! – прошептала Аня, прячась за спину подруги.

Лиза не могла пошевелиться. Она стояла, вжавшись в стену напротив вольера, и смотрела, как огромная собака мечется за решеткой, рычит, бросается вперед, снова и снова ударяясь о прутья. Каждый лай, каждый удар отзывался в ней физической болью. Мир сузился до этого ревущего существа, до оглушительного звука, заполнившего все. По щекам текли слезы – тихие, быстрые, от бессилия и всепоглощающего ужаса. Она чувствовала, как дрожат колени. Сейчас она упадет. Сейчас закричит. Сейчас…

И вдруг случилось нечто невероятное.

Гром, снова бросившийся к решетке, чтобы залаять в лицо новым посетителям, вдруг… замолчал. Резко, на полуслове. Его мощное тело замерло. Он перестал биться. Его взгляд, только что безумный и яростный, упал на Лизу. На девочку, прижавшуюся к стене напротив, с бледным, мокрым от слез лицом и огромными, полными ужаса глазами.

Что-то промелькнуло в этих карих собачьих глазах. Что-то неуловимое. Распознавание? Вопрос? Гром наклонил голову набок, уши навострились вперед. Он тихо, почти неслышно фыркнул.

И тогда он сделал шаг. Не рывком, не прыжком. Осторожно, медленно. Подошел вплотную к решетке, разделявшей их. Он не лаял. Не рычал. Он просто смотрел. Смотрел прямо в глаза Лизе.

Лиза, все еще дрожа, не могла оторвать взгляда. Сквозь пелену слез и страх она увидела не зверя. Она увидела… такую же растерянность… Такую же боль… Что-то глубокое и печальное в этом взгляде.

Гром медленно, очень медленно протянул морду сквозь прутья. Он не пытался прыгнуть или схватить. Он осторожно, почти нежно, ткнулся холодным мокрым носом в ладонь Лизы, которая инстинктивно прижалась к стене.

Прикосновение было неожиданным. Холодным. Мокрым. Совершенно реальным.

Весь оглушительный шум приюта – лай, визги, голоса детей, окрики учительницы – словно отступил на второй план. На мгновение в мире остались только они двое. Тихо плачущая девочка у стены. И огромная, внезапно замолчавшая собака за решеткой, осторожно тыкающаяся носом в ее руку.

– Лиза! Ты чего там? Идем! – резко позвала Анна Николаевна, заметив, что девочка отстала.

Заклинание рухнуло. Лиза вздрогнула и отдернула руку, как обожженная. Гром тихо взвизгнул, отпрянув от решетки.

– Эй, смотрите, Гром испугал Лизу-тихоню! – засмеялся Макс.

– Плачет!» – хихикнула Катя.

– Ничего не случилось? – с тревогой спросила Анна Николаевна, подходя. Она бросила неодобрительный взгляд на Грома, который снова забился в угол вольера, отвернувшись. – Ужасная собака. Совсем неуправляемая. Пойдем, Лиза, не стой тут.

Учительница взяла Лизу за плечо и мягко, но настойчиво повела за уходящим классом. Лиза шла, не оглядываясь, вытирая щеки рукавом. Сердце все еще бешено колотилось, в ушах звенело. Но на ладони, там, где коснулся холодный собачий нос, осталось странное ощущение. Не отвращение. Не страх. Что-то… иное. Что-то, заставившее ее, уже в дверях, украдкой обернуться.

В дальнем углу своего вольера сидела большая серая собака. Он не лаял. Не бросался. Он просто сидел, уткнувшись носом в прутья, и смотрел ей вслед. Его карие глаза в полутьме угла казались огромными и… бесконечно грустными.

Лиза быстро отвернулась и вышла на улицу, глотнув полной грудью свежего, тихого воздуха. Но образ этих глаз и ощущение холодного носа на ладони не отпускали. Катастрофа обернулась… загадкой. Самой странной загадкой в ее жизни.

Глава 4. Решение

Образ больших, грустных карих глаз и ощущение холодного носа на ладони не отпускали Лизу. Они преследовали ее во время ужина с мамой (папа снова задержался), пока она механически ковыряла вилкой омлет. Они не давали уснуть, пока она лежала в темноте, глядя в потолок. Они даже проникли в сны – сны, где громкий лай не пугал, а был криком о помощи, на который только она могла ответить.

Утром Лиза проснулась с твердым решением. Оно было таким неожиданным, что от него перехватывало дыхание. Она должна была сделать это. Должна была попытаться.

Страх никуда не делся. Он сжимал горло, когда она представляла, как будет говорить с родителями. Как они посмотрят на нее с непониманием. Как скажут свое привычное «может, когда-нибудь». Но рядом со страхом поселилось что-то новое – упрямое, жгучее чувство. Это была ее собака. Та самая, о которой она мечтала, рисовала в альбоме. Только настоящая. И ему было так же страшно и одиноко, как Лизе. Они поняли друг друга в тот миг тишины среди всеобщего шума.

Весь день в школе Лиза провела как в тумане. Уроки проходили мимо. Даже насмешливые взгляды Макса и Кати (видимо, история про «Гром и плаксу» уже разошлась по классу) не задели ее по-настоящему. Она готовила речь в голове. Перебирала слова. Рисовала в тетрадке бесконечные вариации серо-белой морды с умными глазами и чуть висячим ухом.

Вечером, когда наконец собрались все трое – мама, уставший папа и Лиза, – напряжение в воздухе стало почти осязаемым. Лиза сидела, сжимая под столом коленки, чтобы они не дрожали. Комок в горле мешал дышать.

– Лиза, Солнышко, ты вся какая-то напряженная, – заметила мама, разливая суп. – Школа? Опять эти ребята?

Лиза покачала головой. Она не могла больше ждать. Слова вырвались наружу, тихие, но удивительно четкие:

– Мама, папа… Я хочу взять собаку. Ту самую. Из приюта. Его зовут Гром.

Над столом повисла тишина. Мама замерла с половником в руке. Папа, до этого устало ковырявший ложкой в тарелке, медленно поднял взгляд.

– Гром? – переспросила мама, нахмурившись. – Это та… большая, которая так страшно лаяла? Ту, что тебя напугала до слез?

– Он меня не напугал! – выпалила Лиза, и ее собственный голос, прозвучавший громче обычного, удивил даже ее саму. – То есть… сначала да, было страшно. Очень. Но потом… Он… Он посмотрел на меня и… и замолчал. И тронул носом. – Лиза невольно посмотрела на свою ладонь. – Он понял.

– Понял? – Папа отложил ложку. Его голос был спокойным, но в глазах читалось непонимание и усталая тревога. – Лиза, милая, это же приютская собака. Большая, сильная. И, судя по всему, очень нервная. Ты слышала, как он орал? На весь приют! Какой у него характер? Что он пережил? Мы не знаем.

– А он знает команды? – спросила мама более мягко, но тоже озабоченно. – Как ты с ним гулять будешь? Он же тебя, хрупкую, как тростинку, потащит! И в квартире… Представляешь этот лай? У соседей истерика будет. И Петров снизу… он сразу начнет жаловаться.

Каждое слово родителей било в самое больное место Лизы. Они были правы. Совершенно правы. Гром был большим, шумным, необученным. Он пугал людей. Он был проблемой. Лиза почувствовала, как глаза начинают предательски щипать. Она опустила голову, сжимая кулаки под столом. Сдаться? Сказать: «Да, вы правы»? И оставить Грома там, в шумной клетке, с его грустными глазами?

– Он не злой, – прошептала Лиза так тихо, что родители наклонились, чтобы расслышать. – Он… Он как я. Только наоборот. Я боюсь шума. А он… он громко кричит, что ему страшно. И одиноко. – Она подняла глаза. В них стояли слезы, но горели они с невиданной прежде решимостью. – Я… я научу его. Я буду заниматься. Каждый день. Я обещаю! И гулять… я буду очень крепко держать поводок. А лай… Может, он так лает, потому что несчастен? Может, дома, с нами… он будет тише? Пожалуйста! Не навсегда… хотя бы… хотя бы попробовать? На испытательный срок? Как сказала Ольга из приюта? Пожалуйста!

Она выложила все свои аргументы, какие смогла придумать за день. Они казались такими хлипкими и детскими перед взрослой логикой родителей. Но в ее голосе, дрожащем, но не сломленном, звучала такая искренняя, почти отчаянная мольба, что мама положила руку на папину.

– Петр… – тихо сказала она.

Папа тяжело вздохнул. Он посмотрел на Лизу, на ее бледное, напряженное личико, на глаза, полные слез, но не сдающиеся. Он видел ее всегда тихой, послушной, почти незаметной. Такой настойчивой он ее еще не видел никогда.

– Испытательный срок… – пробормотал он, потирая переносицу. – Это серьезно, Лиза. Очень серьезно. Собака – не игрушка. Это огромная ответственность. Кормление, прогулки в любую погоду, уборка, ветеринар, дрессировка… Это время, силы, деньги.

– Я все буду делать! – быстро сказала Лиза, ловя проблеск надежды. – Я встану раньше, чтобы погулять перед школой! Буду убирать! Экономить карманные деньги на корм! Я… я готова!

– А если не справишься? – спросил папа прямо, глядя ей в глаза. – Если он окажется слишком трудным? Если будет лаять без остановки? Если напугает тебя снова? Если соседи взбунтуются? Тогда придется вернуть его, Лиза. Понимаешь? Вернуть в приют. Сможешь ты с этим смириться?

Мысль о том, чтобы снова привести Грома в неуютную клетку, заставила Лизу содрогнуться. Это было бы предательством. Но страх перед этим был слабее той новой, жгучей решимости внутри.

– Я… я постараюсь так, чтобы не пришлось возвращать, – тихо, но твердо сказала она. – Я сделаю все, что смогу. Обещаю!

Папа и мама переглянулись. Между ними пробежал немой диалог. Мама чуть кивнула. Папа снова вздохнул, более сдавленно.

– Ладно, – сказал он наконец. – Условия: строго испытательный срок. Месяц. Не больше. Мы позвоним в приют, поговорим с этой… Ольгой. Узнаем все подробности. Если они скажут, что собака категорически не для квартиры или агрессивен – все. Точка. Если согласятся… – он посмотрел на Лизу, – то ты берешь на себя основную заботу о нем. Прогулки, кормление по графику, уборка лотка или следов на полу. Мы поможем, но главное – на тебе. И если через месяц будет хоть одна серьезная проблема – шум, агрессия, твоя неуспеваемость в школе, жалобы соседей – Гром вернется. Честно?

Сердце Лизы колотилось так сильно, что она боялась, его услышат. Месяц. Всего месяц. И столько условий… Но это был шанс! Единственный шанс.

– Честно, – выдохнула она, и впервые за этот вечер на ее губах дрогнуло подобие улыбки. – Спасибо! Спасибо огромное!

– Не благодари раньше времени, – покачал головой папа, но в углу его глаза мелькнуло что-то похожее на отеческую гордость. – Сначала поговорим с приютом. Завтра. А теперь доедай суп, он остыл.

Лиза взялась за ложку, но есть не хотелось. Внутри все ликовало и трепетало одновременно. Она вытащила из кармана смятый листок из тетради. На нем был нарисован Гром. Не ревущий у решетки, а тот самый – с грустными, понимающими глазами. Она погладила рисунок пальцем.

«Держись! – мысленно сказала она нарисованной собаке и той, настоящей, далекой. – Я иду за тобой. Мы попробуем. Мы обязаны попробовать».

ЧАСТЬ 2. ИСПЫТАНИЕ