Нулевой Канон

«Ну вот мы и снова здесь, – сказал Иона вслух. Комната поглотила звук его голоса, не дав эха. – Еще один цикл завершен. Они там, наверху, вероятно, подсчитывают дневную выработку счастья в процентах. А что подсчитали мы с тобой?»

Кот медленно моргнул. Это могло означать что угодно – от полного безразличия до глубочайшего философского согласия. Ионе нравилось думать, что второе.

«Иногда мне кажется, что ты единственный в этом городе, кто помнит, как все было на самом деле, – продолжил Иона, вертя в руках пустой стакан. – До всего этого… порядка. Помнишь, каково это, когда идет настоящий дождь? Не запрограммированный санитарный душ, а стихия. Когда пахнет озоном и мокрой землей. Ты бы любил ловить мышей в настоящей траве, а не гонять пыльных кроликов у меня под диваном».

Кот зевнул, обнажив ряд идеально белых, хищных зубов. Он был частью этого аналогового мира, таким же реликтом, как и сам Иона. «Эго-Аналитикс» давно решили проблему домашних животных, предложив гражданам биомеханических компаньонов – всегда послушных, не вызывающих аллергии и не требующих утилизации отходов. Живой, непредсказуемый кот был такой же аномалией в Веритасе, как и его хозяин.

Иона встал и подошел к своему фонографу. Сегодня был вечер для чего-то более грубого, более первобытного, чем джаз. Ему нужен был звук трения кости о кость, звук оголенного нерва. Его пальцы нашли то, что нужно. Джон Ли Хукер. Пластинка называлась «It Serve You Right to Suffer». «Ты заслужил свои страдания».

Он аккуратно поставил пластинку. Первые гитарные аккорды, сухие и резкие, как удар хлыста, разрезали тишину. Голос Хукера, хриплый, надтреснутый, полный вековой тоски дельты Миссисипи, заполнил комнату. Это был не вокал. Это был стон. Стон человека, который знает о боли все.

Иона закрыл глаза. Эта музыка была прямой противоположностью всему, что олицетворял Веритас. Она не успокаивала, не гармонизировала. Она вскрывала. Она напоминала о том, что в основе человеческого опыта лежит не спокойствие, а страдание. И что в этом страдании есть своя странная, жестокая красота.

Он сел обратно в кресло. Кот перебрался со своей книжной горы к нему на колени, свернулся клубком и завибрировал, издавая низкий, рокочущий звук. Он всегда так делал, когда Иона ставил блюз.

«Ты заслужил свои страдания… да, ты заслужил… потому что ты солгал…» – пел Хукер.

Ложь. Какая из них была самой большой?

И тут он снова почувствовал это. Фантомную боль. Она всегда приходила в такие моменты тишины и меланхолии. Боль в руке, которой у него никогда не было, но которая когда-то держала перо. Перо, которым он писал свою главную книгу.

«Анти-канон».

Он не помнил, как она начиналась и чем заканчивалась. Память выжгла эти детали, оставив лишь пепел и ощущение пустоты. Он помнил только чувство. Чувство, которое он испытывал, когда писал ее. Это было похоже на одновременное созидание и разрушение. Он брал все великие идеи, все системы, все «измы», которые когда-либо создавало человечество, и разбирал их, как часовщик разбирает сложный механизм, показывая, что внутри – лишь пустота, удерживаемая вместе силой веры.

Он деконструировал миф о разуме, миф о прогрессе, миф о самом себе. Это была самая честная вещь, которую он когда-либо делал. И самая опасная.

Он помнил, как стоял у мусоросжигателя в подвале своего старого дома, бросая в огонь страницу за страницей. Толстая пачка бумаги. Год его жизни. Он смотрел, как огонь пожирает чернила, превращая слова в черный дым. Он чувствовал облегчение. Он ампутировал опасную, гангренозную часть себя. Он спас мир от своего текста. И себя от него.

Но почему тогда она до сих пор болит? Почему в такие вечера, как этот, ему кажется, что рукопись все еще здесь, где-то рядом? Что он слышит шепот ее страниц на сквозняке. Что она лежит в темном углу его разума, и ее слова, как невидимые споры, заражают воздух вокруг.

«Ты все сжег, – прошептал он сам себе. – Ее больше нет».

Голос Хукера затих. Пластинка кончилась. Игла шипела в тишине.

Кот на коленях поднял голову и посмотрел Ионе прямо в глаза. Его зеленые зрачки в полумраке комнаты казались бездонными. В его взгляде не было ни сочувствия, ни осуждения. Только чистое, спокойное знание. Будто он слышал не слова Ионы, а саму фантомную боль. И знал ее причину.

Кот снова медленно моргнул. А затем, впервые за этот вечер, издал тихий, гортанный звук. Это был не вопрос и не ответ.

Это был звук, которым можно было бы озвучить пустоту, оставшуюся после ампутации.

Глава 5: Первый Стигмат

В Центре Управления Безопасностью, расположенном в самом сердце «Башни Рацио», тишина была другой. Не философской, как у Ионы, и не умиротворяющей, как на улицах города. Это была хищная, напряженная тишина операционной комнаты, где любое отклонение от нормы фиксировалось с безжалостной эффективностью.

Деймос Корт, глава службы, стоял перед центральной голо-панелью, которая занимала всю стену. В отличие от пастельных диаграмм в кабинете Адлера, здесь все было выведено в строгих, функциональных тонах – синем, белом и тревожно-красном. Панель отображала нервную систему Веритаса в реальном времени. Корт видел всё: от траектории полета санитарного дрона в секторе Бета-9 до частоты пульса случайного прохожего, у которого система зафиксировала легкую аритмию.

Он был иммунной системой города. Его работа заключалась в поиске и нейтрализации патогенов: диссидентов, носителей иррациональных идей, создателей несанкционированных нарративов. Он был спокоен, методичен и абсолютно предан системе. Он верил в Порядок так же истово, как люди старого мира верили в своих богов.

Именно поэтому, когда на панели вспыхнул красный маркер с грифом «Приоритет Альфа», он не выказал никаких эмоций. Он лишь слегка сузил глаза. Сигнал исходил от автоматической системы мониторинга целостности фасада «Башни». Такой приоритет означал либо физическую атаку, либо структурную аномалию.

«Вывести изображение. Сектор 12-Дельта, камера экстерьер-1138», – произнес Корт ровным голосом.

Один из сегментов панели ожил, показывая панорамный вид с одной из внешних камер. Безоблачное небо, далекая линия горизонта, идеально гладкая, бесконечная поверхность зеркальных панелей.

«Увеличить в стократном режиме. Наложить спектральный анализ», – приказал Корт.

Изображение рванулось вперед, превращая гладь стекла в детализированный ландшафт. И там, в центре увеличенного участка, оно было.

Оператор рядом с Кортом, молодой специалист по имени Лекс, непроизвольно издал тихий вздох. Корт бросил на него короткий, ледяной взгляд, и Лекс тут же выпрямился, уставившись в свою консоль. Паника была несанкционированной эмоцией.

Корт снова посмотрел на изображение. Это не было похоже ни на что, что он видел раньше. Не трещина. Не царапина от столкновения с дроном. Не выцветшее пятно от химического воздействия. Это была фигура, или, скорее, ее отсутствие. Темный, асимметричный сгусток, который, казалось, поглощал свет. Он был похож на кляксу, оставленную гигантским пером, на пролитую на стекло тень. Но больше всего он напоминал геологический разлом на микроуровне.

«Анализ», – коротко бросил Корт.

Голос системного ИИ, бесцветный и ровный, заполнил помещение.

«Спектральный анализ завершен. Химический состав поверхности в норме. Наличие инородных веществ не обнаружено. Термический анализ: аномалий нет. Структурный анализ с использованием ультразвука показывает… – ИИ сделал паузу, длившуюся 0.7 секунды, что было эквивалентно вечности человеческого замешательства. – …показывает изменение кристаллической решетки аморфного сплава на глубину до трех микрон. Характер изменения не соответствует ни одной известной модели коррозии или деградации материала. Это… не повреждение. Это трансформация».

В зале повисла тишина. Трансформация. Это слово не входило в лексикон службы безопасности. Вещи ломались, изнашивались, подвергались атакам. Но они не трансформировались.

«Запустить протокол „Слепое Пятно“, – приказал Корт. Его голос не дрогнул. – Все камеры, направленные на этот сектор, переключить на рендеринг архивного изображения шестидесятисекундной давности. Для всех внешних наблюдателей и систем мониторинга более низкого уровня фасад башни должен оставаться безупречным».

«Выполняю», – отозвался Лекс, его пальцы забегали по сенсорной панели.

Корт наблюдал, как на одном из дублирующих мониторов уродливое пятно исчезло, сменившись идеальным зеркальным отражением неба. Они спрятали это. Поместили аномалию в карантин. Но она все еще была там.

«Свяжите меня с доктором Адлером, – сказал Корт. – Приоритет Альфа».

Пока система устанавливала защищенное соединение, он снова посмотрел на главный экран, на котором все еще было видно настоящее, необработанное изображение. Клякса. Она казалась живой. Он увеличил ее еще больше, до предела возможностей оптики.

В самых темных ее изгибах, там, где свет, казалось, умирал окончательно, ему на мгновение почудилось что-то еще. Не лицо. Не символ. Скорее, намек на них. Очертания кричащего в беззвучном ужасе рта. Или, может быть, вопросительного знака, перекрученного агонией.

Корт тряхнул головой. Проекция. Его собственный разум, столкнувшись с неизвестным, пытался найти знакомые образы, наложить шаблон на хаос. Классическая реакция, описанная в любом учебнике по психологии восприятия.

Но ощущение не проходило.

Эта клякса не была случайной. Она была намеренной. Это было не просто пятно.

Это было высказывание.

И он, глава службы безопасности самого рационального города в истории, вдруг понял, что смотрит на первое слово, написанное на языке, которого он не знал. И ему стало холодно. Это было не просто нарушение порядка. Это было вторжение. Стигмат, появившийся на безупречном теле его бога – Порядка. И Корт понял, что сегодня началась война. Война не против людей или машин, а против чего-то гораздо худшего.

Против самой невозможности.

Глава 6: Вызов

Дверной звонок Ионы не звонил. Он издавал тихий, мелодичный перезвон, имитирующий три ноты арфы – стандартный сигнал, разработанный так, чтобы не вызывать у реципиента подсознательной тревоги. Но для Ионы, привыкшего к абсолютной тишине своего добровольного заточения, этот звук прозвучал как выстрел.

Кот, дремавший на подоконнике, вскинул голову, его уши дернулись, как два черных радара. Иона замер посреди комнаты, с зажатым в руке томиком Борхеса. К нему не приходили гости. Никогда. Доставщики оставляли пакеты у двери, немногочисленные знакомые из «Лимбо» общались записками, подсунутыми под дверь. Звонок означал одно: пришли извне.

Он медленно подошел к двери и посмотрел в старый, аналоговый глазок – мутное стекло, искажающее реальность, реликт из эпохи, когда люди еще боялись друг друга.

На площадке стояли двое.

Они были одеты в идеальные белые костюмы из ткани, которая, казалось, не знала складок. Крой был строгим, почти военным, но без единого знака различия. Их лица были… нейтральными. Не лишенными эмоций, а скорее тщательно откалиброванными до состояния вежливого, спокойного безразличия. В них не было ничего угрожающего, и именно это было самым страшным. Они были похожи на «ангелов» – не в библейском, а в медицинском смысле. Стерильные, функциональные существа, пришедшие для проведения процедуры.

Иона понял, кто это. Агенты Отдела Внутренней Когерентности. Служба безопасности «Эго-Аналитикс». Тайная полиция разума.

Он на мгновение закрыл глаза. Часть его хотела просто не открывать. Сделать вид, что его нет дома. Но он знал, что это бесполезно. Они не уйдут. Они будут стоять там часами, днями, воплощая собой безмолвное, терпеливое давление системы, пока он не сломается.

Он глубоко вздохнул, выдыхая остатки своего хрупкого покоя, и повернул замок. Дверь со скрипом открылась.

«Иона Крафт?» – спросил тот, что стоял слева. Его голос был таким же гладким и лишенным индивидуальных обертонов, как и его костюм. Это был стандартный голосовой паттерн для служащих их уровня – успокаивающий баритон, лишенный любых акцентов.

«Зависит от того, кто спрашивает», – ответил Иона, прислонившись к дверному косяку. Он пытался казаться расслабленным, но чувствовал, как напряглись мышцы спины.

«Меня зовут Агент Ламус. Это Агент Элиос, – представился первый, не удостоив иронию Ионы ответом. Их имена, скорее всего, были такими же фальшивыми, как и их спокойствие. – Мы из „Эго-Аналитикс“».

«Не может быть, – хмыкнул Иона. – Я бы решил, что вы из гильдии портных. Костюмы безупречны».

Агенты снова проигнорировали его сарказм. Их взгляд скользнул за его спину, оценивая хаос его квартиры. Они не выражали ни осуждения, ни любопытства. Они просто сканировали, каталогизировали. Иона чувствовал себя насекомым под микроскопом.

«Можем мы войти, господин Крафт?» – спросил Агент Элиос, второй. Его голос был почти точной копией голоса первого.

«Боюсь, у меня беспорядок, – сказал Иона. – И аллергия на идеальный белый».

«Это займет всего несколько минут вашего времени, – настойчиво, но все так же вежливо продолжил Ламус. – Речь идет не о формальном допросе. Мы бы хотели предложить вам… консультацию».

Консультацию. Какое выверенное, кастрированное слово. Оно могло означать что угодно: от вежливой просьбы до угрозы принудительной психокоррекции. В этом и заключался ужас языка «Эго-Аналитикс». Он был разработан, чтобы лишить реальность ее острых углов.

Иона молчал, понимая, что его молчание – это последняя форма сопротивления. Но он также знал, что игра уже проиграна. Они пришли не потому, что у них были подозрения. Они пришли потому, что у них был приказ.

«Консультацию по какому вопросу?» – наконец спросил он.

«Возникла определенная нарративная аномалия, – сказал Офис. – Мы считаем, что ваш уникальный опыт в области деконструкции мифопоэтических систем может быть полезен для ее анализа».

«Нарративная аномалия», – повторил Иона про себя. Он почувствовал холодок, пробежавший по позвоночнику. Это не было похоже на стандартные формулировки. Что-то действительно произошло. Что-то, что вышло за рамки их моделей и классификаций.

Он посмотрел на их лица. Спокойные. Рациональные. Непроницаемые. Но в глубине их глаз, если присмотреться очень-очень внимательно, можно было заметить едва уловимое напряжение. Отблеск неуверенности. Они пришли к нему не только как к специалисту. Они пришли к нему, еретику, потому что их собственная вера пошатнулась.

Это осознание придало Ионе сил. Он больше не был жертвой. Он был ресурсом. А это давало ему хоть какую-то власть.

«Хорошо, – сказал он, отступая от двери и шире распахивая ее. – Входите. Только не обращайте внимания на кота. У него предрассудки по поводу людей в одинаковой одежде».

Агенты вошли в квартиру. Их движения были синхронными, бесшумными. Они не осматривались по сторонам, но Иона чувствовал, как их периферийное зрение впитывает каждую деталь: стопки книг, старую технику, пыль на полках. Они встали посреди комнаты, и их стерильная белизна казалась почти непристойной на фоне этого обжитого, аналогового хаоса. Они были как два вируса, проникшие в живую клетку.

«Кофе?» – предложил Иона, закрывая за ними дверь. Звук щелкнувшего замка прозвучал как приговор.

«Нет, спасибо, – ответил Ламус. – Мы предпочитаем избегать несанкционированных психостимуляторов».

Он посмотрел прямо на Иону, и его вежливая улыбка не достигала глаз.

«Доктор Адлер хотел бы поговорить с вами лично».

Глава 7: Аудиенция у Адлера

Путешествие на вершину «Башни Рацио» было похоже на вознесение в рай для агностика. Лифт двигался абсолютно беззвучно, без малейшей вибрации. Стены кабины были выполнены из интерактивного стекла, которое транслировало успокаивающие фрактальные узоры, призванные нивелировать любой возможный дискомфорт от стремительного подъема. Агенты стояли по бокам от Ионы, неподвижные, как статуи, их присутствие было плотным и давящим. Иона чувствовал себя экспонатом, который везут на выставку.

Когда двери открылись, его ослепил свет.

Кабинет доктора Адлера был не просто комнатой. Это было пространство, идея, воплощенная в стекле и свете. Три из четырех стен отсутствовали, замененные панорамным остеклением, за которым, как на ладони, лежал Веритас. Город отсюда казался безупречной моделью, игрушкой, созданной гениальным и одержимым перфекционизмом ребенком. В комнате почти не было мебели: лишь обсидиановый стол без единого предмета на нем и два кресла, одно из которых, за столом, было пустым. И, конечно, бюст Фрейда, чей отстраненный взгляд, казалось, охватывал всю эту панораму.

Арно Адлер стоял у окна, спиной к вошедшим, заложив руки за спину. Он был одет не в белый, как его агенты, а в строгий темно-серый костюм, который делал его фигуру почти частью архитектуры.

«Оставьте нас», – сказал он, не оборачиваясь.

Агенты беззвучно растворились за закрывшимися дверьми лифта.

Адлер медленно повернулся. Его лицо было таким же, каким Иона запомнил его – спокойным, с проницательными, немного уставшими глазами врача, который видел слишком много человеческих патологий.

«Иона, – сказал он. В его голосе не было ни враждебности, ни тепла. Только констатация факта. – Спасибо, что согласились помочь».

«Меня не покидает ощущение, что выбор был иллюзорным, Арно», – ответил Иона, подходя ближе и останавливаясь в нескольких шагах от стола.

«Любой выбор иллюзорен до тех пор, пока мы не осознаем мотивы, которые им движут, – парировал Адлер с легкостью профессора, отвечающего на вопрос первокурсника. – Присаживайтесь».

Иона опустился в кресло для посетителей. Оно было эргономически совершенным, но холодным и неуютным.

Адлер обошел стол и сел напротив. Теперь между ними была лишь гладкая, черная поверхность. Он на мгновение сцепил пальцы, словно собираясь с мыслями.

«Как вы знаете, фундаментальная задача „Эго-Аналитикс“ – поддерживать психическое здоровье нашего общества, – начал он, словно читал лекцию. – Мы достигли этого, освободив человечество от груза иррациональных верований – того, что Фрейд называл коллективным неврозом. Религия, по своей сути, – это защитный механизм, попытка инфантильного сознания справиться со страхом перед беспомощностью и величием природы. Мы заменили этот механизм силой разума».

Иона молчал, слушая знакомые тезисы. Он сам когда-то писал подобные тексты.

«Но любой организм, даже самый здоровый, подвержен риску рецидива, – продолжил Адлер. – Иногда старые, подавленные комплексы прорываются на поверхность. Особенно если их сознательно провоцировать. Мы полагаем, что столкнулись именно с таким случаем. С актом преднамеренного психологического терроризма».

Он сделал паузу, внимательно глядя на Иону.

«Некоторое время назад в городе начала действовать группа лиц. Мы пока не знаем их численности и точной структуры. Их цель – дестабилизировать общественное сознание, вновь заразить его вирусом иррационального. Они эксплуатируют атавистические архетипы, используют примитивные символы, чтобы вызвать у населения регресс к до-рациональному мышлению».

«„Нарративная аномалия“, как выразились ваши сотрудники?» – спросил Иона.

«Именно, – кивнул Адлер. – Их последняя акция была… визуально провокационной и направлена на главный символ нашего порядка. Детали на данный момент не важны. Важна суть. Они пытаются воскресить призрак Бога или чего-то подобного – всемогущей, иррациональной силы, перед которой человек снова должен почувствовать себя ничтожным и беспомощным».

«И вы хотите, чтобы я помог вам найти этих… богословов?» – в голосе Ионы прозвучала ирония.

«Не совсем, – Адлер слегка наклонил голову. – Мы найдем их сами. Наша система безопасности эффективна. Но чтобы искоренить болезнь, нужно понять ее источник. Любое движение, любая идеология начинается с одного человека. С „нулевого пациента“. С разума, в котором впервые зародилась эта патологическая идея. Это человек, который, скорее всего, страдает от тяжелого эдипова комплекса, проецируя свою неразрешенную борьбу с фигурой отца на все общество. Его бунт против порядка – это бунт против авторитета как такового».

Адлер выдержал паузу, а затем произнес ключевые слова:

«Мы хотим, чтобы вы помогли нам составить его психологический профиль. Вы, как никто другой, понимаете логику мифа. Вы знаете, как работает сознание, создающее и разрушающее символы. Мы хотим, чтобы вы заглянули в разум этого человека. Поняли его страхи, его желания, его боль. Чтобы вы построили его нарратив».

Иона смотрел на Адлера, и его охватило странное, леденящее чувство. Адлер не лгал. Он действительно верил в то, что говорил. Он видел мир как огромную больничную палату, а всех несогласных – как пациентов, нуждающихся в лечении. Он не видел в них врагов – и это делало его еще опаснее.

«Вы просите меня стать профайлером для души?» – спросил Иона.

«Я прошу вас использовать ваш талант во благо общества, Иона. В последний раз вы пытались использовать его, чтобы ввергнуть это общество в хаос. Я предлагаю вам шанс на реабилитацию. Помогите нам найти и понять этого человека. Помогите нам излечить его. И, как следствие, – излечить город от той заразы, которую он распространяет».

Он умолк. В кабинете снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь несуществующим гулом города за стеклом. Адлер дал ему все, что нужно: теорию, мотивацию, врага. Он создал для Ионы ясный и понятный нарратив, в котором ему отводилась роль заблудшего гения, получившего шанс на искупление.

Но Иона чувствовал подвох. Он чувствовал его так же ясно, как полированную прохладу кресла под своими ладонями. Адлер чего-то не договаривал. То, что произошло, напугало его гораздо сильнее, чем он показывал. Эта безупречная фрейдистская теория была не анализом, а защитной стеной, которую он выстроил вокруг пугающей, неизвестной ему аномалии.

И он, Иона, был тем инструментом, которым Адлер собирался простучать эту стену снаружи.

Глава 8: Город Слушает

Возвращение в «Лимбо» было похоже на погружение с больших, освещенных солнцем глубин в темные, мутные придонные слои. Беззвучный лифт доставил его на первый этаж «Башни Рацио». Агенты Ламус и Элиос ждали его там, молчаливые, как и прежде. Они не проводили его до самой квартиры, а лишь довезли до границы их сияющего мира, высадив из маглев-капсулы на окраине его аналогового района.

«Мы будем на связи, господин Крафт», – сказал Ламус перед тем, как двери капсулы закрылись, унося их обратно в стерильный рай. Это не было обещанием. Это был факт.

Иона постоял на тротуаре, вдыхая знакомый воздух «Лимбо», в котором к запаху пыли и озона примешивались ароматы из многочисленных закусочных. Но что-то изменилось. Или изменился он сам. Воздух казался наэлектризованным. Привычные звуки района – гул старых кондиционеров, отдаленная музыка, крики торговцев – звучали приглушенно, словно он слушал их через толщу воды.

Аудиенция у Адлера сбила его внутренние настройки. Он снова был подключен к системе, пусть и в качестве внешнего консультанта. Система знала о нем. Думала о нем. И теперь он чувствовал ее взгляд повсюду.

Он пошел по улице к своему дому, и паранойя, до этого бывшая лишь фоновым интеллектуальным конструктом, начала обретать плоть и кровь.

Камера наблюдения на углу здания. Он проходил мимо нее тысячи раз, не обращая внимания. Но теперь ему казалось, что ее объектив, похожий на черный, безразличный глаз циклопа, поворачивается вслед за ним. Он ускорил шаг, чувствуя ее взгляд между лопаток.

Он поравнялся с витриной магазина старой электроники, заваленной кинескопами и кассетными деками. На одном из экранов, который до этого показывал лишь белый шум, на секунду промелькнуло его собственное лицо – не отражение, а четкое, зернистое изображение, снятое будто бы той самой камерой с угла. Он резко обернулся. Экран снова показывал помехи. Показалось? Глюк старой техники? Или предупреждение?

Дальше по улице висела огромная голографическая реклама «Нутри-Синтеза». Обычно она показывала улыбающуюся, пышущую здоровьем пару. Но когда Иона проходил мимо, изображение на миг сменилось. Вместо пары появился текст, набранный строгим, минималистичным шрифтом:

«СОМНЕНИЕ – ЭТО СИМПТОМ. МЫ ЗНАЕМ ЛЕКАРСТВО».

Он замер, уставившись на голограмму. Через секунду текст исчез, сменившись стандартной рекламой. Люди вокруг шли, не обращая внимания, их лица были погружены в спокойствие или в экраны их персональных коммуникаторов. Никто, кроме него, этого не видел.

Его сердце забилось быстрее. Это уже не было похоже на совпадение. Система говорила с ним. Не напрямую, не через официальные каналы. Она использовала свой контроль над городской средой, чтобы посылать ему личные, зашифрованные сообщения. Это была демонстрация силы. Напоминание о том, что он под колпаком.