Дети Ущербных Лун

Елена Васкирова

Дети Ущербных Лун

Описание:

Плывёт над бескрайними лесами серебряной лодочкой Аэ. По ниве звёздной серпом рубиновым скользит Ухира. Один в мир пришёл, а другая суть обрела, когда освещало благодатные земли Терианы ущербными лунами. Какая ж судьба для них богами уготована? Будут ли счастливы дети ущербных лун?

Посвящение:

Aristan de Aristodeus Amadi

А за то, в каком стиле эта история на свет явилась – спасибо нежной и певучей «Голомяночке».

Примечания автора:

Благодарю!

Музу мою Anel_ko, читавшую вслух – волшебный голос твой, твой смех, твои слёзы оживляли героев одного за другим.

Kori Rei – все волшебные создания земель Терианы появились, пока я бродила по сайтам, собранным для меня именно вами, золотой мой!

Глава 1

– И-и-э-э, не плачь, ну не плачь же, Саяра!

– И-и-и! – крохотная девочка в искусно вырезанной деревянной люльке не унималась, заходилась тонким надрывным плачем. Мать, невысокая, смуглая, с глубоко запавшими глазами на измученном лице, виновато кланялась гостье – та в ответ так же торопливо кланялась, с тревогой глядя на сморщенное, словно от сильной боли, детское личико.

– Ничего, ничего, Гюльсир-джан, успокой малышку, мы подождём!

– Не могу успокоить, Ака-Бат-джан, уже две ночи и два дня всё плачет, плачет… – Гюльсир подхватила дочку на руки, прижала к груди. – У меня молоко перегорает, а она сосать не может, сразу рвёт её!

– А что Зейфира говорит, не звали смотреть?

– Зейфира-суми обещалась заглянуть сегодня, с утра жду. Ака-Бат-джан, ты уж сама ткань выбери, какой отрез тебе приглянулся – тот и забирай, а мёд вон туда, на стол поставь.

***

Ака-Бат-джан, Белолицая – так местные прозвали жену пасечника Дахира. Много девушек из Ураз-Теримы заглядывалось на высокого пригожего Дахира, но тот лишь улыбался всем белозубо, а ленту с монетками из кос не просил. А как съездил с отцом на большое торжище в приграничный со Светозарьем Радеж, так и улыбаться перестал. Запала в сердце смуглолицему лесовику дочка тамошнего кузнеца, Олюна-певунья. Потерял Дахир покой и сон, грезил наяву белоснежным личиком да золотыми косами. До того измучился егет-удалец, что свёл с отцовской конюшни вороного жеребца и поскакал в Радеж. С рассвета и до заката скакал, коня не жалея, себя не помня. На коленях стоял гордый урманич перед хромым Михасем и растерянной Олюной. Видать, тронула сердце девичье тоска лютая, что огнём в сердце Дахира пылала, из глаз тёмными сполохами вырывалась. Отдала Олюна Дахиру ленту с монеткой из косы – по обычаю урманичей. Отец за жеребца, взмыленного и загнанного, отходил Дахира по загривку суковатой палкой. А как синяки сошли с широких плеч да непокорной спины, погнал сына вековые сосны валить, новый сруб ставить, чтобы было куда привести молодую жену.

Иноплеменцев в Ураз-Териме, селении большом, зажиточном, не особо жаловали. Но красавицу Олюну сразу приняли, а вскорости и полюбили. Певуньей Белоликую не просто так прозвали, даже птицы смолкали, когда пела Олюна. Светозаринка родила Дахиру троих сыновей – двое старших пошли в отца, смуглые, темноглазые. Младший родился раньше срока, в ночь, когда серебряная луна, Аэ, иззубренным краем царапала небо, а красная луна, Ухира, только начала расти. Может, из-за того, что родился под ущербными лунами, и был младший сын Дахира и Олюны таким хрупким, тихим, не похожим на могучего пасечника и его весёлую певунью-жену. Поздно на ножки поднялся, лишь к третьей весне заговорил. От матери сынишка получил в наследство светлые волосы и голубые глаза, от отца – чеканный профиль и высокие скулы. Родители души в кротком дитяти не чаяли, старшие братья во времена ребячьих забав горой за него стояли.

Как подрос немного Олесь, сын пасечника, мать его начала с собой брать, развозить по Ураз-Териме целебный мёд в запечатанных горшочках. Самое то для слабосильного парнишки – ворочать тяжёлые колоды для ульев и вырубать просеки в лесу под делянки с лекарственными травами Олесь бы всё равно не смог. Не то, что Васыл и Тимехар, такие же широкоплечие и могутные, как отец. За мёдом к Дахиру очередь выстраивалась, от любой зимней хвори помогал янтарный жгучий мёд, собранный ухоженными крупными пчёлами. Не знала голода семья пасечника, и мёд Олюна, уважаемая Ака-Бат-джан, развозила вместе с младшеньким на вместительной тележке, запряжённой смирной кобылкой. Деньги не особо были в чести у урманичей, потому взамен пузатых горшочков получала Ака-Бат-джан связки беличьих шкурок, низки озёрного жемчуга, самотканое полотно – вот как от Гюльсир, знатной мастерицы, выделывавшей самую тонкую шерстяную ткань.

Кто ж знал, что у Гюльсир дочурка расхворалась, и не сможет она посидеть с давней подругой за чашкой травяного чая, не попробует вместе с долгожданными гостями первой летней выкачки мёд? Олюна приняла из рук Олеся горшочек с именной лентой, поставила на стол. Ещё раз с сочувствием посмотрела на вопящего ребёнка и тихо плачущую мать. Гюльсир долго не могла забеременеть, Саяра – первая и долгожданная дочка у мастерицы-ткачихи и её мужа Ильссура. Единственная надежда для родителей, что мохнатые коротконогие овцы, дававшие самую тонкую и тёплую шерсть в округе, не попадут из хозяйских овчарен в чужие руки, когда Гюльсир и Ильссур состарятся. Как тут не посочувствовать.

– Гюльсир-джан, мы пойдём, пусть твоя дочка поправляется быстрей, – Олюна поклонилась ещё раз, потянула за руку Олеся. Тот не сводил глаз с плачущей девочки и недоумённо хмурил светлые брови. А потом вдруг схватил со стола деревянную чашку с крупной солью – дорогая приправа, не всякому даже в богатой Ураз-Териме по карману такая роскошь – подскочил к Гюльсир и высыпал соль прямо на голову Саяре. Девочка захлебнулась криком, Гюльсир ахнула, вытаращив глаза. Олюна кинулась к сыну – и тут же все замерли, оглушённые воцарившейся тишиной. Саяра перестала плакать, осмысленно поглядела на мать и потянулась к груди, зачмокав губками. Гюльсир, забыв про гостей, торопливо потянула завязки домашнего платья, вложила в жадные розовые губки тёмно-коричневый сосок. Девочка начала сосать молоко, прижав ладошку к материнской щеке, и Гюльсир снова заплакала – тихонько, чтобы не спугнуть невероятное чудо.

– Моя помощь и не понадобилась. Да, Гюльсир-джан? – новую гостью на пороге никто не заметил, а может, она просто захотела, чтобы её не замечали. Зейфиру-суми в Ураз-Териме почитали и побаивались – ведунья умела врачевать, видела будущее своими до странности светлыми серыми глазами, могла отвести беду и снять порчу. Могучее чародейство было подвластно старой, как мир, ведунье, никто не знал, сколько раз Аэ и Ухира сменили свой облик, проходя по Небесной Тропе с того дня, когда Зейфира родилась. Много дивного творила ведунья, и шёпотом сказывали урманичи, что при надобности Зейфира-суми может перекидываться в птицу или в лису. И сквозь стены видеть умеет, и летать вместе с непоседливыми лесными ветерками.

– Зейфира-суми… – Гюльсир не садилась на лавку, боясь потревожить дочку. – Что было с моей Саярой, Зейфира-суми?

– Шахтан был на твоём ребёнке, Гюльсир-джан.

– Шахтан! – испуганная Гюльсир прижала девочку с такой силой, что Саяра захлебнулась молоком и закашлялась. Но быстро оправилась и захныкала, теребя мать за щёку.

– Дай ей вторую грудь, Гюльсир, твоей дочери сейчас надо много молока – в два раза больше. Шахтан много сил из неё забрал.

Помертвевшая Олюна притянула к себе сына. Про шахтанов жена пасечника знала не понаслышке, злобные мелкие демоны охотились на всех её сыновей, в особенности – на младшенького. Видеть их обычные люди не умеют, но матери чутьём различают, что за хворь дитя точит: обычная детская болячка или порча, чьей-то чёрной завистью призванная. Завидовали Ака-Бат-джан, наговаривали злое и не раз – слишком многим девам в Ураз-Териме хотелось занять место Белоликой рядом с красавцем Дахиром. Зейфира-суми частой гостьей была в добротном доме рядом с пасеками, пока сыновья Олюны не сменили белые детские рубашонки на вышитые бисером рубахи.

– Как же ты понял, сын Дахира, что стряслось с девочкой и как ей помочь? – Зейфира в дом входить не торопилась, так и стояла на пороге.

– Не знаю, Зейфира-суми, – мальчик выглянул из-под материнской руки, блеснул на ведунью нежной бирюзой широко распахнутых напуганных глаз. – У неё в волосиках вроде как слизняк чёрный примерещился. А как слизня прогнать, меня мама научила. Солью надо посыпать, он и уйдёт, или вовсе сгинет.

– Ака-Бат-джан, – Зейфира перевела взгляд на Олюну, и та потемнела лицом, нутром чуя надвигающуюся беду. – Ты помнишь, что обещала мне любую плату за то, что уберегла твоих детей? Твой младший видит то, что сокрыто от людских глаз. Отдай мне его в выученики. Это и будет платой за всё.

– Не забирай его, Зейфира-суми, – никто сейчас не узнал бы в надтреснутом шёпоте звонкий голос Олюны-певуньи. – Он жить только начинает, ещё даже любви не познал! Забери что хочешь из моего дома, меня забери – Олеся не забирай, прошу тебя!

– Ему выбирать, – ведунья снова поймала взглядом пристальным отблеск небесной синевы. – Сын Дахира, хочешь научиться со зверями и птицами разговаривать, с ветром наперегонки летать, невидимое видеть?

– Как это? – любопытство пересилило опаску, подросток высунулся из судорожных материнских объятий, и в голубых глазах больше не плескался страх – только жадный интерес охочего до всяких диковин ребёнка.

– Ко мне жить пойдёшь – научу.

– Матушка? – Олесь оглянулся на поникшую Олюну. – Матушка, можно? Я хочу! С ветром хочу! И со зверями! Матушка, я недолго, только научусь и вернусь к тебе!

– Не вернёшься, – Олюна, даром что слёзы уже закипали на ресницах, плакать не стала, отпустила тонкую руку сына. – Ты себе такую дорогу выбрал, кровиночка, с которой возврата нет.

Гюльчир снова крепко-крепко прижала к себе заснувшую дочку. Вот и нашла старая Зейфира того, кто станет новым ведуном-суми в Ураз-Териме. Давно уж слухи ходили, что ждёт Зейфира преемника, устала от жизни долгой, хочет тишины да покоя на старости лет. Сбылась надежда ведуньи. За неё порадоваться можно.

Другое дело, что Олесю, сыну Дахира-пасечника, теперь не позавидуешь. Ведунам да ведуньям никогда не видать ни детей своих, ни внуков – чародейская сила забирает в обмен на свои тайны телесную радость.

Коль станет Олесь выучеником Зейфиры, не быть ему завидным женихом, не просить у девушек ленты с монетками из смоляных кос. Охладеет сердце у голубоглазого парнишки, застынет мужское семя, не успев созреть. Не придёт к нему по весне любовь-тоска, не зажжёт в сердце неугасимое пожарище.

– Руку дай мне, если согласен.

На сухую сморщенную ладонь легли тонкие детские пальцы. Гром не грянул, молния не сверкнула.

Лишь вздохнула горестно Олюна-певунья да зачмокала губками во сне спасённая от шахтана маленькая Саяра.

Глава 2

– Кому в такую непогоду дома не сидится? – Сак больше по привычке ворчал, чем сердясь на самом деле. Старый знахарь давно свыкся, что в дверь его домика, притулившегося под серой скалой, могут постучаться в любое время дня и ночи. У вильдрингов жизнь опасная – не за крепкими каменными стенами живут, что хранят далёких светозаринов, не в защищённом от всех ветров бору, как соседи-урманичи. На самом берегу Холодного моря стоят дома, окружённые частоколом из костей диво-рыбины. Первыми вильдринги встречают бури, что рождаются на морских просторах, первыми встают на битву с чужеземными воителями, охочими до богатой добычи на землях Терианы, благословенного края, ставшего родным для трёх народов-побратимов. Берёт Холодное море плату за серебряную рыбу жизнями смелых рыбаков, поят своей кровью мечи чужаков могучие воины. Все, кому помощь нужна – от раны-надсады ли, от болезни, или же от душевной кручины – всем открывает дверь старый Сак, на закате и на заре, в жаркий полдень и в глухую полночь.

Женщину, что упала на руки знахарю, тот вначале и не признал. До того худа сделалась некогда радовавшая всех статью Иза, что дрогнули широкие ладони старика, ощутившего под богатым меховым одеянием выпирающие наружу рёбра – тонкие, ломкие, как чаячьи косточки. Обожгла нежданная гостья знахаря последним молящим взглядом и беззвучно осела на пороге. Саку не было нужды подносить к посиневшим губам слюдяное зеркальце. Смерть он чуял издали, а над головой Изы уже простёрла крыла Бледная Птица.

Рядом с умершей неловко заворочался меховой же куль. Сак разворошил длинный блескучий мех и охнул. Зелёные, как морская вода в летний знойный полдень, сверкали глаза на маленьком гладком личике. По ручонкам детским и спинке змеились еле заметные полоски рыжей шерсти.

– Виер-Яртыш… – выдохнул старик, поднимая ребёнка на руки. – Услышали нас небеса! Постой-ка… да ты никак девочка! Вот же чудо! Что за чудо невиданное! Небывалое!

Ребёнок взвыл тоненько и вцепился крохотными острыми зубками в плечо знахаря. Но тот даже не поморщился, перехватил половчее маленькую злюку и понёс в дом. Изу похоронят позднее, созвав всех жителей Самалы, как того требует обычай, а пока нужно отогреть долгожданную дарёнушку.

***

Обычай тот заведён был ещё пращурами нынешних вильдрингов, теми, что первыми причалили крутобокие лодьи к скалистым берегам Терианы, пройдя все бури и шторма великого Холодного моря. Неласково встретила земля мореходов, ведь с начала времён был этот край исконной вотчиной оборотней – виеров, Двуликих. Ходили виеры в облике могучих людей, как надобность наступала – перекидывались в золотых рысей.

Насмерть сошлись предки вильдрингов и сильнейшие из виеров на морском берегу. Немало воинов сложило головы на белом прибрежном песке, напитав его алой кровью. До тех пор сражались, пока не кинулась в самую гущу побоища прекрасная Нима, дочь Ала, хильд-ирла вильдрингов. Застыли уже занесённые над головами мечи, втянулись обратно острые когти. Заговорила Нима певучим голосом – и услышали её люди и звери. Спросила Нима у того из виеров, кому открыто было тайное знание, чтоб чужую речь понимать – у вожака золотых рысей Тана: «Почему так жестоки вы, Двуликие? Разве земля не одна для всех? Разве море можно поделить? Разве солнце не всем одинаково светит?» Устыдились виеры, отступили от берега. Тан, поражённый красотой и храбростью Нимы, протянул руку деве и обнажил грудь – в том месте, где под золотистой кожей билось бесстрашное сердце. Вольна была Нима отринуть дар Тана и пронзить ему сердце острым железом. Но вместо этого дева ушла с мужчиной-рысью в его дом – судьбою выбранной женой, матерью первого Виер-Яртыша.

Так был заключён союз между Двуликими и вильдрингами. И с той незапамятной поры самые смелые девушки уходили со скалистого берега в прибрежные леса, становились возлюбленными могучих людей-рысей и возвращались с детьми – сильными, отважными, неуязвимыми в бою Виер-Яртышами. Редко-редко когда рождались девочки Виер-Яртыш, может, одна в столетие, но если уж случалось такое – не находилось среди людских племён мужа, способного превозмочь в бою грозную воительницу, Деву-Рысь. Таких Виер-Яртыш почитали наравне с богинями-лунами, имена наизусть заучивали, а детей их возвеличивали вильдринги подобно родовитым хильд-ирлам.

Не ведали поражений в битвах вильдринги. Когда пришли на белые прибрежные пески первые урманичи и светозарины, то даже мечей своих обнажать не стали – сразу признали вильдрингов старшими, едва увидели грозных Виер-Яртышей перед строем суровых воителей. На общем сходе была отдана светозаринам степь Терианы, урманичи выбрали себе бескрайние леса, а заросшее соснами побережье, скалы и всё Холодное море по праву сильнейших взяли во власть вильдринги. Так и повелось с тех давно минувших времён. Жили народы-побратимы в мире и согласии, приводили матери зеленоглазых сыновей в отстроенные всем миром новые дома, хранили Виер-Яртыши покой родных земель.

Но что-то стряслось с Двуликими. Стало вымирать их племя, прежде многочисленное. Напрасно уходили в прибрежные леса юные девы, не отзывались на их певучие голоса золотые рыси. Сопливым мальчишкой бегал старый знахарь в тот тяжкий год, когда погиб последний Виер-Яртыш.

Без таких могучих воинов тяжело стало вильдрингам держать оборону. Всё больше злых ворогов норовили захватить родные земли, всё больше гибло защитников. Не успевали юные вильдринги повзрослеть, как уже надевали кожаные рубахи с нашитыми на манер рыбьей чешуи железными пластинами и опоясывались мечами. Там, где справлялся с ратью врагов один Виер-Яртыш, вильдринги расплачивались десятками жизней.

Изу мать сама в прибрежный лес отводила. Страшно было Хлое оставлять дочку одну в неприветливом сосновом бору, но Иза мать утешила и велела ждать её с желанным внуком. Долго Хлоя ждала, до последнего своего земного часа под соснами сидела. Не вернулась Иза. Схоронили старую Хлою и рядом с её именем выбили на памятном камне имя сгинувшей дочери.

Значит, встретила Иза своего избранника. Только, видать, приключилось с ней неладное – из последних сил ведь дошла до Самалы. Сак сокрушённо качал головой, когда закутывал Изу в вышитое рунами покрывало – мёртвых надо скорее укрывать от только и ждущих своего часа жадных льяхов. Не прикроешь умершему лицо вовремя, глядишь – через малую толику времени откроются на месте человеческих глаз белёсые буркалы чудовища. Знал об этом старый знахарь лучше всех, ему ж приходилось льяхов из тел мертвецов жгучими травяными настоями выгонять. Но не потому вздыхал тяжело Сак. Иза не только исхудала до крайности, под роскошным меховым платьем было женское тело изранено так, что не понять, как вообще выжила. Что же за беда стряслась у виеров? Что за лютый враг объявился у бесстрашных золотых рысей?

Некому было ответить на этот вопрос. Иза унесла тайну Двуликих в могилу, а её маленькая зеленоглазая дочка ещё не умела говорить.

***

– Дедушка! Смотри, как я умею, дедушка!

Сак с трудом разогнулся, прикрыл лицо ладонью от слепящего солнца. На диво скорой выдалась нынешняя весна, махом высушило тёплыми ветрами скудную каменистую землю, за один день покрылись изумрудной зеленью склоны холмов. Знай успевай собирать нужные для настоев травы, пока не сожгло их неистовым солнечным жаром.

По зелёной траве словно огненный вихрь прокатился – рыжеволосая Рут, дочь Изы и оставшегося безымянным виера. Девчушка прижилась у старого знахаря, не захотела уходить к звавшей её в богатый дом родне по матери. Учил её Сак всему, что сам знал, и не мог нарадоваться острому глазу да пытливому уму маленькой Виер-Яртыш. Всё и обо всём хотела знать Рут – о чём волны шелестят, по кому чайки плачут, куда солнце уходит, когда опускается на землю тёмная ночь. Рассказывал ей Сак о явном и тайном, и с трепетом ждал, когда же проснётся в зеленоглазой малышке золотой зверь, наследие могучего виера. Только шли своим чередом вёсны да зимы, а Рут ничем не отличалась от обычного человеческого ребёнка, разве что зубы поострее были да временами еле заметные полоски рыжеватой шерсти проступали на тощей спине вдоль торчащих позвонков.

– Смотри, дедушка!

Рут подпрыгнула и перекувыркнулась в воздухе. Старик ахнул и засмеялся. Вот озорунья, до чего ж гибкая да ладная! Ещё совсем немного – и войдёт в молодую несравненную стать, не одно мужское сердце заставит то замирать, то из груди рваться.

– Шею не сверни, баловница!

– Не сверну, дедушка!

Никто в Самале уже не помнил, как взрослеют Виер-Яртыши. Самым старым из ныне живущих здесь был Сак, но даже он мало что знал. Говаривали, дальше по побережью есть поселение, где старинные свитки хранятся, на листах, из нерпичьих шкур выделанных. Туда надо идти. А то вдруг какой обряд есть, без которого так и не проснётся золотая рысь в Рут?

Вот дособирает целебные весенние травы Сак, сварит побольше зелий, чтобы хватило внучке его, Юне, что на время за деда останется жить в маленьком доме под скалой – и отправятся знахарь с дарёнушкой в путь-дорогу.

Глава 3

– А ты на самом деле такой, как про тебя говорят, Комеш-Кар-суми?

– Какой?

– С ледяным сердцем. Ни на одну девушку смотреть не хочешь, любить себя не дозволяешь?

– Правда. Подними подол повыше, Айнагуль-джан. Не больно?

– Щекотно…

***

Уж трижды три раза Аэ и Ухира прошли Небесной Тропой над Ураз-Теримой с того дня, как умерла старая Зейфира. Провожали ведунью все от мала до велика, много слёз благодарных было пролито над её могилой. Всех нынешних ураз-теримчан знала Зейфира-суми с рождения, каждому хоть раз в жизни да помогла. Один только Олесь не плакал, прощаясь с наставницей. Потому что к тому дню уже разучился плакать.

За время ученичества выцвели глаза пасечникова сына, перекипела небесная синь в яркое серебро. Комеш-Кар, Серебряноглазый – так обращались к нему теперь, лишь мать с отцом да братья по-прежнему Олесем называли и всё надежды не теряли, что когда-нибудь повстречает младший свою суженую. Не торопился разочаровывать родных ученик Зейфиры-суми, лишь кивал согласно.

Вырос Олесь, сошла худоба с ладного тела, как сходит первая детская шубка с растущего бельчонка-тиенкая. Развернулись плечи – широкие, не хуже отцовских, окрепли руки. Всем стал хорош сын Дахира и Олюны – и ростом, и статью, и улыбкой белозубой. Заглядывались на него девчонки-погодки, вздыхали украдкой девы постарше, старухи о былой любви грезили, глядя на тонкий стан да густые светлые волосы, в тугую косу заплетённые, узорчатой тесёмкой перевязанные.

И сила в нём проснулась – будто всегда была, только спала. Телесная сила, от отца перешедшая, и незримое могущество, что лишь ведунам-суми подвластно. Чем больше Зейфира рассказывала да показывала, тем ярче видел Олесь тайную, от людских глаз сокрытую жизнь вокруг себя.

С неведомых времён, задолго до того, как первые люди ступили на землю Терианы, жили здесь создания дивные – по своим законам и обычаям, своим разумением. Бродили по заповедным чащам лесные духи – шаурали, плескались в омутах водяницы, сау-ансы, сторожили самоцветные жилы в горах огненные драконы-силаны. В прибрежных сосновых борах обитало племя золотых рысей, умевших принимать человеческий облик. Соседи-вильдринги их виерами назвали, урманичи – Мач-Кеш, люди-кошки. В далёкой степи люди-волки жили, светозарины их нарекли велиольфами. Никому из этих народов не было дела до людей – но только до той поры, пока не посягнули люди на их исконные владения. С оборотнями по-доброму столковаться удалось, всё ж таки они наполовину людского рода-племени, а вот с прочей нежитью замирья не было.

Стоило лишь отбиться от своих одинокому лесорубу, выходил на тропу шаурали, смотрел в глаза человеческие, завораживая непроглядной чернотой, и зазывал бедолагу в гости к себе – обещал показать дом лесной, богатствами несметными до крыши наполненный. Многие, ох, многие из урманичей духам лесным доверились. Без числа таких простодушных сгинуло в непроглядных чащобах, на радость поджарым быстрым волкам и огромным мохнатым медведям.

Сау-ансы протягивали маленьким мальчикам золотые кувшинки на прозрачных ладонях – и восхищённые малыши без всякого страха ныряли в бездонные омуты. А парней постарше завлекали водяницы серебристым смехом да упругими грудями под волнами зеленоватых кудрей. Заплывали молодые урманичи на глубину, и никто не ведал, что с ними потом случалось. Ни тел сыскать не удавалось, ни отвадить всё новых безумцев, кому вскружили головы серебристый смех да венки из золотых кувшинок.

Юных девушек подстерегала иная напасть – приходили в селения урманичей под видом заезжих купцов драконы-силаны. Приносили с собой короба, доверху наполненные сверкающими бусами, искусно выделанными подвесками. Расхватывали девушки иноземные диковинки, вымаливали у родителей на обмен молоко да мясо. Загружали силаны провиантом целые обозы телег и уезжали из селений – а потом сбегали из родных домов обезумевшие от тоски девчонки. Сами бежали к далёким Огневым горам, выбирая незрячими глазами верную дорогу среди скал да ущелий. Застили глаза девичьи чары, на самоцветные камни ожерелий наложенные. Ни одна потом домой не возвращалась, а через какое-то время приходили богатые купцы в другое селение.

Про всех них поведала Олесю Зейфира-суми, научила, как обереги делать для охотников и лесорубов, как отваживать водяниц от озера Бик-куль, рядом с которым Ураз-Терима раскинулась. От силанов-драконов никакие обереги не спасали, но стараниями Зейфиры-суми перестали на торжища в Ураз-Териме невинных юных дев допускать, а на замужних и вдовых драконье колдовство не действовало.