Повести и Новеллы

В результате событий на причале, только благодаря незнакомому спутнику, не отрываясь от спины которого Поль преодолел свой путь, он попал на вдвое перегруженный пароход.

И там Поль узнал, что его новый товарищ – итальянец из Ареццо, такой же аргонавт, как и он.

Так как все пассажиры были поголовно вооружены, то продолжали срывать своё раздражение стрельбой на всём пути, угрожали даже капитану, хотя перегруженный пароход выжимал из себя всё что мог со скоростью восемь узлов.

И там тоже спутник француза порой с невероятными усилиями снимал обострение, пока пароход не добрался до Сан-Франциско.

«Калифорния» могла тут же стать местным корабельным музеем или ночлежкой для неудачников, потому что вся команда её матросов ушла вместе с аргонавтами, и если капитан не сможет набрать новую, на что, конечно, уйдут месяцы, ему останется отправиться вслед за своей командой, чтобы застолбить для себя участок на удачу.

Француза Поля и итальянца Паоло в морском пути сблизило дружное противостояние отчаянным золотоискателям и отвращение к запаху завтрака, вызывавшему тошноту не хуже морской качки.

В Сан-Франциско они купили себе штаны от Лейбы Штрауса, по полтора доллара за штуку, которые Лейба шил, словно из паруса Колумба, французского денима, но, в отличие от кожаных штанов, их можно было иногда стирать. После этого спутники вплотную приступили к поискам своей золотоносной судьбы.

Глава 9

Новые приятели приступили к первому прииску, и здесь итальянец обнаружил опытность в деле, кроме всего, он быстро ориентировался в опасных разборках старателей и в отсутствие закона часто становился законом сам по себе.

Поль Кастенг не раз благодарил судьбу за своего напарника.

Они начали с Америкен-Ривер, несколько лет кружили по приискам вокруг Сан-Франциско, мыли песок на острове мормонов и севернее, затем западнее от Сакраменто на Вебер-крик.

Свои старые участки и права на новые они отвоёвывали без ружей: похоже, Паоло проявлял чудеса дипломатии, но чаще всего ретивых перезаявщиков Поль никогда больше не встречал.

Миролюбивого от природы Поля мучили картины расправ с индейцами, которые наловчились мыть золото в корзинах и сковородках, но уменьшались в своей численности на десятки тысяч, потому что калифорнийцы не очень ценили простоту их нравов и навыки.

С аргонавтами европейского происхождения обращались чуть лучше, но как с европейцев ежемесячно брали налог на золотодобычу по двадцать долларов в месяц, пока друзья не научились обходить его.

Бывало, что за полгода они получали доход, равный нескольким годам, бывало, что оставляли оскудевший участок. Тогда Паоло коротко бросал: «Мы опоздали с этим прииском», – и они шли дальше.

Позже они познакомились с филиалом парижской конторы Ротшильдов, куда сдали часть наработанных денег.

Откуда было знать французу, что ещё два века назад иезуиты обошли весь мир – от Индии до Тибета, от Китая до Монголии, и обе Америки вдоль и поперёк, что это были не случайные блуждания, а целенаправленные систематические исследования планеты, направляемые из единого руководящего центра, и в эту систему входил каждый иезуит, какой бы областью знаний он ни занимался, словно это была генетическая память Ордена и она передавалась каждому его члену.

Поль видел, что Паоло умел найти выход из самых тупиковых положений, одинаково ловко орудовал и лотком, и индейской сковородкой для промывки породы. Со временем он и сам научился мыть золото всем, что было под руками.

Теперь они ходили в грубых штанах, выкрашенных индолом в тёмно-синий цвет, на заклёпках.

Они привыкли друг к другу так, что уже не могли находиться раздельно, а в результате слаженной работы ощущали себя вполне обеспеченными гражданами всей Европы, когда вдруг поняли, что золото Калифорнии пошло на спад. Пришло время строительства пирамид, вовсе не египетских, а финансовых. Акулы заглатывали мелких рыбёшек, незащищённым старателям стало труднее пробиваться к новым участкам и отстаивать свои права на них.

Паоло, который был старше, являл французу пример мужества и выносливости. Он вытащил француза из крупозного воспаления лёгких, когда тот метался в жару, и первое, что увидел Поль, придя в себя, было радостное лицо Паоло, обычно лишённое эмоций.

От прииска к прииску Паоло развлекал Поля рассказами о настоящих аргонавтах и сокровищах древней Колхиды, о Причерноморье, о венецианцах, генуэзцах.

Он говорил о Золоте Кавказа и природных особенностях того края, где золото можно добывать круглый год, не прерывая добычу отходом от приисков во время заснеженной и леденящей зимы с ветрами и снежными бурями севера Америки и Аляски.

Поль вслушивался в картины, которые ему рисовал Паоло, это помогало скрашивать их тяжёлые будни, от которых ломило спину и все кости.

Глава 10

Однажды утром Поль, проснувшись, не обнаружил ни своего друга, ни совместно наработанного золота и денег!

Сомнений не осталось, Поль убедился, что его товарищ, с которым он несколько лет делил все тяготы, голодал и выживал, бесследно исчез, прихватив всё, ради чего Поль Кастенг годами гнул спину изо дня в день, не зная отдыха.

На несколько дней Поль впал в ступор. Он запивал сухой хлеб водой, пока ещё было несколько центов в кармане штанов.

Это был крах смысла существования, выжить можно было только ради необходимости вернуться домой, во Францию.

Поль двинулся с последнего прииска вместе с теми усталыми и взвинченными старателями-неудачниками, которые осознали, что золото для них иссякло, и у них порой оставался лишь один выход – отвести душу в затеянном на пустом месте скандале, при этом выпустить всю обойму в собеседника, такого же неудачника, или получить свои последствия.

Поль обходил стороной всех подряд, потому что был лишён моральных сил для контакта с такими же обречёнными, и нанимался всюду, где только можно было заработать на ночлег и еду.

Впроголодь Поль обошёл пол-Америки, и каждый цент, сэкономленный на еде, откладывался на билет в Европу.

Если бы он знал последние слова, сказанные публично президентом Линкольном, что США есть сокровищница всего земного шара, то всё равно бы не поверил, потому что несколько минут спустя его убил, возможно, такой же отчаявшийся и обозлённый неудачник Бут.

Америка не была местом для лучших чувств и доверия, потому что самого Поля сразил почти насмерть его верный друг Паоло.

У Поля от богатств Америки не было ничего, кроме штанов от Лейбы Штрауса.

И именно из этих штанов, из потайного кармана, однажды с удивлением он извлёк то, чего туда не клал. Это была, без всякого сомнения, карта.

Чем больше всматривался Поль в карту, изучая её, тем больше в голове стали выстраиваться в нечто целое рассказы, похожие на лекции в университете, которыми Паоло заполнял его на протяжении их долгого совместного проживания.

Во все века и на всём свете достоверные карты были для искателей настоящим капиталом. Новые географические сведения, описания стран и народов составляли важнейшие государственные, военные и коммерческие тайны человечества.

Если иезуит владел тайной, то никто и никогда не мог заставить его раскрыть её, ибо всё принадлежало «чёрному папе», его Генералу.

И всё же то, что Поль Кастенг извлёк из своего кармана, содержало величайшую тайну, которая могла стоить ему жизни, попадись он на пути другому иезуиту.

Поль, естественно, не догадывался, что стал обладателем имущества тайного Ордена иезуитов. Всю оставшуюся дорогу, если только его не мутило от морской качки, он изучал карту. Мысль о Кавказе змейкой вползла в голову Поля и свернулась там в клубок.

Пока он плыл в Европу, к нему приходили странные мысли, но теперь они не путались, а ложились так, словно он успешно освоил университетский курс по добыче золота на Кавказе.

И Поль Кастенг, доплыв до Европы, снял всё, что оставалось у него во Франции, около десяти тысяч франков, и тут же отправился не в Австралию, где начиналась новая золотая лихорадка, а на Кавказ…

Глава 11

На Кавказе продолжалась война России теперь уже с имаматом Шамиля.

В русской ставке Главноуправляющего барона Розена сменил другой наместник царя – генерал Ермолов, герой войны с Наполеоном.

Он хорошо знал о Золоте Кавказа, о том, что несколько тысячелетий назад, когда древнегреческие аргонавты привезли знаменитое Золотое Руно, на деле это означало, что колхи и сваны клали в ручьи дощечки с дырками, а поверх них овечьи шкуры, на которые оседало речное золото.

Горцы рыли на золотых приисках грузинских и имеретинских царей, золото намывали в Мингрелии и в бывшем Ганджинском ханстве, ставшем российской Гурией.

Генерал Ермолов поначалу считал, что в горах все береговые и речные наносы из чистого самородного золота, но, посылая одну за другой разведки, подтверждения этому ни разу не получил.

И даже у древней крепости Озургет, где золотоискателям открылась плоскость на возвышении с названием Золотой горы, ничего, кроме железной охры, им не открылось.

То там, то здесь выплывали названия мест с намёком на таившееся под ногами золото, манили перспективами добычи, но всё оставалось без результата.

Тем временем Кавказ становился золотоносным всем тем, что писали о нём русские офицеры: Кавказ, несмотря на проливаемую с обеих сторон кровь, рождал в сердцах романтизм и чувство сопричастности величию снежных вершин Эльбруса и Казбека, он проникал в души и сознание русского общества в обеих столицах и губерниях оттого, что каждый считал за честь исследовать этот край со всем своим энтузиазмом и образованностью.

Проехавший через весь Кавказ учёный шевалье Жак Франсуа Гамба тоже намыл своё двухтомное золото под названием «Путешествие в Южную Россию», которое издал в Париже.

Шамиль уже вступил в свои права третьего имама, вождя всех горцев, для имамата добывались свинец, строительные материалы и… золото.

Русские научились воевать не артиллерией, а вырубать леса Чечни, чтобы настигать противника для рукопашной. Горцы научились предавать друг друга и завидовать доброте и спокойствию русской души.

А русским чиновникам золото всё не открывалось, золотоносным Клондайком для них всегда была и оставалась государственная казна.

В переписках тонул смысл и цели, воровство процветало, нищие, полуголодные солдаты, как всегда, обворованные своими интендантами, в передышках между сражениями чинили на завалинках изодранные сапоги и заводили свои крошечные хозяйства, куда возвращались после очередной перестрелки с горцами и копали картошку, доили корову, вживались в эту землю, обрастая казачьими поселениями. Они становились русскими кавказцами, умирая, оставляли детям землю, ставшую им родной.

Кавказская война ещё не заканчивалась, но имам Шамиль стал задумываться о предательстве соплеменников, которые всё чаще отходили от измотавшей их войны, а русские генералы зачастую вызывали уважение своим мужеством и благородством, чего Шамиль, как истинный воин, не мог не оценить. И потому фантом мира уже повис над Кавказом.

И когда даже через десять лет после исчезновения иезуита Паоло с Кавказа государственные чиновники не смогли построить качественной золотодобычи, из Калифорнии прибыл золотоискатель Поль Кастенг…

С картой иезуита, с лекциями в голове этот калифорнийский неудачник построил свою блистательную золотодобычу на берегах грузинских рек. Трудиться он мог беспрепятственно в течение всего года, потому что климат южного Кавказа позволял не прерывать добычи ни на сезон.

Когда обогатившийся Поль отбывал на свою родину, та же кавказская газета написала, что француз Поль Кастенг имел в Закавказской России свою Калифорнию. И, похоже, он знал в этом деле толк…

Эпилог

О патере Гандри остаётся только предполагать, что как всякий иезуит он мог пойти на любое преступление, потому что бог иезуита не любовь, а сила.

Иезуиту всегда нужна победа, во всяком деле, любой ценой. Подчиняется иезуит единственному на свете – Генералу ордена, и потому калифорнийское золото победно легло на стол к всесильному «чёрному папе«!

По закону ордена каждый иезуит, если их двое, мог исповедовать один другого и отпускать грехи.

Паоло Гандретти был всегда один, и потому мог быть свободным в своих исповедях перед Богом и самоотпущении грехов…

2015 г.

2. Пойдём в Цветлин!

Селение это было настолько удалено от всего на свете, что никому бы и в голову не пришло, что здесь может жить кто-то, способный изменить чью бы то ни было судьбу…

Габриэль Гарсиа Маркес, «За любовью неизбежность смерти«

Часть I

Первопричина Цветлина

Замок на горе

На севере Хорватии, всего в километре от границы со Словенией, в самой глубине гор, стоит маленькое село с милым для славянского слуха названием Цветлин, доверчиво говорящим о свете и доброте мира.

По дороге к нему на горе виден огромный старинный замок, который возвышается над Беднянской долиной бывшего Загорского графства, играя в небесной выси белыми башнями.

С тех пор, как в конце XVI века король Максимильян подарил замок кардиналу Юраю Драшковичу за заслуги перед отчизной, это стало пожизненным владением аристократов Драшковичей.

Правда, был некий период охлаждения у потомков графа, когда они забросили его, наслаждаясь светской жизнью в Вараждине, старой столице, однако через полвека вернулись и снова полюбили его, в доказательство чего пристроили с запада и востока две огромные зубчатые башни.

Вместо средневековых рвов, окружавших высокие крепостные стены из тёмно-серого нешлифованного камня, появились два больших голубых озера и роскошный парк среди реликтовых лесов древнего Загорья.

Внутри замка есть каменный, оправленный в чугунное литьё большого мастерства колодец, с которым любая крепость могла бы выдержать долгую осаду врага.

Но не внешнего врага надо было ждать воинственным Драшковичам, враг таился внутри – это была человеческая греховность, которая и отдала прекрасный замок на поругание…

И было это не нашествие варварских разбойников, грабивших старинные покои во всём великолепии того, чем должны быть богаты дворцы и замки, пережившие многие поколения своих владельцев.

Богатство замка составляли старинные портреты гордых аристократов, мебель искуснейших мастеров, гостиные залы и кабинеты, полные редких книг, живописные полотна, ковры, гобелены, изысканные обеденные сервизы, предметы искусства из золота и серебра с драгоценными инкрустациями и много всего прочего, чего сразу не охватить глазом.

Там веками хранилась и пополнялась огромная коллекция всех видов старинного оружия, вплоть до пушек, а в кабинете одного из воинственных Драшковичей были развешаны портреты всех его боевых товарищей – офицеров.

Словом, это был весьма достопримечательный замок сильного рода, умевшего сказать своё слово в истории.

Но замок постигла беда бесчестия! Как передавалось из поколения в поколение, виной несчастья была графиня Юлиана, которая за одну ночь проиграла в карты не только замок, но его земли, нивы, леса, горы, окрестные сёла, и даже католический храм, устремлённый тонким шпилем к Богу!

Иногда, правда, делали поправку – не Тракошчан, а Кленовник, который в девяти километрах от него, тоже с большим замком и окрестностями.

Но в народе упрямо твердили, что речь идёт о белом замке на горе, который граф Юрай VI подарил племяннику-Ивану IX, супругу Юлианы, урождённой Урдёду, венгерки.

Кто знает, может быть, графиня сошла с ума по смерти сына, когда села играть в преферанс, и кто был тот, кому она проиграла тракошчанскую гордость, – немец, австриец, венгр? И не заплатила ли она преждевременною своею смертью за содеянное?

Или это говорил завистливый взгляд из подножья любой горы?!

А может, свела её в могилу всего за год тоска по умершему сыну?!

Не найдя истины, разделили то, что имели в умах, на две отдельные части: согласно первой назвали цветлинскую школу именем графини Юлианы и при входе вывешивали её портреты, сделанные учениками на уроках живописи.

Вторые же несли в сердцах незаживающую рану, нанесённую всему хорватскому роду, и считали графиню беспутнейшей из женщин, никак не желая простить ей той злополучной партии в преферанс.

Так или иначе, но в самом замке, где в галерее был длинный ряд портретов представителей рода от первого до последнего, Юлианы не было.

На самом видном месте висел портрет Софии Валет-Латур, жены полковника, сделавшего при жизни дар следующему Драшковичу, на котором всё и закончилось.

Противники графини приобщили к вопросу о своей попранной чести решительный ответ австрийского праправнука Драшковичей партийным функционерам времён распада федеративной Югославии, желавшим сделать замок знатной резиденцией властей.

Он сказал: замок был подарен отчизной первому из Драшковичей, и никаким временщикам, а только стране и её народу он останется навсегда.

Справедливости ради следует сказать, что много средств и сил вложила прежняя республика Югославия в то, чтобы обновлённый замок, которому более пятисот лет, возвышался во всем своём великолепии, оставаясь из века в век геральдическим символом обитающих в Тракошчане.

Так завершился один жизненный цикл, и вроде бы жизнь у подножья той горы продолжается по собственной спирали судьбы, однако у Бога вершины и низины всегда связаны воедино, и никогда не знаешь, как отзовётся эхом то или иное событие.

Мужской принцип Цветлина

Как не счесть в хорватской Адриатике всех островов, предполагают, что не менее двух тысяч, так не счесть и крошечных сёл в Загорье.

Особняки и виллы владельцев, приезжающих для короткого отдыха в местность, которую считают анатомическими лёгкими Хорватии, здесь давно прозвали «викендами» – тенденция к западному воскресному отдыху.

Но Цветлин остался тем селом, где каждый дом – это единственный дом хорвата, живущего на земле прадеда, деда и отца.

У цветлинцев никогда не было собственных дворцов и вилл, правда, когда-то низкие бедные деревянные домишки превратились в крепкие особняки с архитектурой, характерной для современного мира, – мансарды, балконы, парадные входы.

Главное в Цветлине совсем не то, что в нём всего-то двадцать пять дворов, есть в горах сёла и поменьше. А то, что подраставшие здесь мужчины относились к женитьбе с явным предубеждением, и потому на ту пору, с которой всё началось, в Цветлине насчитывалось пятнадцать домов неженатых мужчин самых разных возрастов, и тенденция не ослабевала.

Похоже, что это и есть то самое эхо проигрыша графини, спустившей внутреннее достоинство тракошчанцев в каньон, которые встречаются в этих горах.

Если бы не столь известная причина, можно было бы предполагать чьё-то грозное проклятье, павшее на всех.

Те из цветлинцев, которые всё же женились, ясно осознавали, что принимают на себя эту миссию только для продолжения цветлинского человеческого рода.

Остальные давали непонятно кому обет безбрачия. Постепенно могло создаться впечатление, что эти цветлинцы – аскетическая порода людей и беспорочная.

Единственно, что могло противоречить такому утверждению, – цветлинцы пили крепкие напитки не хуже всех других, дома с друзьями или в баре, который называется здесь «гостильница».

По селу шла единственная дорога, очень извилистая, имевшая разную высоту над уровнем моря, вокруг которой и стояли все дома. В конце этой дороги, окончательно взмывавшей ввысь, стоял дом одинокого Штефана.

Чтобы отстроить себе новый дом на родительском участке, Штефан свободно ездил в разные страны во времена единой Югославии, работал в Италии, Ливии, Австрии и Швейцарии, со всеми дружил, при этом ухитрялся общаться с каждым на его же языке.

Но однажды он решительно бросил всё и возвратился домой.

В войнах и стычках при распаде Федерации на отдельные страны он не участвовал, потому что был противником любого кровопролитья, считая это всегда чьим-то грязным политическим делом, и потому, что любил Югославию как время своих лучших лет жизни.

Его ближайший сосед и одноклассник Симон был женат на словенке. А из соседнего дома на спуске девушка, вышедшая замуж за серба, была вынуждена уехать в США, потому что в момент двухсторонней агрессии сербов и хорватов они с мужем не могли найти себе места ни в Сербии, ни в Хорватии.

Штефан был не рад разрушению своей державы.

К тому же в те годы несколько раз ему пришлось спасать каких-то людей, перемещавшихся через его край в Словению, чтобы попасть оттуда в другие страны. Это были люди бывшего социалистического лагеря, а в последний раз он помог отряду болгарских женщин, которые стремились выйти через Словению, чтобы устроиться в западных странах на любую работу и дать выжить своим детям и старым родителям.

Он выполнял свою работу в цепи, которая вела через северо-западную границу Хорватии, но не за деньги, а из сострадания гражданам рухнувших государств.

Не раз и не два приютил он беженцев в своём доме.

Однажды дал им в руки охотничье ружьё и велел, если нагрянет полиция, бежать в горы, а если не успеют, то разбить этим ружьём огромное окно со стороны гор и принять на себя вид людей, вконец уставших и самовольно забравшихся сюда для ночлега.

Этот вечер он просидел с друзьями в баре, втайне молясь за своих гостей, и всё обошлось, иначе бы он не смог продолжить своё альтруистическое дело.

Возможно, именно в это время Бог более внимательно взглянул в глубину Брежанских гор и высветил Цветлин, и потому что-то начало происходить именно с того момента, когда Штефан принялся спасать многих людей.

К тому моменту он уже успел спасти свою собственную душу любовью к больной матери, будучи ей не только сыном, но и заменив дочь, уехавшую в Германию для сугубо личного блага.

Мать не хотела её больше знать, видя, как трудится за двоих преданный ей сын.

Штефан построил дом, каждую весну засаживал свою ниву всеми видами домашней продукции: кукурузой, фасолью, зеленью.

Табак тоже имел свой, но курил не трубку, а с помощью целого арсенала немецких и французских приспособлений заполнял высушенным и размельчённым табаком пустые гильзы сигарет.

Когда-то эти богатые земли сам граф разделил между тружениками в крошечных сёлах внизу, под горою, имея от них свой процент, но потом кто только ни владел этими землями – австрийцы, венгры, итальянцы!

После Второй мировой войны социализм опять поделил землю между тружениками, и теперь каждый цветлинец имел свой лес и мог топить дровами печи и камины, при этом не уничтожая и не истощая этот лес, а наоборот, заботясь о нём.

Штефан имел десять десятин собственного леса, восходившего к вершине горы прямо от его дома. Чтобы сберечь этот лес, он покупал огромные кругляки в местной дровяной фирме, а потом до седьмого пота работал топором или электропилой.

До центрального отопления дома газом цветлинцы своим благосостоянием то ли ещё не дошли, то ли Загорье старательно сохраняло свою экологию в том виде, в каком его вручил Господь.

У всех домов, и возле дорогих викендов тоже, всегда лежали заготовленные поленницы для каминов, дым весело вился из всех труб Загорья.

На этом не кончалось исполнение божьих заповедей, направленных не на разрушение, а на сохранение.

В один из дней Штефан подумал, что всё своё благополучие, на которое ушли его лучшие годы, придётся отдать в никуда, прежде чем, в конце концов, удалиться в богадельню.

Это решение отчаявшегося Штефана заставило Бога более внимательно взглянуть на своё создание – Цветлин – и подумать, куда идёт это село с его упрямым мужским принципом.

В одно июльское утро Штефан сел в свой «Рено» и почему-то понёсся на юг, в Истрию.

Там, в древнем Поленсиуме, Пуле, время сохранило даже римский амфитеатр, построенный в I веке на главной дороге Виа Флавиа, не говоря уже о францисканских храмах и бенедиктинских монастырях.

Штефан въехал в Пулу, куда певец уже привёз Лару с массагетской царевной…

Путь в Нидерланды

Лару вывез из России дальний родственник, путь они держали в Бельгию, в крайнем случае в Голландию, Антверпен.

Тогда у Лары ещё была квартира на Северном Кавказе, которую она продала для денег на дорогу, сжигая все мосты для отступления.

В её раннем детстве семья, состоявшая из родителей, двоих сыновей и девочки, переехала в Северной Осетии из ущелья на равнину, в город Беслан, купив просторный кирпичный дом мощной старинной кладки.

Но в 2004 году в бесланской школе № 1 произошёл чудовищный по своей жестокости теракт.

Первого сентября нарядные, с цветами, дети, не только с родителями, но даже целыми семьями в три поколения оказались в заложниках: три дня без питья и еды, перевитые проводами от взрывателей, а потом убитые или искалеченные…