Евгений Онегин. Престиж и предрассудки

Владимир Ленский улыбнулся, радуясь подобному приему.

Оба молодых человека и не заметили, как за разговорами побежало время, и они с удобством разместились в гостиной дядюшкиного, а теперь онегинского поместья. Глафира подала им хорошо подогретого сбитня, курицу, залитую яйцами, и соус из моркови с луком.

Несмотря на связанную с похоронами суматоху, Евгений не забыл распорядиться о добротном ужине. При этом он отдавал себе отчет, что недремлющее око дяди если и следит за ним с небес, то вряд ли сумеет как-нибудь повлиять на ситуацию. Евгений больше не желал ограничивать себя в еде.

А теперь и компания отыскалась. Ленский оказался поэтом, и темы для обсуждения находились сами собой.

– Жуковский внес эту суровую моду на унылую элегию, – поделился Онегин последними новостями о течениях в лирической поэзии. – Однако не уверен, что она задержится. Слишком часто подвергается критике.

Восторженный Ленский, поэт и романтик, кивнул, соглашаясь.

– И оды снова войдут в моду!

Евгений был темноволосым, с бледной, словно фарфоровой кожей, вальяжным, слегка высокомерным взором и неторопливыми повадками. Владимир же обладал румяным и загорелым лицом под шапкой светлых кудрей, сияющими глазами, порывистыми и стремительными манерами. Сильно отличаясь внешне, они производили впечатление братьев или очень близких друзей, которых связывает так много, что они уже привыкли друг к другу, угадывали мысли и движения, по мимолетному взгляду понимали настроение и узнавали эмоции.

Владимир впервые без стеснения и страха осуждения читал свои стихи Евгению. Как будто и не помнил, что они вот только познакомились. Он хоть и считал себя поэтом, даже поэтом, имеющим опыт в литературе и поэзии, потому что недавно осмелился отправить в петербургский литературный журнал свои творения, но обычно испытывал робость при чтении своих виршей на публику. Но почему-то Евгения он воспринял как самого близкого и понимающего друга, а потому никакого страха или смущения перед ним не ощущал.

– Легкий слог, яркие образы, точная передача чувств, – похвалил Евгений. – Дама твоего сердца поистине счастливица, раз удостоилась подобного почитания.

– Ты угадал! – смутился Ленский. – Стихи посвящены моей невесте.

– Тут и гадать нечего, – рассмеялся Евгений. – Кто-то непременно должен воспламенить сердце поэта.

– Она муза, она нимфа, моя Оленька! – Ленский залился краской смущения. – Она самая прекрасная девушка на свете. Красивая, добрая, нежная. Маленький бесенок, покоривший мое сердце и душу. Девушка, любовь к которой вдохновляет меня на поэмы и на подвиги. Скоро мы объявим помолвку и назначим день венчания. Ее мать, Прасковья Ларина, хочет, чтобы мы непременно венчались в церкви Преображения Господня, а там идет реставрация. Впрочем, отец Димитрий обещал, что работы закончатся в самом ближайшем времени.

– Я почти завидую ей. – Евгений хлопнул друга по плечу. – Надо быть воистину особенным человеком и непревзойденной красавицей, чтобы увлечь поэта в пучину страсти. А ты хоть и юн, но рассуждаешь с необыкновенной жизненной мудростью.

Евгений вдруг осознал, что его действительно до глубины души тронули стихи Владимира, и чуть ли не впервые в жизни он желал успеха и славы юному дарованию. Более того, он искренне захотел помочь и поучаствовать в его творческой судьбе.

Юный пылкий поэт, пишущий красивые романтичные оды прекрасной даме, – Евгений уже видел Ленского в литературной гостиной Петербурга, скажем у госпожи Бекетовой или Голицыной. Заходящее солнце падает на его светлые локоны, голос льется страстно и уверенно, звучит тихая музыка, придающая его стихам еще большей драмы и трагизма. Глаза Ленского сияют. Слушатели взирают с восторгом и внемлют каждому слову поэта. Он, Онегин, стоит поодаль, сложив руки на груди, и наблюдает…

Онегин уже начал прикидывать, протекцией кого из своих столичных друзей можно воспользоваться и кому показать стихи Ленского.

– И тебе я завидую, мой друг, – проговорил он рассеянно, пока Владимир, не переставая, восхвалял Оленьку.

– Чему же?

– Твое сердце переполняют чувства: любовь, радость, восхищение. Тебе все ново и привлекательно, тогда как мне уже надоело. Я не способен на столь яркие переживания. Мне скучно, лениво, я все знаю наперед. Еще целуя даме руку в первый раз, я знаю, что скажу ей на прощанье.

– Ах, мой друг, тебе нужны новые люди и новые знакомства.

Ленский не мог поверить, что Евгений говорит о себе. В подобном унынии он винил усталость, тяжелый день, похороны и поздний час. Время близилось к полуночи, за беседой они и не заметили несколько пролетевших часов.

– Завтра я поеду к Лариным. Не хочешь ли со мной? – предложил Владимир, уже прощаясь с другом у порога. – У нас в деревне, конечно, в сотни раз скучнее, чем в столице, не так изысканно и не все представители нашего общества образованны и талантливы, ты привык к иному, но мы тоже можем развлечь. Уверен, Ларины, да и все остальные, будут тебе рады.

– Не извиняйся заранее. Вряд ли есть что-то скучнее этого дома и общества моего покойного дяди. Ты и не представляешь, к чему я здесь привык, – рассмеялся Онегин, желая сделать ему комплимент. – Твоего таланта с лихвой хватит компенсировать даже полное молчание всех остальных.

– Ну тогда я заеду за тобой, – обрадовался Ленский.

– Я не против, – откликнулся Евгений, хоть и понимал, что пожалеет о своем обещании, как только за Ленским закроется дверь. Знакомство с местными он не заводил умышленно. Не хотел. Не собирался оставаться здесь дольше, чем будет необходимо. Не желал терпеть скучных деревенских жителей. Ему хватало и родственника. Но, несмотря ни на что, Евгений продолжил: – Дядя занимал все мое время, я не ездил по гостям и не принимал у себя. С удовольствием посещу Лариных. Твоя рекомендация лучше любого приглашения и репутации. Кроме того, твоей компании мне уже достаточно.

– Вот и славно! Я познакомлю тебя со своей Оленькой. Сам увидишь, как она хороша и мила, – разулыбался Ленский. – А еще с ее сестрой Татьяной. И с Петушковым. Он постоянно цитирует экономиста Смита, во всем ссылается на него и считает, будто следует его законам. Не знаю, насколько можно следовать им здесь, в деревне, но дела у Петушкова идут хорошо.

Глава 8

С утра Евгений искренне верил, что посетит Лариных с удовольствием и немного развеется, поскольку уже засиделся дома. В конце концов, чем поездка в гости хуже блуждания по холмам и лесу? К обеду он яростно убеждал себя, что визит, скорее всего, доставит ему радость, хотя бы тем, что там будет Ленский.

Ближе к назначенному сроку произведенное Владимиром впечатление изрядно потускнело. Онегин понимал, что от отказа его удерживает только данное новому другу обещание. Сей факт раздражал и приводил в уныние. Он даже малодушно подумывал сказаться больным. Впрочем, это только отложило бы экзекуцию. Ленский с нетерпением дождется его выздоровления и повторит свое приглашение. А за это время раздражение Евгения достигнет апогея, и он совершенно точно не пойдет к Лариным. Поэтому Онегин не стал откладывать скучное мероприятие и решил не разочаровывать Владимира.

Как выяснилось, дом Лариных как две капли похож на поместье его дяди: те же четыре колонны на крыльце, такой же покатый мезонин и сводчатые окна. Лишь цвета стен и крыши различались: дом Лариных был выкрашен в светло-зеленый и накрыт коричневой кровлей. Более детально внешний вид Онегин изучить поленился.

«Должно быть, и внутри они устроены одинаково», – подумал он и про себя посмеялся, представив какого-нибудь мелкого помещика, по пьяни забредшего не в свое имение. Без каких-либо трудностей он доберется до спальни и не глядя уляжется под бочок к чужой жене.

В веселой шустрой девушке, выбежавшей встречать их на крыльцо, Онегин мгновенно узнал невесту Ленского, Оленьку Ларину. И так же стремительно определил в ней обычную, заурядную красавицу, милую, смешливую, жеманную, все действия которой известны наперед. Девицу, наизусть знающую Мальвину, Софи Коттен, но не отличающую плуга от сохи.

Онегин изящно поцеловал ручку младшей Лариной, думая, что для неискушенной деревни она, конечно, необыкновенно мила и хороша. В Петербурге же очаровательных красавиц с завитыми белыми локонами, губками бантиком и голубыми наивными глазками хоть строем води.

В каком-то дамском журнале он встречал статью о том, как благородных девиц учат флиртовать и правильно бросать безразличные взгляды на молодых людей, чтобы пленить их чарами и заинтересовать. Примерно таким же макаром их учили выбирать шляпки и наносить румяна на щеки. У него еще тогда мелькнула мысль, что вряд ли у молодых людей будут пользоваться успехом похожие друг на друга барышни, одинаково румяные, в одинаковых шляпках, со взглядами по одному образцу.

Оленька наверняка читала не так уж много модных журналов. Во всяком случае, когда они доходили до деревни, модными быть переставали и превращались просто в дамские журналы. Даже если она не стремилась походить на девиц с глянцевых страниц, это с ней случилось.

Она хлопала глазами, глядя на Онегина, и хихикала. Ленский держал ее ладошку обеими руками, украдкой гладил пальчики и смотрел пьяным от любви взором. У Онегина это неожиданно вызвало неприятие. «До чего же глупую и заурядную девицу выбрал Ленский», – решил он.

Мать Ольги, Прасковья Ларина, оказалась весьма приветливой дамой средних лет, еще не утратившей красоту окончательно, но явно настолько глубоко посвятившей всю себя хозяйству и дочерям, что вот эта печать забот и волнений за будущее детей сделала ее строже и старше на вид.

Она любезно проводила гостей в дом, обставленный с большим вкусом, чем можно было ожидать. Явившись к дяде, Онегин принялся уничтожать мещанский уют. Его раздражали салфетки на всех столах и комодах, рюшки на занавесках, фарфоровые вазочки, выстроенные по высоте на камине.

Но в доме Лариной подобного не встречалось. Здесь царила простота и почти изысканность. Евгений не заметил ни одного предмета роскоши, которые нынче были в моде в столице: ни каменных статуй животных, ни позолоченных рам у зеркал, ни дорогих шкатулок. При этом единство цвета портьер, обивки мебели и ковра радовало взгляд. Бежевый, словно сливки в кофе, оттенок не раздражал и не угнетал. Висевшие по стенам картины тоже были выполнены в едином стиле, изображая виды на цветущий сад, и буквально приковывали к себе внимание. Здесь же обнаружилась и единственная напольная ваза, но с композицией из настоящих орхидей.

– Это я выращиваю в оранжерее, – покраснев, призналась Ларина. – У меня есть редкие сорта.

– Очень красиво, – честно похвалил Евгений. – И насколько я понимаю, сложно и трудоемко. Необычные и капризные цветы.

– Словно дети, у каждого своя особенность, – улыбнулась Прасковья Ларина, довольная комплиментом.

Онегин видел, что она с удовольствием бы побеседовала о своем увлечении, о любимых цветах, но этикет требовал знакомства с гостями.

Ему представили помещика Ивана Ивановича Петушкова, того самого любителя Адама Смита, крепкого, энергичного мужчину с уже округлившимся животиком, обтянутым атласной жилеткой, с внимательным взглядом и выражением ожидания на лице.

– Рады, рады гостям из столицы! – пожал он руку Евгению. – Очень рады. Как свежий ветер, ворвавшийся к нам с новостями. К нам, сами понимаете, доходит с опозданием все: идеи, новшества, изобретения. Ваши рассказы в связи с этим очень ценны.

– А какого рода новости хотите знать? Какие именно у вас интересы? – Евгений старался быть вежливым, хотя уже чувствовал, как унылая гримаса наползает на лицо.

– Меня все больше занимают экономика и финансы.

Иван Иванович как-то резко взял Онегина в оборот, подхватил под локоть, оттеснив Ленского. Подвел к дивану и усадил. Могло даже создаться впечатление, будто он хозяйничает в собственном доме.

Девушка Лариных поднесла бокалы с шампанским.

– Я поддерживаю труды Адама Смита и стараюсь внедрять в своих делах, – без перерыва продолжил помещик. – Закон конкуренции, закон свободного рынка и закон спроса и предложения – я все умудрился реализовать в делах поместья и деревни.

Онегин лишь кивал. Поддерживать тему не хотелось совсем. Цитирование американского экономиста было сейчас в такой моде, что, даже не читая и не понимая, о чем тот вещал, можно прослыть его знатоком, достаточно просто наизусть повторять его принципы, которые у всех на слуху.

– Нынче молодежь все больше предпочитает точным и финансовым наукам творчество, – взгляд Петушкова скользнул в сторону Ленского, и помещик отвесил ему легкий поклон. – И совсем не задумывается, что жизнь стоит денег, причем немалых.

– Было бы очень неплохо, если бы имелась возможность об этом не задумываться, – вяло поправил Онегин, – но жизнь, как правило, расставляет приоритеты как угодно ей. Сейчас такой век, что средства нужны на все: образование, содержание дома, развлечения, туалеты… буквально все требует финансовых вложений.

– Как вы рассудительны! Как я во всем с вами согласен! – заверил Петушков, не выпуская его руки. – Мне приятно слышать столь разумные речи от совсем еще юного мужчины. Вступая в общение с молодыми людьми, я все больше привык объяснять и доказывать верность своих суждений о том, что с младых ногтей следует заботиться о состоянии своих финансов и об обеспечении жизни.

– Я рано покинул отчий дом, и мне сызмальства пришлось самостоятельно заботиться о своей жизни, – пояснил Евгений, привыкший к светским, ничего особенно не значившим беседам.

Между тем он желал как можно скорее оказаться рядом с Ленским и продолжить их вчерашнее весьма приятное общение. У Онегина была для него новость, и он не сомневался, что она обрадует друга.

– Молодость можно понять. Когда юн, когда вся жизнь впереди, к тому же влюблен, все вокруг кажется ярким, цветущим и радостным. Не спорю, это прекрасно. Естественное качество молодости. Все представляется в розовом цвете. Проблем и сложностей не видится.

Речь из Петушкова лилась непрерывным потоком, гладким и ровным, словно спокойная чистая речка меж двух бережков. У Онегина даже зародилось подозрение, что Иван Иванович заучил ее, хоть такое и казалось странным. Да и зачем? Он ведь не знал, что познакомится с Евгением или с кем-то еще.

Позже стало понятно, что Петушков слишком много раз читал эту назидательную речь его сверстникам вроде Ленского с Ольгой, да наверняка и своим, и соседским детям. Должно быть, отпрыски Петушкова были чуть младше Евгения. К тому же Иван Иванович объяснял жизненные резоны соседям и друзьям, настаивал на своей точке зрения и регулярно повторял свою речь. Так часто повторял, что выучил наизусть. Поэтому она перестала быть порывом сердца, сделалась лишенной интонаций и страсти.

– Молодость – прекрасное время. Еще сам помню эти беззаботные дни, хоть и сызмальства был занят делом и настроен сделать приличный капитал.

– Дорогой мой Иван Иванович, – спасла ситуацию хозяйка дома, позвав гостя самым любезным тоном и так нежно и ласково улыбаясь, что Петушков выпустил Евгения из своего настойчивого окружения, – вы слишком заняли нашего гостя, а между тем все ищут его общества и внимания.

Ленский наконец смог занять место рядом с другом, и Евгений надеялся, что в течение всего вечера он не покинет его.

Прасковья Ларина между тем принялась представлять Онегина остальным гостям.

Когда его познакомили с четой Пустяковых – тихой пожилой парой, которая взирала на всех с необыкновенным спокойствием и благодушием, Ленский прошептал ему на ухо:

– Они редко участвуют в разговорах и обычно со всеми соглашаются. Их дочь хоть и очень молода, а сама занимается всеми делами, и родителям просто нечего делать. Вечера у Лариных – единственные и редкие их развлечения.

– Так сколько им лет? Как не развалились? – улыбнулся Онегин. – Они небось не слышат ничего из того, что вокруг говорят, и не видят половину, вот и соглашаются со всем.

Ленский тихо засмеялся, стараясь держаться в рамках приличий.

– Петр Зарецкий, штабс-адъютант в отставке, – отрекомендовала Прасковья Ларина следующего гостя.

– Говорят, в былые времена был перспективным военным и весьма интересным молодым человеком. Фартовым игроком, – прошептал на ухо Ленский. – Ему пророчили большое будущее, но что-то пошло не так.

Евгений тоже заметил следы былых побед на лице нового знакомого. Наверняка когда-то он был брав, хорош собой, широк в плечах, с ясными глазами и волевыми чертами лица. Но сейчас, по прошествии лет и вследствие пережитых напастей, облик его померк, поблек, силуэт существенно оплыл. Естественно, не в последнюю очередь сказалось на его лице злоупотребление горячительными напитками.

– Господин Зарецкий как раз твой сосед справа, – сообщил Ленский.

– Совсем небольшое имение, немного земель, сотня душ, – пояснил Петр. – Отец распродал большую часть лесов еще при жизни, я уже не унаследовал ни лесопилок, ни просторов. Впрочем, меня это не занимает.

– Сдается мне, все, что его занимает, – это бутылка, – прошептал Онегин Ленскому, когда они рассаживались по местам за большим круглым столом, покрытым красивой кисейной скатертью.

Вокруг суетились девушки, обнося гостей блюдами.

– На самом деле он редкий гость у Лариных, – отозвался Ленский.

– Ларины не наливают грога в необходимом для него количестве, вот его и не занимают. К тому же вряд ли ошибусь, если предположу, что в прошлом он игрок и дуэлянт, который проигрался, но привычек не утратил. Ему здесь попросту нечего делать.

– Верно. Ходили слухи, что из столицы он бежал от скандала. Едва не разжаловали, – подмигнул Ленский, с удовольствием подхвативший игру в угадывание биографических подробностей присутствующих. – Именно поэтому мать Оленьки его не слишком жалует. Две девицы, одна из которых на выданье, – это все-таки необходимость соблюдать осторожность. Зарецкий не тот господин, за которого родители с удовольствием выдают своих благовоспитанных дочерей.

Онегин кивнул, соглашаясь, и расстелил на коленях столовую салфетку.

Владимир на мгновение задержал взгляд на его руках. Как ловко, стремительно и вместе с тем изящно он справился с салфеткой. Похоже, это результат многочисленных застолий в высокопоставленных домах, а может, и во дворце государя. Как бы Ленскому и самому хотелось быть столь легким и изящным в движениях! Все вроде между делом, однако насколько точны и ловки его жесты. Казалось, он может бесконечно наблюдать за тем, как Евгений подносит ко рту вилку или отрезает кусочек мяса.

Владимир поморгал, сбрасывая наваждение, и продолжил:

– В деревне небольшой выбор кавалеров. Строго говоря, выбирать не из кого. В такой ситуации кто-то из впечатлительных барышень может польститься. У Харликовых невеста уже престарелая. Пустяковы дочь рано или поздно должны будут отдать замуж. Юным девушкам просто не в кого влюбляться. Пусть в наше время браки и заключают, руководствуясь меркантильными соображениями, но и здесь Зарецкий незавидный жених.

Услышав это, Евгений мысленно отметил, что и в столице, и в деревне интересы и разговоры текут по одним и тем же руслам одних и тех же рек. Ничего нового.

– Прасковья Ларина не станет противиться, если дочь искренне полюбит. Конечно, вряд ли с Зарецким выйдет хороший брак, но мать желает ей счастья, а потому, скорее всего, уступит, – старался ввести Онегина в курс дел в их деревне Владимир, а тот лишь думал: «Господи, о какой ерунде мы говорим! Зачем мне это все?» – Главы семейства Лариных нет в живых, волю проявлять некому, так что тревогу матери понять можно. Пока Татьяну не сосватают, нежелательных кавалеров лучше удалять с глаз. Вот, кстати, и она.

Онегин и забыл, что у Прасковьи Лариной две дочери. Оленька представляла интерес как объект любви Ленского. Евгения занимало, на какие прелести, черты характера и милые недостатки мог польститься тонкий, умный и искренний Владимир. Со вчерашнего дня Онегин пытался представить его избранницу. Ему рисовался изысканный в своей простоте, тонкий и необычный портрет. Но, честно говоря, он остался разочарован. Оленька оказалась совершенно заурядной красавицей. От второй сестры Онегин и вовсе не ждал каких-то впечатлений.

Среди гостей она появилась незаметно, не привлекая к себе внимания. Тихо поздоровалась и улыбнулась новому гостю скромно и просто. Темно-русые волосы девушки были забраны в строгую гладкую прическу и ни единой прядки не выбивалось, чтобы притянуть к себе мужской взгляд или намекнуть на игривость или кокетство. Ореховые глаза смотрели без выражения и особого участия. В ней вообще не было ни озорства, ни искры молодости. Создавалось впечатление, будто она вовсе лишена краски. Весь ее облик словно был подернут поволокой, припылен.

Да и оделась она не в пример сестре тусклее, в простое серое платье, лишенное даже кружев. И в манерах оказалась скромнее, спокойнее и бледнее.

Уделив новому гостю положенное согласно правилам хорошего тона время, она словно тень скользнула на свое место за столом рядом с матерью.

– Вряд ли мы сумеем удивить господина Онегина изысканностью блюд. Полагаю, он привык к совсем другому столу, – смущенно проговорила Прасковья Ларина. – Но позвольте яблочный пирог, который я готовлю сама. Сегодня он удался. И взбитые сливки Аксинья приготовила наисвежайшие, прямо к столу.

– Не стоит беспокоиться, сударыня, – вежливо произнес Онегин. – За последние несколько месяцев в доме дяди я привык даже не столько к простой кухне, сколько к весьма скудному питанию. У него были заведены строгие порядки в вопросе экономии. Вашу кухню я нахожу весьма приятной и вкусной. Попробовал с большим удовольствием, – и, понизив голос до шепота, добавил: – Ваш пирог буквально тает во рту. Лучший яблочный пирог, что я ел. Только не говорите господину Талону.

– О, приношу свои соболезнования, – скорбным тоном пробормотала Прасковья Ларина, и ей поддакнули Пустяковы, хотя они присутствовали на похоронах.

Но по лицу хозяйки дома скользнула радость и благодарность за оценку ее кулинарных способностей. Как же все-таки этот Онегин был мил и добр!

– Замечу, что скромность в наипервейших потребностях, по моему разумению, очень правильное положение вещей, которое приводит в тонус, закрепляет на всю жизнь основы экономии и бережливости, – предпринял очередную попытку оседлать любимого конька помещик Петушков. – Мое почтение вашему покойному дядюшке за это. Если не возражаете, продолжу свою мысль. – Поскольку желающих его перебить с ходу не нашлось, он снова заговорил: – Если молодой человек растет в обществе родителей и прочих старших родственников, которые с почтением и тщанием относятся к каждой копейке, скорее всего, он и сам обретет навыки экономить и беречь, чтобы потом перышко к перышку складывать свое состояние.

Евгению не очень хотелось раз за разом обсуждать своего дядю и его порядки, а потому он попробовал переменить тему.

– Но почитаемый вами Адам Смит придерживается мнения, что потребность скопить состояние есть не что иное, как удовлетворение тщеславия, – принялся рассуждать он, уже не впервой высказывая свое мнение по данному поводу. – А как иначе проявить свое тщеславие, если не выставлять напоказ роскошь, не демонстрировать привычки к хорошей, богатой жизни?

– Так в этом и заключается суть тщеславия. Когда человек с минимума, данного ему от рождения, вырос до приличного состояния, приумножил, усилил, скопил. Такие достижения, способности, воля и таланты не останутся без внимания. Вот тут-то и настигнет истинное восхваление, почет, из которых расцветет тщеславие, – со всем уважением проговорил Иван Иванович, впившись подобострастным взглядом в столичного гостя, и, выражая почтение, слегка поклонился.

– Вы полагаете, можно что-то существенно изменить в своем финансовом положении, данном от рождения? – пренебрежительным тоном поинтересовался Зарецкий, сопроводив свои слова таким же взглядом поверх бокала, который вертел в руках. – А вы, милостивый государь, не считаете, что с рождения мы обречены довольствоваться тем, что нам от этого самого рождения досталось?

– Нет, так я не считаю, – быстро возразил Петушков. – Вы хотите сказать, что состояние можно приобрести только в наследство? Нет, я так не считаю.

– Я хочу сказать, что выше головы не прыгнешь. Все зависит от семейства, в котором ты родился. Если уж судьбой уготовлено родиться с золотой ложкой во рту, пить-есть с серебра да фарфора, одеваться в бархат и меха, то жизнь твоя удалась и, сколько ни потрать, деньги так и будут к тебе липнуть. К богатой семье прилагаются и связи, и знакомства нужные. Тебе рады в любом обществе. А если судьба распорядилась иначе, то не видать тебе богатства, как ни старайся его приумножить, ибо и возможностей никаких нет.

– А мне кажется, подобными речами люди оправдывают безделье и нежелание трудиться. Трудиться упорно, работать не покладая рук. Не переставая учиться жизни, – и не думал сдаваться Петушков, встретив отпор своим суждениям, иную точку зрения и, кажется, спор. Наоборот, возможность порассуждать на данную тему доставляла ему огромное удовольствие.