Всё началось со смерти

Лана Хас

Всё началось со смерти

Глава 1. По ту сторону

Настя сидела на некогда идеально белом, а теперь залитом кровью полу и размазывала дрожащими пальцами капельки быстрогустеющей бурой жидкости. Из динамика тихо звучала «Clint Eastwood» Gorillaz, так не подходившая под кромешный ад, творящийся вокруг. Ритмичные барабаны и какой-то гипнотический голос солиста, беспрестанно повторяющего одни и те же фразы, добавляли сюрреалистичности происходящему и заставляли в очередной раз задаваться вопросом: а не лежала ли она всё это время сумасшедшем доме под сильнейшими транквилизаторами? Когда вокруг всё так ужасно, что взгляд не может долго фокусироваться на одной точке, мозг старается спрятаться в пространных рассуждениях и попытках отыскать отправной пункт, приведший девушку в этот момент и состояние.

В голове навязчиво мельтешит миг первого пробуждения: холод гладких поверхностей и жёсткой стерильной простыни. Но все эти ощущения дорисовывает её мозг, потому что в тот миг она ничего не чувствовала. Она возвращается в него снова и снова, слыша, как неумолимо приближаются тяжёлые ботинки. Бежать от них некуда, а лужа растекается под стулом всё больше, и смотреть в сторону её источника ей физически невыносимо. Настя снова ныряет в воспоминания, прячась от безумной реальности, склонившей над ней свою зубастую, разинутую в голодном оскале пасть.

Память немного проскакивает, и в воспоминания проникает крошечный кусочек света и покоя. Жизни, который сейчас уже, кажется, никогда и не было. Она не знает больше себя ту, до всего этого. Та Анастасия излишне самоуверенна и убеждена в нерушимости своего настоящего и будущего. Она молода и красива, и порой даже счастлива. Она несётся по жизни стремительным галопом, и не подозревая, что мчится к обрыву. Вот кто на самом деле глупая овечка, а никакая не Белла Свон.

Настя вспоминает волнительное состояние, когда приближаешься к мечте настолько, что её можно потрогать. В те времена, когда мечтать было просто, когда мечтать было допустимо. Ей тогда казалось, что достаточно лишь честно-приложенных усилий, и всё получится. Наивность – характе́рная черта молодой души. Не самое нужное качество, особенно для выживания. Благо выбивается подобная глупость из дурной головы парой не слишком сильных пинков. Насколько она постарела с тех пор?

Настя очень любила улыбаться тогда, до всего. Она была обаятельна и в меру умна. Быть именно в меру умной в нынешнем обществе было удобнее всего, ведь никто не любит заучек или высокомерных всезнаек, но и тупицей добиться чего-либо крайне проблематично. Тонкости современного социума не слишком тонки, однако.

Воспоминание закинуло её в один из последних дней учебных полётов в роли стюардессы. Те дни, когда она чувствовала, что крепко сжимает уздечку несущей её стремительно жизни. Яркая, тонкая и изящная девушка прекрасно освоилась в профессии, которой жаждала. Став бортпроводником, она чувствовала, что сможет реализовать себя и создать ту жизнь, о которой мечтает. Несмотря на все причитания матери, которая до последнего верила, что дочь, отучившись в педагогическом, пойдёт по её стопам, а не закинет диплом на полку, как что-то совершенно ненужное.

Её парень тоже не был слишком счастлив от выбора профессии, но ей было всё равно. Настя всегда знала, чего она хочет. Только вот сидеть в луже крови и трястись от накатывающей панической атаки она точно не планировала. Правда, с некоторых пор её желания перестали волновать эту несправедливую суку – вселенную.

Поэтому она всё глубже ныряла в старые воспоминания, где толкала неудобную тележку по проходу, и, улыбаясь, предлагала напитки. А ещё просила всех пристегнуться в зоне турбулентности. И множество других неинтересных дел. Она хотела всего этого, хотела парить высоко в небе и рисковать никогда уже не вернуться на бренную землю, каждый день приходя на работу. Вот только Gorillaz в её уставших барабанных перепонках никак не затыкался, напевая незатейливый мотивчик и отстукивая ритм, под который голова начинала покачиваться сама. Её отец когда-то давно часто слушал эту песню.

Настя помнила восторженные глаза сестрёнки, когда она впервые примерила форму, сделав фирменную причёску и яркий макияж.

– Только кудри твои жалко, они в пучке ещё темнее выглядят, —пролепетала Ника с придыханием. – Их все должны видеть.

– Ничего, я же их не отрезаю, а всего лишь прячу, – отвечала со смешком Настя, проводя пальцами по мягким золотистым прядям сестры, которая была копией матери, в отличие от неё.

Настя подняла затуманенный слезами и безумием взгляд, силясь посмотреть в лицо врагу, но увидела лишь ровные ряды сидений и снующих пассажиров, готовившихся к перелёту. Помнила, как иной раз начинали дрожать уголки губ, от постоянной улыбки. Она уставала от этого, но ей не надоело. Новые люди и места не могли надоедать. Только узкий проход иногда доводил до исступления, где сложно было наклониться к одному пассажиру, не подставив зад к носу другого.

Удар выбивает из её головы всё светлое, и девушка летит на пол, опускаясь щекой в вязкую холодную кровь. Вокруг слишком светло и душно. Для их тел это ещё вредно, хоть уже и не так разрушительно, как раньше. Она лежит, пытаясь успокоить звон в ушах и притвориться мёртвой. У неё бы могло это прекрасно получиться, ведь она лучше прочих знакома с этим состоянием. Вот только он ей не верит…

***

Сознание тягучими, вязкими толчками зашевелилось в кромешно-тёмной черепной коробке. Подготовка к этому процессу была долгой и сложной. Движение миллиона мелких частиц, стремившихся проникнуть в каждую клетку, поражавших все органы, заставлявших вырабатывать тепло и создавать движение.

Первый удар сердца раздался тревожным боем тамтамов в пустоте сознания и тут же стих, истратив свой одиночный протест на слабое трепыхание мышцы. Застывшая в жилах кровь шелохнулась подтаявшим желе и замерла, создавая прецедент для чуда.

Судорожное сокращение повторилось спустя три часа, но этого никто не заметил. Привычно отмечены графы с надписью «без изменений». Рутинно текла ежедневная работа, не осознавая, что происходило на секционных столах и как, тихо шурша шинами, трогается с места неповоротливая глыба проекта.

Все необходимые манипуляции были произведены к моменту, когда сердце начало сокращаться приблизительно каждые пятнадцать минут, но датчики уже были отключены. Слабый всполох сознания мелькал тихим призраком то там, то тут, ещё неготовый оформиться хоть во что-то мало-мальски осязаемое.

Объект был перегружён на каталку и перемещён в холодильную установку кассетного типа. Записи сделаны, отчёты подписаны, и время для кофе заставило терять и так мало различимую для столь рутинных занятий концентрацию среди немногочисленного штата сотрудников, допущенных к исследованию.

В это время произошло очередное сокращение сердечной мышцы, заставляя кровь продвинуться в бесконечной очереди на следующий круг.

Новая смена была ещё меньше заинтересована в наблюдении над отработанным материалом из отсека СИП – 11/23. Выкатка из ячеек происходила дважды в сутки, и незначительное повышение температуры тела, через неделю начали списывать на повреждение охладительных приборов. А затем случились новогодние праздники, и на десять весёлых дней о них вообще забыли.

Она смогла впервые открыть глаза приблизительно в этот период. Непослушные веки разомкнулись с титаническим трудом, будто заржавевшие ангарные ворота после хорошей встряски. Потом уже она поняла, что это из-за атрофированных мышц. Но до этого было далеко. Взгляд уставился на поблескивающий в темноте хромированный лист металла, попытался сфокусироваться и отключился.

Новым потоком внутренних ресурсов после второго за десять минут удара сердца, она смогла не просто открыть глаза, но и моргнуть. Сложность была повышенная из-за пересохшей слизистой, находящейся на грани замерзания.

К моменту, когда сердце судорожно сокращалось приблизительно два раза в минуту, она уже могла шевелить пальцами на руках и ногах и видеть это. Но, к огромному сожалению, совсем не чувствовать. Система нервных окончаний была даже не на середине пути к восстановлению.

       Она часто потом вспоминала это время, когда нет границы между телом и окружающим тебя пространством. Ты вроде существовал и отличался от воздуха и стен, но где заканчивалось одно и начиналось второе, совершенно непонятно, потому что границ тела нет. Ты их видел и со временем даже трогал, тратя все силы на то, чтобы поднять непослушную руку. Однако ощущения не приходили: ни поднятой конечности, ни прикосновений, ничего. Видимо, тело помнило и использовало одеревеневшие мышцы по назначению, но это можно было только увидеть в слабом электрическом свете технических лампочек и маячков.

К счастью, вместе с ощущениями не проявлялись и эмоции: отсутствовали страх или скука. Наблюдалось только разделение на момент бодрствования и затухания сознания, монотонное отслеживание изменений и попытки его ускорить. Зачем? Вероятнее всего, дело в инерции и заведомо имевшихся установках.

К моменту сердцебиения со средней частотой приблизительно пять ударов в минуту, она уже могла некоторое время лежать и разглядывать ладонь, сжимая и распрямляя пальцы, крайне медленно и малоэффективно. Мозг работал с трудом и обрабатывал информацию фрагментарно и апатично.

Когда пульс равнялся тридцати ударам в минуту, апатия и сонливость ушли, уступая место первому осознанному ощущению в теле, которое можно было представить чем-то средним между тяжестью и слабостью. Ощущая собственный вес, появился зачаток первой эмоции – тревоги. Пустой шарик в голове начала заполнять мутная белая пелена, галдящая разноголосьем и вопрошающая лишь об одном: что происходит?

Этот вопрос рождался будто из ниоткуда и заполнял всё пространство, отведённое под мысли. Оно было придавлено тяжестью черепной коробки и работало не слишком эффективно. Но зелёная лампочка включения уже загорелась, и информация потекла в мозг вялым унылым потоком. Пальцы заскользили по серебристой поверхности, всё ещё неспособные передать никаких ощущений. Температура, фактура и плотность будто временно отсутствовали в мире, и мозг лишь сигналил о том, что пальцы с чем-то столкнулись. Зрение услужливо восполняло недостающие данные, обнаруживая плотный серебристый металл, понимая, что он гладкий и, вполне вероятно, холодный. Сбор информации показывал, что он всюду, четыре грани пространства плотно перекрыты им. Мышцы шеи вступили в неравную борьбу, из которой всё же вышли победителями, и девушке удалось задрать голову. Взгляд встретила темнота, но руки упёрлись в перегородку.

Большой всплеск активности погасил её сознание. Из мрака она вынырнула на сорока ударах сердца в минуту. Это уже были не те робкие и неуклюжие судороги, а вполне себе уверенный равномерный стук, который стал различим в абсолютной тишине маленького пространства. Страх и смятение добавились к нарастающему ощущению тревоги. Кончики пальцев почувствовали едва различимую гладкость металла. Они попытались зацепиться хоть за что-то, но это кажется бесполезным по двум причинам: поверхность абсолютно гладкая, а пальцы сделаны будто из дерева и ничего не ощущают. После нескольких мучительно долгих мгновений шкрябаниний бесчувственными обрубками, сознание потерялось, и мозг ушёл в восстановительный сон.

Отголоски разума вернулись, когда сердце снова замедлилось до тридцати ударов в минуту. Теперь ко всем смутным и будто в четверть силы ощущениям, добавился гудящий шум в голове непонятного происхождения. Руки так и остались задранным вверх и ощущались значительно хуже, чем в прошлый раз. Возможно, причиной стала неудачная поза, но, скорее всего, что-то другое. Потратив много сил на то, чтобы вернуть им прежнее положение, ей удалось понять, что можно упереться конечностями в стенки и израсходовать все ресурсы на то, чтобы толкнуться. Данная затея обернулась новым гулким эхом в голове, когда макушка безуспешно ткнулась в дверцу.

Ощущение первого разочарования оттого, что ничего не изменилось, уступило место лёгким отголоскам изумления, когда плохо-координируемое тело выкатилось из своего отсека прямо под пронзительно-холодный и яркие лучи лампы, перебиваемые красными всполохами. Вокруг стало некомфортно и тяжело. Позже, анализируя произошедшее, она поняла, что температура в помещении была значительно выше комфортной для неё в то время и просто обжигала ещё плохо осознаваемое тело. Но в моменте появилось лишь ощущение паники и смятения.

Она удивлённо распахнула глаза – наиболее легко поддающуюся контролю часть тела. У лица обнаружилась пара широких, практически полностью закрывающих радужку зрачков. Лишь вдоль самого края чёрной бездны струилась светло-серая полоска. Белые густые ресницы сомкнулись медленно и заторможено и снова явили миру безумные глаза. Худая скуластая физиономия парня улыбнулась ей и вяло махнула ладонью.

Девушка подняла руку и дотронулась ватными пальцами до лица, ткнула в щёку, провела по лбу и коснулась лёгких и пушистых на вид светлых волос. Ничего не почувствовала. Совсем. Он перехватил её руку и потянул, помогая сесть. Это было очень тяжело: собственное тело будто стало весить значительно больше. Гравитация потянула, и она пошатнулась, готовясь упасть, но плечо натолкнулось на что-то, удалось удержаться.

Когда девушка обернулась, то встретилась с такими же странными глазами, только теперь они расположились на широком квадратном лице лысого мужчины, лет сорока. Помимо пепельно-белых ресниц и кустистых бровей, на его подбородке и скулах пушилась белёсая щетина. Тот с трудом разомкнул полные губы и попытался что-то сказать, но она ничего не услышала. Возле выдвинутого им ящика, такого же, как тот, в котором была обнаружена она сама, стояла на тоненьких ножках маленькая девочка лет семи, с такими же глазами и растрёпанными волосами пепельно-серого цвета, торчащими во все стороны непослушной проволокой.

Моргнув пару раз, она снова повернулась к парню и заметила за его спиной ещё троих: двух мужчин и женщину. Все они имели одинаково расширенные зрачки и абсолютно седые волосы. Девушка с короткой стрижкой и коренастой спортивной фигурой, опираясь о стеллаж, с явным усилием потянула за дверцу и выкатила нового пассажира их безумного лайнера. Паренёк распахнул испуганные глаза и озирался.

Ноги поддались и согнулись в коленях. На какое-то время ей пришлось забыть об окружающих и постараться сосредоточиться на том, чтобы привести в движение упрямые мышцы, не желавшие никому подчиняться. Одна ступня завернулась, и её потянуло вниз. Парень, стоявший рядом, попытался подхватить девушку, но реакция его была настолько замедленной, что пол с её лицом встретился моментально. Больно не было. Откуда-то из глубины пришло удивление и разочарования, ведь в норме боль должна была прийти, пусть даже с опозданием. С трудом отлепив нос и щёку от гладкой, чистой плитки светло-серого цвета, она огляделась. Множество босых ног разных размеров расположились на этом стерильному полу. Среди них встречались лишь хромированные ножки грубых столов. Она подняла голову и поняла, что плиткой выложено всё до самого потолка, с которого неприятно и резко светят длинные лампы, перемежающиеся с вентиляционными трубами, на которых переливались красные всполохи.

Неизвестные полуголые люди жались к своим металлическим убежищам, и она с трудом, но присоединилась к ним. Ноги были слабыми и будто чужими. Стальной гроб вдруг показался родным, знакомым и каким-то уютным по сравнению с этой большой полупустой комнатой, наполненной холодным светом и неизвестностью.

Красные всполохи отражались на бледной коже, вызывая чувство тревоги. В ушах громко стучало ленивое сердце, шумела с трудом движущаяся кровь. Больше никаких звуков, барабанные перепонки отказывались работать.

Её плеча снова коснулась рука парня, но она не почувствовала, пока он не потянул её легонько к стене. Мальчишка лет десяти схватился за его руку, тоже с трудом удерживаясь на ногах. Она отодвинулась, и паренька усадили на её металлическое ложе. Пожилая женщина справа вообще не могла встать со своего лежака. Всё это происходило как в замедленной съёмке. У некоторых губы шевелились, и, возможно, даже кто-то что-то слышал. На лицах всех царили смятение, растерянность и замешательство. Не было нужды спрашивать, они все находились в приблизительно похожем положении.

Внезапно в движение пришёл целый фрагмент стены, в которой невольные соседи не заметили двери. На пороге появились трое в медицинской форме: двое мужчин и женщина. Их звонкий смех осёкся оборванной телефонной связью и, повиснув в звенящем сером воздухе, рухнул в пропасть суеверного ужаса.

Девушка, сдавленно пискнув, потеряла сознание, грузно обрушившись к ногам коллег, упакованным в скучные серые кроксы. Невысокий худощавый сотрудник сделал пару торопливых шагов, шмякая губами, как рыба на берегу, и осёл у тёмной графитовой стены коридора, погружённого в сумрак. Третий парень, очень похожий на коллегу, но слишком высокий и ещё более тощий, только округлил глаза, не веря тому, что они транслировали в его уставший после суточной смены мозг.

– Вот чёрт, – выдохнул он и, теряя тапки, с пробуксовкой, кинулся куда-то по коридору.

Очнувшиеся ошарашенно переглядывались, поддерживая друг друга и чувствуя небывалое единение. Красные отблески тревожной лампы под потолком размеренно озаряли их бледную серую кожу и одинаковые белёсые радужки глаз.

Малышка попыталась расплакаться, но на скривившемся личике не появилось слёз, а изо рта еле-еле послышалось тихое шипение. Здоровяк подхватил её на руки и покровительственно прижал к своему холодному жёсткому телу. Окружающий воздух продолжал жечь их высокой температурой, ощущение было странным, непонятным и удушающим, будто их засунули в большую печь. Они могли бы вспотеть, если бы в их телах оставалось достаточное количество жидкости.

Откуда-то справа сделала пару шагов к лежащей без сознания девице невысокая фигурка с пепельными мелкими кудряшками, огромной копной, громоздившимися на миниатюрной голове.

– Не приближайся, – завопил мужчина и замахал руками, отпугивая, будто какого-то дикого зверя. – Всем оставаться на местах, до дальнейших распоряжений.

Очнувшиеся, снова недоверчиво переглянулись. На их лицах уже отражалась колоссальная усталость. Такая длительная активность не была предусмотрена располагавшихся у них ресурсами. Здоровяк опустил девочку, но продолжил держать близко к себе, готовый вступиться за ребёнка в любую минуту.

В следующую секунду справа разъехались хромированные створки лифта, и тесное помещение заполнили люди в военной форме с автоматами. Они одной сплошной волной накатили на прижатых к ячейкам потерянных существ, швыряя их на плиты. Тела податливо падали на чистый ровный пол, по большей части теряя сознание.

У неё в глазах тоже потемнело, но, к большому сожалению, картинка тут же снова стала проявляться мерными всполохами красной лампочки на солдатских ботинках.

Сразу за грубой обувью лежал её освободитель из стального плена и пристально смотрел ей в глаза, будто говоря: «не бойся, прорвёмся».

– Что тут, мать вашу, происходит? – раздался сиплый бас одного из военных.

– Да хрен его знает, – ответил кто-то из медиков, стоявший где-то у входа. – Кажется, мы встряли, парни. У нас тут, блядский зомби-апокалипсис.

Глава 2. Кто бы мог подумать

Её сознание то вспыхивало, то меркло, сменяя черноту тёмно-серой бетонной крошкой, грязным обшарпанным линолеумом. Она на секунду приоткрыла глаза, чтобы запечатлеть, как её перехватили на руки, скользнуть мутным взглядом по облупившейся тёмно-зелёной краске стен. И сознание померкло окончательно в царившей вокруг духоте.

Как долго длилась темнота, никто бы сказать не смог. В коридоре, том самом с грязным дырявым покрытием, расположились камеры – бетонные коробки с голыми стенами и холодным сырым полом. В отсеках за тяжёлыми металлическими дверьми, миллионы раз небрежно окрашенными каждый раз в ещё более мерзкий оттенок, чем предыдущий, находилось по бездыханному телу. Люди в форме осторожно, словно прокажённых, разложили по клетушкам их новых жильцов.

Пятнадцать человек, не подававших никаких признаков жизни. Силы покинули их, заставляя холодные тела потяжелеть и стать неуклюже – жёсткими. Все пятнадцать отличались общими чертами: волосы их сделались пепельно-белыми, словно седыми, а глаза, сейчас тщательно скрытые веками, приобрели мутно-серый цвет. Будто семейство альбиносов, они лежали на грязном полу, притворяясь сломанными куклами: семь мужчин, шесть женщин и двое детей.

Глава филиала исследовательского центра вбежал в тесный коридор спустя тридцать минут. Его выдернули из-под молоденькой любовницы, так отчаянно отрабатывавшей ужин в ресторане. Дмитрий сбрасывал не меньше десяти раз, прежде чем раздражённо ответил и услышал дрожащий голос своей ассистентки. Отрыжка шампанского ударила его в нос, а исправно работавший член, едва не упал. Скомандовав изолировать объекты и ничего до его приезда, не делать, быстро кончил, вытерся и вызвал себе такси.

Садясь в машину, он всё ещё не осознавал масштабов произошедшего. Дима вообще не был слишком сообразительным, а уж после сытного ужина, хорошего алкоголя и расслабляющего секса с податливой и нежной кошечкой вместо вечно недовольной всем жены, ему хотелось только одного – спать. А приходилось мчаться через весь Ростов, разгребать какой-то апокалипсис.

Телефон его тихо завибрировал, и на экране отобразилось сухое: «Ты где?» от жены. Дима раздражённо поморщился. Ему хотелось ответить в рифму, но это уже было неправдой. Он настучал короткое сообщение о том, что ему пришлось вернуться на работу из-за ЧП, и отхлебнул воды, стараясь заглушить начинающееся похмелье. Когда автомобиль остановился у высоких серых ворот, он сухо кивнул водителю и вышел из машины под промозглый ветер января. Слякоть от растаявшего в очередной раз снега уже подсохла и даже слегка похрустывала под ногами, скованная ночными заморозками. Пройдя сонное КПП, он вошёл в место, которое считал своим последние семь лет.

Спустился по лестнице глубоко под здание, туда, куда доступ был разрешён лишь очень ограниченному количеству людей. Очевидным, что ситуация действительно критическая, стало, когда у входа на отсек «М» обнаружил двух мужчин с автоматами наперевес.

Дмитрий раздосадованно продемонстрировал им пропуск, которым не пользовался уже лет пять, точно, радуясь, что вообще его взял. Мужики оставались молчаливыми и только распахнул перед ним дверь. А за ней вместо привычного серого уныния творилось что-то непонятное. Наверное, сразу две бригады сновали и суетились в тесных коридорах и закутках. У стены сидела девушка в халате, которую откачивали нашатырём, и Дмитрий ускорил шаг.

Ворвавшись в кабинет старшего лаборанта, дежурившего этой ночью, он уставился в перепуганные глаза Олега – племянника его тестя, средних лет мужчины с высокими залысинами и длинным крючковатым носом.

– Я хочу услышать короткое спокойное и вразумительное объяснение происходящего.

– Да я сам ничего не знаю, Дмитрий Иванович. Мы только на смену заступили. Ребята вошли в отсек, а там они.

Олег вскочил, активно жестикулируя руками, что заставляло халат, небрежно наброшенный на плечи, постоянно, спадать. Тот ловил его и натягивал на место, но через пару секунд снова терял. У Димы от этого мельтешение зарябило в глазах. В отсеке «М» его всегда мучили лёгкие приступы клаустрофобии, так как тот находился на минус пятом этаже. Не бог весть что, но всё же. Ощущая подземную сырость, затхлость и спёртость, он всегда чувствовал себя замурованным заживо.

– Кто они?

– Двести тридцать шестые. Сегодня вечером по плану в печи шли, на их место уже партию привезли и ампулы.

– И что они?

Дима тёр виски и потел. Схватил со стола бутылку минералки и в пару глотков выпил половину.

– Ну так по-повылазили, – заикаясь ответил Олег. – Стоят возле ячеек да секционок, топчутся как бараны.

– Прям сами повылазили?

– Парни говорят да. Я их в сознании не видел.

– Какие парни?

– Дежурные мои. Сегодня Виталик Смелых и Витя Шолохов были. Девочка с ними новая, та в обморок рухнула.

– И где они?

– На нижнем в боксах.

– Те, что аварийные?

– Да.

– Ну ты додумался, – зло прорычал Дима, бросая быстрый взгляд на бутылку в руках. Ещё в два глотка он осушил её и отшвырнул несчастный пластик прямиком в урну. Дмитрий всегда был метким. Вот и тут попал так попал. В самое яблочко.

– А куда мне их девать было, пятнадцать штук-то?

– Что все пятнадцать встали? – шокировано понизил голос Дмитрий, предвкушая, как будет сообщать данную новость дядьке, который посадил его на золотую жилу, отмывать бабосики на благо большой прожорливой семьи.