Царь и Бог. Петр Великий и его утопия

«Но 〈…〉 я не буду вас спрашивать, что вы видели и как вам что показалось, ибо и учтивство чужестранного не позволит вам все, что вы нашли достойное охулению, сказать, да и не можете, не знавши ни обстоятельств, ни положения вещей, справедливо о сем судить. Но не могли вы, подъезжая к сему граду и ходя сегодня полем, не приметить множества развалин, а сие и может подать вам, яко чужестранному, худые заключения о нашем правительстве учинить; и так я за должность себе считаю кратко рассказать вам историю сего града и думаю, что самые сии развалины привлекут ваше почтение к правительству нашему.

Земля сия не плодородная, покрытая прежде лесами, едва могущими рости, болотистая, уступок, можно сказать, моря, находилась во владении единого народа Дысвы, который и ныне недалеко отсюда граничит с нами. Между древними нашими великими государями был единый, именуемый Перега; сей нашел государство свое непросвещенное и погруженное в варварство. Он первый учредил у нас порядочное правление, он учредил познание наук и военного искусства. Тогда еще мы не производили торговлю с разными народами; хотел он их в оную страну свою привлечь, но не имел пристанищ. Сего ради начал войну с дысвами и по многих переменах счастия покорил многие их области, и во время самой войны град сей во имя свое создал.

Невзирая на отдаление сего места от всех других частей его империи, на неплодоносность страны, на близость ко врагам нашим и на трудность привозу всех вещей, оставя средоточное положение в Империи древней своей столицы града Квамо, учредил здесь свое жилище; вельможи ему последовали, коммерция зачалась, и вскоре сей град из болота, противу чаяния и противу естества вещей, возвеличился»[30].

Щербатов был достаточно чуток к слову. Его сочинение тщательно продумано. И слова «противу естества вещей» отнюдь не случайны. То, что произошло, случилось вопреки естественному миропорядку и не было долговечно.

Далее Щербатов описывает грандиозное строительство нового града, напоминающее апофеоз Петербурга во Вступлении к «Медному всаднику». Пушкин вполне мог читать «Путешествие в землю Офирскую».

«Многие тысячи народу погибли в сих работах, и несчетные сокровища издержаны были. Но соделанного не возвратить, и сожалетельно бы было попирать плоды многих трудов, цену стольких жизней человеческих и многих сокровищей, хотя и самое содержание града, где учинилося усилие природе, многого стоило.

Но тогда же примечены были следующие злы:

1) Государи наши, быв отдалены от средоточного положения своей империи, знание о внутренних обстоятельствах оныя потеряли.

2) Хотя град Квамо и оставлен был, по древности его и положению, сие учиняло, что всегда стечение лучшей и знатнейшей части народа в оном было, а сии, не видев как род своих государей, любовь и повиновение к ним потеряли.

3) Вельможи, жившие при государях, быв отдалены от своих деревень, позабыли состояние земской жизни, а потому потеряли и познание, что может тягостно быть народу, и оный налогами стали угнетать.

4) Быв сами сосредоточены у двора, единый оный отечеством своим стали почитать, истребя из сердца своего все чувства об общем благе.

5) Отдаление же других стран чинило, что и вопль народный не доходил до сей столицы.

6) Древние примеры добродетели старобытных наших великих людей, купно с забвением тех мест, где они подвизались, из памяти вышли, не были уже побуждением и примером их потомкам и 7) Близость к вражеским границам; от сего народ страдал, государство истощевалось, престол был поколеблен, и многие по возмущениям оный похищали; бунты были частые, и достигло до той великой перемены, которым отечество наше было обновлено»[31].

На престол вступил «превеликий наш государь Сабакола», который вернул столицу в древний град Квамо и, соответственно, восстановил разорванные связи власти и народа, воссоздал традиции, восходящие к «древним примерам добродетели старобытных наших великих людей».

При всей мягкости формулировок Щербатов вынес приговор петровской революции и неорганичной – как по сути, так и по форме – утопии.

Петербург сократился в размерах, потеряв свое политическое значение. И развалины, которые видел путешественник, – это руины тех роскошных зданий, которые оказались лишними.

Превеликий Сабакола, казалось бы, произвел «контрреволюцию революции Переги». Он построил гармоничное государство, но вполне определенного типа. Идея регулярности никуда не делась. Весь быт граждан регулируется полицией. И даже священники выполняют полицейские функции, наблюдая за нравственным здоровьем своей паствы и поднадзорных.

Вообще структура государственного управления во всех областях продумана тщательно и подробно, и принципы управления соблюдаются неукоснительно. Некая вздорная императрица Арапитеа, вздумавшая изменить порядок управления, спровоцировала бунт и лишилась престола и жизни.

Следовал ли Щербатов примеру своих предшественников, убежденно демонстрируя военизированность утопической Офирской земли, или, скорее всего, идеология военной империи казалась ему вполне совместимой с предложенной им моделью, но этой стороне дела он уделил пристальное внимание.

Боевой мощью Офирской земли были военные поселения, о которых Щербатов говорит с энтузиазмом.

Идея военных поселений, армии, которая сама себя кормит, восходила еще к временам Римской империи и в XVIII веке практиковалась в Австрийской империи. Но Щербатов, скорее всего, исходил из самого духа Офирского государства, этого радикально улучшенного петровского детища.

Недаром об устройстве вооруженных сил путешественнику рассказывает сам император Офирский, опытный полководец и любимец своих солдат.

Он высмеял принцип европейской профессиональной армии и объяснил свое представление об армии идеальной:

Гарнизоны у нас сочинены довольные по нужде городов. Первое их установление было, как видно по нашим летописям и древним узаконениям, из солдат раненых или выслуживших урочные лета, но как сии, живя в городах, поженились, стали иметь детей, то уже детьми их стали комплектоваться, и чрез течение многих веков толико умножились, что ныне великие селения составляют. Правда, что число военнослужащих не прибавилось, а токмо что из молодых людей комплектуются, но и другие, хотя они еще солдатами не называются, но должны носить все одинаковые особливые для них платья детства; начав с двенадцати лет, приступают к обучению их единожды в неделю владению ружьем, а как достигнут в степень совершенного возраста, который у нас для гарнизонов полагается семнадцать лет, то окромя что каждую неделю они должны учиться ружьем, но и каждый год весною и осенью собираются по две недели в лагерь, где их всем военным обращениям обучают, и сие продолжается до 60 лет. 〈…〉 Еще для воспитания их учреждены школы, в которых не токмо грамоте, но и разным грубым и умножающим силу ремеслам обучаются, и в школах сих они становятся на часы, ходят дозором и прочие должности яко солдаты исправляют, а через сие привыкают ко всем обращениям военной службы, и когда учинится убывание в комплекте, то уже совсем изученные вписываются, токмо надевают на них совершенные мундиры 〈…〉.

Промышляя разными ремеслами, ибо по большей части они все ремесленники, составляют пользу городу и сами весьма зажиточно живут.

И далее император детально и толково перечисляет «все пользы, происходящие от такого поселения полков»[32].

Государство Офирское вырастило обширное сословие профессиональных военных, которые не стоят государству ни гроша, обеспечивают внутреннюю безопасность на случай бунтов и безопасность внешнюю на случай войны. Наличие этого сословия исключает рекрутские наборы и вообще воинскую повинность для остальных граждан.

Эти профессионалы с молоком матери впитывают преданность государству и государю (ибо «в случае какого внутреннего беспокойства государственный враг везде находит укрепленные места»), они – храбрые верноподданные, занимающиеся в остальное время ремеслами и земледелием.

Но это принцип, по которому существовало стрелецкое войско. Это организационный принцип Московского государства: дворянское ополчение, стрелецкие полки. Правда, стрельцы получали жалованье. Но Щербатов, как и положено утописту, предлагает идеальный вариант.

«Путешествие в землю Офирскую» написано было в 1784 году – в расцвет царствования Екатерины II.

Не будем сопоставлять установления Офирского царства с нововведениями русской императрицы. Таковые совпадения имеются, но не они для нас важны. Перед нами – выразительный образец утопического проекта, с полной очевидностью противопоставляющего себя другому утопическому проекту, отчасти внедренному в упорно сопротивляющуюся реальность.

Щербатов противопоставляет военно-полицейской утопии Петра I утопию, схожую по форме, но причудливо облагороженную обычаями и нравственными представлениями Московского государства.

Это был спор двух утопий на пространстве России.

Петр своей могучей волей, вулканическим потрясением русской жизни во всех ее ипостасях так отформатировал общественное сознание России снизу доверху, что радикально противопоставить его претендующей на реальное бытие утопии возможно было только другую утопию.

Свирепый пугачевский мятеж, на который явственно намекает Щербатов, предлагая свою систему внутренней безопасности, мятеж, обещающий в случае победы наивную имитацию существующей государственной системы и сословного устройства – в справедливом варианте, был проектом чисто утопическим.

Не забудем и благородную утопию славянофилов, прямо противопоставленную утопии Петра.

Об исходных идеях «кремлевского мечтателя» речь уже шла.

Пожалуй, наиболее выразительным образцом русского утопического государственничества, восходящего по сути своей к наиболее жестким образцам утопической традиции, оказывается «Русская Правда» Павла Ивановича Пестеля – тщательно, педантично разработанный проект устройства России после победы военной революции.

Полковник Пестель был человеком блестяще образованным. Пажеский корпус он окончил столь успешно, что его имя как лучшего ученика было выбито на специальной мраморной доске. До этого он получил серьезное домашнее образование, а затем за четыре года прошел в Германии полный гимназический курс. Нет сомнения, что он имел достаточное представление об античной философии вообще и учении Платона в частности.

Человек сильного и ясного, систематизирующего ума, Пестель в регламентации будущего государственного устройства не уступал Петру. Именно неукротимое стремление вычертить идеальное государственное устройство и сделало его проект утопическим и внутренне противоречивым.

В двух редакциях «Русской Правды» встречаем немало обнадеживающих положений.

«Право собственности или обладания есть право священное и неприкосновенное, долженствующее на самых твердых, положительных и неприкосновенных основах быть утверждено и укреплено, дабы каждый Гражданин в полной мере уверен был в том, что никакое самовластие не может лишить его ниже малейшей доли его имущества»[33].

«Личная свобода есть первое и важнейшее право каждого Гражданина и священнейшая обязанность каждого Правительства. На ней основано все сооружение Государственного Здания, и без нее нет ни спокойствия, ни благоденствия»[34].

Но при этом границы личной свободы строго очерчены и пристально наблюдаются государством.

Нравственность утверждается в Народе совокупностью Духовных, Естественных и политических Законов. Всё на нее имеет влияние, и потому составляется она совокупностью правильного Действия Граждан по сим разнообразным соотношениям. Из сего явствует, что целое содержание Русской Правды на нее распространяется и ее укрепляет. Не менее того надлежит здесь следующие Правила в особенности изложить:

1) Всякое учение, проповедование и занятие, противное Законам и правилам чистой Нравственности, а тем более в разврат и соблазн вводящие, должны быть совершенно запрещены 〈…〉.

2) Всякие частные общества, с постоянною целью учрежденные, должны быть совершенно запрещены – хоть открытые, хоть тайные, потому что первые бесполезны, а последние вредны[35].

Правда, после пункта первого Пестель оговаривается, что запреты не должны ограничивать личной свободы граждан, но решать, насколько «учения и проповедования» соответствуют законам и правилам Чистой Нравственности, будет высшая власть. А что до запретов всяческих обществ, то они мотивируются тем, что всеобъемлющая и благая деятельность власти делает открытые общества бессмысленными, а тайные неизбежно войдут в конфликт с этой властью.

Государство полковника Пестеля жестко унифицировано. Федерализм недопустим. Единая система законов распространяется на все области и народы страны.

Во второй редакции «Русской Правды» есть параграф 16: «Все племена должны быть слиты в один Народ»[36].

В результате тотальной русификации Россия будет населена только русскими. Народы, сопротивляющиеся этому процессу, ждет кара или изгнание. Кавказские племена в случае сопротивления будут выдворены со своих мест и малыми частями распределены по всей России. Евреи, как народ упрямый, беспокойный и энергичный, должны быть собраны вместе, вооружены, подкреплены некоторым числом войск и отправлены завоевывать территорию для своего государства на пространстве Османской империи.

Над всем торжествует идея абсолютного порядка.

Но полковник Пестель в отличие от своих предшественников сознает, что главным препятствием для поддержания идеального порядка, торжествующей «регулярности» неизбежно окажется несовершенство человеческой натуры. И он со свойственной ему холодной определенностью продумывает способы устранения этого препятствия.

Оба варианта «Русской Правды» остались неоконченными. Работу над вторым вариантом прервал арест. Но сохранились многочисленные подготовительные материалы, тщательно разработанные и демонстрирующие основополагающие идеи будущей конституции – модели грандиозной утопии.

Одно из важнейших в этом смысле сочинений – «Записка о государственном правлении». В этой записке есть статья 12-я – «Образование государственного приказа благочиния».

Этот текст, фундаментальный по своему смыслу, демонстрирует яркую родовую черту большинства утопий.

Пестель с полной очевидностью сознавал, что «дивный новый мир», возникший в результате широкого насилия – военной революции – и решительно отменивший прежнее мироустройство, может существовать, во всяком случае длительное время, только опираясь на насилие.

Безжалостно трезвый ум полковника Пестеля не дает ему игнорировать то, что сознавали и его суровые предшественники, – изначальную суть человеческой натуры, которая неизбежно будет противиться жесткой регламентации. Но никто из них не говорил об этом с такой степенью откровенности и железной логичностью практических выводов.

«Законы определяют все те предметы и действия, которые под общие правила подведены могут быть и, следовательно, издают также правила, долженствующие руководствовать деяниями Граждан. Но никакие законы не могут подвести под общие правила ни злонамеренную волю человеческую, ниже природу неразумную или неодушевленную»[37].

Разумеется, под «природой неодушевленной» Пестель подразумевает не камни и деревья, а тип людей неодухотворенных и, соответственно, не способных, как и люди неразумные, понимать благотворность системы, в которую они включены.

«Законы, определяя наказания, действуют отрицательным образом на волю человеческую, а положительным образом действуют они на деяния уже свершившиеся, каковое деяние составляет обязанность приказа Правосудия. Посему члены Гражданского общества пользовались бы совершенною внутреннею безопасностью, учреждаемою сею отраслью правления, если бы не существовала злонамеренная воля и природа неразумная и неодушевленная и если бы все предметы, относящиеся до внутренней безопасности, могли быть подведены под общие правила или Законы. Но поелику первые существуют, а второе невозможно, то и обязано Правительство изыскивать средства для отвращения таковых несчастий и для спасения Граждан от бедствий, беспрестанно угрожающих безопасности их и самому существованию, равно как и для доставления внутренней безопасности, во всех случаях законами не определенных и предвиденными быть не могущих»[38].

Как видим, профессиональный заговорщик уверен, что главная опасность, подстерегающая планируемую им идеальную систему, – заговоры злонамеренных и неразумных людей.

И он предлагает радикальный выход.

«Правление, имеющее предметом своего действия огромную и важную сию цель, есть Государственное Благочиние».

У Кампанеллы в «Городе Солнца» вооруженные граждане «беспощадно преследуют врагов государства и религии», а у Щербатова в земле Офирской военные поселения суть гарантия против мятежа. Но никто так подробно и убедительно не разработал систему «внутренней безопасности», как полковник Пестель, враг деспотизма.

«Государственное Благочиние, будучи Правление, доставляющее совершенную безопасность всему тому, что внутри государства законно обретается, в случаях, законами непредвиденных и неопределенных, имеет две главные обязанности: первая состоит в учреждении безопасности для Правительства, представляющее целое Гражданское Общество».

Вторая обязанность – повседневный порядок; не совсем понятно, чем эта функция отличается от обязанностей полиции, которая тоже в проекте предусмотрена.

«В первом порядке именуется Благочиние Вышним, во втором Обыкновенным. Вышнее Благочиние охраняет Правительство, Государя и все государственные сословия от опасностей, могущих угрожать образу Правления, настоящему порядку вещей и самому существованию Гражданского общества или Государства, и по важности сей цели именуется оно Вышним».

Казалось бы, речь идет о привычной нам спецслужбе, политической полиции. Но полковник Пестель обладал не только математическим умом, но и могучим воображением, далеко превосходившим силу воображения его предшественников в строительстве утопических моделей. Равно как обладал он куда более обостренным чувством неизбежности внутренних неустройств, спровоцированных изначальной порочностью человеческой натуры.

Пушкин писал о том, как презирали человечество Петр I и Наполеон I. Полковник Пестель, в котором было немало и от первого и от второго, и в этом не уступал им.

То, что он предлагает далее, способно привести в смущение даже убежденных конспирологов.

«Вышнее Благочиние требует непроницаемой тьмы и потому должно быть поручено единственному Государственному Главе сего приказа, который может оное устраивать посредством Канцелярии, особенно для сего предмета при нем находящейся. Государственный Глава имеет обязанность учредить Вышнее Благочиние таким образом, чтобы оно никакого не имело наружного вида и казалось бы даже совсем не существующим. Следовательно, образование Канцелярии по сей части должно непременно зависеть от обстоятельств, совершенно быть предоставленным Главе и никому не быть известно, кроме ему одному и Верховной Власти. Равным образом зависит от обстоятельств и число чиновников, коих имена никому не должны быть известны, исключая Государя и Главы Благочиния. Из сего явствует: 1) что весьма было бы неблагоразумно обнародовать образование Вышнего Благочиния и сделать гласными имена чиновников, в оном употребляемых, и 2) что Глава Государственного Благочиния должен быть человеком величайшего ума, глубочайшей прозорливости, совершеннейшей благонамеренности и отличнейшего дарования узнавать людей. Обязанности Вышнего Благочиния состоят главнейше в следующих трех предметах: 1) Узнавать, как действуют все части Правления: беспристрастно и справедливо ли отдается правосудие, исполняет ли благочиние (обыкновенное. – Я. Г.) свои обязанности, взимаются ли подати надлежащим порядком и без притеснений, не действуют ли корыстолюбие, обман и лихоимство и не делаются вообще какие злоупотребления»[39].

То есть создается параллельная система контроля, подменяющая соответствующие учреждения государственного аппарата, по образцу «майорских канцелярий» Петра I, но только негласная.

«2) Узнавать, как располагают свои поступки частные люди: образуются ли тайные и вредные общества, готовятся ли бунты, делаются ли вооружения частными людьми противузаконным образом во вред обществу, распространяются ли соблазн и учения, противные Законам и вере, появляются ли новые расколы, и наконец, происходят ли запрещенные собрания и всякого рода разврат».

Надо иметь в виду, что перед этим в «Записке» провозглашалась полная свобода вероисповедания.

«3) Собирать заблаговременные сведения о всех интригах и связях иностранных посланников и блюсти за поступками всех иностранцев, навлекших на себя подозрение, и соображать меры противу всего того, что может угрожать Государственной Безопасности.

Приведение таковых мер в исполнение по всем сим предметам поручается обыкновенному благочинию по соображениям Вышнего».

Последнее понятно. Ведь Вышнее Благочиние как бы не существует.

«Для исполнения всех сих обязанностей имеет Вышнее Благочиние непременную надобность во многоразличных сведениях, из коих некоторые могут быть доставляемы обыкновенным благочинием и посторонными отраслями правления, между тем как другие могут быть получаемы единственно посредством тайных Розысков. Тайные Розыски, или Шпионство, суть посему не только позволительное и законное, но даже надежнейшее и почти, можно сказать, единственное средство, коим Вышнее Благочиние представляется в возможность достигнуть предназначенной ему цели 〈…〉. Сия необходимость происходит от усилий зловредных людей содержать свои намерения и деяния в глубокой тайне, для открытия которой надлежит употребить подобное же средство, состоящее в тайных розысках 〈…〉. Для тайных розысков должны сколь возможно быть употреблены люди умные и хорошей нравственности. От выбора сего наиболее зависит успех в приобретении сведений и содержание оных в надлежащей тайне. Но дабы люди достойные и уважаемые соглашались на принесение Государству сей пользы, не должны они никогда и ни под каким видом или предлогом народу таковыми быть известными. Они должны быть уверены, что их лицы и добрые имена в совершенной находятся безопасности»[40].

И далее Пестель подробно описывает практику тотального шпионства.

В конечном счете всех создателей крупных утопических проектов, являвших миру идеальные государственные модели, роднил мощный импульс систематизаторства, порожденный страхом перед изначальным человеческим своеволием. Равно как и уверенность, что для достижения всеобщего благоденствия необходимо насилие. Отсюда и милитаризация представлений.

Но если Платон, Мор, Кампанелла и Щербатов, несмотря на участие Кампанеллы в мятеже и недолгую гвардейскую службу Щербатова, были теоретиками и штатскими людьми, то Петр I и Пестель – практиками и людьми военными по преимуществу.

Петр I воевал все тридцать лет своего реального царствования, а Пестель, отличившийся и тяжело раненный при Бородине, прошел все крупнейшие сражения заграничных походов.

Петр I строил и совершенствовал армию до конца жизни.

Для Пестеля устройство армии после захвата власти было постоянным предметом обдумывания. Еще далеко до военной революции и приступа к созданию нового совершенного государства, а полковник уже набрасывает проект первого приказа по армии после переворота и расписывает новую структуру и дислокацию вооруженных сил. В частности, гвардия выводится из Петербурга и отправляется в Киев…

Для царя Петра I в его отчаянной попытке реализовать утопический проект фундаментальной опорой была гвардия.

Для полковника Пестеля гарантом необратимости радикальной перестройки системы должен был стать подчиненный Государственному Благочинию корпус жандармов. В специальном документе Пестель подробно расписывает их количество по столицам, губернским и уездным городам. Общее количество доходит до 50 000. В несколько раз больше, чем было в структуре Бенкендорфа.

Можно с полной уверенностью предположить, что Бенкендорф, по праву и обязанности члена следственной комиссии внимательно читавший бумаги Пестеля, немало его соображений использовал при обдумывании структуры и методов работы корпуса жандармов. Разумеется, ни о какой «непроницаемой тьме» речь не шла, ибо проект Бенкендорфа в отличие от утопии Пестеля (этого над всеми надзирающего и карающего призрака) был вполне реалистичен и прагматичен.

Вряд ли генерал представлял себя тем гениальным Государственным Главой, который создавал Вышнее Благочиние. Что до полковника, то тут есть о чем подумать.

Мудрец, которого Пестель видит во главе своей почти мистической спецслужбы, неизбежно ассоциируется с кастой философов, которые, опираясь на касту воинов и сливаясь с ней, контролировали граждан государства Платона.

Можно себе представить, какой властью обладало бы на практике Вышнее Благочиние – этот монстр-невидимка, стоящий вне закона и над законом во главе с идеальным лидером и владеющий абсолютной информацией. И можно понять, почему с такой настороженностью относились к полковнику Пестелю лидеры Северного тайного общества, собиравшиеся в случае военной победы вручить власть группе либеральных, но вполне прагматично и трезво мыслящих государственных мужей.