Падающая башня. Огнем на огонь

«Скорее, скорее!» – пульсировало в голове.

Уже из прихожей было видно, что горела мастерская. Нелепо надеяться, что Этьен – если он действительно там – еще жив. Был бы жив, смог бы выбраться, путь отступления свободен!

Но раздумывать времени не было. Через секунду оказавшись в дверном проеме, Леони сразу отпрянула: языки пламени лизнули веснушчатую щеку, пахнущую илом, дотронулись до мокрых волос, зашипели от возмущения и чуть отпрянули назад, как расступаются подданные перед повелителем, давая пройти.

Этьен лежал в углу под придавившими его стеллажами, заваленный стеклянными фигурками. Голова разбита, на волосах запеклась почти черная кровь. Огонь уже подбирался к нему, ласкал неприкрытую кожу, раздевал, оставляя от одежды только черный пепел.

– Этьен! – заверещала снова Леони и бросилась к нему.

Жуткое зрелище и еще более жуткий запах горящей плоти охладили ее пыл, но не могли остановить. Протянув руку к охваченному пламенем стеллажу, девушка с удивлением уставилась на то, как гаснет, отступает, задыхается огонь от ее прикосновений, не решаясь притронуться еще раз.

«Что за черт?!» – пронеслась в голове мысль и тут же пропала: некогда думать!

Потянув за стеллаж, Леони с третьей попытки смогла его сдвинуть. Посыпались фигурки, зазвенело по опаленным огнем доскам стекло. Изловчившись, девушка подхватила Этьена под плечи и потащила к выходу. «Господи, почему так тяжело!»

Тяжело, невыносимо, страшно! Она сама была маленькой стеклянной фигуркой, помещенной в печь заботливыми руками мастера. Вокруг все полыхало, искрилось. С жутким треском падали доски, дребезжало стекло. Огонь не трогал девушку, но дым, проникая в легкие, кружил голову, практически не оставляя шансов на спасение.

Они были уже у выхода из мастерской – протяни чуть-чуть, домучайся…

Но нет. Леони не могла сделать и шага. Повинуясь какому-то внутреннему порыву, за мгновение до потери сознания, наглотавшись дыма, она упала на Этьена, закрывая от огня.

Какое-то время сознание удерживалось на плаву, как она сама во сне держалась за золотые нити солнца. Лежа без сил, Леони кожей чувствовала близость огня, готового сорваться по чьей-то команде и впиться в податливое обессиленное тело. Но тот пока только приглядывался, притрагивался к платью, прожигая насквозь тонкую ткань. Оставалась надежда, что пожарные успеют, а если нет…

Мысль оборвалась. Леони провалилась в темноту.

Жадный, ненасытный огонь бушевал еще минут десять или пятнадцать, наслаждаясь случайными жертвами, так кстати подвернувшимися под горячие руки. Пламя вырвалось из мастерской, прокралось по коридору, поднялось по лестнице, обглодало обои в цветочек и все еще вкусно пахнущий цветами плед. Заглянуло в покрытое патиной зеркало, примерило развешенные в покосившемся платяном шкафу скромные наряды, практически все до одного купленные в местном секонд-хенде.

Пожарные приехали спустя двадцать минут после звонка. Несколько человек сразу бросились внутрь, другие растягивали жирные шланги, изрыгающие потоки воды. С соседних улиц набежали зеваки, услышав сирены, и теперь толпились, пытаясь разглядеть происходящее и втайне надеясь – пусть это и неправильно – на трагедию. А что? Жизнь на окраине скучна и однообразна…

Следом приехала скорая помощь, из машины посыпались люди в белых халатах, готовые принять возможных жертв.

Первой вынесли Леони. Аккуратно положили на носилки, начали вентиляцию легких. Кто-то смел ошметки обгоревшей ткани длинного, чуть ниже колен, платья и с удивлением охнул: «Она не пострадала».

Огонь не тронул девушку. Пощадил. Должно быть, испугался или, напротив, невольно залюбовался необычной красотой, за которую многие сулили бы миллионы, родись Леони в большом городе.

Куда хуже дело обстояло с мужчиной слегка за сорок – второй жертвой внезапно разгоревшегося пожара. Ему повезло меньше: правая сторона тела сильно обгорела, тут и там въелись в кожу расплавленные и застывшие осколки стекла, голова разбита.

Но он был жив. Пока еще жив.

3

Причудливый танец света и тьмы

В обед удалось запихнуть в себя только пару вилок тушеной капусты с поджаренной до черных боков котлетой и стаканчик вишневого, с крупными ягодами желе. От салата Леони отказалась – тот выглядел так, словно его уже кто-то съел и успел наполовину переварить. А вот чуть кисловатый десерт пришелся по вкусу: в нем отражалось настоящее: сладость радости (удалось выжить!) и разъедающая кислота мысли (куда же теперь идти?).

Шел третий день в больнице и, кажется, последний. Окрашенные в бледно-голубой цвет стены, запах хлорки и лекарств, черные от уличной пыли жалюзи на узких окнах, тусклый свет в коридоре, единственный телевизор в общей комнате и равнодушные взгляды чуть более больных, чем она сама, людей составляли девяносто процентов этих дней. Остальные десять удавалось поспать, проваливаясь в спасительную бездну пустоты.

Врачи отмалчивались, медсестры с любопытством и с некой ехидцей посматривали в ее сторону. Пару раз заходил полицейский – молодой офицер в темно-синей униформе, с самой заурядной внешностью и выражением скуки на лице. Он расспрашивал про пожар, иногда не к месту вставлял вопросы о личной жизни, но каждый раз уходил ни с чем.

«Меня не было дома».

«Нет, я не родственница».

«Мне, между прочим, уже восемнадцать».

«Страховка? Я не в курсе».

Рутинные вопросы без должных ответов.

Время словно застыло, и Леони не хотела, чтобы это когда-нибудь прекращалось, несмотря на отвратительного вида салат и запах болезни и смерти, каким пропитаны все больницы мира. Претила сама мысль о том, что, когда ее выпишут, придется заново искать себе жилье или возвращаться в бедлам, устраиваемый в бывшем доме. Радостное предвкушение будущего сменилось тягостным ожиданием. Словно она смотрела в колодец, пытаясь разглядеть в мутной черной жиже отблески солнца, забывая поднять голову вверх.

Чувствовала она себя на удивление хорошо, явно не так, как полагается жертве пожара, тем более было с кем сравнить, ведь Этьен Ле Гро пришел в себя только вчера вечером. Он сильно обгорел, отравленное ядом гари тело мучили дикие боли, поэтому его снова ввели в медицинский сон. И хорошо: вряд ли бы мастеру понравилось видеть и, главное, чувствовать себя пережаренной котлетой вроде той, что подавали сегодня на обед.

Леони привычным жестом пригладила волосы, подумала, что пора бы подстричься покороче, и уставилась в окно. Там, за грязной решеткой жалюзи, на раскаленной солнцем улице жизнь не останавливалась ни на минуту. Кто-то спешил на свидание в обеденный перерыв, кого-то привезла машина скорой помощи (то ли умирать, то ли дать новую жизнь). В голове зудела и чесалась одна и та же мысль: она не хотела уходить отсюда. Можно, конечно, попробовать вернуться в пекарню, где ждет с медицинской справкой розовощекая, перепачканная мукой Элен, но что-то подсказывало Леони, что эту страницу нужно перевернуть, не прочитав.

– Пам-па-па-пам, – безжизненно, просто по привычке, промурлыкала себе под нос девушка. Откинула воняющее хлоркой одеяло, свесила длинные, еще больше исхудавшие ноги с больничной койки и нащупала кончиками пальцев ледяные кафельные плиты грязно-серого пола.

– Мадемуазель Жервиль? – в голосе полицейского сквозил сарказм.

«Опять ты? И чего ты сюда таскаешься?»

– Мсье… – Леони попыталась вспомнить имя.

– Я пришел сказать, что расследование приостановлено, к вам пока больше вопросов нет. Вы свободны. Но не рекомендую выезжать из города. – Слишком официально, с акцентом на «вы» и «вам», поэтому не получилось расслышать в словах хоть нотку настоящего уважения или хотя бы сочувствия. Или это больничные стены поглощали все, кроме боли и безысходности?

– Отличная новость, – улыбнулась Леони, проигнорировав слово «свободна» и впервые за последние три дня осознав, что ее подозревают в поджоге. Она почувствовала сквозняк, бросила рассеянный взгляд вниз, заметила, что так и сидит с оголенными ногами, быстро забралась обратно на кровать и укуталась одеялом. – А что выяснили? Почему начался пожар?

– Пожарные посчитали, что огонь горел в печке…

– Он всегда там горел, – кивнула девушка.

«Ну или почти всегда».

– Мы так и поняли. Он… Мсье Ле Гро… Он был что-то вроде… – полицейский скривился, пытаясь подобрать слово.

– Не «что-то вроде». И не «был» – он есть. Вы же видели его работы?

Полицейский неуверенно пожал плечами и со скучающим видом выглянул в коридор.

– Они все сгорели. Мы нашли расплавленное стекло.

– Вот как? – погрустнела Леони. – Жаль… Он их так любил.

«Так любил, что не давал им ни минутой больше двух месяцев на то, чтобы найти себе новый дом».

– Что ж… – помялся полицейский. Он явно хотел о чем-то еще спросить – не о пожаре и не об Этьене. А может, как раз о нем… Точнее, об их отношениях. Но не решался.

– Была рада познакомиться, – быстро оборвала терзания Леони и растянула губы в улыбке.

– Взаимно, – ухмыльнулся полицейский и напомнил: – Будьте на связи. По месту прописки. И телефон… не выключайте.

Леони открыла было рот, чтобы предупредить, что вряд ли стоит искать ее в прежней квартире, но передумала. Закивала китайским болванчиком и, стараясь выглядеть естественно, проследила за полетом блестящей мухи: от коридора до окна. А когда повернулась обратно, увидела только пустой дверной проем.

Не терпелось сходить к Этьену, посмотреть, не пришел ли тот в себя. Внутри робко тлела надежда, что не все потеряно. Они найдут новый дом – пусть такой же старый или даже хуже. Оборудуют там мастерскую, обустроят такую же – в мелкий цветочек – комнату для нее на втором этаже. Она будет готовить завтрак и сидеть в углу, гипнотизируя пламя печи. А может быть, Этьен научит ее так же филигранно плавить и выдувать фигурки из стекла.

Леони посмаковала эту мысль, намазала тонким слоем недоверия на прежний страх огня и попробовала на вкус.

– Пам-па-па-пам, – опять промурлыкала себе под нос. Скинула одеяло на пол, заранее взвизгнув, спрыгнула с кровати и прошлепала босыми ногами до низенькой тумбочки, где лежали принесенные сердобольной медсестрой пара фиолетовых спортивных брюк и затасканная длинная футболка грязно-розового цвета. Лучше, чем ничего – вся одежда сгорела. Их с Этьеном пожарные успели спасти, и, видимо, раздосадовавшись от того, что у него отняли самое вкусное, огонь сожрал все до последней щепочки.

Петляющий бледно-голубой коридор с чередой выцветших плакатов о вреде курения и профилактике гриппа, вытертый линолеум в ромбик в ржавых пятнах, плоские квадратные светильники, забитые трупиками мошки, на потолке. Вдалеке кадка с искусственными цветами терялась в тени. Этьен лежал на третьем этаже, а значит – нужно либо ждать лифт, либо идти по лестнице.

Хлопнула дверь, ступеньки поползли вверх. Стараясь не торопиться, Леони поднималась на третий этаж, то и дело останавливаясь: дышать еще было тяжело и больно.

– А если он очнулся? – рассуждала она вслух.

– А если… а если там сидит его… мадам, – прыснула от смеха.

– А если он вообще уже ушел? И даже не зашел к тебе, несчастная ты дуреха, – вздохнула.

Наконец – заветная табличка. Третий этаж. Палата номер триста два. Помявшись у двери, Леони постучала костяшками пальцев, как делала каждый раз, приходя в гости к мастеру, и аккуратно толкнула дверь.

– Мсь… – «Черт!» – Этьен?

Он лежал на застеленной серыми простынями кровати с закрытыми глазами.

«А может, и не было никакой женщины? И свидания не было?»

Впервые в жизни Леони осознала, как мало знает о человеке, к которому бегала по выходным последние два года. Слишком поглотили собственные проблемы, чтобы умудриться заботиться о ком-то еще. Слишком жалкой она казалась самой себе, чтобы жалеть кого-то рядом.

– Леони? – Голос тихий – так карябает ухо противный блестящий жук, заползший с поля желтых цветов.

– Ой, – от неожиданности Леони растерялась. Она не придумала, что скажет или сделает, если вдруг он будет в сознании. – Я… зашла проверить. Как вы?

Этьен едва заметно улыбнулся – эту улыбку мог разглядеть только человек, который вот уже два года оставался в мастерской и сидел часами, пялясь, как тот выдувает из стекла фигурки.

– А я… меня скоро выписывают.

– Вот как? Ты… Хорошо, что тебя не было дома. И ты… не пострадала.

«Черт, он наверно и не в курсе, что я пыталась его спасти… Или не пыталась, а спасла?» – промелькнула непрошенная горделивая мысль и тут же спряталась за брошенной полицейским фразой: «Будьте на связи…»

«Кажется, я влипла…»

Надо бы подойти поближе, но она боялась – только-только наладившиеся отношения с огнем мог окончательно разрушить вид изуродованного ожогами лица. Она пыталась понять, что чувствует, смотря на этого ставшего родным чужого мужчину в таком состоянии, но кроме обыденной жалости не ощущала ничего. Так жалеешь бабушку с клюкой, ковыляющую через дорогу. Так жалеешь пьяницу, попавшего в руки уличной шпане. Так жалеешь щенка дворняги, забившегося под крыльцо.

Сложно сказать, сколько она так простояла, прежде чем поняла, что мастер давно уснул. Скрипнул пол под ступнями, мягко открылась дверь. Щелкнул замок, едва слышно простонала дверная ручка. Незачем тут оставаться. И ждать больше нечего. Если выпишут прямо сейчас – что ж! Ей все же есть куда идти – вернуться в старую жизнь.

Вернуться и замирать от страха каждую ночь, если опять кто-то перепутает дверь, вломится и начнет избивать. Замирать от страха, когда соседи сверху устраивают пьяный дебош и того и гляди на козырек в очередной раз упадет отчаявшееся тело. Замирать от страха, от жалости к себе, от несправедливости жизни – ведь все уже было так хорошо!

Не к месту вспомнился Франсуа и его фотокамера, и смрад дыхания, когда он подходил, чтобы поправить наклон ее головы. А ведь многие говорили, что в большом городе она могла бы стать жутко популярной…

Подойдя к двери, ведущей на лестничный пролет, Леони уставилась в мутное стекло. Оттопыренные уши, покрытое веснушками лицо, разного цвета глаза. Сгорбленные плечи, вытянутая вперед тонкая шея. Острые локти и коленки вот-вот прорвут затасканную ткань одежды с чужого плеча. Леони часто задавалась вопросом, на кого похожа: на мать или на отца. И верила в то, что непременно узнала бы их, если бы увидела в кипящей толпе. Ну разве можно не узнать этот разрез глаз или вздернутый острый нос? Разве можно пройти мимо этих густых бровей?

– Леони Жервиль?

Она увидела тень в отражении стекла и сразу поняла, что будет дальше…

– Доктор вас выписывает. За вами приедут?

«Не в этой жизни», – усмехнулась про себя девушка и, растянув губы в улыбке, обернулась к подошедшей медсестре.

* * *

Ее бывшую квартиру давно отдали другому: «Не нравится? Забираем!» Выслушав от сотрудника службы социальной поддержки целую лекцию на тему «Зажрались», Леони отказалась вставать в очередь, рассеянно кивнула на предложение временно поселиться в приюте для бездомных, выдавила из себя вежливое «До свидания» и ушла.

Безлюдная улица встретила равнодушием. Рабочий день, большинство людей еще парились в офисах, сходя с ума от желания вырваться на свободу и провести несколько часов под палящим солнцем. Они готовы были, скорее, сгореть и заработать рак кожи, чем дышать кондиционированным воздухом.

Леони шла пешком через город. Мимо фотостудии, где потела под ярким светом софитов, мимо кинотеатра, где спала на плече Стивена после огромного стакана ледяного лимонада. Мимо своего бывшего дома – бегом!

Несколько водителей остановились, предложили подвезти, даже забыв уточнить, куда она, собственно, идет, но Леони только мотала головой и ускоряла шаг – прочь из этого города! Прочь из этой жизни!

Странное чувство, что она сгорела в том страшном пожаре, не отпускало.

Показалась окраина. Знакомая улица, несколько полуразрушенных, давно нежилых развалюх. Справа стонал от старости перекошенный забор, за ним виднелись останки теплицы, привлекающей к себе внимание ошметками грязно-желтой пленки. Слева – сгоревшая мастерская. Чуть вдали можно было расслышать бормотание речки, на дереве у соседнего заброшенного дома надрывалась невидимая птица, сбоку, словно из потустороннего мира, раздавались звуки обычной жизни: гремели кастрюли, сыпался горохом отборный мат, взвивался вверх тонкий пронзительный плач ребенка.

Леони застыла как вкопанная. Страх, обида, злость и непонятно почему жгучий интерес пробирали насквозь, до мурашек, до дрожи. Этот сгоревший дом хранил тайну – тайну, которую огонь забрал вместе с собой, пока шептал на прощание проклятия, погибая под упругими струями воды из шлангов пожарных машин.

Ее тайну.

– Пам-пам-па… Пам? – скорее, пробормотала, чем пропела Леони, сделала еще пару шагов вперед и тут же заметила велосипед, так и валяющийся в придорожной примятой траве. Странно, что никто его не забрал: обычно оставленные на окраинах вещи долго не ждут своих хозяев.

Подхватив верного коня и вжав пальцы в мягкую оплетку на руле знакомым движением, девушка постояла несколько секунд, разглядывая торопливый муравьиный бег под ногами. Она уже собиралась развернуться и все-таки дать шанс розовощекой Элен себя спасти, но вдруг передумала – велосипед снова полетел в траву, протяжно взвизгнул, угрожающе заскрежетал цепью и затих.

Манило пожарище. Манили воспоминания. Но смотреть на обугленный деревянный остов прошлого, покрытый толстым слоем успевшей просохнуть сажи, было невыносимо тяжело: казалось, она смотрела на бездыханное тело любимого человека, обугленное и по частям разбросанное по обочине дороги, и не могла узнать. Странно, но именно когда здесь бушевал огонь, дом по-настоящему ожил. Он разговаривал, кричал, задыхался от страсти.

И вот он мертв.

Леони присела на корточки рядом с давно остывшими угольками – всем, что осталось от крыльца. Легонько постучала по ним, провела пальцами, едва касаясь, долго всматривалась в черную сажу. Зачем-то поднесла ближе к носу, понюхала. Вспомнила, как в фильмах солдаты разрисовывали себе лицо в попытке замаскироваться, и провела неуверенной рукой по верхнему веку левого глаза. Но тут же опомнилась, наслюнявила краешек футболки и терла, терла, терла, пока кожа не покраснела, а из глаз не полились слезы.

Надо уходить.

У пекарни так же вкусно пахло. Несколько молодых девчонок примерно ее возраста пробежали мимо, обидно толкнув в плечо, и скрылись внутри – только звякнул серебристый колокольчик.

Через стеклянные двери Леони видела Элен, смогла даже рассмотреть румянец от печи на лице и руки, перепачканные в муке. Женщина что-то объясняла, рассказывала, и глаза ее светились неподдельной страстью, какую можно увидеть только у человека, по-настоящему поглощенного любимым делом.

– Пирожки… – пробормотала Леони, пробуя слово на вкус, и сглотнула голодную слюну. – Какая глупость.

Она пнула лежащий у ног камень, залезла на велосипед и уехала, торопясь убраться как можно дальше, чтобы не накрыло желанием вернуться. Слишком поздно.

Солнце клонилось к закату, когда Леони доехала до смотровой площадки, где уезжающие местные жители останавливались, чтобы в последний раз взглянуть на город – то ли прощаясь, то ли проклиная. Здесь было действительно красиво: небольшой парк, утопающий в зелени и цветах, обрыв невысокого холма, вдалеке петляла река и полыхало пожаром ярко-желтое поле. А дальше простирался город – совсем маленький, заставленный домиками с разноцветными фасадами. Если всмотреться, можно даже различить приют, в котором она росла с самого рождения, но девушка старательно отводила глаза.

– Эй, вы не могли бы отойти?

Сзади раздался капризный женский голос. Обернувшись, Леони увидела молодоженов и парня с фотокамерой. «Мы знакомы?» Он улыбнулся и виновато помахал рукой.

– Конечно, – натянуто улыбнулась Леони, подхватила велосипед и откатила чуть в сторону, чтобы дать молодой паре запечатлеть мимолетное счастье.

– Спасибо, – прошептал фотограф, прикрывшись камерой, как только она поравнялась с ним и встала за его спиной.

Знакомые щелчки, вспышки, неумелые позы непривыкших к съемкам молодых людей: стандартный набор фото, которые никто никогда не перелистнет. Если повезет, то через пару десятков лет дети или внуки уделят пару секунд такого ценного любопытства – и забросят альбом на чердак. А может, кто-то яростно повырезает головы со снимков, чтобы приехать сюда же, на это место, и предать священному огню, которому точно можно доверить изгнание самого большого зла из своей жизни.

– Привет, – во весь рот улыбнулся фотограф, как только обязательная программа была выполнена, а модели унеслись к машине, где ждали подвыпившие друзья и бутылка шампанского, пустившегося врассыпную пузырями по белоснежному платью, как только пробка взвилась вверх.

– Привет. Мы, кажется, знакомы. Но имени я не помню, – честно призналась Леони, дернув краешком губ.

– Кристоф. Да, я как-то снимал тебя. – Предательская краска залила лицо. – То есть…

Леони рассмеялась. Пожалуй, было комфортно в его обществе – хоть что-то знакомое. Кусочек прошлой жизни, пусть и не самой впечатляющей. Интересно, смогла бы она стать популярной, попади в большой город?

– Извини, – стушевался фотограф и поспешил сменить тему. – Ты что тут делаешь? Одна? Так далеко? На… велосипеде?

– Катаюсь, – пожала плечами девушка и вдруг вспомнила, что на лице могли остаться пятна сажи. Но только вздохнула: «Какая разница?»

– Понятно. Если не занята, можешь покататься со мной. У меня машина – вон. Видишь? Поможешь мне на свадьбе. Я один, чувствую, эту ораву не выдержу.

Он тоже засмеялся, но как-то грустно. Да, тут не было ничего от пылающих страстью розовых щек Элен. Хотя, если Леони правильно запомнила, снимки у него были неплохие – креативные и в меру распущенные, немного чудные и дикие, зато оригинальные.

– Странно увидеть тебя на свадьбе, – прищурилась девушка и все-таки поскребла пальцем веко над левым глазом.

– Да я, это… Подработка. Не люблю такое. Бытовуха, бла-бла-бла… А ты давно Франсуа видела? Он куда-то пропал…

– Давно, – Леони сморщила нос, пытаясь вспомнить, но только пожала плечами.

Молодожены готовы были ехать дальше и уже вовсю махали руками, зазывая фотографа с собой. Их жизнь только начиналась.

– Мне… пора. Так как? Поехали? Велосипед закину в багажник.

Леони не раздумывала: ей некуда было идти, да и неплохо бы перекусить. Она не ела с самого обеда и уже почти не помнила вкус сладко-кислого вишневого желе.

Машина дернулась, затарахтело еле слышно радио, настроенное на волну классической музыки, в багажнике недовольно брякнул велосипед и притих, пока отъезжали с площадки, забыв обернуться на тающий в свете заходящего солнца город.

Ехать оказалось недолго. Дорога петляла вдоль реки в лабиринте нависших над плавящимся асфальтом ив. Леони подставила лицо ветру, прорывающемуся сквозь приоткрытое окно, и пыталась не думать ни о чем, заглушить мысли ненавязчивой мелодией, льющейся из динамиков. Но с каждым поворотом чувствовала, что все ближе и ближе к чему-то новому и неизведанному. И сердце вторило рваным ритмом.

– Все хорошо? – Кристоф покосился на нее, чуть повернув голову в сторону, но тут же перевел взгляд обратно на дорогу.

– Да. Просто давно не ездила на машине, – соврала девушка.

Велосипед тихо звякнул, подтверждая ее слова и становясь невольным сообщником этой маленькой лжи.

Сама не понимая зачем, Леони всматривалась в окно, жадно следила за исчезающими домиками, словно боясь и желая забыть путь обратно и никогда не вернуться.

Вскоре перед глазами вырос шикарный особняк – в прошлом резиденция какой-то городской шишки, а теперь частная собственность, сдающаяся в аренду желающим с размахом отметить важное событие или просто провести время в тишине в окружении выстриженных красивыми правильными фигурами кустарников, густо засаженных клумб с явной ноткой ландшафтного дизайна и бескрайних полей, начинающихся прямо за главным зданием.

Когда они остановились, Кристоф махнул в сторону каменной дорожки, огибающей дом, а сам почти наполовину залез в багажник, так что торчала только оголенная поясница: спешил обвешаться штативами, объективами и прочей ерундой, без которой ни одна невеста не сможет быть окончательно удовлетворена своим внешним видом на первых семейных фотографиях.

Леони медленно пошла вперед, не сводя глаз с особняка. Роскошный, в три этажа, заросший мхом и обвитый вьющимися лианами, меж которых светились мутной желтизной старинные кованые фонари, он походил на мистический заколдованный замок. И в то же время давил на нее, насмехаясь своей незыблемостью над мимолетными – не дольше человеческой жизни – проблемами. Внутри кто-то копошился мутными силуэтами: то ли гости, то ли обслуга. Хотелось представить себя здесь на правах хозяйки или хотя бы приглашенного, но не получалось.