Поиск сокровищ

Она хотела продолжать спрашивать дальше, но чувствовала, что опасно близко подошла к грани, за которой в таких разговорах уже начинаются самоунижения.

Вдруг снова заговорил Ярослав:

– С тобой хочется по-доброму, а для этого придется обидеть, видимо. Солнце, я такой девчонки хорошей не встречал еще. Тебе надо того, кто готов это оценить.

Леся заставила себя поднять глаза и посмотреть Ярославу в глаза.

– А ты не ценишь?

– Не настолько.

– А, – Леся выдохнула, а потом вдохнула, стараясь удержаться от слез. – Понятно. Спасибо, что честно. Ты наверно сейчас смеяться будешь… Это глупость, убожество просто, но мне почему-то очень хочется рассказать тебе. Ты не подумай, что я хочу как-то изменить твое решение, конечно нет, ты же имеешь право не любить меня… – здесь она была вынуждена глубоко вздохнуть. – Я за пару месяцев до знакомства с тобой за компанию с Алей ходила в магическое кафе. Оно так и называется, но это неважно, – Леся тараторила так, будто пыталась выиграть в конкурсе, кто быстрее скажет самый большой текст. – В этом кафе можно написать желание на листочке и оставить в специальном мешочке. Потом этот мешочек со всеми желаниями отвозят в какое-то святое место монахам, а они молятся, чтобы сбылось. Я загадала любовь. Потому что боялась, что вот мне уже восемнадцать лет, а я ни к кому ничего… никогда. Это же ненормально, думала. Думала, мне бы хоть какое-то доказательство, что и я могу это все тоже… И я тогда… тогда написала, что можно даже безответную любовь, лишь бы просто почувствовать. Ты не думай, пожалуйста, что я со злом тебе это говорю. Я не в укор, честное слово. И даже когда ты сейчас уйдешь, я о тебе плохо думать не буду. Я вообще желаю тебе только хорошего, потому что понимаю, что тебя самого предавала любимая, и я хочу, чтобы ты встретил ту, с кем будешь по-настоящему счастлив. И, и… – Леся хотела сказать что-то еще, но не смогла придумать. – В общем-то все. Просто счастья.

Ярослав улыбнулся. Леся в ответ тоже, но не потому, что действительно ощущала себя счастливой, а потому что знала, что это нужно, чтобы закончить сцену красиво. Хватит унижений…

Ярослав ушел. Леся подошла к перилам, где только что стоял он, сгорбилась и затряслась от слез. И пусть первое любовное разочарование причиняло муку, она все равно чувствовала какую-то непередаваемую красоту этого момента, словно вот прямо именно здесь и сейчас она живет, вот это и есть жизнь, вот эти моменты и вспоминаешь, когда кожа становится сморщенной, как мокрый желтый лист. И хорошо, что это было. Пусть больно, пусть слезно, но было незабываемо.

– Мадемуазель, – вдруг послышалось под балконом. Голос был хриплый и грубый.

Леся с опаской посмотрела вниз. Под фонарем стоял бомж.

– Мадемуазель, – важно повторил он, – зачем вам он, присмотритесь ко мне!

Леся рассмеялась, отвернулась от бомжа и опустилась на пол около перил. Смех перешел в слезы.

Леся не стала искать Алю. Написала ей сообщение, в двух словах рассказала о разговоре с Ярославом, извинилась, что оставляет ее на вечеринке одну, вызвала такси и уехала. В машине она смотрела в окно, тайком утирая слезы, и думала о том, что таксист даже не подозревает, какую драму она сейчас переживает.

Во двор Леся попросила таксиста не заезжать. Он высадил ее у шлагбаума.

Стало уже холодать. Леся, полная жалости к себе и все же чувствуя красоту момента, подняла голову к полной луне, подумала: «Вот оно так вышло, удивлена?» – опустила плечи и уголки губ и неспешно пошла к своему подъезду.

Вдруг она услышала, как тявкает собака, и обернулась. Это Петруша, сосед, выгуливал своего лабрадора.

– Привет, – сказала Леся.

Знали Петруша с Лесей друг друга с детства, вместе ходили в детский сад. Последние пару месяцев Петруша постоянно звал ее куда-нибудь: то в ресторан, то в кофейню, то в кино. Леся сначала недоумевала, откуда вдруг такое стремление к близкому общению, а потом отец сказал ей: «Котенок, вот ты слепая! Он тебя на свиданки зовет». Леся искренне удивилась. Она так привыкла воспринимать Петю именно как Петрушу, мальчика в белых носочках, который плакал, когда она его толкнула и забрала наклейки. А потом, когда первый шок прошел, Лесе стало приятно, что она кому-то понравилась, и приняла приглашение. На свидании они сходили в кофейню, потом погуляли по набережной. Было весело и уютно, но в груди Леся не чувствовала ничего такого, что могло бы позволить ей называть Петрушу Петей, представить поцелуй с ним или забыть о том, как он тер глазки после того, как заканчивался тихий час в садике.

– Как ты? – спросил Петруша. – Вроде грустная какая-то.

– Нет, нет, все хорошо.

– А, ну хорошо… А завтра ты что делаешь?

– Да так.

– Я просто хотел…

– Петруш, – перебила Леся, – я бы с удовольствием, но я приболела, горло – вот как-то… будто там вирусы. Нос, видишь, красный, это я сопливлю. Ты извини, пожалуйста, как-нибудь потом с удовольствием, хорошо?

– Без проблем, – он так тепло и искренне улыбнулся, что у Леси сжалось сердце. Ей вспомнились все фильмы и сериалы, в которых дуры-героини убивались по тем, кто их не ценил, а в конце, все осознав, понимали, что вот тот самый просто друг или хороший парень, к которому они ничего не чувствовали, любовь всей их жизни. Леся прислушалась к себе, может, что-то шевельнется внутри, может, вот сейчас, сравнив чувства Ярослава к ней, и чувства Петруши, она все осознает, поймет, что надо дать Петруше шанс…

Заорала сигнализация машины рядом. Леся вздрогнула.

Глухо. «Вселенная спит, положив на лапу с клещами звезд огромное ухо», – всплыла у Леси в мозгу одна из строк-липучек. Она часто цитировала какие-то стихи, но не потому, что намеренно их заучивала, чтобы выпендриваться, просто есть такие строки, которые только раз прочитаешь – сразу запомнишь. Липучки, как их называла Леся с любовью. «За счет этих липучек и вывозим бремя интеллектуалок», – шутила она с Алей.

Еще раз улыбнувшись Петруше, Леся поплелась к своему подъезду. Ей было тревожно, что она никогда не встретит свою любовь, что ей почему-то из всех парней приглянулся именно такой недосягаемый Ярослав, а милый и хороший Петруша не вызывает у нее никаких чувств и даже никаких мыслей, она боялась, что уплотнение на шее убьет ее и что у нее точно есть какое-то психическое расстройство, иначе почему ей никто не нравится, кроме тех, кто не отвечает ей взаимностью, а еще ей было грустно, ныло в груди от боли, и жизнь виделась в тусклых тонах.

Дома было тихо. Бабушка с утятами уже, видимо, спала.

Леся прошла на кухню и увидела, что из гостиной льется экранный свет. Она заглянула. Папа, запрокинув руку за голову, лежал на диване и смотрел «Жмурки» Балабанова.

– О, котенок! – сказал отец, увидев Лесю и убавив звук. – Ну, рассказывай, что там как.

– Я призналась парню в любви.

– Да ты что! А он?

– А он не любит.

Леся заплакала. Папа похлопал по дивану, подзывая ее. Леся с радостью устроилась у отца под боком.

– Такую девчонку прошляпил. Котенок, он гнедина.

Леся засмеялась сквозь слезы.

– Как ты хоть придумываешь эти словечки, пап…

– Чем больше говна в жизни, тем веселее ты должен становиться. А то сам завоняешь.

Леся засмеялась уже в голос.

Валерий Евгеньевич, видя, что Леся улыбается, заулыбался тоже и крепче прижал ее к себе.

– Ну что я, не прав, что ли?

– Ну па, от того, что он меня не любит, он не становится плохим человеком.

– Вы посмотрите на эту мать Терезу. А мне наплевать, плохой он или нет. Для таких у меня есть два слова. Идет в жопу.

– Это три.

– Правильно, потому что оригинальная фраза состоит из двух слов. Это я под тебя адаптировал, чтобы мат тебе ушки не резал.

Леся снова засмеялась и потерлась мокрым сопливым носом о папину футболку. Отец прибавил фильму звук, и они стали смотреть вместе. Чувствуя на своем плече вес теплой отцовской ладони, Леся заснула.

Глава 5

Ночью Лесе снилось, что все произошедшее накануне – сон. Что Ярослав на признание в любви обнял ее и поцеловал. Сквозь сон она ощущала ложь радости, которая ее охватывала, и старалась подольше не просыпаться, только бы не окунаться в настоящее.

Но глаза Лесе все-таки пришлось открыть.

Как-то глупенько моргая, перед ней, на папином животе, сидел утенок и вертел головкой на тоненькой шейке то влево, то вправо.

Леся провела ладонью по глазам.

Они уснули на диване, не досмотрев фильм. Теплая рука отца так и давила ей на плечо. Леся осторожно высвободилась, взяла утенка, который собирался драпануть, и пошла искать бабушку.

Бабушка уже проснулась и сидела на кухне, пила чай. Перед ней на столе лежал хлеб и стояло масло. Окно было распахнуто. С улицы доносились визг детей и шепот берез.

– Нашла твоего беглеца, – сказала Леся, показывая бабушке утенка.

– От какой шустрый! Ты посмотри на него! Чаю налить тебе, моя красавица? Что хочешь кушать на завтрак?

– Кофе выпью с тобой давай.

Леся посадила утенка к его братьям в ограждение. И вот в этот самый момент, когда другие утята запищали, увидев своего брата, Леся вспомнила вчерашний день, и тягучая, серая, плотная, как болото, тоска обволокла ее с головы до ног. Они с Ярославом больше никогда не увидятся. Больше никогда не будут вместе пить кофе, не будет больше вечерних созвонов по видеосвязи и болтовни о том, как прошел день. И он ее не любит. Нет, все-таки, наверно, симпатию испытывает, но недостаточную, чтобы выбрать ее, а не свободу.

Не. Лю. Бит. Это как огромный серый валун, который никак не сдвинуть, хоть сколько пыжься, тужься и пытайся.

Леся сказала бабушке, что скоро вернется, а затем быстрым шагом направилась в ванную. Заперла дверь, включила воду и разрыдалась. Но неслышно, чтобы не объясняться лишний раз с папой и бабушкой. Она знала все, что они скажут. Да и Леся сама понимала, что, значит, Ярослав просто не ее судьба, что она встретит кого-то лучше, что жизнь приберегла для нее кого-то особенного – это все было понятно. Но родным и близким был сейчас Ярослав. И он ее не любил. Поплакав минут пять, Леся умыла лицо, почистила зубы и вернулась к бабушке.

Тут на кухню вошел сонный папа в одних трусах. Леся и бабушка громко поздоровались. Он молча подошел к крану, налил себе воды, выпил, с удовольствием вздохнул и только потом, придя в себя после сна, улыбнулся Лесе и бабушке. Хотел подойти к столу, но бабушка закричала как резаная:

– Ай! Наступишь! Наступишь!

Комнату будто поставили на паузу. Папа замер с испуганными глазами и поднятой ногой, бабушка протянула к нему руки, а Леся бросилась к утенку и осторожно взяла его на руки.

Папа раздраженно бросил:

– Я этих куриц в своей квартире видеть не хочу.

– Это утки, па.

– По херу мне. Либо увозите, либо не плачьте, если наступлю.

И, что-то бурча себе под нос, ушел в туалет, потом выглянул и спросил:

– Котенок, на тренировку поедешь?

Леся подскочила и закивала. Тренировки всегда были ее спасением. А тем более сейчас, когда минуту назад она нащупала уплотнение около подмышки, ей срочно нужно было отвлечься.

Уже через десять минут, натянув серые спортивные штаны и топ, она уселась на переднее сиденье папиного лексуса.

– Посмотрим вечером фильм? – спросила Леся.

– Я вечером в ресторан.

– С кем это?

– Да с одноклассником. Опять деньги клянчить будет на раскопки эти свои. Веришь, я бы лучше с тобой и даже курицами этими валялся на диване, чем тащился на эту встречу.

– А что за раскопки? Это кто, дядя Миша, что ли?

– Да какой дядя Миша, котенок. Этот полицейский, он рыть может только носом землю. А я тебе про Саньку Петровского говорю.

– Я его не знаю.

– Старый товарищ мой, сидели за одной партой. Подался в науку. Не вылезает из своих раскопок. Он археолог, что ли… Как этот, твой любимый…

– Кто?

– Ну этот, в шляпе.

– Индиана Джонс?

– Джонс, ага. Теперь Санька Джонс. Но раскапывать всякие тарелочки и косточки ему скучно, и он занимается поиском сокровищ.

– Реально?

– Да я те клянусь. Санек сбрендил.

– И нашел хоть раз?

– Ни единого. И каждый, мать его, год он зовет меня на ужин. А я знаю, что он будет просить проспонсировать очередную его экспедицию.

– И ты спонсируешь.

– Естественно. Я каждый раз ведусь на его «в этот раз точно найдем, я все просчитал». И потом он начинает мне объяснять и доказывать, что успех стопроцентный. А ты знаешь, котенок, я эти науки ваши и умные словечки терпеть не могу. Поэтому я просто молча перевожу ему деньги, только бы он замолчал.

Леся засмеялась. Она хотела еще порасспрашивать папу о его странном друге, но они уже подъехали к фитнес-центру.

Леся сказала Ярославу правду, спорт появился в ее жизни, когда ей исполнилось пятнадцать. Она тогда так тяжело заболела ветрянкой, что сбросила пять килограмм. Результат ей понравился, она впервые увидела косые мышцы живота. Ей захотелось отточить фигуру. Она пробовала ходить на йогу, на растяжку, на пилатес, но ей быстро надоедало. А однажды отец взял ее на слабо и позвал на тренировку. Помимо них двоих в группе было еще шесть мужчин примерно сорока лет.

Нагрузка оказалась такой большой, что уже через пятнадцать минут Леся была готова сбежать. Но проигрывать она не любила. Это только внешне она была нежным голубоглазым цветочком и котенком, внутри у нее жили несгибаемые убеждения о силе и упорстве. Вдруг Костян, тренер, включил песню «Знаешь ли ты, вдоль ночных дорог». Леся оторопела. Никто из присутствующих мужчин не обратил на это внимания. Они занимали позу для следующего упражнения.

– Пап, – позвала Леся.

– А? – отозвался отец.

– А что это за звуковое сопровождения такое?

– А это для самого говна. Щас, котенок, будет такая жесть, что выносить ты меня будешь на руках…

Отец оказался прав. Пятнадцать минут следующего комплекса упражнений Леся не понимала, то ли она плачет, то ли это пот стекает. В тот день она выползла из зала вся мокрая, проспала от усталости дома с шести вечера до девяти утра, а потом начала постоянно ходить с отцом. Это стало их маленьким ритуалом. Что бы ни случилось, но в понедельник, среду и пятницу они тренировались у Костяна. Сформировалась постоянная группа из пяти человек: Леся и ее папа, главный в городе судья – простоватый Мишаня, простодушный следователь Леня, от которого к любовнику ушла уже третья жена, и владелец фитнес-центра, в котором они тренировались, – легкий на подъем Виталик.

Когда Леся с отцом вошли, все остальные с ними радостно поздоровались. Костян сказал занимать свои места и разминаться. Заиграла бойкая музыка, но очень тихо. Во время разминки все любили поболтать.

– Ну что, Леська, как жизнь молодая? – спросил Мишаня. – Экзамены-то сдала?

– Как раз сессия начинается завтра.

– О, ну успехов тебе! А на личном как? А то все ты нас рассказами об учебе кормишь, а нам-то хочется чего поинтереснее, у нас-то жизнь старая, скучная.

– За себя говори, – сказал Виталик.

Леся ответила, разминая шею:

– На личном так себе.

– Это что еще значит?

– Мишань, не лезь, там сердце разбито, – сказал папа, наклоняясь из стороны в сторону.

Леся согласно кивнула. И тут все мужчины подвинулись так, чтобы делать разминку поближе к Лесе. Леся рассказала им про Ярослава, про то, как сильно он ей нравился, что это вообще впервые, когда кто-то ей так сильно понравился, и что он предложил дружить, а на вечеринку… на вечеринку пришел с другой девочкой и не ответил Лесе на чувства, когда она первая в них призналась. Леся ничего не скрывала, хранить свои секреты она не умела. Про нее отец так и говорил всегда: «У тебя не задерживается».

– Леська, – сказал Виталик, – мы с тобой после тренировочки заглянем в наш барчик, там бахнем водочки. Знаешь, как хорошо водка сердце лечит!

– Виталь, епрст, – сказал отец, – после того, как ты сказал, что табак полезен, даже не лезь с советами к Леське.

– Леська, ты такая девчонка зашибенная у нас, – начал Мишаня. – Да за тобой табунами должны бегать! И не нужен тебе этот нерешительный. Я тебе так скажу, как мужчина: когда девчонка нравится, все остальное решаемо.

– А я ему, значит, не нравилась?

– Значит, да! – весело сказал Мишаня, а потом понял, что вывод получился какой-то неутешительный, и нахмурился, стараясь понять, где в утешении он свернул не туда.

– Главное, Лесь, надо верить, что встретишь еще свою любовь, – воодушевленно сказал Леня. – Я вон три раза ошибся, а все равно жду.

Леся утерла слезы, которые собрались в глазах за все время этого разговора, во время которого взрослые мужчины старались так неуклюже, но так искренне поддержать ее.

После тренировки папа забросил Лесю домой, а сам уехал по делам. Моясь в душе, Леся перебирала события утра, и вдруг вспомнила о каком-то уплотнении около подмышки. Она стала ощупывать себя… Да, есть. Сердце понеслось галопом, ноги задрожали. Леся даже не смыла до конца шампунь, вылезла из душа и подошла к зеркалу. Стала внимательно осматривать… Да, точно, что-то есть. Она умрет. Она точно умрет. Грудь она еще не обследовала, вот и проморгала. Рак. Что еще это может быть? Ей отрежут грудь, и она так никогда и не выйдет замуж, а Ярослав ее точно не полюбит.

Дрожащими руками Леся записалась в частную клинику на УЗИ. Стараясь не подавать виду, чтобы не беспокоить бабушку, она оделась и направилась в больницу.

Когда врач сказал, что ничего страшного не видит, Леся вышла из кабинета и тихонько заплакала. Но не от облегчения, а от понимания, что мысли, как рой пчел, не желали успокаиваться. Она не верила, что врач осмотрел ее добросовестно, ей казалось, что ее обследовали плохо, что нужно сдать анализы, что нельзя это так оставлять. И еще она понимала, что то, что происходит с ней, эти страхи, эти мысли, эта бесконечная уверенность, что внутри нее зреет рак – ненормально. Это иссушало ее, лишало жизнь красок, мучало без конца. И ни одно врачебное слово, ни одно УЗИ не могло ее успокоить.

Леся позвонила отцу и в истерике попросила забрать ее из больницы. Отец приехал быстро.

Леся села к нему в машину вся зареванная.

– Со мной что-то не так, пап, – сказала она. – Я не понимаю что. Я схожу с ума. Я не могу. Я больше не могу.

– Котенок, – Леся впервые за долгое время услышала не смешок в голосе отца, а испуг, – ну ты чего, какое «с ума»?

– Папа, мне кажется, что еще чуть-чуть, хоть один толчок, и я просто…

– Что?! – мгновенно изменился в лице папа, взгляд его внимательно обследовал Лесю. – Ты обалдела? Что ты собиралась сказать?

Леся покачала головой.

– Нет, что ты собиралась сказать? – настаивал отец.

Леся разрыдалась.

– Я просто не могу, я не понимаю, что со мной. Ведь я такой не была. А сейчас я боюсь лишний раз притронуться к себе, вдруг я что-то найду. И я не могу забить. Я не могу отпустить. Ко мне будто вампир присосался и пьет спокойствие. Я не могу, папа, я не могу.

Отец молчал, и Леся боялась на него смотреть, потому что знала, что увидит в глазах отца страх и боль, а ведь когда-то она клялась себе, что не позволит, чтобы отец расстраивался из-за нее, не после всего, что пережила их семья.

Отец завел машину.

– Куда мы? – спросила Леся.

– К психиатру.

– Пап, нет.

– Я тебя из петли вынимать не хочу. А то, что происходит… Сука, даже я понимаю, что все, приехали. Что игнорировать твое состояние больше нельзя.

– Па, пожалуйста, я не хочу. Я справлюсь сама. Пап! Ну пожалуйста!

Отец остановился на заправке, вышел, хлопнув дверью, и закурил. Леся сидела, глядя перед собой. Щеки ее были мокрые от слез. Жизнь казалась прожитой и бесполезной.

Папа вернулся в машину.

– Как мне тебе помочь? – спросил он, испуганными глазами оглядывая Лесю.

Она пожала плечами.

– Давай-ка так, – сказал отец, – сегодня вечером ты со мной в ресторан идешь. Платье покрасивее нацепишь. Макияж, укладка. Полопаешь вкусную еду, посмеешься.

– А что, твой друг смешной?

– Санек-то? Да это унылая пиявка. От моих шуток будешь смеяться. Вопросы есть?

– Я вам не помешаю?

– Какой! Да ты разбавишь наконец эту унылую ежегодную встречу. В конце концов, кто за пир платит, тот клоунов и приглашает.

Доехали до дома. Леся, уставшая от слез и истерики, понуро вышла из машины. Ее отец, наблюдая за худенькой маленькой фигуркой дочери, испытывал такой страх, который ощущал только единожды, когда Леська, еще учась в четвертом классе, позвонила ему в слезах и сказала, что во дворе их дома стая злых больших собак, и она не знает, куда от них деться, и что они хотят напасть на Сему, их пуделишку. Он тогда гнал как бешеный, надеясь, что хоть кто-нибудь поможет его ребенку, хоть кто-нибудь отгонит стаю. Он нашел Леську заплаканной, но целой. Порвалась только болоньевая штанина. Слава богу, мимо проходила какая-то бабушка с огромными сумками. Помогла, отогнала собак. Он потом каждую неделю возил этой старушке по три пакета еды из супермаркета. Выяснил, что семьи у нее нет, и возил. А потом она умерла.

Сейчас, увидев дочь в истерике у больницы, Валерий Евгеньевич понял, что дело серьезное и шутки кончились. Что-то по-настоящему страшное плескалось в Леськиных глазах, и даже он, всю жизнь считавший, что любые проблемы с головой лечатся банькой и водочкой, позвонил своей бывшей любовнице Анне, которая работала клиническим психологом, и обрисовал ей ситуацию. Она долго молчала, потом сказала:

– По-хорошему тебе бы привезти ее к нам в клинику. В стационар ее никто, естественно, не положит, но нужно, чтобы ее все равно осмотрел врач и подобрал подходящую терапию.

– Она не хочет. Ни в какую.

– То, что ты описываешь, в принципе корректируется и обычной психотерапией, без таблеток. Только надо, чтобы психотерапевт был грамотный, имел образование, как у меня.

– А можно без походов к врачу? Она не пойдет. Упрямая.

Анна вздохнула.

– Ну чего ты от меня хочешь тогда? Любой совет, который я тебе дам, будет некорректным, потому что я ее даже не видела в лицо, в симптомы ее не погружалась.

– Я очень боюсь за нее. Не переживу, если упущу время и потеряю дочь.

Снова молчание.

– Хорошо, это не психологический совет, а просто дружеский. Имей это в виду. Обычно со страхами и фобиями работают следующим образом: потихоньку и осторожно сталкивают человека с тем, что его пугает. Вот боится пациент кактуса, мы сначала на фотографию этого кактуса смотрим, потом я этот кактус в кабинет приношу, потом прошу пациента сесть поближе, потом еще ближе, потом подержать кактус в руках. Человек понимает, что его не убивает то, что так его пугало, и успокаивается.

– Так, и?

– Иногда человека нужно столкнуть со страхом, чтобы его отпустило. Только, умоляю, не говори ей, что у нее рак. Ты ее до истерики доведешь. Действуй иначе. Помести ее в ситуацию, в которой у нее не будет возможности бегать к врачам по любому поводу, чтобы она пожила со своими страхами без попыток что-то предпринять и увидела, что если у нее что-то болит, то не нужно сразу бежать на УЗИ или к врачу, что недомогание не равно раку. Надо, чтобы твоя дочь побыла в опасности, но в разумных пределах. Только я прошу тебя, без охоты на медведей. В разумных и подконтрольных пределах, ты понял меня? А то знаю я тебя.

– Спасибо, Ань. Я должник.

– Цветы пришли. Розы. Больше пятидесяти штук.

– Понял. Адрес тот же?

– Тот же, тот же.

– Спасибо, Ань. Правда, спасибо. Я тебе всю жизнь буду благодарен, если поможет.

Глава 6

Леся подняла утенка, который залез в ее косметичку, осторожно посадила его на пол и вернулась к макияжу. Подвела губы, уложила брови. Отошла. Покрутилась. Платье тоже сидело прекрасно. Что же на груди-то будто камень? Лесе казалось, что если она ляжет на кровать, то ее грудь впадет внутрь от этой тяжести.

Леся села к отцу в машину, чтобы поехать в ресторан, и постаралась улыбнуться под пристальным отцовским взглядом. Она боялась, что он снова заговорит о врачах. Леся и сама не знала, почему так не хотела обращаться к психиатру. В ее окружении было много тех, кто пил таблетки и им действительно становилось легче, но ей почему-то казалось, что она проиграет самой себе, если признает, что не может справиться со своими мыслями и страхами самостоятельно.

Она прекрасно помнила, когда у нее началась ипохондрия. Год назад, когда она готовилась к ЕГЭ. Все девять учебных месяцев она находилась под таким давлением репетиторов, школы и ожиданий отца, что к маю спала не больше трех часов в сутки – в остальное время готовилась. А потом отец попал в аварию. Несерьезную, но все-таки ему пришлось поваляться пару недель в больнице. Леся тогда впервые осознанно и по-взрослому ощутила, что смерть близко. Отец ведь уехал просто купить семечек и чипсов к фильму. И если все может случиться так внезапно, то, значит, решила Леся, надо попытаться проконтролировать хотя бы то, над чем мы властны – здоровье. Стресс от экзаменов, недосыпание и страх смерти наложились один на другой и улеглись в большую пирамиду, которую Леся вот уже год никак не могла разрушить.