Фашистское жало

Но ничего другого не остается. Нужно изыскивать способ, чтобы сбежать. Нужно обязательно придумать такой способ! А для этого прежде всего нужен надежный компаньон. В одиночку такое рискованное дело провернуть трудно.

И Коломейцев стал подыскивать напарника по предстоящему побегу. Нужно было торопиться, до окончания учебы оставалось всего ничего – чуть больше двух недель. Нужно было спешить, но при этом не ошибиться, потому что любая ошибка неминуемо закончилась бы смертью. Но как найти такого напарника? Здесь не простой лагерь, а секретный учебный центр, здесь люди особого склада, все они добровольно согласились быть помощниками и пособниками фашистов. Искать напарника по побегу среди добровольных пособников фашистов – это, конечно, была погибельная мысль. Но ведь при всем при этом никого другого рядом не было! И быть не могло! А бежать нужно было всенепременно!

И подходящий случай, и напарник подвернулись сами собой. Отчего-то так оно обычно и бывает. Ты замышляешь одно, а случай или, может, судьба подсовывают тебе совсем другое. И зачастую оказывается, что то, что подсовывает тебе случай или судьба, намного правильнее того, что ты замышлял. Наверное, это какой-то никем еще до конца не осознанный и не разъясненный закон жизни.

Так случилось и с Иваном Коломейцевым. В тот день его и еще одного курсанта-поляка заставили чинить некое помещение общего пользования. Точнее сказать, нужник. Это было сколоченное из толстых досок сооружение, в котором нужно было подлатать крышу и заменить несколько сгнивших досок. Меняя сгнившие доски на новые, Иван обратил внимание, что задняя стена нужника выходит не на лагерную территорию, а на пространство вне лагеря.

У Ивана тотчас же родилась соблазнительная мысль. Если, допустим, улучить момент и протиснуться сквозь прореху в задней стене, то вот она и свобода! Все казалось настолько простым, что даже не верилось – неужели такое может быть? Получалось, что может. Может! Вот же она, прореха! И притом настолько большая, что протиснуться в нее любому человеку не составит труда! А если так, то, может, и попробовать? Выбрать подходящий момент и…

Иван невольно покосился на своего напарника-поляка. И ему отчего-то показалось, что и поляка сейчас одолевают те же самые мысли и желания, что и его. Во всяком случае, он не сводил глаз с прорехи и даже чему-то улыбался. Неужели он тоже, как и Коломейцев, задумался о побеге? Хорошо, если это так. А если не так? Как тут понять?

– Дзира, – сказал поляк, делая вид, что обращается больше к самому себе, чем к Коломейцеву. – Велки дзира…

– Да, – осторожно согласился Иван. – Дыра… Прогнили доски, вот она и образовалась. – Он помедлил и произнес: – В эту прореху пролезет целая корова, а не то что человек. Конечно, если мы с тобой ее не заделаем как следует.

– В лагере нема кров, – сказал поляк и взглянул на Ивана испытующим взглядом. – Тут бич тилко людзи. Людзи…

И он указал пальцем вначале на Ивана, а затем на себя. Жест был красноречив и предельно понятен. Никому, кроме Ивана и поляка, не следовало знать о прорехе в задней стене нужника. Но насколько искренним был этот жест? Не играл ли этот незнакомый поляк в какую-то свою, двусмысленную и подлую, игру? А что, если он замыслил склонить Ивана к побегу и донести на него, чтобы выслужиться перед немцами? Могло ли быть такое? Вполне. Иван ничего не знал об этом поляке. Равно, впрочем, как и поляк об Иване. Тут надо было кому-то рискнуть первому пойти на сближение.

Рискнул Иван. Он подошел к прорехе, отодрал от нее гнилые доски и вышвырнул их наружу. А затем на место отодранного гнилья стал прилаживать новые доски.

– Подсоби, – глянул Иван на поляка.

Поляк молча подошел к Ивану и стал придерживать доски. А Иван начал приколачивать их к стене гвоздями. Но забивал он гвозди не так, как для того бы требовалось, не основательно, а лишь слегка – чтобы прибитые доски можно было легко оторвать, когда это понадобится. Таким способом он прибил несколько досок и испытующе взглянул на поляка. Поляк усмехнулся, ничего не говоря, указал на доски и задорно щелкнул пальцами. И эта усмешка, а более того – щелчок сказали Ивану гораздо больше, чем могли бы сказать слова. В ответ он тоже усмехнулся и тоже щелкнул пальцами. И – ничего больше, и они поняли друг друга.

Таким-то образом – лишь слегка, а не основательно – они заделали всю прореху. Со стороны видно ничего не было, просто казалось, что стена крепкая.

– Гди? – спросил поляк, когда они возвращались в барак.

– Когда? – переспросил Иван. – Думаю, что чем быстрее, тем лучше. А то вдруг кто-нибудь обнаружит нашу лазейку.

* * *

Они бежали на следующий день. Дело близилось к вечеру, надвигалась тьма, а она – самый надежный и верный спутник и помощник всякого беглеца. Она и укроет, и запутает следы, и убережет от погони… Учебный отряд, в состав которого входили Коломейцев и поляк, возвращался с занятий на полигоне. Сегодня целый день напролет их учили, как лучше и надежнее окружить обнаруженный партизанский отряд. Занятия были утомительными, приходилось много бегать, ползать по-пластунски, бросаться в короткие стремительные атаки, так же стремительно отходить, стараясь таким образом выманить на себя предполагаемого противника, вновь атаковать, заходя с тыла и флангов… Что и говорить – утомительные это были занятия. И хорошо еще, что учебный полигон находился неподалеку, на территории лагеря, а то бы курсантам пришлось совсем худо.

– Всем десять минут отдыхать! – скомандовал по-русски унтер-офицер. Затем ту же самую команду он повторил по-польски. Этот унтер-офицер не был немцем, он когда-то был красноармейцем, но вот каким-то образом выслужился перед немцами, дослужился до унтер-офицерского звания и теперь командовал учебным отрядом будущих карателей.

Курсанты в изнеможении упали на землю. Кто-то пил воду из фляжки, кто-то закурил, а кто-то просто в сердцах выругался, причем по-русски. Темнота между тем сгущалась, стал накрапывать дождь. Судя по всему, через минуту-другую дождь готов был припустить во всю мощь. Отдыхали курсанты неподалеку от того самого нужника, который накануне ремонтировали Коломейцев и поляк. Иван нашел взглядом поляка и выразительно щелкнул пальцами. Это, несомненно, означало, что можно попробовать убежать. Причем именно сейчас. Все тому благоприятствовало: надвигающиеся сумерки, дождь, нужник с залатанной прорехой в задней стене…

– Подъем! – скомандовал унтер-офицер. – Всем в казарму! Оружие в пирамиду!

Да, у подневольных курсантов было при себе оружие – немецкие винтовки. Без оружия что за тренировка? Конечно, патронов в оружии не было. Патроны для учебных занятий не полагались. Патроны курсанты должны были получить потом, когда станут настоящими карателями и вступят в бой с настоящим партизанским отрядом.

– Господин унтер-офицер! – сказал Коломейцев. – Мне на минутку – в нужник…

– И я теж, – подошел к унтер-офицеру поляк.

– Приспичило вам! – ругнулся унтер. – Ладно, на все про все вам две минуты! А потом догоняйте остальных.

– Слушаюсь, – с готовностью произнес Коломейцев и первым пошел в нужник.

А за ним – и поляк. И оба – с оружием.

Внутри было пусто, и это было удачей. Не сговариваясь, Коломейцев и поляк бросились к задней стене. Миг – и в стене образовался лаз.

– Давай! – вполголоса произнес Коломейцев. – А я за тобой!

Снаружи также никого не оказалось. Шел дождь, и никому не хотелось высовывать носа. Да и к тому же никто и помыслить не мог, что вот сейчас, прямо сию минуту, в лагере происходит немыслимое – побег сразу двух заключенных. Да притом какой побег! Тоже, можно сказать, немыслимый – через прореху в нужнике! Кто бы об этом мог подумать?

– Ходу! – скомандовал Коломейцев. – Чем дальше, тем лучше!

И они побежали. Они бежали, спотыкались, падали, поднимались и вновь бежали, бежали, бежали… Они прекрасно понимали, что чем дальше они убегут, тем больше у них будет шансов на спасение. Винтовки они не выбрасывали. Да, оружие было без патронов, но патроны можно будет раздобыть. А пока нужно бежать.

…В лагере их хватились через пятнадцать, а то, может, и через двадцать минут.

– А где эти двое? – спохватился унтер-офицер. – Которые отпрашивались в сортир? Вернулись? Эй, вы! Отзовитесь!

Понятное дело, что никто не отозвался. В полутьме барака толпились усталые курсанты, но тех двоих вроде как не было.

– Гм… – растерянно произнес унтер и заглянул в пирамиду с оружием.

Курсанты уже успели составить в нее свое оружие. Но две ячейки оставались пустыми. Это означало, что те двое до сих пор не вернулись, они куда-то подевались, причем вместе с винтовками.

– Они что же, провалились вместе с оружием? – недоуменно произнес унтер. – Куда их черти подевали? Ведь сказано было – на все про все две минуты! Ну-ка, вы трое – за мной!

Унтер вместе с тремя курсантами выбежал из барака и торопливо направился к недалеко расположенному туалету. Уже окончательно стемнело, дождь усилился, по территории лагеря метались лучи прожекторов. В их пронзительном белом свете дождь казался еще сильнее, чем он был на самом деле.

– Эй! – окликнул унтер-офицер, когда подбежал к нужнику. – Где вы там? Куда запропастились!

Но никто ему не ответил.

– Что за черт? – произнес он уже не столько растерянно, сколько испуганно.

Он кинулся внутрь нужника и включил зажигалку. В ее неверном, мигающем свете увидел прореху в задней стене.

– Э-э… – растерянно произнес унтер-офицер, а затем крепко выругался. Он понял, что был совершен побег, причем групповой, в составе как минимум двух человек. И оба они сбежали с оружием, поскольку в оружейной пирамиде нет двух винтовок!

Трое курсантов топтались за спиной унтер-офицера. Кто-то из них растерянно и глуповато хихикнул. Унтер-офицер еще раз выругался. Дело было скверным, и прежде всего скверным для него самого. Потому что из отряда, которым он командовал, случился побег и это именно он невольно поспособствовал этому побегу, позволив двум своим курсантам на две минуты отлучиться в туалет. Вот тебе и две минуты!.. И что же теперь делать? Только одно – немедленно докладывать о побеге вышестоящему начальству и быть готовым к тому, что на его унтер-офицерскую голову обрушится начальничий гнев. В чем он будет выражаться, того, конечно, унтер не знал, потому что никогда еще в лагере не было побегов, но, однако же, можно было предполагать, что гнев этот будет ужасен…

…Организовывать погоню за двумя беглецами лагерное начальство не стало, по-своему резонно полагая, что от того будет только хуже. Лагерь охраняли немецкие солдаты, их было не так много, и если их отправить ловить беглецов, то кто же станет охранять тех узников, которые останутся в лагере? Можно, конечно, отправить в погоню самих узников – как-никак все они будущие пособники фашистской армии, но где гарантия, что они, отправившись в погоню, не разбегутся на все четыре стороны? Никакой гарантии здесь быть не могло, так что из нескольких зол лагерное начальство выбрало наименьшее. Оно разжаловало незадачливого унтер-офицера, мигом превратив его в обычного курсанта – будущего карателя.

А русский и поляк бежали и бежали, пока совсем не выбились из сил. А выбившись, рухнули с разбегу в подвернувшуюся лесную яму, поросшую кустарником, забились поглубже в нее и утихли. Им нужно было перевести дух и решить, что же делать дальше.

– Давай хотя бы познакомимся, – негромко произнес Коломейцев. – По-моему, самая пора. Меня зовут Иван Коломейцев.

– Мачей Возняк, – представился поляк.

– Ну и что будем делать дальше? – спросил Иван. – В какую сторону подадимся?

Понятно, что Иван говорил по-русски, а Мачей – по-польски, но они худо-бедно понимали друг друга. Да и как не понять – языки во многом были схожи. Кроме того, их сейчас связывала одна забота на двоих, а это тоже способствует взаимопониманию.

– А я думал, ты не рискнешь, – сказал Иван.

– Я тоже, – сказал Мачей.

– Я думал, ты донесешь насчет той прорехи в сортире, – сказал Иван.

– Я тоже так думал про тебя, – сказал Мачей.

Они помолчали, прислушиваясь к лесным шорохам. Дождь не утихал, но, кроме шелеста дождя, никаких других звуков слышно не было.

– Как ты попал в эти чертовы Травники? – спросил Иван.

– Наверно, так же, как и ты, – ответил Мачей. – Я воевал против фашистов. Я не был солдатом, я был подпольщиком. В Люблине. Нас выследили и арестовали. Многих расстреляли. Я думал, что расстреляют и меня. Но меня почему-то не убили. Отправили в лагерь. Там было очень тяжело. Я бы там умер. Это была бы бессмысленная смерть, собачья. Да… А я хотел жить. Хотел воевать против фашистов. И я согласился стать хивис. Я никогда не хотел стрелять в партизан или быть капо. Я хотел убежать. Вот у меня получилось…

– Точно так же и я, – вздохнул Коломейцев. – Я был солдатом, воевал. Получил контузию. Меня взяли в плен контуженого. У меня при себе даже не было оружия, чтобы застрелиться. Ну а обо всем остальном и рассказывать неохота.

– Не надо рассказывать, – согласился Мачей. – Зачем рассказывать, когда и так все понятно.

– Ну и куда же мы теперь? – повторил вопрос Иван.

– В Люблин, – сказал Мачей. – Здесь недалеко, и дорогу я знаю. И сам Люблин я тоже знаю – это мой родной город. Проберемся в Люблин, свяжемся с подпольщиками…

– Так ведь ты говорил, что побили там всех подпольщиков, – возразил Коломейцев.

– Кого-то побили, а кто-то остался, – в свою очередь возразил Мачей. – Всех убить нельзя.

– Это так, – кивнул Иван. – Значит, в Люблин?..

– В Люблин, – повторил поляк. – Воевать можно везде. Потому что сейчас везде война.

– Это, конечно, так… – согласился Коломейцев.

…До Люблина они добирались целых пять дней. Вернее сказать, целых пять ночей. Днем идти было опасно. И заходить в окрестные села и хутора также было опасно – запросто можно было нарваться на немецкий или полицейский разъездной патруль. Но и не заходить было нельзя – Ивану и Мачею необходима была еда. И еще – патроны, но уж это как повезет. Без патронов худо-бедно можно было перебиться, а вот без еды нет.

На вторую ночь своего побега они набрели на какой-то хуторок. Даже, скорее всего, на небольшую деревню. Набрели они на нее еще засветло, но заходить не стали, решили дождаться темноты. А когда стемнело, осторожно подошли к крайней хате. В хате горел приглушенный свет, из чего следовало, что в ней кто-то есть. И еще там было тихо, и это обнадеживало. Если бы в хате были немцы или какие-то их пособники, то было бы оживленно.

– Стучи! – выдохнул Иван.

Мачей осторожно приблизился к окну и постучал. Какое-то время в хате ничего не происходило, затем в ней метнулась чья-то тень, будто это вспорхнула какая-то большая птица. Всколыхнулась занавеска, и в окно выглянуло испуганное женское лицо. Мачею показалось, что женщина – совсем молодая, а может, так оно и было на самом деле.

– Кто там? – спросила женщина по-польски.

– Я поляк, – ответил Мачей. – Я ничего плохого вам не сделаю. Мне нужно…

Но он не договорил, потому что женщина в хате резко задвинула занавеску. Через полминуты скрипнула дверь, и из темноты раздался мужской голос:

– Где ты там, поляк? Покажись!

Мачей осторожно выглянул из-за угла. На крыльце хаты виднелся мужской силуэт. Кажется, мужчина что-то держал в руках: то ли короткий кол, то ли топор.

– Вот он я, – негромко произнес Мачей, выходя из-за угла. – Я мирный человек и ничего плохого вам не сделаю…

– Значит, мирный! – насмешливо сказал мужчина с топором.

Теперь Мачей ясно различал, что это именно топор, а не кол. Разглядел он и самого мужчину: он был приземист и, кажется, немолод. Наверное, это был отец той молодой женщины, которая выглядывала в окно. А впрочем, это было не важно. Важно было другое – Мачею и Ивану нужно было разжиться хоть какой-то едой.

– И много вас, мирных, бродит по ночам? – спросил мужчина.

– Наверно, много, – ответил Мачей. – Время сейчас такое – бродить по ночам. Не у всех сейчас есть свой дом. Домов нет, остались лишь дороги.

– Хм! – произнес мужчина с топором, и судя по тому, как он это сказал, ответ Мачея ему понравился. – Ну а если точнее? Сколько вас?

– Двое, – ответил Мачей.

– Ну так покажи другого. Да ты не бойся, в доме посторонних нет. Только я и дочка. Так где же твой второй?

Коломейцев понимал, что речь так или иначе идет о нем, и вышел из-за угла. Дождь уже закончился, из-за края туч выглянула луна, и старику, должно быть, хорошо было видно, что за гости пожаловали к нему.

– А второй-то по виду не поляк, – заметил старик. – И одежда на вас вроде как немецкая. И винтовки за плечами. Ну, так кто же вы? Куда идете, что ищете? От кого таитесь?

– Не бойтесь ни нашей одежды, ни винтовок, – сказал Мачей. – Одежда – это по случаю, а винтовки не заряжены. А от кого мы таимся? От кого сейчас таятся люди? Вот вам и ответ на все ваши вопросы.

– Понятное дело, – сказал старик. – Ну а от нас что вам надо?

– Хлеба, – сказал Мачей. – А больше ничего. Все остальное – это наше дело.

– Вот как – хлеба, – хмыкнул старик. – Всем сейчас надо хлеба… Вы-то просите, а другие берут силой. Что найдут, то и заберут. И попробуй встань у них на пути…

– Мы не будем брать силой, – сказал Мачей. – Дадите по доброй воле – поклонимся вам и скажем спасибо. Не дадите – что ж? Как мы к вам пришли, так и уйдем. Конечно, голодными мы далеко не уйдем, но уж как получится… А вам мы ничего плохого не сделаем – даже если вы нам и откажете.

Старик на это ничего не ответил. Его молчание длилось довольно-таки долго, а затем он позвал:

– Марыля! Где ты там? Покажись. Не бойся, сегодня к нам пришли добрые люди. Они ничего у нас не требуют, они просят.

– Я все слышала, – ответил из дома девичий голос.

– А если слышала, то собери что-нибудь. Добрым людям отказывать грешно.

В хате послышались легкие шаги и шорохи, и вскоре на крыльце появилась девушка. В руках у нее был холщовый мешочек.

– Вот, – сказала девушка, протягивая мешочек Мачею. – Возьмите. Там хлеб, сало, соленые огурцы. А больше у нас ничего и нет.

– Дзенькую, – сказал Мачей.

Старик внимательно посмотрел на Ивана, но ничего не сказал.

– Ну так мы пойдем, – сказал Мачей. – Путь у нас неблизкий.

– Будьте осторожны, – сказал старик им вслед.

– А что такое? – обернулся Мачей.

– Вчера в деревню приехали немцы, – сказал старик. – Человек двадцать, а то, может, и больше. Не знаю, что им здесь нужно. Так-то им здесь делать вроде и нечего, но вот – приехали. На двух машинах. Значит, двадцать человек, и с ними – офицер. Днем ходили по деревне, что-то высматривали. Может, и сейчас ходят, я того не знаю. Не попадитесь им. А то ведь и нам от того будет беда.

– Не попадемся, – сказал Мачей.

И оба они – Мачей и Иван – шагнули в темноту.

Однако легко сказать «не попадитесь». И гораздо труднее не попасться на самом деле. Иван и Мачей не то чтобы угодили немцам в лапы – они наткнулись на них, когда отошли от деревни на добрый километр. Здесь уже начинались места, изрезанные оврагами и поросшие густым кустарником, в котором в случае чего легко можно было укрыться. Что понадобилось немцам ночью вдалеке от деревни, кого они здесь искали – кто знает? Да, в общем, это и не важно, что именно им понадобилось, важным было другое. Важным было то, что Иван и Мачей едва ли не лоб в лоб столкнулись с ними. Неведомо, сколько именно было немцев, но, во всяком случае, их было гораздо больше, чем два человека. К тому же они наверняка были вооружены, а у Ивана и Мачея хотя и были винтовки, но не было патронов.

– Хальт! – раздалось из темноты.

И вдобавок к этому, хорошо знакомому Ивану и Мачею, слову раздались другие грозные немецкие слова. А затем раздался сухой металлический лязг, который ни с чем нельзя было спутать. Это был лязг оружейных затворов.

Не сговариваясь и вообще не говоря друг другу ни слова, Иван и Мачей кинулись в ближайший овраг. Они, конечно, не знали, насколько этот овраг был глубок и куда он вел, но времени на размышления у них не было. Сейчас для них любой овраг, любой кустик и пригорок были спасением.

– Не отставай! – крикнул Иван, обращаясь к Мачею. – Бежим по оврагу!

И они побежали. Им вдогонку раздались выстрелы. И хорошо еще, что это были не автоматные, а винтовочные выстрелы. Автоматная очередь запросто скосила бы. А вот когда в тебя, бегущего, стреляют из винтовки, то тут, конечно, есть шанс спастись. От одиночной пули спастись куда как проще, чем от целого роя пуль.

Бежать было трудно. На дне оврага то и дело попадались ямы, коренья, вкривь и вкось валявшиеся ветви, то и дело под ногами начинала хлюпать вода. Сзади беспорядочно бабахали выстрелы, пули то и дело с визгом проносились где-то в стороне и выше. Словом, шанс на спасение у Ивана и Мачея был – если бы не овраг. Это оказался не слишком удачный овраг, он был коротким, не больше пятидесяти метров длиной. Вскоре он закончился, а бежать все равно нужно было, потому что пятьдесят метров – это не расстояние для пули. Да и для немецких солдат – тоже, они запросто могли настигнуть беглецов.

– Бежим дальше! – крикнул Иван. – Пригибаемся! Перебежками! Прорвемся!

Но прорваться оказалось не так-то просто. Вероятно, немцам было известно, что овраг короткий, он скоро закончится и беглецы, кем бы они ни были, неминуемо окажутся на открытом пространстве. И потому несколько немцев побежали на другой конец оврага, чтобы встретить там беглецов. Конечно же, солдаты быстрее успели добежать до края оврага, что и немудрено. Они бежали по открытой и сравнительно ровной местности, в них не стреляли, они, вероятно, подсвечивали себе путь фонарями…

Неизвестно, сколько всего было немецких солдат на этом краю оврага, но, когда Иван и Мачей выбрались из него, они наткнулись на двух немцев. Беглецы вынырнули из оврага, будто из-под земли, и оказались перед немцами лицом к лицу. Ничего такого не ожидали ни сами беглецы, ни немцы. И те и другие испуганно отпрянули друг от друга.

Первыми опомнились Иван и Мачей. Опять-таки, не сговариваясь, они бросились на немцев. Завязалась стремительная рукопашная схватка. Из-за того, что схватка была стремительной, никто не успел крикнуть и позвать на помощь. Да и беглецам некого было звать, а немцы, вероятно, от неожиданности не могли прийти в себя и тоже на помощь не звали.

Победили Иван и Мачей. Отчаяние придало им силы. У них не было иного выхода и другого способа остаться в живых, кроме как победить. Когда оба немца затихли, вытянувшись на траве, Иван, тяжело и хрипло дыша, сказал Мачею:

– Забираем у них патроны и все, что попадется, и ходу! Живей, что ты застыл! Ты что, ранен?

– Нет, – опомнился Мачей. – Я…

– Бери у своего патроны и что там еще! Шевелись! Пока нас здесь не прихлопнули!

Действуя на ощупь, они отстегнули у задушенных солдат подсумки с патронами, тесаки, а кроме того, прихватили пару гранат, фляги со шнапсом (то, что во флягах был именно шнапс, ощущалось по запаху), несколько упаковок то ли с галетами, то ли с шоколадом. И еще – два фонаря, которые могли им пригодиться во время блужданий в темноте.

– Ходу! – скомандовал Иван.

Невдалеке от места короткого, яростного сражения, из которого Иван и Мачей вышли победителями, угадывались другие овраги. Их было несколько, и расходились они в разные стороны. Конечно, неизвестно было, какой из этих оврагов самый надежный и спасительный, но выбирать и раздумывать на эту тему не приходилось – на это не было времени. И Иван с Мачеем нырнули в первый попавшийся овраг – самый от них ближний. Кажется, он вел с севера на юг, а может, с востока на запад – сейчас это не имело значения. Сейчас для беглецов было самым важным оторваться от погони и спастись.

Шел сентябрь 1942 года.

Глава 2

Два года спустя, в 1944 году, Красная армия вошла в Польшу. Были освобождены многие польские города, села и хутора. И, конечно же, были открыты двери фашистских концлагерей, которые за время оккупации расплодились в таком количестве, что и со счету можно было сбиться.

В числе прочих городов были освобождены и Травники. И, соответственно, одноименный концлагерь. Город городом, он, по сути, мало чем отличался от других покинутых фашистами городов, чего нельзя было сказать о концлагере. Это был особенный концлагерь, и советское командование об этом знало. Ну а если особенный, то тут было где разгуляться службе, именуемой Смерш.

На эту тему в одном из высоких начальничьих кабинетов состоялся обстоятельный разговор. Впрочем, слово «кабинет» здесь употребляется лишь в относительном смысле, для проформы, а на самом деле – какой уж тут кабинет? Кабинетом для советского командования, чьи солдаты только-только вошли в город, служило более-менее уцелевшее помещение. Кажется, при немцах это была какая-то торговая контора или что-то в этом роде. Ну, контора так контора. Для чего было оборудовать какие-то особенные кабинеты, когда завтра или послезавтра все равно предстояло их покинуть и шагать дальше на запад, вплоть до самого Берлина?