Рассказы

Страшнее всего было, что он проскочил незаметный поворот тропинки, и за следующим кустом его поджидает автоматная очередь. Когда отчаяние уже достигло предела, Зорге увидел за зарослями край приземистого здания. Он действительно немного заплутал, потому что подбежал к клубу с обратной стороны. Снова какие-то призрачные воспоминания начали роиться в голове, но в этот раз легко растворились в разлившемся по телу адреналине. Ещё два далёких выстрела почти одновременно прозвучали с разных сторон. Зорге нырнул под защиту кирпичного уступа, за которым скрывалась дверь, ещё сохранившая следы синей краски. Здесь тоже всё было исписано и изрисовано так густо, что никаких надписей и рисунков разобрать было нельзя. Зорге, помня о неприятном опыте, немного потянул за ручку, и дверь немного поддалась. Может быть, ему не придётся лезть через окно. Он открыл дверь ровно на столько, сколько нужно было, чтобы проскользнуть внутрь, а потом снова закрыл и посмотрел вниз. Дверь оставляла в грязи небольшой след, заметный только если специально присматриваться. Каждая секунда промедления могла стоить жизни. Не время играть в доморощенного следопыта. Зорге не заметил, как оказался внутри и закрыл за собой скрипнувшую дверь, просто моргнул, и вокруг оказался холодный тягучий мрак.

Вдалеке белели полоски света от нескольких дверей. Зорге поморгал, пытаясь привыкнуть к темноте. Он сделал несколько шагов. Под ногами захрустел невидимый мусор. Здесь, в темноте, казалось, что повсюду скрывается опасность. Зорге выставил руку вперёд, чтобы не напороться на какую-нибудь железяку, подстерегающую в засаде. Казалось, смутная полоска света белеет в нескольких километрах. Все звуки неожиданно оказались очень громкими. Не может быть, что я на самом деле так дышу, думал Зорге. От каждого шага сотрясались стены, и Зорге всё ждал, что с них начнёт осыпаться плитка. Глаза привыкли к темноте, и Зорге начал различать коридор и двери по бокам, но ни одну не захотелось открыть, они выглядели слишком ненадёжными, тонкими, как газетная бумага. Они сами могли таить опасность.

Наконец, Зорге оказался у двери, снизу которой, как живая вода, мироточил дневной свет. Зорге остановился и прислушался, но разобрать звуки снаружи помешал шум крови в ушах и стук сердца. Открыть дверь было страшнее, чем остаться в тёмном коридоре. Зорге достал из кармана скальпель и чуть отвёл руку назад. Он долго смотрел вниз на полоску света у ног. Она не менялась, ни одна тень не перекрыла поток фотонов. Зорге осторожно нажал на ручку и надавил. Дверь осталась неподвижной, как будто была нарисована на стене. Зорге давил всё сильнее, потом приложился к полотну плечом и толкнул.

Окружённый облаком пыли и мысленно готовый к смерти, он ввалился в большое светлое помещение. После темноты коридора Зорге непроизвольно зажмурился. Большая часть остекления вестибюля уцелела, и мусора внутри было не много. Зорге рассматривал настенные панно с изображением весёлых пионеров и октябрят. Он точно здесь бывал, он был в этом уверен. И случилось всё именно здесь, в этом здании. Зорге испытал непреодолимое желание броситься вон отсюда, несмотря на то, что снаружи его поджидают вооружённые автоматами охотники. Отголоски того ужаса, который он испытал много лет назад, были сильнее страха, испытываемого сейчас. Он посмотрел вверх, где две лестницы с противоположных сторон вестибюля поднимались на второй этаж. Там, за высокими перилами, клубилась темнота. Зорге поёжился. Он взвешивал оба страха на внутренних ментальных весах. Долгие годы он делал вид, что в пионерском лагере ничего не случилось, что кошмары, снившиеся по ночам – лишь плод разыгравшегося детского воображения. Зорге сделал два шага вперёд. Ничего не произошло, свет всё так же струился из окон, а пионеры задорно улыбались со стен. Всю мебель из вестибюля вывезли, и поэтому он казался непривычно большим. Зорге снова посмотрел наверх. Внутренний разумный голос нашёптывал, что ему действительно всё показалось, потому что то, что он вообразил в детстве, не бывает на свете, а сейчас его главная задача – остаться в живых любой ценой, пусть даже ценой победы над детскими страхами.

Темнота на втором этаже выглядела недружелюбно. Зорге оглянулся. В нескольких метрах за его спиной закрытые стеклянные двери вели в другое помещение. Стекло было закрашено белой краской, но Зорге и так знал, что за ним. Столовая, из которой наверняка тоже всё вынесли, поэтому тоже пустая и бесполезная, как душа детоубийцы. Тьма со второго этажа беззвучно поманила его.

Именно там, наверху, можно было спрятаться. Когда-то там размещались кружки по интересам – театральный, авиа- и судомодельный, рисовальная студия, резка и выжигание по дереву и ещё какие-то, о которых Зорге уже забыл. Сам он в детстве больше увлекался игрой в футбол, плаванием и рыбалкой, ему казалось странным сидеть в небольшой комнате с паяльником или карандашами, когда за дверью огромная спортплощадка, пляж, река и дюжина друзей.

Преодолевая себя, Зорге сделал шаг на первую ступеньку. Ничего не случилось, темнота лавиной не обрушилась сверху, лестница не провалилась в ад под его ногами. Захрустело битое стекло, наверное, от большой люстры, которая когда-то висела под потолком. Сейчас от неё остался только суставчатый металлический скелет, как будто время обглодало блестящую рыбу до стальных костей. Зорге поднялся на площадку и посмотрел вниз. Мозаика на полу вестибюля складывалась в сложный узор, плохо различимый под слоем грязи. Пол под ногами Зорге был почти полностью покрыт старыми жёлтыми бумагами, хрупкими и ломкими, как яичная скорлупа. Здесь, наверху, было темнее, и два тёмных коридора расходились в разные стороны и терялись во мраке. Стеклянная витрина, в которой когда-то были выставлены кубки и грамоты, была опустошена и разбита. Зорге вспомнил, что когда-то здесь стоял бюст маленького Ленина и висели несколько красных флагов. Сейчас на этом месте осталась только куча хлама, но гипсовых осколков видно не было. Наверняка бюст и знамёна уберегла от поругания какая-нибудь идейная коммунистка. Зорге не был идейным пионером, изменения в жизни страны происходили так быстро, что у него не было времени задумываться над их обоснованностью и судить об их качествах. Нужно было приспосабливаться, чтобы ухватить кусок побольше и не выпускать, потому что охотников за чужими или бесхозными кусками развелось очень много.

Зорге по наитию пошёл в коридор, зев которого располагался прямо перед ним. Он помнил, что именно тут всё и случилось, но подспудная уверенность, что ему нужно именно сюда, двигала им. Зорге сам удивился, что после испытанного им страха перед воспоминаниями он вошёл в распахнутые двери так спокойно и свободно. Как будто кто-то тихо шептал ему внутри головы: «Делай так, и всё будет в порядке», только никакого голоса он не слышал.

На полу коридора тоже хрустели стеклянные осколки и шуршали бумажные листы. Здесь когда-то был паркет, который местам вспучился от влаги. Несколько дверей были открыты, но Зорге интересовала только одна дверь. Она должна быть слева, за поворотом, и к ней вела небольшая крутая лестница. Зорге не собирался прятаться там, он просто пойдёт и посмотрит, докажет самому себе, что полностью разделался с детскими страхами. Тот столбняк, который оглушил его при входе в здание был лишь только мышечной памятью, потому что подсознание приучилось бояться этого места. Раз он здесь, значит, страха больше нет, он уже взрослый мужчина, а не мальчик, который от приснившихся кошмаров мочит постель. Родители ещё долго удивлялись, что их сын после лагеря стал нервным и дёрганным. К счастью, через пару месяцев всё прошло, потому что он заставил себя забыть, вернее, днём усиленно делал вид, что ничего не случилось, и в итоге сам поверил в это. К счастью, Немец учился в другой школе и жил в другом районе, за железной дорогой, поэтому о нём ничего не напоминало Зорге в привычном окружении.

Зорге шёл по коридору и почти видел выкрашенные свежей краской стены, белёный потолок и нетронутый пол. Кажется, даже угол обзора изменился, как будто Зорге стал меньше ростом, таким, как будто ему снова двенадцать лет. Что-то отдалённо напоминающие детские голоса зазвучали вокруг. По мере того, как Зорге медленно приближался к повороту, воображаемые цвета, звуки и даже запахи становились всё более явными. Из кабинета, где когда-то занимались выжиганием по дереву отчётливо тянуло запахом жжёной древесины, справа пахло разогретой канифолью и припоем. Зорге дошёл до поворота, и перед ним оказалось окно, за которым зеленел летний лес, а со спортивной площадки слышались азартные крики.

Зорге повернул за угол, и мираж рассеялся. Старый паркет под ногами был стёрт и выщерблен, а стены покрыты струпьями облупившейся краски. Зорге увидел впереди крутую лестницу из четырёх ступеней, ведущих в боковое крыло. Каждый шаг по ним был подобен восхождению на эшафот, но Зорге хорошо справился с задачей. Там, впереди, его ждал узкий коридор с множеством дверей, где хранили всякий хлам – реквизит для самодеятельных спектаклей, спортивный инвентарь, ненужную мебель. Та комната оказалась справа, и дверь в неё была чуть приоткрыта, как раз, чтобы можно было просунуть в щель руку. Зорге бросил на дверь косой взгляд и сразу отвернулся. Того ужаса, что был раньше, он не испытывал. То чувство, которое привело его сюда, больше никак не проявлялось, как будто он достиг поставленной цели. Зорге сделал ещё несколько шагов, и щель в проёме осталась позади. Пронесло, подумал он.

Когда Зорге занёс ногу для следующего шага, за спиной раздался тихий шорох и металлическое звяканье. Зорге так и застыл с поднятой ногой. Ему было не обязательно оборачиваться, чтобы понять, что произошло за спиной. Но он поставил ногу и обернулся.

На полу лежала маленькая полосатая юла. Он уже и забыл, что Немец повсюду таскал за собой эту юлу, даже ложился спать, положив её на тумбочку у изголовья. Игрушка потускнела, её бока были покрыты царапинами. В пыли на полу остался тонкий витиеватый след. Зорге не отпрыгнул в ужасе и не бросился бежать, он почему-то знал, что что-то подобное должно было произойти. Теперь он явственно слышал шум детских голосов с улицы, а в окне краем глаза можно было рассмотреть зеленеющую траву и голубое небо. Стены коридора сияли новой краской, а паркет под ногами был до блеска натёрт. Всё это напоминало эффект от вдыхания клея или приёма галлюциногенных грибов, но Зорге уже несколько месяцев был чист. Откуда-то донёсся запах кухни, похоже, что у детей сегодня будут голубцы. Зорге знал, что стоит ему моргнуть, иллюзия растворится, как незаметно растворилось его детство, но воспоминания, привлечённые галлюцинацией, уже захватили сознание.

Конечно, воспоминания не были цельными, прошло слишком много времени, они распадались на отдельные короткие сюжеты, похожие на видеоклипы, которые показывают по телевизору. Вот Зорге из окна спального корпуса видит на улице странного высокого незнакомого мальчика. В эту смену знакомых Зорге ребят вообще немного. Нет Спасибы, который получил своё прозвище за то, что написал в стенгазете, посвящённой Дню учителя «Спасиба дарагие учителя», нет Джека (который станет Джексоном спустя пятнадцать лет, а пока родители зовут его просто Женей), нет и других друзей из класса, есть только толстяк Шило, одетый в фирменные западные шмотки (его отец ездит в командировки) и ещё два-три парня с района, которых Зорге знал в лицо. Потом кто-то сказал ему, что кличка того странного долговязого парня – Немец, потому что когда-то во время игры в войну сам выбрал воевать за фашистов, а не за наших.

Потом Зорге часто натыкался на Немца в разных укромных уголках, когда тот сидел, уставясь на кружащуюся перед ним детскую юлу. Похоже, вид сливающихся в цветное пятно полос гипнотизировал мальчика. В одну из первых ночей Шило вымазал спящего Немца зубной пастой, но тот утром просто пошёл умываться, как ни в чём не бывало. Во всех развлечениях, где Немцу приходилось участвовать – игре в футбол, эстафетах, он участвовал механически, без улыбки и азарта. На все обиды и нападки не отвечал и сразу уходил. Всё чаще из укромного уголка на втором этаже можно было слышать тихое металлическое жужжание, повторявшееся раз за разом. Немец проводил в этом уголке часы напролёт, приходя в спальню только переночевать.

Зорге никогда его не трогал. Он и вспоминал про Немца, только когда видел его или слышал гудение волчка. Зорге ходил в секцию бокса и был не по годам физически развитым, и его место в той интуитивно понятной, но с трудом описываемой иерархической структуре детского лагеря было где-то наверху. Зорге не завёл здесь близких друзей, но общался почти со всеми, и принимал участие во всех развлечениях.

Он помнил, что Немец не сбегал с ребятами в лес или на пляж, не курил в каком-нибудь укромном месте и не подсматривал за девчонками в душевой. Шило сразу его невзлюбил и постоянно издевался, а из-за того, что Шило часто крутился возле Зорге, считая, видимо, что тот сможет его защитить от старших ребят, если возникнут проблемы, всем казалось, что Немец и его враг тоже.

Воспоминания сменялись, как картинки в диапроекторе. Вот душевая, полная шума воды, пара и криков. Зорге вымылся первым и пошёл в раздевалку. Там на скамейке возле длинного ряда вешалок сидел Шило и улыбался.

– Зырь, чё щас будет, – сказал он.

Зорге удивился, как человек может испытывать такую искреннюю радость от того, что делает другому гадости. Зорге быстро оделся, стараясь не смотреть на Шило. Голень запуталась в шортах, и он запрыгал на одной ноге.

– Щас, щас, – повторял Шило.

Зорге справился с одеждой, попутно убив комара, который приземлился прямо ему на предплечье. Комар был с кровью. Шило хихикнул, и Зорге испытал непреодолимое желание врезать ему прямым с левой. Именно этот удар, который, как объяснил тренер, в остальном мире называют джебом, он тренировал перед поездкой в пионерлагерь.

В раздевалку, смеясь, толкаясь и разбрызгивая капли воды, ввалились ещё несколько мальчиков, и Зорге отвлёкся от откормленного лица Шила. Тот, захлёбываясь от восторга, уже предупреждал вошедших, что сейчас будет представление.

Раздевалка постепенно заполнилась мальчиками, они переодевались, одежды на крючках становилось всё меньше, в душевой по-прежнему шумела вода. Шило продолжал ухмыляться и подмигивать. Все крючки опустели. Вода смолкла.

– Валим, валим, – тихо сказал Шило. Ребята гурьбой, толкаясь и смеясь, высыпались из раздевалки и столпились у входа. Шило опасливо осмотрелся, но никого из вожатых поблизости не было.

В проёме двери показалась долговязая фигура Немца, и Зорге подумал – а куда же он девал свою юлу? Немец полностью вышел из клубов пара, и Зорге удивился его болезненной худобе. В школе им показывали документальный фильм про войну, часть которого была посвящена фашистским концентрационным лагерям, и вот Немец как будто вышел из такого лагеря смерти, бледный и истощённый. На пляже он не снимал майку и не купался, и до этого момента Зорге не видел его торчащих рёбер и ключиц, ступней, которые казались непропорционально большими. Было ещё кое-что непропорционально большое, болтающееся внизу живота, как будто отнятое от тела взрослого мужчины и для смеха приделанное к промежности Немца. Отец иногда брал Зорге с собой в баню, и даже там, где все были голые, таких больших штук не было почти ни у кого. Не то чтобы Зорге специально обращал внимание, просто его собственная пиписька разительно отличалась от увиденного.

Разговоры в раздевалке смолкли. Немец обвёл глазами ребят и посмотрел на пустую вешалку. Зорге очень не хотел смотреть вниз, но глаза сами собой перемещались к животу Немца. Шило уже не смеялся, и те, кто стоял рядом, тоже перестали улыбаться. Весёлая шутка превратилось во что-то мерзкое, непристойное и нечестивое. Немец ничем не пытался прикрыть свою наготу (да у него и рук бы не хватило, невольно отметил Зорге), а просто стоял у дверей, ни на кого не глядя.

– Отдайте мои вещи, – сказал он.

Откуда-то сзади послышался одинокий смешок, как будто происходящее показалось кому-то забавным. Зорге заметил, что толпа мальчиков поредела, кто-то из задних рядов ушёл, не желая смотреть на происходящее. Шило озирался по сторонам, то ли высматривая вожатых, то ли ища поддержки.

– Отдайте, – повторил Немец тихо.

По его бледному лицу стекали капли воды, мокрые волосы облепили лоб и, наверное, мешали смотреть, но он их не убирал. Зорге и не знал, что в человеческом организме столько костей, которые выпирают порой в самых неожиданных местах. Тело Немца покрылось крупной, как прыщи, гусиной кожей от холода, и смотреть на него стало ещё более невыносимо. Немец напоминал пришельца из далёкой галактики, который хочет казаться человеком, но из-за того, что плохо изучил биологию, эта попытка притворства оказалась настолько скверной, что пришельцу лучше было бы остаться в своём естественном состоянии; его чешуя, щупальца и когти выглядели бы более по-человечески, чем нескладная фигура подростка, застывшая в дверях.

Толпа пришла в движение, ещё несколько мальчиков исчезли среди деревьев, и Зорге неожиданно оказался рядом с Шило.

– Отдай ему, – сказал кто-то сзади, кажется, тот, кто первым хихикнул. Шило пытался заглянуть в глаза Зорге, но тот стоял, глядя прямо перед собой. Немец сделал шаг вперёд, и все его суставы пришли в движение, кожа натянулась и под ней обнаружились какие-то подвижные комки, как будто там ползали небольшие змеи. Кажется, он собирался шагнуть ещё раз, и смотреть на это было выше сил Зорге. Почти без размаха, но сильно, он ткнул Шило правым кулаком под рёбра, так, как учили на тренировках. Шило охнул и согнулся, хватая ртом воздух. В кулаке осталось противное чувство погружения во что-то тёплое, податливое и обволакивающее. Несмотря на кличку, Шило был полным.

– Отдай его вещи, – сказал Зорге.

Сзади опять кто-то хихикнул, и Зорге понял, что в толпе явно есть кто-то чокнутый. Шило хрипел и охал, схватившись за свесившийся через пояс джинсов бок.

– Отдай, – повторил Зорге и шевельнул рукой.

– Под лестницей, – прохрипел Шило.

– Доставай.

Почти на четвереньках, отставив зад, Шило полез под крыльцо. Немец возвышался над ним, худой, как церковная свечка. Зорге снова испытал желание пинать Шило в зад, пока весь он не скроется под ступенями. Он так долго возился, что Зорге показалось, что толстяк застрял. Зорге смотрел на красивую рифлёную подошву его заграничных кроссовок и необычные строчки на задних карманах джинсов. Пусть он и одет во всё иностранное, но мудак остаётся мудаком, как его ни наряжай. Зорге даже испытывал гордость от того, что его одежда – выцветшая чёрно-красная футболка с надписью «Восток-Запад» и такие же выцветшие шорты из непонятной материи – делает его непохожим на Шило.

Наконец, Шило выбрался наружу, весь перепачканный в пыли и паутине, сжимая в руке комок тряпья, которое было одеждой Немца. Шило с трудом встал с колен, пытаясь натянуть майку на выкатившийся из-за пояса живот, и бросил тряпки под ноги Немцу. Тот согнулся, твёрдый и угловатый, как подъёмный кран, подобрал одежду и стал одеваться. Шил с ненавистью посмотрел на Зорге и Немца, повернулся и ушёл, отряхивая руки и что-то бормоча.

После этого Немца никто не трогал, во всяком случае, Зорге об этом не слышал. Шило делал вид, что ничего не случилось и по-прежнему крутился возле Зорге.

***

В тот год в пионерских лагерях были очень популярны вызывания разных духов. Зорге несколько раз принимал в них участие, млея от смеси страха и ожидания неизвестного. Несколько подростков собирались в укромном месте, приготовив всё необходимое для ритуала – зеркало, помаду, свечку, мел и с опаской приступали к вызыванию. Вызывали Гномика, Пьяного Ёжика, Фею и почему-то дух Пушкина.

– Дух Пушкина, приди! – трижды завывал замогильным голосом Шило, и руки Зорге сами собой покрывались гусиной кожей. Он смотрел, широко ли открыта форточка, через которую должен явиться дух, а отблески свечи делали лица других детей абсолютно неузнаваемыми и таинственными.

Шило держал нитку, на конце которой болталась иголка, над листком бумаги с написанными словами «Да» и «Нет». Явившийся дух должен был отвечать на вопросы.

– Дух Пушкина, приди! – провыл Шило ещё раз, форточка скрипнула и чуть шевельнулась, и Зорге услышал, как кто-то из детей от страха выпустил газы. В другой раз это вызвало бы дружный смех, но в этот раз Зорге было не смешно. Он почувствовал движение воздуха на своём лице, а форточка скрипнула ещё раз и открылась шире. Пламя свечи заколебалось, и тени заплясали на стенах и лицах, делая всё происходящее ещё более страшным и потусторонним.

– Он тут, – прошептал кто-то рядом с Зорге.

Иголка задрожала над листом бумаги, а Шило всем своим видом показывал, что едва её удерживает, как будто маленький кусочек металла приобрёл массу рельса.

– Задавайте вопросы, – сказал Шило неузнаваемым голосом.

– «Монтажник» выйдет в первую лигу? – почти выкрикнул мальчик рядом с Зорге, который от ужаса забыл и имя того мальчика, и своё собственное.

Сейчас Зорге не помнил, какие вопросы задавали духу Пушкина, и попал ли «Монтажник» в первую лигу. Руки и сейчас покрылись мурашками от реальности нахлынувших воспоминаний. Он помнил, что в другой раз вызывали Пьяного Ёжика, потом вызывали кого-то, кто бегал по комнате и смешно матерился, а после Конфетной Феи на полу осталась горка конфет московской фабрики «Рот Фронт», что явилось ещё одним доказательством реальности произошедшего, потому что достать эти конфеты во всей области было совершенно невозможно.

Но всё это было для маленьких детей. Нужно было что-то по-настоящему страшное и опасное, связанное с риском для жизни и способное пощекотать нервы не гагачьим пёрышком, а стальной щёткой-смёткой.

Зорге не помнил, от кого впервые услышал о Даме Червей. Скорее всего, от Шило, потому что тот любил всё страшное и таинственное и участвовал в каждом таком вызывании. Поползли слухи, что в прошлом году в соседнем лагере Даму тоже вызывали, и тогда она чуть не унесла с собой в зеркало зазевавшегося мальчика, и теперь у этого мальчика на лице отпечаток её ладони, и он ходит не в обычную школу, а в школу для слабоумных. Впрочем, такие слухи ходили про вызывание любого страшного духа, иначе чем тогда они были бы страшны?

Подготовкой ритуала занялся, конечно же, Шило. Несколько дней он шнырял по закоулкам лагеря с таинственным лицом и то и дело прикладывал палец к губам, мол, никому ни слова. Про унижение и Немца он, похоже, забыл. Через пару дней уже нужно было уезжать, и Зорге уже подумал было, что ничего не получится, как за обедом Шило, проходя мимо, шепнул ему скороговоркой:

– Сегодня вечером после отбоя возле столовой.

То же самое он мог сказать и прямо за столом, но тогда не было бы такого эффекта причастности к чему-то таинственному и запретному. Обычно все вызывания устраивались в спальне или в самом спальном корпусе, а тут предстояла настоящая ночная экспедиция, когда придётся скрываться от воспитателей и вожатых. Для вызывания Дамы Червей нужно было большое зеркало, которое было только в клубе на втором этаже.

Весь день Зорге испытывал странное чувство, как будто накануне важной контрольной, вот только ближайшая проверка знаний случится только в сентябре.

Зорге с трудом дождался отбоя. Шило осторожно открыл окно, а один из мальчиков, чьё имя стёрлось из памяти, стоял на стрёме, высматривая вожатых. Другой пацан светил Шило карманным фонариком, потому что тот никак не мог справиться со шпингалетом. Ночь была подходящая, безлунная и таинственная, как то дело, которое собирались совершить мальчики.

Наконец, петли скрипнули, и воздух в комнате всколыхнулся от ветра.

– Давай, давай, по одному, – зашептал Шило.

Ему с его животом было непросто перелезть через подоконник и спрыгнуть в траву.

– Трус, тут же низко, – сказал Барабан, мальчик с фонариком.

Мальчишки выбрались наружу и короткими перебежками между кустами и деревьями двинулись к столовой.

Опасность и азарт, которые переживал Зорге, были настоящие и осязаемые, как звуки и запахи вокруг. Темнота вокруг делала знакомую местность непостижимой, как карта неизведанной страны, а где-то впереди, где ещё с ужина сохранились запахи тушёной капусты и кофейного напитка «Ячменный» Зорге поджидала настоящая опасность. Барабан впереди помигал фонариком, и Зорге, пригнувшись, устремился к свету, как мотылёк. Здание клуба тяжёлой тенью нависало над мальчиками до самого неба, где в прорехах облаков периодически помигивали тусклые звёзды.

Они сбились в кучу у задних дверей, где Барабан возился с дверной ручкой.

– Да говорю же, их никогда не запирают, – говорил он тихо, пока Шило держал фонарик.

Нужно было просто нажать посильнее, и дверь распахнулась. На душе у Зорге сразу стало тоскливо и душно, как будто он нахватал двоек, и теперь с родителями предстоит неприятный разговор. Чтобы показать, что он нисколько не боится, Зорге сказал: