Другая. Видеть мир не глазами, а сердцем

Женщина за рулем черной машины яростно жмет на клаксон и пытается уйти от столкновения, поворачивая резко направо, к обочине. Мальчик, сидящий сзади, видит, как внезапно меняется картинка за его окном. Он очень напуган. Но это лишь секундный испуг: смерть окажется намного быстрее страха.

В красной машине девочка-подросток даже не успеет оторвать взгляд от своего телефона, не успеет снять наушники и посмотреть на мать… но фотография уже опубликована. Когда ее увидят, никто даже не будет знать, что эта девушка теперь существует только в виртуальном мире, поскольку в мире реальном ее больше нет.

Женщина, которая писала сообщение, уже ничего не может сделать, у нее не осталось времени даже на то, чтобы нажать на тормоз. У нее осталась лишь секунда, чтобы увидеть, как огромное темное пятно занимает все пространство вокруг.

Красная машина с силой врезается в заднюю часть черного автомобиля, как раз там, где сидел маленький мальчик.

Две машины замирают в смертельном объятии: железо и плоть, кровь и скорость, жизнь и смерть – все сплетается в единый клубок катастрофы.

Польша

Когда их взгляды пересекаются, что-то происходит.

Она вспоминает необыкновенный мир Луны, все те правила, с помощью которых она находила объяснения даже самым странным моментам в жизни.

Почему к одним людям вы испытываете привязанность, едва познакомившись с ними, а к другим нет? Что объединяет людей? Почему, лишь посмотрев друг на друга, они начинают улыбаться? Почему люди влюбляются? Почему одни люди тебе интересны, а другие нет?

На эти вопросы у Луны всегда были ответы. В ее мире, в том, что родился внутри больничной палаты и поселился в огромной шляпе, все ответы были возможны, все ее рассуждения имели смысл. Но принять реальность снаружи было намного сложнее.

Женщина снова смотрит на незнакомца, который отвечает ей улыбкой. В течение многих минут они украдкой наблюдают друг за другом, по очереди отводя взгляд.

Он ищет предлог, чтобы подойти. Она смотрит на него, потому что его лицо кажется ей знакомым.

Так проходит весь вечер: молодой парень продолжает нервно листать экран телефона, официантка убирает столики в зале. Две женщины, которые разговаривали, не слушая друг друга, уже ушли, а пожилой мужчина в черном пальто почти допил свой кофе.

То, что происходит дальше, не имеет никакого объяснения для женщины, привыкшей к реальности, основанной на правилах и нормах. Но это происходит.

Она вдруг с удивлением смотрит на мужчину, потому что ей кажется, что все это уже было раньше. Почему-то она знает, что сейчас он достанет из кармана несколько монет, положит их пирамидкой на стол, и, когда в руке останется последняя монета, он подбросит ее в воздух, а затем поймает, чтобы посмотреть, что выпало: орел или решка.

Как психолог, она знает, что дежавю – это всего лишь ловушка сознания, технический сбой в работе мозга. Если верить одной из основных теорий, ощущение дежавю возникает, когда происходящее сохраняется сразу в долговременной памяти, из-за чего кажется, будто это событие мы уже переживали раньше. Но она-то знает, что это не дежавю, потому что еще ничего не произошло. Потому что сейчас, если это действительно случится, это будет больше похоже на предсказание будущего.

И пока она продолжает прокручивать в голове невозможные сценарии, мужчина достает из кармана несколько монет, кладет их одну за другой на стол, возводя небольшую пирамидку, и, прежде чем положить последнюю монету, он подбрасывает ее в воздух, чтобы тут же поймать. Он смотрит на монетку и улыбается. А затем кладет поверх остальных.

Мужчина нашел предлог, чтобы приблизиться к ней. Вот почему он встает, надевает пальто и, вместо того чтобы идти к выходу, направляется прямиком к женщине, которая изо всех сил сжимает чашку с кофе, пытаясь скрыть дрожь в руках.

Под покровом ночи девочка в инвалидном кресле выезжает из своей палаты, чтобы попасть в соседнюю. Она всегда сначала заходит сюда, потому что именно тут ей придется потратить больше всего сил.

Луна въезжает и медленно закрывает дверь. Едва завидев ее, женщина тут же поднимается с кровати. Сначала она ее не узнает и смотрит с недоверием. Но Луна уже к этому привыкла, она просто улыбается и открывает свой рюкзак.

Достает несколько вещей и медленно, с неимоверным усилием, встает на ноги. Она смотрит на свои ноги, как будто уговаривая их: это всего лишь на минутку.

И в следующие минуты происходит волшебство.

После, измученная, она снова садится в кресло. Ей понадобится некоторое время, чтобы прийти в себя.

Наконец, набравшись сил, она снова открывает дверь и выкатывает кресло. Никто ее не видит.

Луна проезжает несколько метров вперед, чтобы попасть в палату, на двери которой нарисована большой красный круг. Он служит подсказкой для женщины, каждую секунду забывающей о настоящем.

Она спит, но Луна знает, что в любой момент она может проснуться с криками, в гневе. Сегодня она постарается этого избежать.

Визит сюда длится не более минуты. Иногда, если женщина не спит, бывает дольше.

Но сегодня не такая ночь.

Луна выезжает оттуда и двигается дальше, заглядывая по очереди в разные палаты на этаже, пока не добирается до лифта. На нем она отправляется в детское отделение: место, где должна находиться и она сама. Она заглядывает в несколько палат – каждый раз в разные, – оставляя конфеты в обмен на бумажки. Их она чуть позже спрячет в коробке в форме сердца.

Спустя несколько минут она снова поднимется на лифте, чтобы заглянуть в последнюю на сегодня палату: 444. Палату, которую она всегда оставляет напоследок.

После разговора с Луной, едва вернувшись домой из больницы, я тут же принялась искать информацию о себе, о моем бывшем муже, о моем сыне, об автомобильной аварии, сломавшей мою жизнь.

Каждый поисковый запрос пробуждал воспоминания, а каждое воспоминание, в свою очередь, приносило боль. Потому что боль от потери части себя никогда не проходит.

Через несколько часов я просмотрела сотни страниц и едва смогла отыскать четыре или пять статей, где вскользь упоминалось о том, что произошло: столкновение двух автомобилей на шоссе, не более того. Нигде не говорилось о погибших. Нигде не упоминалось мое имя. Ничего.

Откуда эта девочка могла знать обо мне такое?

Луна начинает говорить

Двенадцать лет назад. Луна начинает говорить

Девочка, которая, в отличие от других, не плакала при рождении, продолжает расти не совсем так, как другие дети, потому что все в ее жизни происходит не вовремя. Она научится произносить множество разных слов, прежде чем ей исполнится год, но в течение нескольких месяцев никто, даже ее мать, не будет понимать, что она говорит. Девочка будет выдавать слова, между которыми не будет никакой связи, издавать звуки, делая разные ударения, выражаться странными синтаксическими конструкциями. На самом деле, она не сможет произнести ни одной целой фразы на протяжении долгого времени.

В полтора года обеспокоенная мать отведет девочку к логопеду и на этот раз узнает удивительную правду: дело не в том, что девочка плохо говорит на этом языке, а в том, что она говорит на трех языках одновременно. Один язык, ее родной, это английский, другой – русский, третий – немецкий.

Логопед объяснит, что если ребенок слышит слова на других языках, то вполне нормально, что он будет включать их в свой словарный запас. Ненормально то, что он будет включать их настолько быстро. Мать ответит врачу, что она понятия не имеет, где девочка может слышать русскую и немецкую речь.

И хотя это кажется невозможным, Луна будет продолжать говорить на трех языках все лучше и лучше.

К пяти годам она будет в совершенстве владеть четырьмя языками.

В шесть лет языков станет пять.

И так будет продолжаться, пока к тринадцати годам она не заговорит свободно на десяти разных языках.

День 2-й. Больница

На следующий день, поднявшись на этаж, где была палата Луны, я подошла к дежурной стойке у входа и увидела черный бант.

– Она ушла, – сказала медсестра, едва сдерживая слезы.

Я подумала о Луне, и сердце мое бешено забилось.

– Кто? – испуганно спросила я.

– Миссис Паркер.

Я сразу почувствовала эгоистичное облегчение, которое мы испытываем, когда умирает кто-то чужой. Потому что смерть причиняет нам боль в зависимости от того, насколько близкой была наша связь с тем, кого уже нет. В то время я была еще незнакома с теорией Луны, но так мы живем изо дня в день.

– Она была у нас почти полгода. Мы сделали все возможное, но ее легкие не выдержали.

– Мне очень жаль, – сказала я не совсем искренне, ведь, когда вы не связаны с ушедшим человеком, это чувство сожаления длится всего несколько секунд.

Молчание.

Я стояла и смотрела на черную ленту на стене.

– Это то, что мы делаем уже много лет. Мы все здесь как одна семья. Несмотря на то что большинство пациентов неизлечимо больны, мы всегда заботимся о них и поддерживаем.

– Мне жаль, – повторила я и направилась к палате Луны.

Я прошла несколько метров по коридору, где лежали в основном взрослые больные. Я не понимала, почему Луну не поместили этажом выше, в детском отделении.

Я прошла мимо нескольких палат, пока не остановилась возле одной, на двери которой был нарисован большой красный круг. У двери стояла пожилая женщина, опираясь на ходунки.

– Вы мать Луны? – спросила она меня.

– Мать? Нет-нет, – вежливо ответила я.

– Вы уверены? – переспросила она, пристально глядя мне в глаза, как будто не веря тому, что я говорю.

– Да, конечно, я уверена, – улыбнулась я.

– Мы почти всегда уверены в том, в чем уверены, и почти никогда не уверены в том, в чем не уверены, – сказала она мне.

– Извините, я не мать Луны, – повторила я.

– Надо же, как жаль, – ответила она мне, меняя выражение лица.

Я чуть отступила в сторону, чтобы пройти.

Я шла по коридору, пытаясь вспомнить, что мне было известно о матери девочки. Сообщалось, что она умерла около шести или семи лет назад, также от рака.

Я уже отошла на несколько метров, когда снова услышала:

– Вы мать Луны?

– Нет, извините.

Я пошла дальше. Дверь в палату Луны была почти закрыта. Я медленно открыла ее, и увиденное меня очень удивило.

Польша

Мужчина в кафе подходит к женщине, которая изо всех сил сжимает в руках чашку.

Она смотрит на него, сама того не желая. Я его откуда-то знаю? Она думает, что это невозможно, тем более за столько километров от дома. Что, если он видел меня возле школы?

Мужчина подходит к столику.

Женщина подносит чашку к лицу, словно этот жест может защитить ее от какой-то угрозы.

Он улыбается и говорит ей что-то на незнакомом языке.

– Sorry, I don't understand[3], – отвечает она.

– Oh, ok… it's your coat, it's on the floor[4]. – Он указывает на пол.

– Oh, thanks, thanks[5], – нервно отвечает она, ставит чашку на стол и поднимает упавшее пальто. Мужчина улыбается, разворачивается и уходит.

Женщина снова берет чашку, делает глоток и говорит себе, что всему есть логическое объяснение, что нет никаких кроличьих нор, никаких шляп, которые делают тебя маленьким только изнутри, но не снаружи. Возможно, существуют фокусы, но не волшебство, никакого волшебства. И все же она продолжает думать об этой пирамидке из монет.

Мужчина выходит из кафе и направляется к дому, у которого останавливалась женщина, прежде чем войти в кафе. Он спрашивает себя, что могло ее так заинтересовать. Он достает небольшой блокнот и записывает адрес и имена, указанные на почтовом ящике.

Идет вниз по улице.

Он пытался рассмотреть ее лицо, прежде всего лоб. Но было слишком темно, он ни в чем не был уверен. Придется попробовать еще раз.

Он поворачивает за угол и ждет, когда женщина выйдет. Он последует за ней, чтобы узнать, куда еще она ходит, с кем встречается, в каком отеле живет.

Пока он ждет, он снова достает письмо, которое получил несколько дней назад. На конверте был нарисован символ бесконечности, внутри лежала фотография женщины, на обороте были указаны координаты и время. Не было только даты, поэтому он приходил к школе каждый день в одно и то же время в течение последних двух недель, пока наконец не увидел ее.

Луна сидела на кровати в позе лотоса. Ее руки лежали на бедрах, шляпа полностью закрывала голову. Она сидела неподвижно, настолько неподвижно, что на мгновение я испугалась, что она не дышит.

Я осторожно постучала в дверь, чтобы не напугать ее и чтобы дать ей знать о моем присутствии. Я подошла к письменному столу, положила сумку и достала несколько документов.

Я продолжала наблюдать за ней какое-то время: маленькое тело, скрытое огромной шляпой.

Я воспользовалась возможностью, чтобы осмотреть всю ее палату. Почему ее поместили на этаже со взрослыми?

Я обратила внимание на висевшую на стене большую карту мира, где кнопками были отмечены разные страны. Чего я не заметила в тот день, так это маленькой доски, расположенной сразу за дверью. Эту доску я обнаружила чуть позже.

Спустя время Луна подняла руки, медленно приподняла шляпу и высунула голову наружу.

– Привет, – сказала она, открывая глаза.

– Привет, – ответила я с улыбкой. – Почему ты сидела в этой шляпе?

– Ну, эта шляпа с-служит мне для м-м-многих целей. Иногда это щит, иногда это место, где я исчезаю, а иногда она с-с-становится моим домом, – ответила она мне, почесав нос.

– Твоим домом? – улыбнулась я.

– Да – ну! – я там чувствую себя в безопасности. Но с каждым днем она с-с-становится все м-м-меньше.

– Шляпа?

– Да, конечно. М-м-может быть, моя голова растет, но я ее измеряла и знаю, что это шляпа уменьшается. Н-н-но только изнутри, с-с-снаружи она всегда такая, как и была.

Молчание.

Со временем я стала лучше понимать мир этой девочки. Мне стало ясно, что эта шляпа была для нее кроличьей норой Алисы. Она просто хотела найти для себя другой мир, пусть и не чудесный, но хоть немного лучше настоящего.

– И что там внутри? – спросила я.

– То, чего нет снаружи, – улыбнулась она. – Там, внутри, у меня нормальная голова, без шрамов, с такой гривой красивых и вьющихся волос. Иногда я блондинка, а иногда – ну! – брюнетка – так! А один раз у меня даже были рыжие волосы. В-в-внутри я гуляю по улицам, и никто н-н-на меня не оборачивается. Там я здорова. Там никто на меня не тычет пальцем, никто н-н-не смотрит косо. Там в-в-внутри я тоже хожу в школу, много школ. Н-н-но в этих школах одноклассники надо мной не смеются. Н-н-никто меня не обижает, потому что у меня есть друзья.

Она вздохнула.

Я крепко стиснула зубы.

– К-к-каждый день там, внутри, другой мир. Сегодня, например, я была в таком месте, где никто – черт! – не смотрел на меня. Там, внутри, мы все не похожи друг на друга, поэтому н-н-никто меня не трогает.

– Во внешнем мире, – я хотела добавить «в реальном», – мы тоже все не похожи друг на друга.

– Да, только одни больше н-н-не похожи, чем другие.

Я пыталась представить, через что ей пришлось пройти в детстве: нервные тики, судороги в плечах, постоянное почесывание носа, заикание, ее пальцы, инвалидное кресло…

Несколько минут мы стояли молча.

– Тебе уже лучше? – спросила я.

– Лучше? – Она почесала нос.

– Да, вчера ты меня здорово напугала.

– Ах да, спасибо, боль прошла. Шляпа очень помогает.

Я не знала, что ответить на это.

Между нами снова повисло молчание.

Я не понимала, с чего начинать терапию. Эта девочка была совершенно не похожа на всех моих предыдущих пациентов.

Я психолог, специализирующийся на неизлечимых больных. Я провела много лет, помогая людям принять смерть, ведь никто нас к этому не готовит. С момента нашего рождения тема смерти становится табу, ее избегают, о ней не говорят в семье, особенно в присутствии детей. Нас не учат осознанию того, что смерть – это часть жизни.

И если здоровым людям невыносимо думать об этом, то для неизлечимых больных все гораздо сложнее: они должны принять, что конец для них наступит раньше, чем ожидалось. К этому нужно добавить ухудшающееся качество жизни, постоянные боли, потерю самостоятельности, ограничения социальной жизни.

Моя работа состоит в том, чтобы сопровождать пациента на протяжении всего процесса, от принятия до скорби, пока он задается вопросами, на которые невозможно найти ответ: «Почему это случилось со мной? За что? Что я сделал?»

– Луна, я здесь, чтобы помочь тебе, если ты, конечно, захочешь. Но я прошу тебя быть со мной честной, я прошу, чтобы ты откровенно рассказывала мне, что ты чувствуешь, что ты думаешь обо всем происходящем, как это влияет на тебя. Если эта шляпа нужна тебе для того, чтобы сбежать от реальности… я бы хотела, чтобы ты сказала мне правду.

– Правду? Какую правду? – удивленно спросила она, открыв глаза так широко, что мне показалось, они вот-вот вылезут из орбит. Она снова почесала нос.

– Что ты имеешь в виду?

– Правд много, вы про к-к-какую спрашиваете? Мою? Вашу? Ту, что у врачей, или у той женщины снаружи, которая спросила, моя ли вы мать?

– Откуда ты знаешь? Как ты смогла услышать это с такого расстояния? – спросила я.

– Это не важно, долгая история. Д-для этой женщины вы моя мать, и это ее правда. Чью правду вы хотите узнать?

– Твою, – ответила я.

– Ладно, н-н-но при одном условии.

– Слушаю.

– К-к-когда я расскажу свою правду, вы не уйдете, к-как другие психологи, не оставите меня снова одну. Вы не будете считать меня ненормальной. К-к-когда я расскажу свою правду, вы пойдете домой. Сегодня вы не будете меня оценивать или осуждать. Можете сделать это завтра, но сегодня – нет. А завтра вы вернетесь, д-д-даже если только для того, чтобы попрощаться, но вы вернетесь.

Я согласилась:

– Договорились.

– Договорились, – ответила она и снова почесала нос.

И следующие несколько минут стали самыми сюрреалистичными за всю мою жизнь.

Польша

Женщина так и сидит, сжимая чашку в руках и пытаясь осмыслить произошедшее. Просто ее пальто упало на пол, не более того.

Это правда, что после знакомства с Луной ей трудно перестать искать тысячи объяснений каждому моменту в жизни, но в конечном итоге реальность всегда берет верх.

Она думает о стране чудес, которую придумала девочка. Она знает, что у нее не было злого умысла: Луна никогда не хотела обмануть ее. Луна просто верила в то, что говорила, это была ее правда. К сожалению, за пределами ее мира эта правда превращалась в ложь.

И, даже зная об этом, женщина все равно была сейчас там, в далеком уголке Северной Европы, в Польше, разыскивая ребенка и пытаясь доказать самой себе, что все это было ложью.

– Правда… правда в том, что, когда я надеваю шляпу, я могу жить жизнями других людей, – сказала она совершенно невозмутимо, без тени улыбки, с тем выражением на лице, которое обычно замечаешь у человека, говорящего правду.

– В каком смысле? – спросила я удивленно.

– Ну, это если в двух словах, конечно.

Я попыталась разглядеть в ее лице хотя бы намек на шутку, какой-нибудь подвох, специальный розыгрыш для нового психотерапевта, но нет.

– Когда я попадаю внутрь, – она натянула шляпу на голову, – я переношусь в другую жизнь. Я могу лазить по горам, нырять в море, бегать по лесу под дождем. Я могу переходить реки, прыгая с камня на камень, могу кататься на лыжах. Однажды я даже прыгнула с парашютом. Мы были недалеко от пляжа, и я чуть не приземлилась прямо на воду.

Здесь, внутри, я танцевала часами, путешествовала по многим странам, занималась разными видами спорта: футболом, бейсболом, теннисом. Я даже как-то видела себя с мячом для регби в руках! Здесь меня обнимали, как обнимают тех, кого любят, а не тех, кто умирает. Здесь я тысячу раз целовалась, и, хоть это и звучит невероятно, я даже влюблялась, а другие влюблялись в меня в ответ.

Пока Луна говорила, у меня сжималось сердце. Потому что эта девочка не могла в действительности жить чужой жизнью, не могла оказаться в чужих головах. Она просто рассказывала мне о том, что могут делать нормальные люди и что ей не было суждено пережить никогда. Возможно, она пыталась убедить саму себя.

Это был не первый случай, когда я сталкивалась с подобным поведением у неизлечимо больного человека – создать для себя выдуманную реальность, чтобы убежать от своей собственной.

Тот, кто не был так близок к смерти, никогда не сможет этого понять. Возможно, потому, что большинство из нас не осознают, что у нас все есть. Что мы можем выйти на пробежку, когда захотим, хоть и не делаем этого. Что мы можем перейти реку, прыгая с камня на камень, хотя нам это не интересно. Что мы можем отправиться на прогулку в горы и насладиться природой, хотя у нас нет на это времени. Большинству из нас знаком вкус поцелуев, ощущение бабочек в животе, которые начинают порхать от одного прикосновения, одного взгляда, одного произнесенного шепотом слова. Большинство из нас влюбляются, большинство из нас любят в ответ.

Как разум может защитить тех из нас, кому не суждено пережить ничего подобного? Единственным доступным ему способом – заставив нас поверить, что все это уже было.

Луна продолжала рассказывать мне обо всем, что пережила внутри своей шляпы, пока внезапно не замолчала. Она медленно подняла голову и посмотрела на меня, ища в моих глазах что-то, что помогло бы сохранить ее воображаемый мир. Я поняла это.

– Как давно это происходит с тобой? – спросила я.

– После смерти моей матери. Спустя несколько д-д-дней у меня н-н-начались – так! – сильные головные боли. Как-то утром я проснулась, вся дрожа. К-казалось, словно какой-то великан размозжил мне череп. Когда я открыла глаза, я испугалась по-настоящему: я ничего не видела. Я думала, что ослепла, что – дерьмо! – боль забрала последнее, что у меня осталось.

Это был один из худших дней в моей жизни. В течение нескольких часов я видела только темноту. Потом п-п-постепенно я начала различать тени и вдруг заметила, что глаза как будто открылись внутри моего сознания. Уже ночью, когда совсем стемнело, я начала видеть то, чего никогда не видела.

– В моей г-г-голове постоянно мелькали тысячи образов. Я н-н-не могла открыть глаза от боли. Днем мне нужно было находиться в темноте, но даже так ночью начиналось самое ужасное. Как только я засыпала, мне начинали сниться сны. Я просыпалась, засыпала, снова просыпалась и снова засыпала. И знаете, что самое удивительное? На следующее утро я помнила почти все, что видела во сне.

В первые – так! – дни я сходила с ума, потому что мое тело уже н-н-не могло понять, что реально, а что нет. Я уже не знала, мне это только приснилось или действительно п-п-произошло.

Мне н-н-начали давать лекарства, не понимая, что со мной происходит. Были дни, когда я не могла встать с кровати, едва могла пошевелиться. В конце концов после многих анализов объяснение нашлось: у меня оказалась опухоль в мозге. Но я-то знала, что дело было не только в этом: просто всю энергию м-м-моего тела забирал мой разум, п-п-потому что я проживала жизнь множества других людей.

Слушая ее, я боялась самого худшего. Согласно результатам последних обследований, болезнь достигла той стадии, когда опухоль начинает захватывать все: воспоминания, переживания, даже реальность.

Рак мозга может провоцировать депрессию, галлюцинации, паранойю различной степени тяжести. Мне встречались случаи, когда опухоль прорастала в те области мозга, которые отвечают за восприятие звука. Были и такие, когда опухоль полностью меняла личность пациента.

Если такое происходило с самыми обычными людьми, безусловно, это могло случиться и с такой одаренной девочкой, как Луна.

Мне было страшно, но я старалась сделать все, чтобы она этого не заметила. Я хотела понять ее, хотела узнать, что она чувствует.

– Как эти воспоминания приходят к тебе? – спросила я.

– Как с-с-сгусток энергии. Это как п-п-поток холода или тепла. Я не знаю, как это объяснить.

– Откуда приходит эта энергия?

– Отовсюду и ниоткуда. Я не могу сказать, откуда именно это начинается, и не думаю, что есть какая-то финальная точка. Я просто чувствую, что это проходит через меня.

Она молча посмотрела на меня:

– Мне жаль, но я не м-м-могу объяснить это по-другому.

Она почесала нос, а затем продолжила говорить:

– Несколько месяцев спустя я поняла, что у меня не могло быть с-с-столько мыслей, что они не могли быть только моими, потому что я не переживала всего этого. Они должны были принадлежать другим людям, не мне.