Сыновья Борея

Владимир Логинов

Сыновья Борея

Беспощадная история галопом мчится в будущее,

стуча золотыми подковами по черепам дураков.

ЧАСТЬ 1. СМУТНЫЕ ВРЕМЕНА

Глава 1. ПОСОЛ

В размытом дождём конском навозе, пятна которого тут и там желтели на черноте проезжей части улицы. Будто обрадовавшись свежему воздуху и весёлому солнышку, загорланили петухи во дворах.

Заворковали голуби, а вот уже подали свой голос и собаки, до того прятавшиеся от хлёсткого ливня под телегами во дворах галичан. Наконец послышался и говор людей, тоже отсиживавшихся во время грозы под навесами или в избах. Первая парокон К середине ХIII века население Руси оказалось в сложнейшем положении. Великая смута охватила все города и княжества, как на севере, так и на юге, а причиной тому стали не только внутренние противоречия, раздоры между русскими князьями, но грабительские набеги монгольских отрядов с одной стороны и экспансия Запада, крестовые походы, с другой.

Русь, вполне закономерно, очутилась между молотом и наковальней, причём в качестве молота выступали крестоносцы и папа Иннокентий IV, а наковальней были княжеские междоусобицы и Орда. Русичам, как этносу, грозило исчезновение, а потому надо было делать тяжелейший выбор.

Население, особенно в крупных городах Северо-Западной Руси, разделилось на два, враждующих меж собой, лагеря. Одни, «молодшие», тяготели к Западу, так как были связаны с ним торговыми и некоторыми культурными отношениями, другие же, «лутчие», считали, и не без основания, Орду своим союзником. Ко всему этому надо ещё добавить полную раздробленность и постоянные междоусобия в русской земле, а потому других союзников кроме Орды и быть в то время не могло.

Всё европейское рыцарство, подталкиваемое папой Иннокентием IV и германским королём Фридрихом Вторым, устремилось на Восток. К тому же в ХIII веке, в Европе, было огромное количество добровольцев, кнехтов, мечтавших за деньги и право на землю найти применение своим силам – вот эти наёмники на постоянной основе и подпитывали войска крестоносцев.

Поражение немцев на Чудском озере 5 апреля 1242 года на какое-то время отсрочило их наступление на Восток, которое было лейтмотивом немецкой политики с 1202 по 1941 год. Выиграв два сражения, на Неве и Чудском озере, князь Александр Невский не решил политических задач. Страшное поражение крестоносцев в 1214 году от деда Александра, князя Мстислава Удалого, и победа его внука, князя Александра, на Чудском озере не ликвидировало возможности немецкого наступления, сил у рыцарей было гораздо больше, чем у новгородцев, а ещё ведь были литовцы, шведы и датчане, которые тоже зарились на богатые новгородские земли.

Города-крепости Рига, Кёнигсберг, Ревель служили удобными плацдармами для наступающего с Запада европейского рыцарства. Натиск западного суперэтноса на Русь был, по-прежнему, угрожающе реален. В городах Пскове, Копорье, Новгороде, Твери и даже в Торжке сидели папские миссионеры, которые склоняли боярскую верхушку и многих купцов, к католицизму. Например, в Новгороде был монах Григорий Римлянин, а в ставке ордынского хана плёл паутину заговоров, вёл «тихую работу», агент римского папы Плано Карпини.

Западники, «молодшие», наивно полагали, что с помощью крестоносцев Русь избавится от ордынской зависимости. Но папа и германские короли вовсе не собирались губить цвет своего рыцарства в противостоянии с монголами. Европа ещё не забыла победоносных рейдов монгольских полководцев Джебэ и Субутая, Мунке-хана по своим землям и хотела руками русских задавить Орду.

Новое поколение русских людей, ровесников Александра Невского, быстро осознало масштабы опасности, грозящей Руси с Запада и потребность в сильном союзнике. При жуткой раздробленности Руси в то время, остановить крестоносцев было совершенно невозможно. Обрести сильного союзника Руси помогли логика событий и гений Александра Невского.

После смерти великого хана Угэдэя в 1242 году положение победителя народов хана Батыя стало не просто шатким, а, можно сказать, гибельным, он сам нуждался в союзнике. И ведь он его нашёл в лице русского князя Александра.

Несмотря на то, что отец Александра, Ярослав Всеволодович, был отравлен в Карокоруме ханшей Туракиной, сын всё-таки приехал в Орду. Наверняка отравлению князя Ярослава поспособствовал папский агент Плано Карпини, ведь князь Ярослав противостоял крестоносцам. Но в большей степени гибели князя послужил донос новгородского боярина Фёдора Яруновича, о, якобы, тайных сношениях Ярослава с папой Иннокентием IV.

Исходя из интересов русского общества и православной церкви, князь Александр переступил через себя. В Орде он побратался с сыном Батыя Сартаком, который тяготел к христианству. Такое дружественное поведение князя, в общем-то, и повлияло на создание союзнических отношений между Ордой и Русью. По договору с Ордой Русь платила дань, но получила право на военную помощь ордынцев в борьбе с крестоносцами. Надо учесть то, что Русь вовсе не была оккупирована монгольскими войсками, в русских городах не стояли ордынские гарнизоны, и монголы не навязывали русичам какого-то иного поведения, идеологии, или своих верований.

Коли, уж своих войск для отпора крестоносцам было недостаточно, то лучше уж платить за военную помощь ордынцам – так рассудил прозорливый русский князь. Невзирая на противодействие прозападной партии, «золотых поясов», которая была довольно многочисленной, Александр, по сути, создал силу, остановившую экспансию Запада на Русь.

Мало того, с помощью этой силы и арбитража Золотой Орды, князь прекратил междоусобные войны и распри. Теперь все спорные вопросы решались мирным путём в Орде. И в этом Александру помог преемник хана Батыя, Берке-хан и киевский, а позже владимирский, митрополит Кирилл. К тому же князь Александр заключил впоследствии договор о взаимной военной помощи и с литовским князем Миндовгом.

Опираясь на союз с Батыем, а позже на союз с ханом Берке, Александр Ярославич Невский не только остановил движение немцев, датчан, шведов на Русь, но и надолго подорвал самую его возможность…

*****

Короткий, в неделю, промежуток между весной и наступавшим летом люди на Руси называли пролетием. Этот языческий праздник тайно отмечали только девушки и молодые женщины. После короткого, но бурного первого в этом году ливня в Галиче, на какое-то время установилась тишина. Так обычно бывает после шумной грозы. Сизо-свинцовая туча с грозой и молниями ушла на восток. На синем, чистом, будто умытом, небе вновь засияло жаркое солнышко, и сразу от мокрого дерева городских тротуаров, от многочисленных луж поднялся парок.

Тесовые, а где и черепичные крыши домов, после смытой обильным дождём пыли, заблестели, отражая своей влажной поверхностью мощный поток солнечных лучей. В этих весёлых лучах бриллиантами засверкали мириады капель воды в листьях кустов сирени, барбариса, рябин и берёзок, растущих возле домов и дворов горожан. Мелкими огоньками заискрились мохнатые лапы почти чёрных елей, кое-где растущих вдоль улицы.

Первыми, кто нарушил послегрозовую тишину, были вездесущие воробьи, драчливо кинувшиеся делить зёрнышки овса ная бричка, управляемая нетерпеливым возчиком, прогромыхала по улице мимо великокняжеского двухэтажного дома.

Князь Даниил, стоявший возле открытого оконца, отрешённо наблюдал, как по огромному княжескому подворью засуетились в повседневных делах люди. Хозяйство большое: одних конюшен на двести лошадей, да коровник, свинарник, овчарня, да амбары, клуни, баня, солодовня и кожевня, а ещё казарма для охранной сотни с обязательной кузней, да дом для прислуги, уж не говоря о гусях и курах, которым тоже место и уход нужны.

Князь, вдохнув свежего воздуха, отошёл к массивному столу в глубине гостевой светлицы, и, сев в большое дубовое кресло, задумался, скорее, ушёл в воспоминания….

Со дня на день в Галич должен приехать новгородский посланник, что скажет князь ему? Поведает, как разгромил его дружину монгольский полководец Бурундай, как повелел снести все крепостные башни и стены в городах Галиции и Волыни, как пришлось унижаться пред Батыем в Сарае? Правда его, христианина и самого сильного на юго-западе князя, Батый не стал подвергать языческому проходу очищения между двух костров. Но пить кумыс и вино из грязных чашек, брататься и обещать платить ежегодную дань всё-таки принудил. Правда дань эту никто толком на первых порах посчитать не мог, и князь Даниил какую-то часть её себе присваивал. Надо ж было как-то укреплять дружину, да мало ли прорех в большом хозяйстве княжества, которое охватила смута с приходом ещё одного ворога, монголов. Но вот понаехали ордынские счетоводы, и давай всё пересчитывать, да брать добро в ханскую казну, а свой карман, как известно, ближе….

В светлицу вошёл постаревший Гринько, советник и правая рука князя. Ссутулившийся, поседевший, но всё ещё могучий, хотя уже прошло тридцать лет со дня позорной для русичей битвы при Калке, в которой он, ещё молодым парнем, участвовал вместе с князем Даниилом. За советником вошли двое слуг с подносами, поклонились князю, сноровисто расставили на столе стоялые меды, греческое вино, и холодные закуски. Гринько, коротко поклонившись, сообщил:

– Прибыл посланник князя Александра! Умывается с дороги! Егда звать?

Даниил встрепенулся, поднял голову, приосанился:

– А вот сей час и зови, Гринько!

– Мне посля остаться, аль нет? Яко повелишь, княже?

– Да, пожалуй, остаться! – быстро решил князь. – Секретов тайных у меня нету, а ты всё ж советник.

Гринько согласно кивнул головой, вышел и вскоре вернулся с таким же могучим верзилой, как и сам. Одет посланник был в длинную белую рубаху до колен, подпоясан широким военным ремнём, с которого свешивался старинный меч в потёртых ножнах. Чёрные с проседью волосы на голове посланника достигали широких плеч, на ногах мягкие, красного цвета, сапожки. Вошедший низко поклонился князю, поздоровался приветливо:

– Здрав буди, Даниил Романович, на многия годы!

Даниил радушным жестом пригласил за стол. Без какой-либо официальщины, по-домашнему, гость уселся на широкую лавку слева от князя. Советник Гринько устроился напротив справа. Молча выпили мёду, закусили. Даниил заговорил первым:

– А ты всё такой же, Корнеич! Токмо погрузнел малость, а брада черна ещё. Был ты у меня ещё до Батыева нашествия, а тому прошли немалые уже года. Лет пятнадцать, аль все двадцать, тому, не соврать бы. Меч у тебя я гляжу якой-то древний, давно такими-то уж не машутся.

– Тако ещё от прадедов достался! – ответил посланник. – Я ево на сотню нонешних-то не променяю! Хоша и дорого стоят ноне мечи, а энтот всех дороже.

Князь согласно кивнул головой и продолжил:

Яко там племянничек-то мой? С мунгалами, якобы, дружбу завёл, штоб им не дна, не покрышки! Слухи таки дошли до нас. Давай, сказывай, Корнеич, да без утайки. Мы ведь с тобой давние знакомцы.

Родий, вытерев усы лежавшим на столе рушником, степенно заговорил:

– Тако чево слухи, Даниил Романович? Дружиться с чёртом лысым будешь, не токмо с мунгалами, коли, тевтонцы жмут с западного окоёма, с порубежья наскакивают литовцы, а свои, «молодшие», хуже рыцарей, тово и гляди, нож в спину воткнут и не поморщатся. Кругом враги, не ведаешь с якого боку нападут. А мунгалы дани требуют, тако уж пущай за деньги наши, послужат воински, нам же. Всё польза земле русской. Рази не тако, княже?

Даниил молча выслушал, согласно головой кивнул, но всё-таки возразил:

– Мунгалы многажды горя принесли на русску землю! Забыть неможно, Корнеич. Пепел предков и родни не даст. Об том тоже помнить надо.

– А выбирать не приходится, Даниил Романович! – тут же ответил посланник. – Свои-то сами меж собой передрались, никово ить не сберёшь для отпора недругу, хоша крестоносцам, хоша мунгалам. У рыцарей, наймитами за деньги, есть еси европейски кнехты, а у нас пущай мунгалы воюют с имя – всё дань не зря платить, коли свово войска доброва собрать не могём.

Князь криво усмехнулся:

– Не шибко-то оне ратоборствуют с тевтонцами, яко я погляжу, бошки свои берегут от меча рыцарскова, зато русска голова для них, што кочан капусты. Ну, да ладно, Корнеич! А ко мне-то с чем приехал, Родя? Не в гости же, в баньке попариться, в даль таку? Чево племянник-от, Сашка, велел передать?

Посланник быстро глянул на Гринько, встал с лавки, выпрямился во весь свой немалый рост, и, глядя прямо в глаза князю Даниилу, твёрдым голосом официально заявил:

– Тако князь мой, Александр Ярославович, по прозванью Невский, здравствовать тебе повелел, да помочи просит, дабы ты с юга по тевтонцам вдарил в Перунов день!

Даниил сжал кисти рук, лежавшие на столе, в кулаки, короткая борода его вздёрнулась. По глазам его непонятно было, обрадовался он такому известию, или рассердился. Но заговорил ровно, спокойно и как-то издалека:

– Та-ак! Значит в день первоверховных, святых апостолов Петра и Павла. Я аще до того, яко меня Бурундай побил, большой грех на свою душу принял, Корнеич: всех болоховских князей, хоша они и древнее Рюриковичей, всё их поганое семя, брат, подчистую изничтожил, а народец ихний разогнал по всем весям, и земли ихни за себя взял. Всё! Нету боле энтих самостийников! Теперича тыл у меня вроде яко в спокое, но дело тута совсем в другом, витязь ты мой дорогой!

Даниил прожёг взглядом посланника, речь свою продолжил:

– Внемли, Корнеич! Парень ты башковитый. Сам посуди, вроде бы тыл свой я обезопасил, и могу теперя дальни походы свершать, единомышленники-то найдутся. А получается, что и нет! Кажному ведь в душу не заглянешь! Уйдёшь, куды ни то, а тута черти принесут венгров, аль поляков по зову боярских оборотней, а то и те ж мунгалы притащатся свои порядки учинять. Ни на кого положиться нельзя, надёжи у меня, парень, нету. У иного, глядишь, всево вдоволь, рази токмо птичьева молока нету, а ему всё мало кажется. Не внемлет он, што родина, ОТЕЧЕСТВО ПРЕВЫШЕ ВСЕГО. Коли людям, народу твоему благо, то и тебе добро! Верно, баю, Корнеич?

– Согласен с тобой, княже! – воскликнул посланник.

– Тута ведь усё перепуталось, Родион! – князь горестно махнул рукой. – Ты давно здеся не был, многова не ведаешь! После тово, яко жена моя, Анна, дочь князя Мстислава Удалова, отдала Богу свою душеньку, женилси я на племяннице Миндовга. Ты не помысли чево инова, Корнеич, но мне союзник был надобен – вот великова князя Литвы, соседа свово, я и выбрал, а и выбирать было не из кого. Сын народилси, Шварном в угоду литовке назвал, а сыновья мои старшие, Лев с Андреем, энтова Шварна, сына молодшего, не возлюбили. Ну, да для меня важно стало, что литовцы перестали на моих землях безобразничать, народ грабить, да убивать без разбору. А тута ишо король венгерский Бела IV вкупе с польским королём Болеславом Стыдливым на меня войной пошли. Их поддержали галицки бояре, перевёртыши те ещё и предатель веры православной, митрополит киевский Иосиф. Но, зато меня поддержал Миндовг и враг польскова короля, герцог Конрад Мазовецкий. Сошлись мы под городом Ярославом и бились с крайней жестокостью. Я победил, да токмо от дружины моей осталось всево ничего. А тута от Батыя посол прибыл, – кричит: «Сдай Галич!» Пришлось к Батыю ехать на поклон. Ладно, хоть ордынский хан не стал меня позорить, да унижать. Меж костров языческих я христианин не проходил, кумысом он меня не поил, хотя пришлось пригубить, вином угощал, братом называл. Куды деватьси, сил нету, пришлось покориться.

– Про ту битву, под городом Ярославом, мы наслышаны, княже Даниил Романович! – заметил Родий. – А дальше што?

– Тако што? – продолжил Даниил. – Венгерский король монгольскова нашествия напугалси, скорей со мной мир заключил, свою дочь за моево сына Льва выдал. Я в силу вошёл, киевскова митрополита сместил, да свово печатника Кирилла на митрополичье место и протолкнул. Всё бы хорошо, да энта насильна дружба с Ордой мне боком вышла, Родион!

– Энто пошто? – удивился посланник.

– А по то! – уныло сообщил князь. – За то, што я стал вассалом Орды, монголы потребовали с меня дань, прислали баскаков в города, стали народ переписывать. Кругом смута, шатанья в народе. Я было баскаков выгнал, надеясь на помочь венгров, тако папа Иннокентий потребовал союза с Западом. Мы с братом, князем Василько, было согласились, тако Батый прислал за то Куремсу с войском меня вразумлять. Куремсу я побил и прогнал, тако Орда двинула противу меня Бурундая, полководца вельми хитрова и в ратном деле зело опытнова, да и сила у ево превосходила мою многажды. Тот меня побил, да и заявил, што аще я друг Орде, то должон вместе с монголами идти на Литву. Куды деватьси, Корнеич, – пошёл. Литву мы перемесили, и я вместо северного союзника приобрёл себе врага в лице князя Миндовга. Теперя вот сижу тута, яко сыч в ночи, связан по рукам и ногам: с запада венгры и поляки угрожают, с севера литовцы, яко волки зубами щёлкают, а с востока Орда плетью размахивает. Печатник Кирилл, коего я стараньем своим протолкнул в митрополиты, из Киева сбежал во Владимир, под крыло племянника Сашки. А потому он сбежал, што в католичество ево толкали бояре киевски. Совсем худо, брат! Обложили меня со всех сторон, и не ведаю я ныне, куды мне и приткнутьси-то!

В светлице повисла напряжённая тишина, только голуби за окном продолжали своё немолчное воркование.

– Друг мой, боярин Добрян, погиб, Киев-град, матерь городов русских, защищая от войска Батыева. – мрачно продолжил Даниил. – Таковых единомышленников, аще Добрян, мало у меня осталось. Иноземцу што? Пришёл незваный, земли захватил, народ пограбил, а обопрётся-то на кого в чужих краях? Ясно дело! На тех, кто дабы добро своё наворованное сохранить на любое предательство способны. Для перевёртыша такова, оборотня гадкого, Отечество, Народ, суть слова пустые. Личная выгода для него превыше всего.

– Небось, Корнеич, – заметил князь, – егда проезжал мимо, сам зрел очами своима: башни, стены городов моих порушены по воле Батыя. Оборонять грады наши неможно. Заходи любой вор, грабь, насилуй беззащитный народ, а свои же бояре, да кто посильней, в ком совести отродясь не бывало, ещё иноземцу и помогут, заветы Христа вечныя запамятовав.

– Вот тако! – помолчав, добавил князь. – А ты в поход на тевтонца призываешь. Я за порог, а в мой дом – вор! Потом ведь, Корнеич, чрез литовски земли надо пройтить, а великий князь Миндовг спросит: «Куды прёшься?» Што я ему скажу? Он ведь теперича католик, немцам союзен, а я, получается, им всем союзен. Яко быть? Знай, Родион Корнеич! Я теперь король Галиции и Волыни, понеже корону королевскую, золотую, из рук папы Иннокентия принял. Да токмо толку-то? Мыслил, союзники войсками помогут противу Орды. Куды тамо! Оне плюют на меня – сам, мол, отбивайся. Вот таки, брат, дела у меня! Внемлю, што и у племянника Александра такожде, худо дела-то обстоят, хоша и бьёт он и литовцев, и тевтонцев. Уж не взыщите, братья, но с места не тронусь. Неможно мне!

После таких слов галицкого князя наступила ещё более тягостная тишина, и как-то странно было слышать за оконцем терема княжеского голубиное нежное воркование, чириканье драчливых воробьёв, а ещё слышно было гусиное, задумчивое гоготание с подворья, будто договаривались они меж собой о каком-то своём походе, неведомом человеку.

Даниил о чём-то задумался. Гринько медленно жевал холодную гусиную ногу, и на его невозмутимом лице ничего не читалось. Посланник понял, что подмоги от дяди, Даниила Романовича, его князю не дождаться. Тем не менее, бодро заговорил:

– Да мы с князем Александром особо-то и не имели надёжу, што помогу дашь, Даниил Романыч. Положение у тебя аховое, тяжкое, ведаем о том, понимание имеем. Ну, да ладно! Я вечерком в баньке у тебя попарюсь, да и айда! Утречком уж отбуду!

– Чево торопишьси-то, Родя? – как-то извиняюще пробурчал князь. – Погости хоша день-другой, с семьёй новой познакомлю, на охоту, на кабанов вот сходим….

Понимал князь Даниил, что не то говорит посланнику, неудобно как-то ему стало, тяжело на душе. Хотелось, ой как хотелось помочь племяннику, душа разрывалась, а вот руки связаны.

– Премного благодарствуй, Даниил Романович, – говорил, между тем, посланник, – но дела, сам внемли, не ждут! К Миндовгу еду, на север!

– Не сговоришься ты с им, Корнеич! – уныло бросил князь. – Он сам глядит ково бы пограбить. Вот и меня грабил, и смолян, и полочан, – добавил, глянув на посланника, князь.

– Кто ведает, Даниил Романыч! – философски заметил посланник. – человеце, княже, усегда загадка – про то старцы святые бают....

– А понеже скажу тебе, Родион, – продолжил Даниил, – што литовский князь не шибко католиков-то жалует, хоша и сам католик. Егда я, по указу папы Иннокентия с юга, а поляки с тевтонцами с запада и севера на ево земли пошли, тако Миндовг в одночасье католиком содеялси, и папа сразу приказал нам остановиться. Миндовг же королевску корону получил из рук Иннокентия. Про то ведомо нам. Хоша народу в ево землях вельми много православнова, византийску веру народ исповедует, и на том стоит…. Ну, есмь, конешно и католики, боярски роды, сам ведаешь….

Князь пристально взглянул на посланника, заговорил опять как-то издалека:

– Отвори уши, Родя! Ты якой дорогой-путём ко мне добиралси?

– Тако чрез Полесье, – последовал ответ. – Чрез Припять, а посля вдоль Горыни на Каменец, а дале на Звенигород и Галич.

– Да ведь тамо, в Полесье, у Припяти, непроходимы леса, болота? – удивлённо выпучил глаза князь. – Яко не побоялси-то?

– Тако чево бояться-то? – ровно ответил посланник. – Я воин!

– Да я не про то! – князь насторожённо посмотрел на Родия. – В тех местах гибельных, говорят, нечистой силы видимо-невидимо! Про то все ведают!

– Тхе! Да у меня меч заговорённый! – усмехнулся Родий. – Энто ж всем мечам меч!

– Хм, – князь поёжился. – Я бы даже с дружиной в те леса не сунулси, а ты ведаешь, што я во всяких страшных сечах, на волосок от смерти, пребывал. Тебе-то уж я лишний раз глаголить о том не буду! Сроду никово не боялси, а вот от нечистой силы, ей Бо, не ведаю спасу. Уж дюже тамо чертей, да леших с ведьмами много! Ох, отчаянный ты, Родя! Ну, да видать Бог тебя хранит. Слава Христу!

Помолчав сколько-то, князь, вдруг, спросил, совсем не о том, о чём думал посланник:

– А поведай ка ты мне, Корнеич, вот што! Яко там, у вас, в Нове-городе славном, поживает мой старый знакомец, варяг Юлла? Да и жив ли викинг боевитой, конунг, воин зело опытной? У меня ведь в дружине служил, региментом варяжским командовал.

– А чево ему подеетси, Даниил Романыч? – поторопился с ответом посланник. – Постарел, конешно, но дружину пестует. У яво в дружине теперя окромя своих викингов ещё сотня пруссов. Оне, энти пруссы, тевтонцев на зды ненавидят, понеже в прошлом германский герцог Альбрехт Медведь всё их племя разогнал, женщин их с детя малями убил, земли ихни захватил. Што им целоваться с тевтонцами? Да оне токмо и рвутся в бой, дабы поквитаться с крестоносцами.

– Так, так! – князь побарабанил костяшками пальцев по столу, задумчиво глядя в оконце. Наконец на что-то решился, заговорил, повернувшись к посланнику, жёстко:

– Вот што, Корнеич! Не гоже мне тебя голяком отпускать! Ведай, друже мой, лутчего союзника, нежели племяш мой, Сашка, мне не сыскать! Надёжный он и бескорыстный человечище! Видать, он под стать моему тестю, великому князю Мстиславу Мстиславичу Удалому, а он дед его родной по матери, не забывай об том. Егда мы с тестем, князем Мстиславом, в пух и прах, здесь вот под Галичем, в 1220 – м году разгромили венгерские войска маршала Фили, Сашка, племяш мой, ещё токмо народилси, да видать дух мужеской ему уже тогда передалси. Тесть мой, князь Мстислав Удалой, всё мечтал Русь объединить по примеру предка нашего, князя Мономаха, да видать не судьба. Меня к энтому же призывал, и я, по мере сил своих, стараюсь, да толку-то. Времена другие наступили, Корнеич! Скорей мунгалы объединят Русь под своим началом, нежели мы сами почуем, што надо бы вкупе жить, в согласии. А ведь, надо, Родя!?

Князь ухватил бороду в руку, дважды, слегка сжав её, прогладил вниз, деловито сообщил:

– Самому мне в поход противу тевтонцев неможно, Родя, я уж тебе об энтом баял, аще недруги мои тута же донесут королю германскому Фридриху, да папе Иннокентию. Но, – помолчав, князь сакраментально заявил, – а вот отряд половцев, что у меня в запасе имеетси, я Сашке, племяшу моему, дам!

В глазах Гринько промелькнуло явное одобрение.

– Отряд энтот – продолжил князь – от великой немилости Бату-хана, в глухомани, в Теребовле, скрывается, в вотчине моево тестя, понеже посля ево кончины, ко мне перешла. Половцы энти, с тыщёнку их будет, там овёс сеют, сено косят, да коней с овечками пасут. От безысходности и отчаянья энти половцы к чёрту на рога полезут. Зато тевтонцы, яко проведают о них, аще того боле узрят, тако напугаютси, по то, што примут их за ордынцев, аще оне, половцы энти, обличьем своим на их зело похожи. Ну, а аще узрят тевтонцы рожи азиатски, тако и побегут. А командиром у энтих половцев Джуха, парень боевитый, из сарагуров буди…