Ювенилия Дюбуа

Попытка ребёнка стать взрослым только и заключается в возможности освободиться от родительской тирании, но так ли она ужасна? Как и у многих, у меня не было конкретной цели, я просто старательно пытался почувствовать вкус взрослости. Есть в этой трагедии свой шарм, где социальные устоявшиеся традиции быта заведомо побеждают разум и уникальность, заставляя человека стать тем, кем ему суждено, – винтиком системы. И «игра во взрослого» всего лишь естественная глупость на пути к неизбежному.

В конце ноября со мной произошел неприятный эпизод. Лихорадка. Боль со стороны печени, увеличенные лимфатические узлы. Плюс ко всему через неделю дёсны резко опухли, начав ужасно чесаться. Поначалу маменька списывала моё общее состояние на обыкновенную простуду. Её ребёночек всегда был со слабым здоровьем. Каждый год одна и та же история. Чуть холодает, сразу лезут температурные недельные посиделки перед компьютером вместо школы. Только в этот раз у ребёнка не было сил на свои любимые стрелялки. Единственное, на что оставались силы, – раз в день принимать пищу и отвечать на вопросы кивками.

На дом вызвали врача. По предварительному осмотру грузная женщина в белом халате поставила диагноз «инфекционный мононуклеоз». Заболевание требовало оперативного решения. Скорая помощь отвезла меня в лабораторию на сдачу крови. А пока готовились результаты, полумёртвого ребёнка отправили к серьёзному доктору.

Воспоминания об эпизоде остались достаточно скользкими. Меня периодически полностью отключало. Реальность и образы из снов начали сплетаться, не позволяя трезво оценивать ситуацию. Единственное овладевающее чувство: всепоглощающая усталость. Не было ни голода, ни боли, ни осознания происходящего. Блаженство. Да. Неужели есть маленькая надежда, что именно это чувство овладевает бренным организмом в последние секунды своего существования? Если да, то я постиг ещё одну тайну, которую живые люди не должны знать. Периодически в хаотичные образы врывалось искорёженное ужасом лицо мамы, пытавшееся что-то мне донести. А я, не слыша и не понимая, только утвердительно кивал, желая, наконец, провалиться в сон, который унесёт меня далеко, туда, где я мог бы стать кем и чем угодно.

Инфекционный мононуклеоз подтвердился. Как потом рассказали врачи, мне очень повезло. Бронхи, сердце и другие важные органы остались нетронутыми. Слегка увеличенная печень – не приговор. Из основных симптомов: плохая кровь, сильно сниженный иммунитет и возможность заражать окружающих. Целый месяц мне предстояло провести в инфекционном отделении одному, без возможности куда-либо выйти и с кем-либо пообщаться. Единственной связью с внешним миром стало маленькое окошко на сдвоенном тамбуре личного карцера. Желание получить личное пространство и самостоятельность сбылось. Палата с шестью койками, ванной, туалетом, телевизором, холодильником и большими окнами на серый город. Никакого родительского контроля. Никакой школы. Никаких обязанностей. Месяц ограниченной свободы – мечта любого интроверта, страдающего патологической боязнью жизни.

К сожалению, несмотря на любовь к безделью и тяге к уединению, я не мог причислить себя к одичавшему племени героических одиночек. Да и если уж говорить совсем откровенно, доступные зачатки подросткового бунта очень быстро сходят на нет, как только юный ум сталкивается с жестокой реальностью, которая оказывается ему не впору. Фантазия и действительность часто разнятся по своей механике, по крайней мере в контексте неопытности конкретного лица. Ты воротил нос от материнской ласки, но, лишившись её, почувствовал потребность в утешении. Слышимые родительские разговоры ты считал надоедливым жужжанием, а теперь их так не хватает за обедом и ужином. Уметь ценить сразу – великий дар, недоступный человеку. Есть, разумеется, те, кому под силу объять тайну, но сколько их? И не считают ли таких умалишенными? У общества, у того самого, да, которого принято считать здоровым, механизм благоговейного восторга происходит только в момент потери. Иначе можно ли почувствовать великую значимость вещей, когда они ещё являются частью повседневного быта?

Я слишком маленький. Для взрослых очаровательное скромное дитя. Для одноклассников нейтральная стена без выделяющихся примесей. Для себя же просто машина с набором рецепторов, способная получать наслаждение извне. Для своего скрытого «Я» (которое невозможно разглядеть, только отдельные эпизодические моменты спустя кучу лет) – человек, боящийся сущего, желающий остановить время, когда все счастливы, молоды и живы. Скрытый «Я» хочет заполучить осязаемую фотографию, но невозможность таковой исключает и явную открытость потребности, оставляя привкус печали без поглощающего внимания. Всплывает ли она со временем? Разумеется, иначе человек не становился бы таким несчастным и потерянным.

В первые дни было слишком плохо, чтобы чем-то заниматься. Сквозь лихорадочные эпизоды помню фигуру в белом. Только она и приходила два раза в день, вкалывая мне болючую дрянь в ягодицы. Сил кричать не было. Из еды на тумбочке стояли перемолотые смеси с трубочкой, которые поглощались в редкие минуты просыпающегося голода. Возможно, фигура в белом принуждала меня к действиям; принуждала питаться. Уже после женщина-врач сообщила о моей четырёхдневной агонии. Ничего страшного, но дорогая матушка свалилась бы в обморок, увидев мою окостеневшую фигуру с натянутой бледной кожей. Собственное отражение в зеркале вызвало приступы тошноты, но затем я разглядел красоту, присущую музейным полотнам. В замызганном квадратном зеркале я увидел своё будущее. Разумеется, это немного громкие слова. Тогда я точно поймал себя на мысли, что собственное лицо приобрело иные черты. Словно каждое серьёзное заболевание сопровождается и новым этапом взросления. Бледность и худоба вдруг вскрыли отрезок физического перехода от ребёнка к молодому человеку.

Довольный собой и чуть окрепший, я взялся за исследование апартаментов. Вышеописанного в интерьер почти нечего добавить. Разве только комната личной гигиены представляла из себя довольно странный симбиоз. За дверью ровно посредине располагалась внушительная чугунная ванная, чьё покрытие частично поглотилось коррозией. Металлический грязный столб с резиновым чёрным шнурком, а на нём восседающая лейка. Никаких штор не было. С левой стороны расположились две туалетные кабинки. Судя по количеству коек, здесь потенциально могло находиться одновременно шесть пациентов. А значит, проектировщики прошлых лет считали нормальным оставить на обозрение купающегося человека остальным, кого нужда могла прижать в любой момент. Тогда этот вопрос созрел в голове в более облегчённой интерпретации. Но, наблюдая со стороны, куда интереснее попробовать воссоздать возможные причинно-следственные связи.

Одна из более логичных гипотез заключалась в мироощущении того поколения, которое я могу судить только по рассказам седых родителей и их родителей. Взгляд людей, которых воспитывали ячейками более строгого общества, огораживая от своеволия. Плюсов, разумеется, много. Среди молодёжи и философов очень модно говорить о свободе выбора, возможности вставить личное мнение и делать всё, что вздумается. Такая неоспоримая «как бы истина», не нуждающаяся в софистическом антагонизме. Но что дала эта идея о свободе? И что мы получили благодаря свободной информации? Взгляните на эту ванную без занавесок. Мог ли человек прошлого толка спокойно отнестись к обнаженному телу?

Я понимаю, подобный вопрос – чистой воды фарс. Но давайте доведём до абсолюта идею об обществе, отлаженном на манер часового механизма. Миллионы шестерёнок, знающие своё место, предназначение и границы функционирования. Биологический механизм, не знающий о собственном предназначении, не видящий тонких связующих паутинок. Мужчина видит обнажённое женское тело. У него нет сексуальных желаний, потому как мужчина знаком с семейным институтом не понаслышке. У него есть жена, дети и любимая работа. Эта особь никогда не видела эротических журналов. Единственная её сексуальная связь произошла в миссионерской позе для зачатия ребёнка, которого впоследствии назвали В., и теперь дитя воспитывают и любят ровно по уставу. Такой мужчина не знал, что женщина может сделать очень приятно, взяв его естество в рот. У такого мужчины и в мыслях не было попробовать анальный секс. А ещё он не догадывался о возможности воздействовать на эрогенные зоны разными игрушками. Он не был в курсе о сотне существующих поз, групповом сексе, изменах по взаимному согласию и так далее. Не видавшая свободы ячейка общества, но свободная от «рекламных нужд», казалось бы, лишенная возможности сдвига, как раз имеет всеми искомую свободу. Ведь такой ячейке неведомы иные формы собственного поведения и самопонимания, как те, которые у него имеются. И разве плохо жить во лжи, если ложь эта формирует субъективную реальность?

Так уж выходит, что здоровое общество может существовать только в рамках выстроенной лжи, подчиняя собственную жизнь упрощённой формуле, а значит, становясь свободным обществом без выбора. Слово же «здоровое» появляется в тот момент, когда организованные ячейки перестают конфликтовать в своих единичных значениях. Достаточно очевидная формула, правда, лишённая модного веяния противопоставления в угоду разыгравшемуся эго. Только представьте, если бы люди получили желаемую свободу, имея тот набор опыта, который у них есть сейчас за плечами. Мгновенно вспыхнувшая агония, конфликты, каннибализм и тотальное самоуничтожение. Реклама и паразитическая лжеидея о собственной уникальности уничтожили бы весь строй, ведь за каждой маской полновесной свободы скрывается лицо, жаждущее получить власть. Власть над деньгами. Власть над близкими. Власть над природой. Власть над собственным здоровьем. Власть над судьбой. Любая избранность рождает скрытую идею о чужом несовершенстве. Занавес.

Гормоны молодого человека диктуют свои правила. Прошла неделя. Благодаря родителям из развлекательного реквизита я разжился журналами о компьютерных играх и книгами. На койке разум предавался чтению, в туалет же брались журналы. Сколько симпатичных девичьих лиц смотрело на меня. Их продающие позы намекали (на деле же прямо кричали) на сексуальный подтекст, где обнаженность и сопутствующие скверные действия реализовывались фантазией. Унизительный и сладкий порок. Мастурбация ещё приносила удовольствие, с каждым разом потихоньку превращаясь больше в механическое пристрастие. На очередном заходе, в самый пик оргазма, из меня вышла прозрачная субстанция, загваздав свежую страницу с непрочитанным текстом. Первое семяизвержение порождает в уме страх за собственную жизнь, после же появляется ряд вопросов. Разумеется, я много раз слышал от пацанов со школы и со двора про физиологический порядок, только разговоры эти были юмористического и грязного свойства.

В кадре подросток, засевший в туалете инфекционной палаты с заляпанным журналом. Ситуация, которая в идеале требовала бы разъяснения со стороны знающего человека, но я один. Почему именно сейчас? Где эта липкая штука была раньше? Стоит ли мне заводить девушку? Как правильно это утилизировать? А не опасно ли вот так часто её выплёскивать? И навсегда ли это? Растерянный, со стороны я выглядел комичнее некуда. Лишенные института сексуального воспитания, дети вроде меня были вынуждены исследовать реальный мир собственными силами.

Взрослый мир людей перегружен стереотипами, рекламой, чужим мнением и собственным невежеством. Означает ли это, что и я обязан подчинить свой свободолюбивый разум чужим правилам? Ответ: нет, но пока окружение побеждает. Решено не ступать глубже в тёмный лес, оставив некоторые интересующие моменты за ширмой сформировавшихся приличий. Для современного ума семя – это грязная игра, навеянная рынком порнографии. Разумеется, вслух люди будут говорить о репродуктивных функциях, но думать они будут стереотипными образами, потому как весь мир превратился в попытку продать секс. Но почему не существует третьего ответа? Мой эякулят – дар, которым я могу воспользоваться по назначению либо, наоборот, как более гуманный создатель, обречь возможную жизнь на небытие. И в таком случае я поступлю куда благородней, лишив неминуемого страдания нерождённого человека. Я не добрый и не злой. Хлипкое тело с набором обрывочного опыта. Но также можно рассмотреть в себе черты падшие, где сила притяжения порока оказалась слаще нераскрытых принципов. А если так, то стоит ли винить себя?

Внутренняя растерянность никогда не давала покоя. Желание быть собой, но в то же время постоянная попытка стать незаметной частью общества, порождающая заводские детали. Каждый новый день приносит человеку свежую информацию. И как только слух закрепляет её, то и глаза начинают видеть заложенный повсюду код. Чужие правила пачкают и пачкают. А я молчу, не в силах облечь внутреннюю скорбь в чудесное решение. Что же остаётся тем, кто просто хочет быть собой? Только изваять искусную маску, держа лицо под тенью изнанки.

Мой выход из инфекционного отделения встретился достаточно бурно. Мамин ужас от изнеможенного тела сына попеременно сменялся радостным ликованием победы над болезнью. Серьёзных новостей не было, а значит, маленькая жизнь возвращалась в привычное русло. Порог дома позади. Снова удивительное чувство, словно квартиру заменили на новую. Или не так. Будто всё осталось прежним, зато я стал другим.

Старая информация из памяти переплетается с чувством нового, заставляя засомневаться в реальности происходящего. Чёрный кот. Рваные обои в спальне. Охристый диван. Розовая лейка в родительской комнате. Кран в ванной. Педантично уложенная плитка. Пожилой холодильник. Соседская собака лает за стеной. Запомнившиеся привычнее детали остались прежними, но долгое отсутствие как бы подтёрло края. Скопированная реальность. Дублированные границы быта. Я никогда не стану вчерашним собой. И это чувство новизны исчезнет, заново потерявшись в ежедневном повторении. Наше бесконечное затмение.

Есть редкие моменты пробуждения (неважно, происходят они во сне или в описанной реальности), когда стираются границы, отвечающие за мироощущение. Мы смотрим озадаченным взглядом вокруг себя. Да. Именно так. Мы смотрим, и память наша сопоставляет имеющуюся информацию с настоящим, находя схожие черты на 99,9%, но при этом чувствуя чуть больше. Вроде интуиции. Можно только предположить, что она и есть истинный орган восприятия, ушедший на третий план по странным стечениям обстоятельств эволюции, предоставив нам (безумцам) строить коммуникативные связи в искусственной среде, в так называемом сознании. И если это так (а я часто бываю в этом очень уверен), то весь наш мир действительно попадает под выдуманное нами же слово «иллюзия». Или можно сказать еще точнее: симуляция. Человек – постоянно зависимая единица. Настоящий помешанный, кому наскочила одна форма своей интерпретации. Тогда он решил выйти из общей системы. Ради чего? Только ради возможности провозгласить свою ветхую машинку местоимением «Я». Поэтому истина и невозможна. Её нельзя сказать словами. Каждый рождённый звук становится обманом и выдумкой. Самое настоящее и правдивое озвучивается тишиной и только ей. Я просто в этом уверен. По этой причине те немногие люди, которые смогли постичь правду, больше не хотят видеть отстроенные города. Не хотят ездить на машинах. И тем более не желают иметь с людьми ничего общего, ибо мы – воплощение того, что принято называть грехом.

Правильно ли прерывать повествование одного периода, перескакивая сразу на два года вперёд? Ответ на этот вопрос неоднозначный, где внимательному читателю подобный обрыв покажется элементарным недочётом, а человеку пишущему переход не понравится исключительно из-за чужой руки, сделавшей этот самый прыжок. Но ответьте мне вот на какой вопрос: стоит ли пачкать белые листы почём зря? Тем более, что дни последующих двух лет оказались небогаты на события.

Мне четырнадцать. Кудрявые локоны с парой седых волос. Неформальный внешний вид. Вызывающие большие «патрули», потертые джинсы с застиранным балахоном. В «почтальонке» пачка сигарет с зажигалкой, блокнот для записей личных мерзостей, которые пока не кажутся игрой. Некоторые из сверстников рассказывают небылицы про то, как у них был первый секс. И хотя я догадываюсь, что эти лица говорят мне правду, но штамп чужого вранья помогает справиться с собственными неудачами.

На отдалённых (от реальности) частях головного пространства остались следы школы, посещавшейся только ради галочки. Прочие мысли спутались в стометровый клубок, вечно пытающийся затем быстро распутаться, только вот спешность, напротив, затягивала узлы сильнее. В будущем такие придётся только резать.

На улице грязь. Немного снега. Замёрзшие коричневые ванны всё никак не хотят уходить. Я стою на общем балконе «свечки», дрожащей рукой выводя очередной кривой стих. В пальцах левой руки вместе с блокнотом зажата тлеющая сигарета. Не так давно мне причудилась собственная судьба, где поэтический профиль неотрывно и любовно смотрел прямо в глаза. Я вдруг поверил, что злой Бог выбрал мне проклятую участь, решив наказать за нежную и трусливую душу. Также он создал и мерзкую погоду, благодаря которой я смог скрывать собственное уродство, печально думая о тёплых деньках, которые рано или поздно наступят. Тогда придётся бинтовать руку. Каждый год одно и то же. Человек, лишенный чувства такта, снова вырисовывается в мыслях, представляясь мерзкой естественной субстанцией. Он ничего не знает о Земле, а значит, не догадывается и о себе как о части. Наши предки смогли создать для общества необходимые условия для сохранения и продвижения, но цена была высока.

Небесный герой при жизни

был пастухом, но толку-то,

Групповое принуждение к усреднённой действительности. Разве судьба – это механизм? Однозначно нет. Напротив. Алогичная композиция, не имеющая под собой предпосылок и почвы. И вот тут скрыта подсказка. Кто-то из святых; один из главных администраторов, если так можно выразиться, решил дать шанс людям. Раскидал нужную информацию по книге. Внимательно читай, да и только.

если он теперь мёртвый.

Без зависти лишней,

эмоций своих, тварей наших;

Весёлый шум эхом разносится в подъезде на десятом этаже. Я ставлю точку, возвращаясь к своей компании. Парень семнадцати лет ошивается с такими малолетками, как мои одноклассницы. А я ошиваюсь с ними, потому как алкоголь по-другому не достать. С. за свои малые годы умудрилась много чего попробовать. Эта девочка успела пристраститься к натуре и колёсам. Её смуглая кожа пока упруга и красива, но даже такой дурень, как я, понимает – это не навсегда, а употребляемое только ускоряет процесс.

сыновей и дочерей ваших.

Одна случайность, согласная

на всё и смерть несущая,

идущая по пятам.

С. выясняет со своим взрослым гопником отношения. Все мы уже прилично пьяны. Усаживаюсь на лестницу, закуриваю. Вторая одноклассница подходит ко мне слишком близко. Её голова нависает над моею. Чувствую несвежее дыхание. Она просит подкурить. Моя рука неловко чиркает барабан. Выскочившее пламя цепляется за длинные лохмотья Л. Девочка взвизгивает. Начинает пахнуть жжеными волосами. Мне страшно, но в то же время ощущается прилив радости. Покорно отдаюсь смеху.

Жизнь порождает боль.

Сны дарят надежду.

Человек – трусливая вошь.

Л. неистово лапает свой парик, нюхает его, попутно обещая обидчику скорой расплаты. Она угрожает своим взрослым парнем. Звучит не очень правдоподобно, ведь я знаю, меня считают славным безобидным малым, который и мухи не обидит. Эта Л. точно не станет натравливать на меня своих ухажеров. Злость скоро пройдёт, оставив только очередное забавное воспоминание. С. и её молодой человек перестают ссориться. Ор подруги куда интереснее. На вопрос: «Что стряслось?» я только пьяно смеюсь, кивая в сторону обиженной и обожженной. Как только им становится понятно, в чём беда – гиены начинают смеяться хлеще моего. Попутно С. успокаивает подругу. Именно. Всё будет хорошо, девочка, волосы имеют свойство расти. Градус спадает. Я натыкаюсь на собственный скрытый умысел в совершении такой пакости, лишь бы не сближаться с этим пьяным и глупым существом слишком близко.

Субстанция сложных слов

и липкая дрожь в момент осквернения.

Или мне страшно делать шаг? Наши губы с лёгкостью могли бы соприкоснуться. Сцепиться в агонии ради забавы – частое явление. Но почему подобные игры смущают меня? Фантазии словно завладели мною. Виртуальная реальность, где имеющаяся чувственность и моя физическая самовлюбленная фигура возвышается над спародированными женскими телами, не желая видеть их в настоящей, той самой другой скучной реальности. Одно чудо я потерял – невинность перед знанием. Теперь же встаёт выбор: продолжить падать, разочаровываясь, либо остановиться в прогрессе, оставив всё как есть.

Темнеет. Собираюсь уходить домой. Отбившаяся от рук Л. залетает одна в грузовой лифт, уезжая на пару этажей вверх. Кнопка «стоп» задерживается. Когда она приезжает назад, в углу кабины блестит лужа её мочи. С. и гопник смеются. Я же погружаюсь в воспоминания об Э., которая вытворяла подобные трюки без умысла. Пока спускаемся, пропитываюсь морскими парами. Смотрю на изуродованное косметикой лицо Л., думая о том, как хорошо было бы связать её и надругаться.

Чужие тела – запрет. Своё хоть бей –

не хочу, но могу и буду.

Конец эпох. Начало новых.

Природа насилия завораживает. Разумеется, как и любого человека, она пугает меня. Боязнь стать жертвой и очередным некрологом в газетах преследуют думы, заставляя соблюдать мнимую осторожность. Общество страшится и порицает подобные акты, хотя они являются неотделимыми от нашей сущности. Даже больше: сама природа была рождена в насилии и боли.

Большой взрыв. Тайна зарождения клетки. Деление. Роды. Борьба за выживание. Росток, прорывающийся сквозь твёрдую землю. Нервная система. Кожа. Страх. Внутренний порок и голос. Организм. Естественное гниение. Секунда до смерти. Одиночество.

Нельзя человеку терять маску. Лишиться же внешних иллюзий – ещё страшнее. В обоих случаях образуется пропасть. Только если в первом случае маску можно сменить наравне с перчатками, то во втором происходит конец света. Пока я молод и полон иллюзий. Мне пока не всё равно на то, во сколько вставать. Если это школьные будни, то ранний подъём мучает меня. Если выходные – я благоговейно валяюсь до полудня. Меня всё ещё заботит чужое мнение. Будоражат разные формы тел людей. Я гневаюсь на несправедливость, стараясь по возможности восстановить баланс. Обделённые и нищие получают от меня карманные деньги, еду и внимание. Иногда приходится играть роль куда более значимую. Горсть несчастных исповедуются мне. Я внимательно их слушаю, посылая мысленное исцеление (или хотя бы избавление) от накопившихся бед. В ночи же, когда уходит солнце, я смотрю в беззвёздное небо, укоризненно ища того, в ком разочаровался.

Я уже рассказывал, как раньше имел диалог с всевышним? Я любил его и уважал. Сколько раз он помогал моей маме, а затем ей и вовсе сделали операцию. Приступов больше нет. Я счастлив. Но как же остальные люди? После смерти дедушки и тёти я обиделся на создателя, не пожелав мириться с несправедливостью. Это глупо, но что поделать? Сейчас вновь вернулась мода на отрицание Бога. Моё подростковое сознание решило временно поколебаться. Оно не желает выбирать одну точку зрения, а виной тому недостаток информации и алогичные несостыковки. У создателя нет логики, как и лица. Я знаю это точно, и ответ (опять же) кроется в самих текстах. Просто нужно уметь правильно интерпретировать. Иногда притворяюсь атеистом. Среди сверстников быть верующим – как минимум странно. Из ртов сорванцов срывается слово «наука». Это раздражает. Но также меня раздражают и те люди, которые находятся в противоположном лагере. Их проблема заключается в попытке поставить мыслительную точку, где халтурщина становится инструментом для заделывания дыр.

Мне четырнадцать, и я нахожусь на перепутье. Многие из вас забыли себя. Скорее, ваши «провалы» нарочиты. Люди любят приукрашивать, опуская неугодные детали. Но разве эта ложь стоит того, чтобы собственными руками унижать личное «Я»? Мы так боимся чужого порицания, что официальные галстуки начали выпускать законы, запрещающие публично говорить желаемое. Это проскользнувшее недовольство звучит из будущего. Сейчас, в 200(?) году, я могу сказать многое, но боюсь. Зато теперь, когда мне нечего стыдиться, говорить уже нельзя. Шахматная доска с одними пешками, где каждая малютка отражается в своих мечтах ферзём.

Мне четырнадцать, и я не понимаю, во что мне верить и чем мне быть. Сегодня я проклятый поэт, не желающий мириться с несправедливостью. Сейчас я театрально плюю на сложившуюся мораль и несчастия, потому как они видятся естественными метками. Смешно, но это правда. Выдумался сам себе избранным мучеником. Такой божий изгнанник. Правда, и у людей с миловидной внешностью и характером часто бывают проблемы похуже моих. Поэтому муравьиную суету можно лаконично заключить в словосочетание «театр и его закулисье». Я превозношу себя за счёт ущербности. Сплошной стыд и боль. Но втайне я чувствую также наслаждение, позволяющее мне быть не таким, как другие. Разумеется, это грубейшее заблуждение, так тому и быть. Зато это искреннее заблуждение ничем не отличается от истины.