bannerbanner
Ростовский Куш
Ростовский Куш

Полная версия

Ростовский Куш

Язык: Русский
Год издания: 2025
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 2

– За конструктив.

И это прозвучало не как шутка. Это прозвучало как приговор.

***


Я вышел на улицу. Август в Ростове. Когда воздух не дышит, а давит. Когда асфальт шепчет. И он шептал мне:

– Ты в игре.


– Ты выбрал сторону.


– Теперь ты – мясо, завёрнутое в бумагу.

Вечером я достал бумаги.


Постановление №437.


Пункт 3.2.4: “…проверка достоверности определения сметной стоимости работ…”

Я читал это, как молитву. Как старик в пустой церкви.

“Субсидии… госзадание… проверка документации…”

С каждой строкой – что-то во мне умирало. Не быстро. Не резко. Медленно. С уважением. Как уходит ребёнок из класса, зная, что его больше не вызовут к доске.

В комнату вошла жена. Без грима. Без намёков. Просто – реальность.

– Живой?


– Пока да.


– Ну и хорошо. Пельмени будешь?

Я улыбнулся. И понял:

Жизнь – это не борьба. Жизнь – это пельмени. Если они есть – значит, ты ещё нужен.

ГЛАВА 7. ЭХО САПСАНА

Если ты хоть раз слышал, как мчится “Сапсан”, ты знаешь: звук приходит после удара.

Он не предупреждает. Он не гудит. Он разрывает воздух, а только потом ты понимаешь, что произошло.

Вот так и пришли федеральные деньги.

Сначала – удар: по асфальту, по совести, по старым связям, по новой плитке, которая не продержится и зиму.

Затем – грохот: в виде отчётов, в виде чьей-то новой машины, в виде улыбки Петрова, который ещё месяц назад прятал глаза.

А эхо пришло потом. Шёпотом. Снизу. Из углов. Из животиков, не получивших свой кусок.

Градов исчез. Иванов – ушёл в тень. Папки – легли в сейфы. Кабинеты – затихли.

На поверхности – покой. На глубине – шевеление. Как в болоте, в которое бросили тело. Пузыри. Тряска. Запах.

Появились те, кто не успел. Вечно запоздалые. Из тех, кто чистил ножи, когда всё уже было нарезано. Они ходили по коридорам и шептали:

– Ну хоть урну…


– Хоть плиту на детскую площадку…


– Хоть навес над остановкой…

Но пирог уже был съеден. Крошки вписаны в чужие сметы. Да и вилки уже спрятаны.

Один мой старый знакомый, подрядчик с Красного Луга, сказал мне за чаем на кухне своего офиса:

– Жека, мы с тобой честно воровали.


– А эти? Эти даже не притворяются.

Он был оскорблён, но не фактом воровства.


Он был оскорблён отсутствием стиля.

– Всё стало… каким-то… пластиковым, – добавил он. – Даже откаты как будто в одноразовых контейнерах.

Началась новая игра. Без протоколов. Без кофе на совещаниях. Без “уточним по регламенту”. Игра без названия. Но с правилами.

– В подвалах.


– В курилках.


– В заброшенных кабинетах с линолеумом, как в морге.

Формально – тишина. Фактически – кипячение.

Я видел: закупки, которые шли “по второму кругу”, как мясо в советской котлетной; тендеры, оформленные под других, но уже с заранее вписанным победителем; бумаги, которые носились по частным почтам, “как раньше” – мимо электронных порталов.

И всё это – на фоне казачьего схода. Да-да, именно теперь решили дать народу “бубна и сабель”. Хлеба уже не оставалось.

– Мероприятие утвердили.


– Площадки – покрасили.


– Дворники – строем.


– Ветераны – выглажены.


– Кони – доставлены.

На каждом углу – баннеры: “Welcome to Казачество”, “Гордость – в седле!”, “Сабля – наша память!”.

Один из замов, ухмыляясь, сказал на совещании:

– Раз уж деньги списаны, давайте вид сделаем. Красиво.

***


Я смотрел, как школы отдали под репетиции, как дети с деревянными ружьями маршируют в ритме хриплого марша, и думал: Ростов – как мёртвец с макияжем.


Грим наложен. А сердце уже остановилось.

Говорили даже, что привезут настоящего казака из Сибири.

– “Чистого по родословной.”


– “С подтверждённым усом.”

Я спросил:

– А можно просто честного?

Мне не ответили. Только поржали.

Но главное – пошла зависть. Те, кто не получил, начали сливать: анонимки, флешки, старые сметы, юристы с доступом к архивной почте, сметчики, которых уволили, но не забыли.

Началась другая война. Без крови. Но с папками. С проверками. С СМИ, которым наконец-то заплатили обратно.

Я чувствовал, как земля дрожит. Но теперь – не между нами, а под нами.

***


Ко мне подошёл человек. Высокий. Щёки впалые. Пиджак – воняет архивом. Когда-то работал в департаменте по благоустройству. Теперь – призрак.

– Евгений… – сказал он.


– Ты же в теме.


– Помоги.


– Нам надо войти обратно.


– Мы не можем быть навсегда за бортом.

Я посмотрел на него.

– Кто “мы”?

Он замялся.

– Те, кто остались за бортом, но не забыли, как плавать.

Я не ответил. Не потому что не хотел помочь. А потому что понял: вторая волна идёт.

И она будет медленнее. Грязнее. Без героев.

Поздно вечером я сел в машину. На экране – реклама.

– “Казачество – в каждом из нас.”


– “Мы – едины!”


– “Россия – традиция!”

Голос – басистый, с эхом, как в бетонной трубе.

А на стене подъезда моего старого офиса


кто-то царапал ножом:

“Верни подряд, сука.”

И это было честнее, чем весь сход.

ГЛАВА 8. КАЗАЧЬЯ ФЕЕРИЯ

Когда началась подготовка к казачьему сходу, город словно впал в коллективный психоз. Причём не тот, что лечится медикаментозно, а тот, что получает гранты.


На народность. На традицию. На "скрепу, восстанавливаемую по архивным лекалам".

Я видел, как бетонные джунгли на глазах превращаются в декорации исторического романа, снятого по пьяной смете.

Площадь Ленина заливали светом прожекторов. На её бетонной груди устанавливали сцену – трёхъярусную, с LED-панелями, будто для шоу Ольги Бузовой в Чите.

Перед администрацией – надутые павильоны с гербами и портретами казаков, у которых лица – как у бюджетников в пятницу: усталость, пот, дух.

На въезде в город появился баннер: "КАЗАЧЬЯ ДУША – ГОРДОСТЬ РОССИИ!"

Я смотрел на это, стоя в пробке, и думал: «Гордость – вряд ли. Но смета точно впечатляет.»

Ростов преображался. Фальшиво. Злобно. Симметрично.

– Плитка – ровная, как протокол.


– Фонари – антикварные, но светят холодом офиса.


– Деревья – как будто приклеены на клей «Момент».

На каждом углу – таблички на английском: "House of Council", "Street of Liberation", "Kazachiy spirit avenue".

Один дворник с горьким лицом пробормотал:

– Даже улицы теперь стесняются говорить по-русски.

Я усмехнулся. Это был не город. Это была открытка, отправленная невесть кому, с надписью: “Смотрите, как у нас красиво, пока не понюхаете.”

Евгений К., старый знакомый, поставлял люки и лавки. Сделанные из неизвестного материала. Наверное, из воздуха, легализованного через подряд.

У него был дар: делать из всего что угодно, кроме совести.

Скамейки теперь имели имена. Я лично видел паспорта изделий.

“Слава предкам” – гранит, вес 260 кг, цена 380 000.

“Спокойствие вовеки” – дерево+металл, цена 420 000.

“Скамейка” – просто скамейка. Но с Wi-Fi модулем.

Самое сильное впечатление на меня произвёл подземный люк, замаскированный под пень. Когда его открыли, оттуда повалил такой запах, что казаки из радиуса двух кварталов начали перекрещиваться и отступать назад, повторяя:

– Это точно… родовая память… исчезает…

А потом пошли репетиции. И здесь – начался настоящий экзистенциальный трэш.

Дети, в платках, орали хором:

– “Ой, то не вечер!”

Девушки, в платьях, сшитых, как оказалось, из старых занавесок, размахивали руками, как антенны на крыше девятиэтажки.

Казаки – с пластиковыми саблями. Один даже кричал:

– Мне каску дали от реконструкции Курской дуги!

Под звуки гармошки один заместитель мэра, широко улыбаясь, сказал мне за кулисами:

– Жека, это же… феерия!


– Духовное возвращение!

Я молча смотрел, как в углу два школьника пытались отобрать друг у друга нагайку,


и не ответил.

Потом придумали инсталляцию.

– Поставим юрт.


– Пустим дым.


– Один казак крестится.


– Другой подписывает дарственную на землю.

На это ушло три миллиона. Юрт стоил двести тысяч. Остальное – “транспорт, логистика, духовная часть”.

Всё это называлось: “Проект духовного наследия в цифровую эпоху”.

Однажды вечером нас позвали в ресторан. Там был официальный приём.

– Шашлык.


– Презентация под “Левый берег Дона”.


– Ансамбль из трёх женщин и одного деда с аккордеоном.

На экране – слайды: “Казачество – культурный код региона”, “От сабли – к цифре”, “Наследие будущего”.

Когда появилась надпись: "Казачество – скрепа будущего", я не смог больше смеяться.

Я просто взял рюмку. И впервые за год выпил молча.

Город сиял. Флаги. Знамёна. Бордюры под золото. Даже голуби – как будто натренированы.

А внизу: – в подвалах; – в старых канцеляриях; – в кабинетах, где пахнет сыростью и госзаказом – кипела настоящая жизнь. Сход был не кульминацией. Он был антрактом. Перед настоящим представлением. Без грима. Без казачества. С настоящим мясом и настоящими ножами.

Я стоял в стороне и понимал: эта феерия – не про традицию. Это – обои на прогнившей стене. Но стена трескается. И скоро изнутри полезет то, что на ней не рисовали.

ГЛАВА 9. ШАМПАНСКОЕ, СОЧИ И… УГОЛОВНОЕ ДЕЛО

После схода город выдохнул. Как после свадьбы с бюджетом: шум, феерия, потраченные миллионы, пахлава из смет и шампанское из водопроводных труб. Теперь – только помятые скатерти, осыпающиеся гирлянды, и прокурорский автомобиль, как свадебный кортеж, но в чёрном.

На площади ещё висели баннеры. На них казаки в фотошопе смотрели ввысь, будто знали, что скоро за ними прилетят не дроны, а допросы.

В офисах – уже пошли разговоры:

– Когда следующий транш?


– Акт по лавкам подписал?


– Сколько тебе вышло на руки?

Всё звучало как послесвадебная перепись подарков.

Шампанское текло – особенно в кабинетах, где сидели те, кто получил больше всех.

– Crystall.


– Шотландский виски, старше местного прокурора.


– Икра.


– Сигары, закупленные не для курения, а для статуса.


– Даже мед с вкраплениями золота, который один из замов привёз “с Кавказа, от шамана”.

Я пил вино. Дешёвое. С кислинкой. Из бокала без ножки. И смотрел на коллег, как на подвыпивших женихов, садящихся за руль и кричащих:

– Да я нормально доеду!

А за углом уже стоял пост. Но с ксивами. С ОРМ. С таблицей переводов. И с хорошей памятью. Сначала всё шло по сценарию комедии. Но затем – тон сменился.

Следствие. УЭБиПК. Комитет по экономическим. Медленно, уверенно, методично. Без криков. Без света. Первый звонок я получил в понедельник.

– N исчез.


– Какой “эн”?


– Ну, с манежа. Помнишь? Серый костюм. Спортинфраструктура.

– Уехал. В Аргентину.

Слово “Аргентина” прозвучало как приговор.

N всегда был тенью. Ходил боком. Подписывал тихо. Любил фразу: “Резерв оставим на непредвиденное”. Уехал “на отдых” – и уже не вернулся. Банковская карта погасла. Телефон – вне зоны. Багаж – уехал раньше него.

За ним пошли следы. Сначала – к гранитным урнам. Потом – к тумбам под деревья.


Затем – к скамейкам с Wi-Fi и QR-кодом "для будущих поколений". И вдруг стало ясно: в городе слишком много лавок и слишком мало отчётности.

Один подрядчик – художник, делавший “скульптуры по мотивам казачьих былин” —


оказался фикцией.

– Паспорт – мёртвый.


– Счёт – живой.


– Деньги – ушли “на внутреннее благоустройство Греции”.


Что это значило – не знал никто. Но звучало духовно.

Началась паника. Не громкая. Офисная. Открыли окна. Сожгли флешки. Удалили чаты. Перестали здороваться в лифтах. Завели новые SIM-карты. Стали ходить пешком.

– Кто поздоровался – тот слил.

Следствие действовало умно. Не пошли к главам. Пошли к бухгалтерам. Один бухгалтер – Сергей П., застенчивый, носил очки и всегда приходил на работу на 20 минут раньше. Сломался на первом же допросе.

– Я не знал!


– Мне сказали просто подписывать.


– Это же для благоустройства!


– Я не думал, что это уйдёт в Аргентину…

А кто-то в это время делал фотосессию на пляже в Сочи, в майке с надписью “Работаю на народ”.

Следующее утро началось звонком.


Номер скрыт.

– Евгений Сергеевич?


– Да.


– Вас ждут в следственном.


– Не волнуйтесь. Просто поговорим.

“Просто поговорим” – это как "просто вскроем без наркоза".

Я положил трубку. Посмотрел на руки. Они были сухие. Но внутри – мокро. Я сел за стол. Открыл ноутбук. Открыл Excel. Закрыл Excel. И понял – думать надо не о том, что я сделал, а о том, как это будет звучать. Ведь у нас нет невиновных. Есть только неинтересные. Пока.

ГЛАВА 10. ВЕЧНОЕ ЛЕТО ПОД ВОПРОСОМ

Аргентина. Звучит красиво, правда? Солнце. Вино. Жареное мясо на углях. Чувственные женщины с глазами, как будто из танго. Законы – вялые, как утренний кофе в Буэнос-Айресе. Футбол – вместо суда, с трибунами вместо следствия. И климат, при котором даже налоговая спит днём, а полиция интересуется только бомбой под воротами “Ривер Плейт”. Вот только… это всё – не для меня.

Я не уехал в Аргентину. Я сбежал. Как крыса – только ящик был не деревянный, а с золотой обивкой и видом на залив Ла-Плата. Сначала казалось, будто это победа.

Я пил терпкое мальбек. Лежал у бассейна, слушал испанскую музыку, которую не понимал. Смотрел на голубей, которые и представить не могли, что я – человек, укравший тротуар.

Но что-то внутри не отпускало. Как будто в телефоне всё время звенело. Хотя он был выключен. И спрятан в консервной банке, замотанной в полотенце. Старый трюк.

Я арендовал дом на холме, с балконом и видом на вечно зелёные пальмы. Арендовал на имя несуществующего Василия Мартыненко. У него не было прошлого. У меня было слишком много. Я – Евгений – существовал в этом доме как призрак, ходя по комнатам, где не осталось даже моей тени.

Я пробовал жить. Смотрел сериалы на испанском. Вникал в правила местного волейбола.


Даже пробовал медитировать, но в голове всплывал всё один и тот же образ.

Иванов. Иванов – с его ледяным лицом, с его голосом, похожим на официальное письмо, с его фразой: «Всё будет нормально. Если что – я решу». А если не решит?


А если забудет? А если я – просто строчка в уравнении, которая уже сокращена до нуля? Всё чаще мне снился один и тот же сон.

Я стою в зале суда. На мне – белый костюм. На голове – табличка “эксперт”.


Я говорю присяжным: Я не знал, что деньги ушли. Они кивают. А потом один из них поднимается – и это мой отец. И говорит: «Ты всегда знал. Ты просто подумал, что ты умнее всех».

Я просыпался в холодном поту, хотя в комнате было +28. И кондиционер гудел, как совещание в мэрии. Аргентина – это вечное лето. Но если ты живёшь в бегах, лето становится засадой.

Ты не можешь: выйти в ресторан – вдруг кто-то узнает лицо; купить кофе – вдруг на кассе работает русская студентка; сказать "спасибо" по-русски – вдруг это будет последнее, что ты скажешь.

Ты живёшь, как призрак. Тени нет. Следа нет. Но страх идёт за тобой, как пес, которому не дали кость.

Однажды пришла СМС. С неизвестного номера. Без точки. Без подписи.

– “Семён, они снова спрашивали. Молчала. Всё по плану.”

Семён – мой код. Жена – мой последний бухгалтер. Когда я уезжал, она обняла меня.


Не как мужа. Как сейф с кодом доступа. Губами к щеке. Руками к инкассации. Я не злился. Просто знал: она любит меня ровно настолько, насколько я решаем.

Иногда я выходил к океану. Смотрел, как чайки орут без повода. И думал: «Может, всё забудется? Может, пройдёт срок? Может, я – просто ошибка в памяти?».

Однажды ко мне подошёл старик. Седой. Чистый. В шляпе.

– Вы кого-то ждёте? – спросил он по-английски.

Я ответил:

– Нет. Я жду, когда всё забудется.

Он кивнул. Как врач, знающий диагноз, но не способный вылечить.

Прошло две недели.

Пришло письмо. На электронку, которую никто не знал.

Тема: пусто.


Тело: – “Готовься. Время заканчивается. Уехал – не значит исчез.”

Без подписи. Без IP-следа.

Я читал и чувствовал, как внутри всё становится тяжёлым, как бетонный люк с надписью «Донстрой-2022».

Они нашли меня. Или почти. Или – хотят, чтобы я так подумал. А это – хуже всего.


Потому что ты не знаешь, идёт ли за тобой охота, или ты просто ещё не проснулся.

Аргентина. Где всё цветёт. Где всё жарко. Где всё чужое. Я был здесь. Я ел. Я дышал. Я пил вино с видом на залив. Но лето, которое мне досталось, было без времени. Без флага.


Без свободы. Вечное лето – только у туристов. А у таких, как я, – вопросы. И не на которые можно ответить.

ГЛАВА 11. СЕАНС SKYPE-ТЕРАПИИ

Вечером интернет снова глючил. В Аргентине это как дождь в ноябре: не ждёшь, но всегда получаешь. Особенно когда хочешь: досмотреть сериал про честного мэра; проверить новостной сайт с .ru; или узнать, не завели ли на тебя дело ещё одно.

Wi-Fi шевелился, как хвост у дохлой ящерицы. Я уже почти лёг. Закрыл шторы. Поставил бокал рядом с кроватью. И вдруг ноутбук зашипел. Медленно, как кот, пришедший с помятой лапой.

Skype. Без имени. Аватар – пиксельный герб РФ, будто отсканированный с прокурорского удостоверения. Всё тело сжалось. Ничего хорошего это не обещало. Я потянулся. Замирая, нажал «Принять».

На экране появился Иванов. Мятая белая рубашка. Щетина – вросшая, как старая вина в мебель. Позади – блеклый свет настольной лампы и шкаф с папками. В руках – гранёный стакан с чаем, будто кадр из «17 мгновений весны». Улыбка – такая, как у стоматолога, когда он в перчатках тянется к твоему нерву.

– Семёныч… Ну ты даёшь.

Голос – как наждачка по стеклу. Тёплый. Глухой. Опасный. Я не ответил. Просто смотрел. Он покачал головой – устало, отечески, как будто я сорвался с велосипеда.

– Ты что, в подушку плачешь, а? Или в рюмку?

Я вздрогнул. Пальцы легли на крышку ноутбука. Хотел закрыть. Не смог.

– Ты зачем звонишь?

Он сделал глоток. Губы слегка подрагивали. Кивнул, будто понял больше, чем я хотел сказать.

– А ты как думаешь? Мы ж с тобой, как два жука в одной банке. Помнишь комсомол? Я тебя тащил. Потом ты меня.

Я смотрел, как он медленно теряет роль и начинает быть собой.

– Всё будет в ёлочку. Я поговорил с генералкой. Следствие уже устало. Ты вернись.


Получишь свои полтора года условно. Отдохнёшь в Сочи. Потом – снова в обойме. Как раньше.

Я засмеялся. Глухо. Без звука.

– Ты серьёзно?


– Я тут, как тень, живу на поддельных документах.


– А ты мне “условно”? Ты знаешь, сколько на мне висит?

Он наклонился к экрану. Словно мог схватить меня за рубашку сквозь пиксели.

– А ты знаешь, сколько на тебя ещё может повиснуть, если не вернёшься?

Пауза. Он не угрожал. Он просто озвучивал реальность.

Как метеоролог: «Завтра дождь. Сегодня – прессинг. После обеда – гроза в СИЗО».

– Ты что, хочешь, чтобы тебя ловили по границам?

Он говорил медленно. Каждое слово – будто вытащено из мокрой бумаги.

– Хочешь, чтобы твои дети смотрели в глаза следователю?

– Думаешь, мы дадим тебе умереть спокойно?

Я чувствовал, как сдавливается воздух. Он говорил не голосом, а контекстом.

– Нет ничего хуже незаконченных дел, Семёныч. Мы должны это закрыть. Гештальт.

Он улыбнулся. Почти по-человечески.

– Срок – условный. Немного пиара. Интервью о раскаянии. Потом – “вернулся, исправился, стал советником депутата”.

– Серьёзно? – прошептал я.

– А репутация?

Он рассмеялся. Долго. С головой на столе, с дыханием, как после спорта.

– Репутация? Ты что, в сказку переехал?

Тут, в Ростове, всё забывается после третьей рюмки. А после пятой – ты снова человек.

Он откинулся в кресле. Глаза стали колючими, как крышка люка, которую открывают монтировкой.

– Мы всё уже решили. Осталось только твоя подпись на признании. Вернёшься – и ты опять в живых. Не вернёшься – так и будешь мертвым среди туристов.

Я закрыл ноутбук. Тихо. Без прощания. Без решения. Ночь была без ветра. За окном стоял океан. Молчал, как пустой счёт. Я лежал и смотрел в потолок. Каждая трещина – как маршрут обратной дороги. Условно. Махнуть рукой. Вернуться. Признаться. Стать “исправившимся специалистом”.

А альтернатива? Жить дальше в бегах. Прятать лицо. Умирать понемногу – каждый раз, когда звонит телефон без имени. И снова вопрос: А что будет, если я вернусь? И что будет, если я останусь – навсегда?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Конец ознакомительного фрагмента
Купить и скачать всю книгу
На страницу:
2 из 2