
Полная версия
Ростовский Куш
– За конструктив.
И это прозвучало не как шутка. Это прозвучало как приговор.
***
Я вышел на улицу. Август в Ростове. Когда воздух не дышит, а давит. Когда асфальт шепчет. И он шептал мне:
– Ты в игре.
– Ты выбрал сторону.
– Теперь ты – мясо, завёрнутое в бумагу.
Вечером я достал бумаги.
Постановление №437.
Пункт 3.2.4: “…проверка достоверности определения сметной стоимости работ…”
Я читал это, как молитву. Как старик в пустой церкви.
“Субсидии… госзадание… проверка документации…”
С каждой строкой – что-то во мне умирало. Не быстро. Не резко. Медленно. С уважением. Как уходит ребёнок из класса, зная, что его больше не вызовут к доске.
В комнату вошла жена. Без грима. Без намёков. Просто – реальность.
– Живой?
– Пока да.
– Ну и хорошо. Пельмени будешь?
Я улыбнулся. И понял:
Жизнь – это не борьба. Жизнь – это пельмени. Если они есть – значит, ты ещё нужен.
ГЛАВА 7. ЭХО САПСАНА
Если ты хоть раз слышал, как мчится “Сапсан”, ты знаешь: звук приходит после удара.
Он не предупреждает. Он не гудит. Он разрывает воздух, а только потом ты понимаешь, что произошло.
Вот так и пришли федеральные деньги.
Сначала – удар: по асфальту, по совести, по старым связям, по новой плитке, которая не продержится и зиму.
Затем – грохот: в виде отчётов, в виде чьей-то новой машины, в виде улыбки Петрова, который ещё месяц назад прятал глаза.
А эхо пришло потом. Шёпотом. Снизу. Из углов. Из животиков, не получивших свой кусок.
Градов исчез. Иванов – ушёл в тень. Папки – легли в сейфы. Кабинеты – затихли.
На поверхности – покой. На глубине – шевеление. Как в болоте, в которое бросили тело. Пузыри. Тряска. Запах.
Появились те, кто не успел. Вечно запоздалые. Из тех, кто чистил ножи, когда всё уже было нарезано. Они ходили по коридорам и шептали:
– Ну хоть урну…
– Хоть плиту на детскую площадку…
– Хоть навес над остановкой…
Но пирог уже был съеден. Крошки вписаны в чужие сметы. Да и вилки уже спрятаны.
Один мой старый знакомый, подрядчик с Красного Луга, сказал мне за чаем на кухне своего офиса:
– Жека, мы с тобой честно воровали.
– А эти? Эти даже не притворяются.
Он был оскорблён, но не фактом воровства.
Он был оскорблён отсутствием стиля.
– Всё стало… каким-то… пластиковым, – добавил он. – Даже откаты как будто в одноразовых контейнерах.
Началась новая игра. Без протоколов. Без кофе на совещаниях. Без “уточним по регламенту”. Игра без названия. Но с правилами.
– В подвалах.
– В курилках.
– В заброшенных кабинетах с линолеумом, как в морге.
Формально – тишина. Фактически – кипячение.
Я видел: закупки, которые шли “по второму кругу”, как мясо в советской котлетной; тендеры, оформленные под других, но уже с заранее вписанным победителем; бумаги, которые носились по частным почтам, “как раньше” – мимо электронных порталов.
И всё это – на фоне казачьего схода. Да-да, именно теперь решили дать народу “бубна и сабель”. Хлеба уже не оставалось.
– Мероприятие утвердили.
– Площадки – покрасили.
– Дворники – строем.
– Ветераны – выглажены.
– Кони – доставлены.
На каждом углу – баннеры: “Welcome to Казачество”, “Гордость – в седле!”, “Сабля – наша память!”.
Один из замов, ухмыляясь, сказал на совещании:
– Раз уж деньги списаны, давайте вид сделаем. Красиво.
***
Я смотрел, как школы отдали под репетиции, как дети с деревянными ружьями маршируют в ритме хриплого марша, и думал: Ростов – как мёртвец с макияжем.
Грим наложен. А сердце уже остановилось.
Говорили даже, что привезут настоящего казака из Сибири.
– “Чистого по родословной.”
– “С подтверждённым усом.”
Я спросил:
– А можно просто честного?
Мне не ответили. Только поржали.
Но главное – пошла зависть. Те, кто не получил, начали сливать: анонимки, флешки, старые сметы, юристы с доступом к архивной почте, сметчики, которых уволили, но не забыли.
Началась другая война. Без крови. Но с папками. С проверками. С СМИ, которым наконец-то заплатили обратно.
Я чувствовал, как земля дрожит. Но теперь – не между нами, а под нами.
***
Ко мне подошёл человек. Высокий. Щёки впалые. Пиджак – воняет архивом. Когда-то работал в департаменте по благоустройству. Теперь – призрак.
– Евгений… – сказал он.
– Ты же в теме.
– Помоги.
– Нам надо войти обратно.
– Мы не можем быть навсегда за бортом.
Я посмотрел на него.
– Кто “мы”?
Он замялся.
– Те, кто остались за бортом, но не забыли, как плавать.
Я не ответил. Не потому что не хотел помочь. А потому что понял: вторая волна идёт.
И она будет медленнее. Грязнее. Без героев.
Поздно вечером я сел в машину. На экране – реклама.
– “Казачество – в каждом из нас.”
– “Мы – едины!”
– “Россия – традиция!”
Голос – басистый, с эхом, как в бетонной трубе.
А на стене подъезда моего старого офиса
кто-то царапал ножом:
“Верни подряд, сука.”
И это было честнее, чем весь сход.
ГЛАВА 8. КАЗАЧЬЯ ФЕЕРИЯ
Когда началась подготовка к казачьему сходу, город словно впал в коллективный психоз. Причём не тот, что лечится медикаментозно, а тот, что получает гранты.
На народность. На традицию. На "скрепу, восстанавливаемую по архивным лекалам".
Я видел, как бетонные джунгли на глазах превращаются в декорации исторического романа, снятого по пьяной смете.
Площадь Ленина заливали светом прожекторов. На её бетонной груди устанавливали сцену – трёхъярусную, с LED-панелями, будто для шоу Ольги Бузовой в Чите.
Перед администрацией – надутые павильоны с гербами и портретами казаков, у которых лица – как у бюджетников в пятницу: усталость, пот, дух.
На въезде в город появился баннер: "КАЗАЧЬЯ ДУША – ГОРДОСТЬ РОССИИ!"
Я смотрел на это, стоя в пробке, и думал: «Гордость – вряд ли. Но смета точно впечатляет.»
Ростов преображался. Фальшиво. Злобно. Симметрично.
– Плитка – ровная, как протокол.
– Фонари – антикварные, но светят холодом офиса.
– Деревья – как будто приклеены на клей «Момент».
На каждом углу – таблички на английском: "House of Council", "Street of Liberation", "Kazachiy spirit avenue".
Один дворник с горьким лицом пробормотал:
– Даже улицы теперь стесняются говорить по-русски.
Я усмехнулся. Это был не город. Это была открытка, отправленная невесть кому, с надписью: “Смотрите, как у нас красиво, пока не понюхаете.”
Евгений К., старый знакомый, поставлял люки и лавки. Сделанные из неизвестного материала. Наверное, из воздуха, легализованного через подряд.
У него был дар: делать из всего что угодно, кроме совести.
Скамейки теперь имели имена. Я лично видел паспорта изделий.
“Слава предкам” – гранит, вес 260 кг, цена 380 000.
“Спокойствие вовеки” – дерево+металл, цена 420 000.
“Скамейка” – просто скамейка. Но с Wi-Fi модулем.
Самое сильное впечатление на меня произвёл подземный люк, замаскированный под пень. Когда его открыли, оттуда повалил такой запах, что казаки из радиуса двух кварталов начали перекрещиваться и отступать назад, повторяя:
– Это точно… родовая память… исчезает…
А потом пошли репетиции. И здесь – начался настоящий экзистенциальный трэш.
Дети, в платках, орали хором:
– “Ой, то не вечер!”
Девушки, в платьях, сшитых, как оказалось, из старых занавесок, размахивали руками, как антенны на крыше девятиэтажки.
Казаки – с пластиковыми саблями. Один даже кричал:
– Мне каску дали от реконструкции Курской дуги!
Под звуки гармошки один заместитель мэра, широко улыбаясь, сказал мне за кулисами:
– Жека, это же… феерия!
– Духовное возвращение!
Я молча смотрел, как в углу два школьника пытались отобрать друг у друга нагайку,
и не ответил.
Потом придумали инсталляцию.
– Поставим юрт.
– Пустим дым.
– Один казак крестится.
– Другой подписывает дарственную на землю.
На это ушло три миллиона. Юрт стоил двести тысяч. Остальное – “транспорт, логистика, духовная часть”.
Всё это называлось: “Проект духовного наследия в цифровую эпоху”.
Однажды вечером нас позвали в ресторан. Там был официальный приём.
– Шашлык.
– Презентация под “Левый берег Дона”.
– Ансамбль из трёх женщин и одного деда с аккордеоном.
На экране – слайды: “Казачество – культурный код региона”, “От сабли – к цифре”, “Наследие будущего”.
Когда появилась надпись: "Казачество – скрепа будущего", я не смог больше смеяться.
Я просто взял рюмку. И впервые за год выпил молча.
Город сиял. Флаги. Знамёна. Бордюры под золото. Даже голуби – как будто натренированы.
А внизу: – в подвалах; – в старых канцеляриях; – в кабинетах, где пахнет сыростью и госзаказом – кипела настоящая жизнь. Сход был не кульминацией. Он был антрактом. Перед настоящим представлением. Без грима. Без казачества. С настоящим мясом и настоящими ножами.
Я стоял в стороне и понимал: эта феерия – не про традицию. Это – обои на прогнившей стене. Но стена трескается. И скоро изнутри полезет то, что на ней не рисовали.
ГЛАВА 9. ШАМПАНСКОЕ, СОЧИ И… УГОЛОВНОЕ ДЕЛО
После схода город выдохнул. Как после свадьбы с бюджетом: шум, феерия, потраченные миллионы, пахлава из смет и шампанское из водопроводных труб. Теперь – только помятые скатерти, осыпающиеся гирлянды, и прокурорский автомобиль, как свадебный кортеж, но в чёрном.
На площади ещё висели баннеры. На них казаки в фотошопе смотрели ввысь, будто знали, что скоро за ними прилетят не дроны, а допросы.
В офисах – уже пошли разговоры:
– Когда следующий транш?
– Акт по лавкам подписал?
– Сколько тебе вышло на руки?
Всё звучало как послесвадебная перепись подарков.
Шампанское текло – особенно в кабинетах, где сидели те, кто получил больше всех.
– Crystall.
– Шотландский виски, старше местного прокурора.
– Икра.
– Сигары, закупленные не для курения, а для статуса.
– Даже мед с вкраплениями золота, который один из замов привёз “с Кавказа, от шамана”.
Я пил вино. Дешёвое. С кислинкой. Из бокала без ножки. И смотрел на коллег, как на подвыпивших женихов, садящихся за руль и кричащих:
– Да я нормально доеду!
А за углом уже стоял пост. Но с ксивами. С ОРМ. С таблицей переводов. И с хорошей памятью. Сначала всё шло по сценарию комедии. Но затем – тон сменился.
Следствие. УЭБиПК. Комитет по экономическим. Медленно, уверенно, методично. Без криков. Без света. Первый звонок я получил в понедельник.
– N исчез.
– Какой “эн”?
– Ну, с манежа. Помнишь? Серый костюм. Спортинфраструктура.
– Уехал. В Аргентину.
Слово “Аргентина” прозвучало как приговор.
N всегда был тенью. Ходил боком. Подписывал тихо. Любил фразу: “Резерв оставим на непредвиденное”. Уехал “на отдых” – и уже не вернулся. Банковская карта погасла. Телефон – вне зоны. Багаж – уехал раньше него.
За ним пошли следы. Сначала – к гранитным урнам. Потом – к тумбам под деревья.
Затем – к скамейкам с Wi-Fi и QR-кодом "для будущих поколений". И вдруг стало ясно: в городе слишком много лавок и слишком мало отчётности.
Один подрядчик – художник, делавший “скульптуры по мотивам казачьих былин” —
оказался фикцией.
– Паспорт – мёртвый.
– Счёт – живой.
– Деньги – ушли “на внутреннее благоустройство Греции”.
Что это значило – не знал никто. Но звучало духовно.
Началась паника. Не громкая. Офисная. Открыли окна. Сожгли флешки. Удалили чаты. Перестали здороваться в лифтах. Завели новые SIM-карты. Стали ходить пешком.
– Кто поздоровался – тот слил.
Следствие действовало умно. Не пошли к главам. Пошли к бухгалтерам. Один бухгалтер – Сергей П., застенчивый, носил очки и всегда приходил на работу на 20 минут раньше. Сломался на первом же допросе.
– Я не знал!
– Мне сказали просто подписывать.
– Это же для благоустройства!
– Я не думал, что это уйдёт в Аргентину…
А кто-то в это время делал фотосессию на пляже в Сочи, в майке с надписью “Работаю на народ”.
Следующее утро началось звонком.
Номер скрыт.
– Евгений Сергеевич?
– Да.
– Вас ждут в следственном.
– Не волнуйтесь. Просто поговорим.
“Просто поговорим” – это как "просто вскроем без наркоза".
Я положил трубку. Посмотрел на руки. Они были сухие. Но внутри – мокро. Я сел за стол. Открыл ноутбук. Открыл Excel. Закрыл Excel. И понял – думать надо не о том, что я сделал, а о том, как это будет звучать. Ведь у нас нет невиновных. Есть только неинтересные. Пока.
ГЛАВА 10. ВЕЧНОЕ ЛЕТО ПОД ВОПРОСОМ
Аргентина. Звучит красиво, правда? Солнце. Вино. Жареное мясо на углях. Чувственные женщины с глазами, как будто из танго. Законы – вялые, как утренний кофе в Буэнос-Айресе. Футбол – вместо суда, с трибунами вместо следствия. И климат, при котором даже налоговая спит днём, а полиция интересуется только бомбой под воротами “Ривер Плейт”. Вот только… это всё – не для меня.
Я не уехал в Аргентину. Я сбежал. Как крыса – только ящик был не деревянный, а с золотой обивкой и видом на залив Ла-Плата. Сначала казалось, будто это победа.
Я пил терпкое мальбек. Лежал у бассейна, слушал испанскую музыку, которую не понимал. Смотрел на голубей, которые и представить не могли, что я – человек, укравший тротуар.
Но что-то внутри не отпускало. Как будто в телефоне всё время звенело. Хотя он был выключен. И спрятан в консервной банке, замотанной в полотенце. Старый трюк.
Я арендовал дом на холме, с балконом и видом на вечно зелёные пальмы. Арендовал на имя несуществующего Василия Мартыненко. У него не было прошлого. У меня было слишком много. Я – Евгений – существовал в этом доме как призрак, ходя по комнатам, где не осталось даже моей тени.
Я пробовал жить. Смотрел сериалы на испанском. Вникал в правила местного волейбола.
Даже пробовал медитировать, но в голове всплывал всё один и тот же образ.
Иванов. Иванов – с его ледяным лицом, с его голосом, похожим на официальное письмо, с его фразой: «Всё будет нормально. Если что – я решу». А если не решит?
А если забудет? А если я – просто строчка в уравнении, которая уже сокращена до нуля? Всё чаще мне снился один и тот же сон.
Я стою в зале суда. На мне – белый костюм. На голове – табличка “эксперт”.
Я говорю присяжным: Я не знал, что деньги ушли. Они кивают. А потом один из них поднимается – и это мой отец. И говорит: «Ты всегда знал. Ты просто подумал, что ты умнее всех».
Я просыпался в холодном поту, хотя в комнате было +28. И кондиционер гудел, как совещание в мэрии. Аргентина – это вечное лето. Но если ты живёшь в бегах, лето становится засадой.
Ты не можешь: выйти в ресторан – вдруг кто-то узнает лицо; купить кофе – вдруг на кассе работает русская студентка; сказать "спасибо" по-русски – вдруг это будет последнее, что ты скажешь.
Ты живёшь, как призрак. Тени нет. Следа нет. Но страх идёт за тобой, как пес, которому не дали кость.
Однажды пришла СМС. С неизвестного номера. Без точки. Без подписи.
– “Семён, они снова спрашивали. Молчала. Всё по плану.”
Семён – мой код. Жена – мой последний бухгалтер. Когда я уезжал, она обняла меня.
Не как мужа. Как сейф с кодом доступа. Губами к щеке. Руками к инкассации. Я не злился. Просто знал: она любит меня ровно настолько, насколько я решаем.
Иногда я выходил к океану. Смотрел, как чайки орут без повода. И думал: «Может, всё забудется? Может, пройдёт срок? Может, я – просто ошибка в памяти?».
Однажды ко мне подошёл старик. Седой. Чистый. В шляпе.
– Вы кого-то ждёте? – спросил он по-английски.
Я ответил:
– Нет. Я жду, когда всё забудется.
Он кивнул. Как врач, знающий диагноз, но не способный вылечить.
Прошло две недели.
Пришло письмо. На электронку, которую никто не знал.
Тема: пусто.
Тело: – “Готовься. Время заканчивается. Уехал – не значит исчез.”
Без подписи. Без IP-следа.
Я читал и чувствовал, как внутри всё становится тяжёлым, как бетонный люк с надписью «Донстрой-2022».
Они нашли меня. Или почти. Или – хотят, чтобы я так подумал. А это – хуже всего.
Потому что ты не знаешь, идёт ли за тобой охота, или ты просто ещё не проснулся.
Аргентина. Где всё цветёт. Где всё жарко. Где всё чужое. Я был здесь. Я ел. Я дышал. Я пил вино с видом на залив. Но лето, которое мне досталось, было без времени. Без флага.
Без свободы. Вечное лето – только у туристов. А у таких, как я, – вопросы. И не на которые можно ответить.
ГЛАВА 11. СЕАНС SKYPE-ТЕРАПИИ
Вечером интернет снова глючил. В Аргентине это как дождь в ноябре: не ждёшь, но всегда получаешь. Особенно когда хочешь: досмотреть сериал про честного мэра; проверить новостной сайт с .ru; или узнать, не завели ли на тебя дело ещё одно.
Wi-Fi шевелился, как хвост у дохлой ящерицы. Я уже почти лёг. Закрыл шторы. Поставил бокал рядом с кроватью. И вдруг ноутбук зашипел. Медленно, как кот, пришедший с помятой лапой.
Skype. Без имени. Аватар – пиксельный герб РФ, будто отсканированный с прокурорского удостоверения. Всё тело сжалось. Ничего хорошего это не обещало. Я потянулся. Замирая, нажал «Принять».
На экране появился Иванов. Мятая белая рубашка. Щетина – вросшая, как старая вина в мебель. Позади – блеклый свет настольной лампы и шкаф с папками. В руках – гранёный стакан с чаем, будто кадр из «17 мгновений весны». Улыбка – такая, как у стоматолога, когда он в перчатках тянется к твоему нерву.
– Семёныч… Ну ты даёшь.
Голос – как наждачка по стеклу. Тёплый. Глухой. Опасный. Я не ответил. Просто смотрел. Он покачал головой – устало, отечески, как будто я сорвался с велосипеда.
– Ты что, в подушку плачешь, а? Или в рюмку?
Я вздрогнул. Пальцы легли на крышку ноутбука. Хотел закрыть. Не смог.
– Ты зачем звонишь?
Он сделал глоток. Губы слегка подрагивали. Кивнул, будто понял больше, чем я хотел сказать.
– А ты как думаешь? Мы ж с тобой, как два жука в одной банке. Помнишь комсомол? Я тебя тащил. Потом ты меня.
Я смотрел, как он медленно теряет роль и начинает быть собой.
– Всё будет в ёлочку. Я поговорил с генералкой. Следствие уже устало. Ты вернись.
Получишь свои полтора года условно. Отдохнёшь в Сочи. Потом – снова в обойме. Как раньше.
Я засмеялся. Глухо. Без звука.
– Ты серьёзно?
– Я тут, как тень, живу на поддельных документах.
– А ты мне “условно”? Ты знаешь, сколько на мне висит?
Он наклонился к экрану. Словно мог схватить меня за рубашку сквозь пиксели.
– А ты знаешь, сколько на тебя ещё может повиснуть, если не вернёшься?
Пауза. Он не угрожал. Он просто озвучивал реальность.
Как метеоролог: «Завтра дождь. Сегодня – прессинг. После обеда – гроза в СИЗО».
– Ты что, хочешь, чтобы тебя ловили по границам?
Он говорил медленно. Каждое слово – будто вытащено из мокрой бумаги.
– Хочешь, чтобы твои дети смотрели в глаза следователю?
– Думаешь, мы дадим тебе умереть спокойно?
Я чувствовал, как сдавливается воздух. Он говорил не голосом, а контекстом.
– Нет ничего хуже незаконченных дел, Семёныч. Мы должны это закрыть. Гештальт.
Он улыбнулся. Почти по-человечески.
– Срок – условный. Немного пиара. Интервью о раскаянии. Потом – “вернулся, исправился, стал советником депутата”.
– Серьёзно? – прошептал я.
– А репутация?
Он рассмеялся. Долго. С головой на столе, с дыханием, как после спорта.
– Репутация? Ты что, в сказку переехал?
Тут, в Ростове, всё забывается после третьей рюмки. А после пятой – ты снова человек.
Он откинулся в кресле. Глаза стали колючими, как крышка люка, которую открывают монтировкой.
– Мы всё уже решили. Осталось только твоя подпись на признании. Вернёшься – и ты опять в живых. Не вернёшься – так и будешь мертвым среди туристов.
Я закрыл ноутбук. Тихо. Без прощания. Без решения. Ночь была без ветра. За окном стоял океан. Молчал, как пустой счёт. Я лежал и смотрел в потолок. Каждая трещина – как маршрут обратной дороги. Условно. Махнуть рукой. Вернуться. Признаться. Стать “исправившимся специалистом”.
А альтернатива? Жить дальше в бегах. Прятать лицо. Умирать понемногу – каждый раз, когда звонит телефон без имени. И снова вопрос: А что будет, если я вернусь? И что будет, если я останусь – навсегда?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.