Тень над Сансет-Бульвар

Яков Морозевич

Тень над Сансет-Бульвар

Глава 1 – Письмо без подписи

Лос-Анджелес начинал утро с глухим рычанием автобусов и ароматом дешёвого кофе, смешанным с гарью шин и влажным асфальтом. За окнами юридической конторы Харриса Колдвелла Сансет-Бульвар просыпался нехотя – как актёр, которому предстоит играть роль, которую он терпеть не может.

Колдвелл сидел за столом, потягивая остывший кофе из керамической кружки с отбитым краем. На нём был слегка мятый серый костюм, который, кажется, был свидетелем большего количества допросов, чем некоторые судьи. Окно было приоткрыто – ровно настолько, чтобы пустить в кабинет тёплый утренний воздух и звуки города, но не настолько, чтобы они помешали думать. На стене тикали часы – дешёвые, но надёжные.

Дорин, его секретарша, положила на стол утреннюю почту – в основном счета и рекламные буклеты от страховых компаний. Но среди них оказался один конверт – без марки, без обратного адреса, даже без имени получателя. Только надпись от руки: «Для мистера Х. Колдвелла. Лично».

Харрис приподнял бровь. Бумага – грубая, сероватая, как из почтового отделения в переулке. Открыл аккуратно, с осторожностью, как хирург вскрывает тело, зная, что под кожей может быть что угодно.

Внутри – вырезка из газеты Los Angeles Examiner, пятничного выпуска, с короткой заметкой:

«Известный кинокритик Делл Уэстон найден мёртвым в своём доме на Голливуд-Хиллз. По подозрению в убийстве арестована актриса Вивиан Роуз, звезда недавней драмы "Золотая Пыль". Обвинение предъявлено на основе вещественных доказательств, найденных на месте преступления…»

На краю вырезки была прикреплена чёрно-белая фотография. Женщина с усталым, но красивым лицом, в строгой прическе, с тенью боли в глазах. Подпись: Вивиан Роуз, 1953 год. Студийный снимок, но не глянцевый. Кто-то специально выбрал именно его – фото, на котором она выглядела не как актриса, а как человек.

Под газетной вырезкой – на обрывке бумаги – всего одна фраза, напечатанная на пишущей машинке:

«Она не виновата. Найдите шрам на запястье».

Колдвелл перечитал записку трижды. Пальцы постучали по столу в ритме, в котором раньше он печатал апелляции – когда ещё работал в прокуратуре. Это было давно. Тогда он верил, что закон может спасти мир. Теперь – только в то, что он может оттянуть падение.

– Дорин! – позвал он.

Секретарша вбежала почти сразу. Её юбка чуть задела дверной косяк – так она торопилась.

– Да, Харрис?

– Позвони в тюрьму округа. Хочу встретиться с Вивиан Роуз. Сегодня. Чем раньше – тем лучше.

Она замерла, удивлённо вскинув брови.

– Это по делу?

– Скоро узнаем.

По дороге в тюрьму Харрис заехал на заправку, взял крепкий чёрный кофе и сигареты. Он не курил с прошлого года, с тех пор как доктор сказал, что у него «плохой кашель», но сигарета в руках – как старая привычка держать револьвер даже в мирное время. Просто так спокойнее.

Пока ехал по Вайн-стрит, его догоняли воспоминания: судебные процессы, где правда гнила под тяжестью улик; люди, которых он защищал – виновные и невиновные, – и те, кто никогда не получил второго шанса. Всё это – призраки города, в котором каждый улыбается, но никто не говорит правду.

Он припарковался у главного входа в округ. Поднялся по лестнице, показал удостоверение адвоката, прошёл через рамку. Офицеры в форме кивнули – узнавали. Колдвелл здесь бывал. Иногда чаще, чем дома.

– Вивиан Роуз, – сказал он дежурному. – У меня назначено.

– В комнате №4, – буркнул тот, не отрываясь от донатса.

Комната для допросов была похожа на все такие комнаты: бетонные стены, стекло, металлический стол. Холодная, как кабинет дантиста. Внутри – женщина, уже не похожая на звезду. Волосы собраны в небрежный пучок, серое платье заключённой, глаза подведены усталостью.

– Мистер Колдвелл? – её голос был низким, почти хриплым.

– Да. Я получил странное письмо. С вашей фотографией.

– С фотографией? – она слегка отстранилась от стола. – И… что в нём?

– Сказано, что вы невиновны. И что я должен найти шрам на вашем запястье.

Она медленно опустила взгляд на свои руки.

– Кто вам это прислал?

– Без подписи.

– Тогда, возможно, кто-то всё ещё верит.

– Вы виновны? – спросил он просто.

– Я… – она замялась. – Я не знаю. Я была у Делла. У нас был разговор. Потом… всё как в тумане. Я проснулась от шума, увидела кровь. А потом сирены. Я стояла с ножом в руке.

– Почему вы пошли к нему?

– Он позвал. Он сказал… что у него есть кое-что. Что, если всплывёт – меня больше не позовут даже в рекламу зубной пасты. И добавил: "есть роль, ты мне подойдёшь".

– Шантаж.

– Да.

Он кивнул.

– И вы не можете сказать, как он умер?

– Нет.

Он достал из кармана фотографию, которую прислали. Показал ей.

– Это было до… – начала она, потом замолчала. – Я не видела этот снимок давно.

– Кто мог вас подставить?

– Делл был врагом многих. Он писал рецензии так, что после них карьеры гибли. Кто-то радовался его смерти. Но… – она посмотрела ему в глаза. – Кто-то знал о шраме. Это не то, чем я делилась. Не после той аварии.

– Расскажите.

– Это длинная история. Однажды… на съёмках… Я могу рассказать. Но вы должны пообещать, что докопаетесь до правды.

Колдвелл встал.

– Я ничего не обещаю. Но если вы лжёте – узнаю. И не буду вам помогать.

– Тогда придётся рассказать правду, – тихо сказала она.

Харрис не двинулся. Он просто смотрел на неё, позволяя тишине наполнить комнату. Она опустила глаза, сцепила пальцы и заговорила, будто читая с внутренней плёнки, которую давно не решалась воспроизвести.

– Я встретила Делла два года назад. Это было не похоже на обычное знакомство… Мы столкнулись на премьере фильма, куда меня едва пустили – через связи. Он тогда уже был влиятельным. Критик, которого боялись даже продюсеры. Но он был не просто язвой в колонке. Он был… умным, страшно умным. Он видел людей насквозь, и мне тогда показалось, что это – редкость. Что он может помочь.

Она на мгновение прикусила губу, пытаясь подобрать слова.

– Он начал писать обо мне. Пару восторженных строк в колонке – и мне стали звонить. Маленькие роли, потом чуть больше. Он открыл двери. А потом… стал требовать.

Харрис всё ещё молчал. Он чувствовал: сейчас она идёт по тонкому льду. Слишком лично, слишком больно.

– Сначала – просто внимание. Потом – ревность. Он приходил на съёмки, устраивал сцены, если я задерживалась где-то. Я пыталась от него уйти – он угрожал. Не открыто, конечно. Он не был глупцом. Он просто напоминал, как всё начиналось. Что он может и закрыть двери, если захочет. И однажды я поняла, что он уже это делает.

Она вздохнула, медленно.

– Потом случилась та съёмка. Четыре месяца назад. Меня утвердили на главную роль в нуарном триллере. Всё было готово. И вдруг – студия отзывает контракт. Без объяснений. Я знала: это Дэлл. Только он мог так щёлкнуть пальцами. Когда я пришла к нему… он смеялся. Сказал, что либо я стану его, либо могу петь в подземке.

– А вы?

– Я ушла. Пыталась забыть. Но тогда он начал писать обо мне. Ядовито, подло. Статьи, которые разрушили бы любую карьеру. Он знал, что делает. Он был как паук, вплетающий меня в паутину. А потом… три дня назад… он позвонил.

– Что сказал?

– Сказал, что жалеет. Что хочет поговорить. Что у него есть кое-что, что «изменит всё».

– И вы пошли?

Она кивнула, не глядя на него.

– Я пришла. Он был спокоен. Даже доброжелателен. Мы выпили по бокалу вина. Потом он сказал… что нашёл старую плёнку. Съёмка. Что-то, что якобы касается продюсера Марлоу. Сказал, что на ней – вещь, способная «перевернуть Голливуд». Он хотел обмен: он отдаёт мне эту запись, а я помогаю ему уехать. Сбежать.

– Сбежать? От кого?

– Он не сказал. Только повторял, что «они не простят». Потом… всё пошло странно. Вино ударило в голову. Я… не помню, когда он начал кричать. Помню только, как он схватил меня за руку. Я пыталась вырваться. Удар. Тьма. А потом… кровь. Нож. Его глаза. Пустые.

Она подняла рукав. На левом запястье – белый, неровный шрам. Старый. Зарубцевавшийся, но отчётливо видимый.

– Он знал, что этот шрам значит для меня. Он шантажировал не только карьерой. Он знал о прошлом. О том, чего никто не должен знать.

Харрис взглянул на шрам, но ничего не сказал. Он просто положил руку на стол, медленно, спокойно, и тихо произнёс:

– Вы не убийца, Вивиан. Кто-то подставил вас. И я это докажу.

Харрис встал, давая понять, что допрос окончен. Он взглянул на часы: прошло больше сорока минут. Он поклонился Вивиан лёгким движением головы – жест уважения, но и прощания. Она в ответ едва заметно кивнула, снова спрятав шрам под рукав.

– В следующий раз я приду с бумагами, – сказал он. – Вам нужно будет подписать доверенность. Я должен официально стать вашим защитником.

Она не ответила. Лишь посмотрела ему в глаза, как будто проверяя, верит ли он ей по-настоящему.

Охранник открыл дверь с хриплым скрежетом. Харрис прошёл в коридор и задержался, когда тот запер за ним камеру. На стенах – облупившаяся краска, запах хлора и пота. Как и всегда. В коридоре – ещё одна камера, ещё одна судьба. Пахло не просто унынием, а тупиком. Тюремный воздух не прощал иллюзий.

– Как вам она? – хмыкнул охранник, ведя его к выходу. – Красивая, да? Но у всех этих звёзд одна беда – считают, что слава делает их невиновными.

Харрис не ответил. Его ботинки глухо стучали по плитке, а в голове уже крутились детали: имя продюсера – Лестер Марлоу, запись, которой не существует, таинственный звонок, и… шрам. Этот чёртов шрам.

На выходе из тюрьмы он вдохнул сухой воздух Лос-Анджелеса. Солнце стояло высоко, жара поднималась от асфальта дрожащими волнами. Машина ждала его на стоянке – чёрный Nash Ambassador, слегка запылённый. Он сел за руль и достал сигарету. Закурил, выпуская дым, и открыл окно.

– Во что ты вляпался, Харрис? – пробормотал он вслух. – Снова в это грязное болото…

Телефон зазвонил, как по сценарию.

– Харпер, – сказал он в трубку, не дожидаясь приветствия.

– Колдвелл, привет. Ты был у актрисы?

– Да. И чем дальше, тем хуже.

– Хочешь, чтобы я начал копать?

– Начинай с Марлоу. Смотри, кто из его людей работал на съёмках последние два года. И, Харпер…

– Что?

– Постарайся не засветиться. Уж слишком это дело пахнет дорогим парфюмом и дешёвой кровью.

Он повесил трубку, заглушил окурок, завёл мотор и выехал со стоянки.

Город жил своей жизнью. По Сансет-Бульвар катились кадиллаки, женщины с идеальной укладкой выходили из магазинов, студийные курьеры спешили по поручениям. Но Харрис знал – под этой глянцевой плёнкой была другая плёнка. Чёрно-белая, царапанная, где каждый кадр – обман. И теперь ему предстояло перемотать плёнку назад.

Через двадцать минут Харрис свернул на Беверли и припарковался у здания, где располагался офис Джека Харпера. Никакой вывески, только металлическая дверь со стёртым номером и надписью Private. Раньше здесь был стоматолог. Теперь – частный детектив, которого боялись даже коррумпированные копы.

Он постучал. Ответ пришёл не словами, а характерным хрипом – Харпер всегда умел встречать без церемоний.

Внутри пахло дешёвым кофе, сигарами и кожаной мебелью. Джек Харпер сидел за столом, ноги на ящике с документами, в зубах – сигара, в руке – стакан с виски. Его мятый пиджак висел на вешалке. На нём была только рубашка с закатанными рукавами, раскрывающая старый шрам на предплечье.

– Ты выглядишь так, будто снова связался с голливудским дерьмом, – сказал Харпер, не вставая.

– Потому и пришёл, – ответил Харрис, усаживаясь напротив.

– Значит, та актриса? Вивиан Роуз?

– Уже знаешь?

Харпер ухмыльнулся и показал пальцем на радиоприёмник в углу.

– Радио гудит с утра. "Кровавая Роуз", "Звезда со шрамом", "Девушка с кинжалом". Публика обожает, когда актрисы плачут в зале суда. Они забывают, что в Голливуде все играют роли – даже в морге.

Харрис вытащил из папки вырезку из газеты и бросил на стол.

– Это прислали мне. Без подписи. Вырезка, фото Роуз и надпись: "Она не виновата. Найдите шрам на левом запястье."

Харпер убрал стакан, стал изучать вырезку. Потом нахмурился:

– А почерк?

– Печатными. Без эмоций. Как записка убийцы в фильме.

– А почта? Штампы?

– Местная. Отправлено вчера. Без отпечатков.

Харпер встал, прошёлся к кофеварке, налил себе ещё и плеснул в кружку для Харриса.

– Пьёшь чёрный?

– С утроенной дозой цинизма, если можно.

– Бери. Значит, у нас есть:

1) подозреваемая, у которой шрам;

2) мертвец – Делл Рид, критик с характером;

3) продюсер – Лестер Марлоу, чьи фильмы Делл кромсал в рецензиях.

– И 4) студия, у которой исчезают плёнки, появляются поддельные страховки, и свидетели меняют показания, – добавил Харрис.

Харпер кивнул.

– Есть ещё кое-что. Я уже посмотрел, кто работал с Роуз в последних трёх фильмах. Оператор – Фрэнк Мэллоу, уволился после несчастного случая на съёмках год назад. Сценаристка – Джудит Кейн, её имя всплывало в паре скандалов. И, угадай, кто руководил продакшеном?

– Марлоу?

– Верно.

– Дьявол, – пробормотал Харрис. – Всё крутится вокруг него.

Харпер загасил сигару, поднял бровь:

– Поедем к нему?

– Сначала – нет. Пусть не чувствует, что мы за ним. Ты копни. Узнай, кто и за что платил Деллу. Может, у него был компромат.

Харпер вытащил из стола пистолет, проверил обойму, сунул в кобуру на поясе и сказал:

– Тогда я – в архив студии. Ты?

– К прокурору Киннеру. Хочу узнать, почему они так спешат с делом.

Харрис поднялся. Прежде чем уйти, он огляделся.

– Здесь у тебя всё по-прежнему.

– Только кофе стал хуже, – хмыкнул Харпер. – А дело, похоже, только начинается.

Офис окружного прокурора находился в здании из красного кирпича, которое бросало длинную тень на Бродвей. Внутри – ламинат, стекло и глухие взгляды. Харрис зашёл без записи. Его знали здесь – не все любили, но уважали.

Том Киннер, окружной прокурор, сидел в своём кабинете, заваленном папками. Высокий, с вечно напряжённой линией челюсти и взглядом человека, читающего между строк, он поднял глаза от бумаг.

– Колдвелл. Не думал, что ты возьмёшься за дело Роуз.

– Не я выбрал дело. Оно выбрало меня, – усмехнулся Харрис.

Киннер поджал губы.

– Ты знаешь, что она виновна. Всё указывает на неё. Отпечатки, кровь, мотив.

– Она не может вспомнить, как оказалась с ножом. Ты когда-нибудь видел виновного, который сомневается в своей вине?

– Видел. И слишком часто – это актёры. В Голливуде границы между реальностью и сценой размыты.

Харрис подошёл ближе.

– Ты давишь на судью?

– Осторожно, Колдвелл.

– Ты боишься, что кто-то потащит за собой всю студию, если она заговорит?

Киннер молчал. Потом тихо сказал:

– Будь осторожен. Это не просто актриса. Это бизнес. Это миллионы.

Харрис вышел, не оглянувшись.

Снаружи город продолжал жить: машины мчались, пальмы гнулись под ветром, радио в витринах магазинов играло джаз.

Но Харрис знал – в этой партии фальшивые карты уже на столе. Ему оставалось лишь найти тех, кто их сдал.

Офис Харриса Колдвелла утопал в мягком свете настольной лампы. За окнами сгущался вечерний Лос-Анджелес – золотисто-розовые отблески на стеклянных фасадах, неоновая рябь рекламы, шум далёких моторов. Колдвелл сидел в кожаном кресле, расстёгнутый галстук висел на спинке, а рубашка, помятая и влажная от дневного зноя, прилегала к телу как вторая кожа.

На столе – чашка с недопитым кофе, пепельница с обломками сигар, жёлтые листы с заметками и диктофон, на который он записывал всё, что не хотел забыть.

Харрис снова и снова вспоминал её лицо в допросной. На первый взгляд – маска страха. Но за ней скрывалось что-то ещё. Тень. История, которую она не решалась вытащить на свет.

Он достал из ящика записную книжку и начал чертить схему:

Вивиан Роуз – актриса. Шрам. Связь с Деллом. Потенциальная жертва.

Делл Рид – критик. Мертв. Манипулятор. Конфликт с Вивиан, Марлоу, Джудит.

Лестер Марлоу – продюсер. Деньги, влияние, мотив.

Джудит Кейн – сценаристка. Подруга Вивиан, но скрывает часть правды.

Эдди Страйк – актёр. Вражда с Вивиан. Эмоционален. Потенциальный свидетель или манипулятор.

Том Киннер – прокурор. Подозрительно быстрое обвинение. Прессинг. Возможная связь со студией.

Зазвонил телефон. Старый, с металлическим поворотным диском, он громко трещал на фоне тишины.

Харрис снял трубку:

– Колдвелл.

– У нас проблемы, – голос Харпера. – Я был в архиве студии. Знаешь, чего там нет?

– Чего?

– Плёнки с дублями сцен из последнего фильма Вивиан. Их просто нет. Удалены. Всё, где она с Деллом на площадке – исчезло. Как будто их никогда не было.

– Думаешь, заметают следы?

– Думаю, кто-то боится, что на этих плёнках – больше, чем актёрская игра.

Харрис помолчал.

– И это ещё не всё, да?

– Конечно, не всё. Я нашёл тех, кто был на съёмках той ночи. Один – электрик, старик по имени Луис. Сказал странную вещь: видел, как Роуз и Делл ругались в перерыве. Но, по его словам, выглядело это… как сцена. Репетиция. Он даже подумал, что это новый проект.

– А может, они и правда репетировали. Может, кто-то использовал это, чтобы подставить её.

– Или она – отличный лжец.

Щелчок трубки. Харрис откинулся назад, прижал пальцы к вискам. Всё больше пазлов, но картинка не складывается.

Внезапно в дверь что-то просунули. Конверт. Он распахнул дверь, но в коридоре уже никого не было. Лишь удаляющиеся шаги эхом отдавались у лестницы.

На конверте – ничего. Ни имени, ни марки. Внутри – фотография.

Чёрно-белая, слегка размытая. На ней – трое. Делл, Вивиан… и кто-то третий, повернувшийся боком. Мужчина в шляпе. Почти не видно лица, но Харрису хватило и этого.

Он уже видел его сегодня. На стене офиса Киннера.

Фотография с банкета – прокурор, пожимающий руку Деллу.

А теперь – всё совсем запуталось.

Харрис вернулся за стол, приложил фотографию к свету и тихо сказал:

– Кажется, ты тоже играешь свою роль, Киннер. И, чёрт возьми, она мне не нравится.

Сквозь стекло окна неоновая реклама клуба на углу вспыхнула красным. Словно предупреждение. Или сигнал к началу новой сцены.

Глава 2 – Улица теней

Сансет-Бульвар начинал утро лениво, как актёр, задержавшийся на съёмке и не выспавшийся к следующему дублю. В воздухе висел запах кофе, пыли и бензина. По сторонам улицы строения отбрасывали длинные, перекошенные тени, как декорации, оставшиеся от старого нуарного фильма.

Харрис Колдвелл ехал медленно, приоткрыв окно своей «Импалы». Радио молчало – он не включал его с тех пор, как получил письмо. Газетная вырезка до сих пор лежала в бардачке, как кусок улицы, вырванный из контекста.

Дом Делла Рида находился в отдалении от центра – не то чтобы особняк, но и не скромное жильё. Двухэтажное здание, скрытое за живой изгородью, выглядело вычурно, будто строилось для кого-то другого – более шумного, менее одинокого.

Он припарковался у тротуара, заглушил двигатель и несколько секунд просто сидел, глядя на вход. Полиция закончила работу два дня назад. Дом был закрыт, но официально – не опечатан. Как будто все уже решили: дело закрыто, виновная найдена.

Харрис не торопился. Он прислушивался – не к звукам, а к себе. Странное чувство не отпускало с тех пор, как он впервые увидел фото Вивиан. Не та, что в газетах. А та, что была в письме: не блестящая актриса, а уставшая женщина. В её глазах не было вины – была тень.

Он вышел, щёлкнул дверью и пошёл по тропинке. Трава под ногами была пересохшей. На ступеньках крыльца валялись листья и кусочки газет – одна из них, подмятая ботинком, содержала имя Рида:

«Критик, раздавивший десятки карьер, был убит в своём доме».

Колдвелл поднял взгляд на окна. Второй этаж был тёмным. Пыль на стекле блестела в утреннем свете. Дверь дома была обита кожей, с латунной ручкой. Заперта. Но не на замок, как выяснилось – а просто прикрыта. Он толкнул её, и она нехотя отворилась.

Пахло затхлостью. И чем-то ещё. Остатками крови, моющих средств, сыростью из ковра. Дом будто дышал остатками чужой жизни.

Он вошёл в прихожую. Половицы скрипнули. Слева – гостиная. Справа – лестница на второй этаж. Прямо – коридор, ведущий к кухне.

Комната убийства была известна из протокола – гостиная. Он свернул туда.

Мебель стояла по местам. Полицейские не особенно беспокоились о порядке. На журнальном столике – запекшийся след стакана и неаккуратно отложенная газета. Диван, на котором нашли Вивиан, покрыт защитной тканью. Ковер в центре всё ещё хранил тёмное пятно, хотя его отчаянно пытались оттереть.

Колдвелл обошёл диван. Вся сцена преступления была, как на фото, которое он видел в отчёте. Всё – кроме одного.

Он присел рядом с камином. Над ним, как и ожидалось, висела картина – городской пейзаж в дождь, серые здания, отражения фар. Но в углу под камином, почти у стены, он увидел что-то странное – стеклянный осколок. Маленький, но явно не от бокала или лампы. Он был частью чего-то… изогнутого. Похоже, фрагмент объектива?

Колдвелл аккуратно поднял его с помощью носового платка. Стекло было тонкое, почти линзовое. Он осмотрел пол – ничего больше. Ни камеры, ни держателя. Ни слова об этом не было в отчёте. Ни единого упоминания.

Он выпрямился, снова посмотрел на картину.

– Кто-то что-то видел, – пробормотал он.

Дом молчал.

Он снова посмотрел на стеклянный осколок на ладони. Это не просто стекло. Это – часть чего-то технического, точного. Не хрусталь, не посуда, не декор. Возможно, объектив. Но чей? Кто мог его уронить здесь?

Колдвелл убрал находку в нагрудный карман, обернув её платком. Не криминалист, но опыт в зале суда научил: иногда деталь, которую полиция упускает, становится тем самым гвоздём в крышке чужого алиби.

Он прошёлся по комнате медленно, словно рассматривая театральные декорации. На книжной полке – детективы, кое-где философия, и целый ряд автобиографий звёзд. У Делла Рида было время и вкус. Или тщеславие. Или то, и другое.

Он остановился у стойки с пластинками. Музыка. Саундтреки к фильмам, джаз 40-х, редкие записи. Он провёл пальцем по одной из обложек. Вивьен Ли и Морис Шевалье – «Любовь в Париже». Интересный выбор для человека, чьи рецензии разбивали фильмы в пыль.

На полу перед стойкой – след. Едва заметный, но всё же – смазанный отпечаток каблука, ведущий в сторону окна. Полиция наверняка всё осмотрела, но почему-то осколок и отпечаток ускользнули. Или их проигнорировали.

Он подошёл к окну. Оно закрыто, но запор не до конца защёлкнут. Он приоткрыл его. Протянул руку наружу – выступ. Металлический, узкий, но вполне пригодный, чтобы кто-то опёрся. Или, скажем, поставил камеру.

– А вот это уже любопытно, – пробормотал он.

Колдвелл вернулся в центр комнаты и сел в кресло. Мысленно прокручивал сцену, как ленту на проекторе: Делл сидит здесь. Возможно, с бокалом. Вивиан напротив. Разговор. Тон повышается. Кто-то снаружи – записывает? Смотрит? Или просто наблюдает, как всё заканчивается?

Он вспомнил, что говорила Роуз. «Он пригласил меня. Сказал, что хочет поговорить…»

Что, если этот разговор ждал и третий?

Он встал и прошёлся к лестнице. Второй этаж. Спальня, кабинет, ванная. Никаких следов насилия, но в кабинете на стене – фотография. Чёрно-белая, в рамке. Студия. Молодая актриса на фоне софитов. Подпись: «В. Роуз. Первые шаги».

Рядом с фотографией – трофей. Маленькая золотая фигурка. Не «Оскар», но нечто подобное. Возможно, награда от ассоциации критиков. Колдвелл взял её в руки. Осмотрел. Всё как положено – пыльная, запущенная, но без особенностей.

Он уже собирался поставить её обратно, как вдруг заметил царапину. Еле заметную, почти стершуюся надпись на основании:

"D+V – не забывай"

– Делл и Вивиан? – тихо произнёс Колдвелл.

Он поставил трофей обратно. Это мог быть подарок. Или напоминание. Но точно – непростой знак.

Стук внизу заставил его резко обернуться. Кто-то открыл дверь?

Он стремительно спустился. В доме было пусто. Тишина, та самая, которая бывает только в домах, где кто-то умер. И всё же… дверь была чуть приоткрыта. Он подошёл к ней, выглянул. На дорожке никого. Только в воздухе – движение, будто кто-то недавно прошёл.

Он вышел, оглядел улицу. И только тогда заметил: напротив, через дорогу, в машине сидел человек. Тёмные очки, сигарета в зубах, лицо в полутени. Когда Колдвелл посмотрел прямо на него, мужчина медленно выжал сцепление, включил передачу и тронулся с места.