Нунчи

– Что-то многовато вас там, ребята, – пробурчал вслух и тряхнул головой. – На воздух.

Вышел в ночь.

Плана не было. Он так явственно прочувствовал связь с той девушкой, что сдался. Сопротивление стало бессмысленным. Логика ушла в несознанку. Сама мысль о том, что где-то она существует, возможно именно сейчас танцует в каком-то другом месте или не танцует, спит, читает или делает ещё что-то, только мысль о том, что она где-то есть одновременно с ним, в этом времени, в этом городе, возвращала его летящий в тартарары мир в точку баланса. В точку, в которой он может держаться над бездной. За эту танцующую девушку ухватилось его разбитое сердце. Ему жизненно необходимо смотреть, просто смотреть как она танцует, как она это делает, каждым жестом и каждым движением залатывая бреши в его разорванном мире.

Он шёл по ночному городу и впервые за последнее время чувствовал облегчение, как будто и впрямь увидел её воочию. Как заблудившийся в ночи путник, приметивший вдали огонёк. Теперь можно легко и спокойно идти на свет.

Он уже знал, что станет делать завтра.

Улыбнулся. Поднял воротник и зашагал чуть быстрее.

Танцуй…

даже если не знаешь зачем…

возможно,

от этого зависит чья-то жизнь…

ускользающая красота

Ускользающая красота –

волшебство, тающее в воздухе и исчезающее как время, величественное в своей неподкупности, отсветами непостижимого чуда отражающееся в разных вещах;

волшебная пыльца, оседающая на лицах, ресницах, уголках губ, рассеянная по свету, растворённая в голосах, звуках, взглядах;

музыка сфер;

магия жизни;

великолепие мира, которое выскакивает перед тобой и сбивает с ног, вышибает воздух из легких;

вымывает слезами до кристальной чистоты, возвращая к жизни твоё потерянное сердце;

выпускает на свободу из темницы ума, исцеляя и прощая…

Больше невозможно сделать ни шага…

Больше невозможно как прежде…

Невозможно всё это вынести…

Как удержать, присвоить, запечатать, сохранить?

Как это сделать?

Она остановилась посреди небольшой площади в самом эпицентре людского потока.

Прижала руки к груди, не давая своему сердцу вырваться наружу.

Потому что невозможно.

Невозможно было удержать всё это внутри.

Внутри себя.

Столько здесь того, что она любит непереносимо, отчаянно, невозможно. Разве всё это может вместить её простое маленькое сердце?

– Пожалуйста… пожалуйста… – она не замечала слёз, – пожалуйста…

Просила не словами, а сердцем, рвущимся из груди:

– Пожалуйста, не исчезай… не дай мне забыть… чтобы ни происходило дальше, не дай мне забыть всё это. Не дай моему сердцу ослепнуть от горя ли, от безверия, от старости… Пожалуйста…

Она слишком хорошо знала, как хрупко это великолепие.

Как беспросветно отчаяние.

Как бесконечно время в темноте души.

Как смертельна вечная мерзлота сердца, лишённого зрения.

– С Вами всё хорошо? – осторожно спросил её молодой человек.

Она посмотрела на него через призму слёз и улыбнулась:

– Со мной всё хорошо… Спасибо.

– Правда?

Беспокойство в его голосе перетекло в смущение:

– Извините, – неловко развернувшись, он пошёл дальше.

Она посмотрела ему вслед.

Она увидела.

Она успела увидеть родинку на его щеке. И этот смущённый румянец, едва заметно оттенивший скулы. Тень от выбившейся на лоб пряди. Его чуткое сердце и перламутр облаков, зацепившихся за шпиль башни – впопыхах сброшенная сияющая мантия.

Всё это было невозможно красиво.

Она успела увидеть её – ускользающую красоту, розданную людям просто так.

– Спасибо…

Всеми прожитыми жизнями за это мгновение – спасибо.

Куда бы не отправилась дальше, она возьмёт только это.

Она найдет способ забрать её с собой.

Ускользающую красоту этого мира,

которую здесь называют любовью…

ждать

– Ты пробовал ждать? Не ломиться, не требовать, не догонять, а просто ждать?

– Ждать? Чего? Или кого? О чём ты вообще?

– Неважно чего или кого… просто ждать…

– Хм… трудно ответить. Ждать, вообще-то, какое-то бесперспективное занятие. Все вокруг учат действовать. «Ждать у моря погоды» – сам знаешь, что это значит…

– Да, знаю, – вздохнул с усмешкой собеседник, – но иногда думаю, что я последний, кто не разучился ждать… Как последний из могикан, – улыбка тронула его губы. – Все куда-то мчат, чего-то добиваются, стремятся и всё такое. Вроде как, по сути, всё это верно, но внутри холодок какой-то… Такое чувство, что постоянно упускаешь что-то крайне важное. Не успеваешь обнаружить и пролетаешь мимо. Вдруг иногда всего важнее просто подождать. Знаешь, как в кино – герой уходит за минуту до того, как придет та, кого он долго ждал… Это всегда очень грустно.

– Странные у тебя разговоры сегодня. К чему это ты?

– Не знаю… Иногда мне кажется, что я чего-то жду. Правда, не знаю чего, – усмехнулся, – такая вот оказия.

Место, где они сидели, будто иллюстрировало известное высказывание Лао-цзы. Река, отретушированная вечерним туманом, казалась самой вечностью, неспешно несущей свои воды.

– «Сядь на берегу реки, и вскоре ты увидишь, как мимо тебя проплывает труп твоего врага» …

– Ты тоже это вспомнил? – вскинул голову собеседник и в глазах бросились врассыпную озорные искорки. – Похоже, мы всё-таки дураки, раз у нас мысли сходятся.

Они рассмеялись.

В вечерней тишине этот смех осыпался им на плечи драгоценными секундами сопереживания. Ничего они так не любили, как эти разговоры, в которых от столкновения их мыслей высекались смыслы – бесценные искры понимания.

Прошло сколько-то времени пока один из них не заговорил снова.

– Мне часто кажется, что лучше всего в этой жизни я умею ждать. Такое вот никчемное умение. Единственное, что ты хорошо умеешь делать, никому не нужно.

– Не очень приятное чувство, – не сразу ответил другой.

– Да уж… Ладно, – хлопнул друга по плечу, – пойдем, уже поздно.

– Подожди…

– Подожди?! Издеваешься что ли?!

Они снова засмеялись.

– Да ладно, я серьезно. Не веришь? – толкнул друга плечом и чуть помедлив продолжил, – похоже тех, кто умеет ждать не так уж и много по нынешним временам. Я думаю, что однажды это твое умение обязательно понадобится. Когда придёт время.

Они помолчали.

– Ты правда так думаешь?

– Да, правда. Думаю, есть много того, что стоит подождать. И есть те, кого стоит дождаться.

– Тогда я наверняка дождусь… мне и карты в руки.

И они снова рассмеялись.

сказки о силе

Во всём, что ты делаешь, должна быть сила.

Без силы никак.

Сказанная тобой, даже самая мудрая и невероятно важная мысль не будет услышана, если ей не достанет силы. А несусветная ерунда, рождённая силой, охватит собою многих.

Потому, что нет ничего сильнее силы под этим небом.

И нет ничего безусловней силы. Будь то сила любви или сила убеждения. Сила слова или сила духа. Сила мысли или сила воли.

Всё наделённое силой, живёт. И движется.

Этот мир так придуман, малыш. Ты должен стать сильным.

Не затем, чтобы разрушать, а затем, чтобы быть. Быть услышанным. Быть полезным. Быть созидающим.

Чтобы проявиться в этой реальности. Не рассеяться. Не затеряться песчинкой.

Отныне

всё, что ты будешь искать, всё, что стоит искать – это сила.

всё, что ты будешь копить, всё, что стоит копить – это сила.

всё, что тебе нужно для чего бы то ни было – это сила.

Никогда не теряй свою силу. Обращайся с ней, как с самым дорогим сокровищем. Когда её не станет, не станет и тебя.

Будь сильным, малыш!

Да ПРЕбудет с тобой сила!

немного о бессмертии

Эта зима снова оправдывала их снежные надежды. Вооружившись всем необходимым арсеналом – лопата, санки, ледянка, они пробирались по сугробам, не ища лёгких путей. Два человека – большой и маленький.

Большой учил маленького как надо правильно падать на коньках – только вперед, подставляя руки, или на бок. Маленький угукал и тут же демонстрировал новый навык. Накануне он первый раз встал на коньки, после чего заявил, что больше не желает.

«Я там всё время падал».

Вот, собственно, это они и обсуждали – как падать.

Потом большой вёз маленького на санках, а тот подгонял: – Быстрее!

– Я не могу быстрее.

– Ну ты же молодая бабушка!

И «молодая» бабушка ускоряла шаг, улыбаясь, потому что нельзя подвести и надо соответствовать.

– Я скучал по тебе, – сказал маленький большому. Они не виделись неделю и пропустили «бабушкин день».

– Я тоже по тебе скучала… – в носу предательски защекотало.

Жизнь качнула волшебный магический шар. Они поменялись ролями, и теперь маленький учил большого как правильно «падать», не разбиваясь в кровь. Потому что она всё ещё падала и всё ещё разбивалась, хоть и большая. Но он точно знал о ней то, чего не знала она сама. Например, что она молодая бабушка. Первое слово дороже второго, так ведь? Поэтому она сначала – молодая, а потом уже – бабушка. Он так часто ей это напоминал, что она согласилась.

Он так легко мог сказать ей: «Я люблю тебя» или «я скучал», что у неё сбивалось дыхание, а внутренний ребёнок поднимал голову и с удивлением рассматривал этого малыша. Вот так просто сказать то, что чувствуешь – она такому не обучена. Она так не могла, как он.

А ещё он умел напомнить ей, что она существует, потому что ради неё он готов снова одеть коньки и выйти на лёд «всё время» падать. «На каток не пойду больше, но с тобой пойду».

Она не помнила, чтобы кто-то ради неё шёл на такие жертвы, да и вообще на какие-либо жертвы, так искренне и самоотверженно, без раздумий принимая решение в её пользу. Сколько баррикад и сложносочиненных оборонительных конструкций рухнуло в тот момент в её вселенной, освобождая место чистому пространству любви.

Этот малыш пришел быть её настоящим другом.

Он предупредил, что станет учёным и придумает «такую специальную пшикалку».

«Я попшикаю на тебя и ты никогда умрёшь. И на маму, и на папу, и на…». И дальше по списку все, кем он дорожит. И у него уже целый список дорогих ему людей. Она тоже в этом списке. И снова её сердце выходит в открытый космос, потому что никто раньше не желал для неё бессмертия так естественно, будто это что-то само собой разумеющееся.

Этому человеку всего четыре. Но он уже готов подарить бессмертие тем, кого любит.

Стоило пожить, чтобы встретиться с этим парнем.

Ещё бы хорошо увидеть в какого красивого человека он вырастет. Вдруг повезёт и они сохранят эту драгоценную дружбу. И до обещанной «пшикалки» дотянуть бы неплохо.

Вчера маленький разбил нос. Большой не доглядел, не успел поймать. Они прикладывали лёд и плакали вместе. Она готова была миллион раз отдать свой нос взамен, но ушиб набухал только на его маленькой носопырке – большую трагедию трудно было себе представить.

Остаётся только надеяться, что всё скоро заживёт и её настоящий маленький друг забудет эту неприятность.

И не лишит её бессмертия.

две женщины

– Знаешь, я приехала оттуда не той, что уезжала… я изменилась. Побывав там и увидев своими глазами, о многом начинаешь думать иначе, многое встаёт на свои места… Не могу рассказывать подробности, но поверь, всё так и есть…

Они сидели в недавно облюбованном ресторанчике корейской кухни. Им здесь нравилось. Не слишком часто получалось встречаться, но когда это случалось, долго не могли наговориться. Были темы, которые они могли обсуждать только между собой.

Два человека в большом городе.

Две женщины.

В городе, который саботировал реальность тем, что не признавал значимость происходящего, прикрываясь каждодневной рутиной. Делал вид, что не признает. Но, конечно, это была неправда. Город с героическим прошлым, освящённый подвигом простых людей, сумевших пережить страшное, он сейчас снова проходил испытание. Так же как и люди, живущие в нём. Так же как и каждый отдельный человек. Внутри этого города за столиком сидели две женщины и говорили о том, что происходит вокруг. О знакомых людях, которые сделали свои выборы, о том как времена проверяют на прочность и человечность всех. Каждого. Реальность оказалась интереснее любого кино, давненько не было таких условий для проявления своей сути как сейчас. Произошли события, по отношению к которым мир каждого разделился на «своих» и «чужих». Проявилась великая духовная битва. Так ли удивительно, что их страна снова приняла на себя удар.

Обе они, каждая по-своему, чувствовали энергию этой битвы.

Обе, в меру своих сил, в ней участвовали. Как, впрочем, и каждый. Каждое живое существо в такие времена, вольно или невольно, встает под те или иные знамёна. Даже если не осознаёт, даже если пытается сбежать или «не участвовать». Там, в духовных пространствах, только два воинства, только две силы ведут извечный бой.

Только две.

И сейчас всех опалило дыханием этой битвы.

Ибо такие времена.

Времена, из которых не выскользнуть.

– Мне трудно, – говорила одна. – Я словно оголена, как будто на мне нет кожи, я чувствую всё. Меня ранят… ранят какие-то вещи очень сильно…

– Это потому, что ты воин. Ты говоришь о важном. Говоришь с людьми напрямую, глаза в глаза. Тебя слышат. Ты всегда была такой, просто сейчас это стало заметно всем, – утешала другая. Хотя, конечно, что за нелепое утешение.

– Поэтому в тебя летит столько всего. И впрямую, и рикошетом. Что тут скажешь… Идёт большая битва по всем «фронтам», и никто не стесняется в средствах. Просто держись, ладно…

– Ладно, – улыбнулась в ответ. – Я стараюсь. Я молюсь. Я делаю, что могу.

Выпили немного соджу. В принципе, они могли и не разговаривать вовсе, всё и так понималось без слов.

– Знаешь, что вспомнила… Бродский писал – «всякое творчество есть по сути своей молитва. Всякое творчество направлено в ухо Всевышнего» … Моя «кожа» тоже истончается, когда я начинаю писать. Я заметила. Это не так просто, как может показаться.

Помолчав, добавила:

– Кто знает какими «молитвами» этот мир всё ещё держится на плаву…

– Да, посмотришь на «творчество» некоторых и сразу становится видно кто и за что «молится», кто и что «льёт» Богу в уши.

– Это точно!

Вспомнили несколько «примеров», смеялись, как ненормальные, разряжая пространство вокруг себя. Когда они вот так вместе смеются или просто разговаривают, пропуская мир через свои сердца, тьме к ним не подобраться.

Бойцы «невидимого фронта».

Воины света.

Две женщины в большом городе.

Пьют соджу, говорят о мире и «молятся» каждая своим словом.

Ибо каждый живущий учтён.

Каждый «завербован».

В этом мире у всего есть только две стороны.

А иных сторон не бывает.

9,8 метров в секунду

прости меня

я снова падаю

я долго шла вдоль края, не позволяя себе смотреть вниз, не позволяя отчаяться, держась только за воздух и свет внутри себя… я знала, что нельзя… нельзя сдаваться… я держалась, правда, я очень крепкая, но… но… у меня опять не получилось… я не справилась

я падаю

я ложусь на воздух, как на волну, и закрываю глаза

я падаю

прости меня

падение

мгновения невесомости

мгновения, когда ты между прошлым и будущим

когда ты между

ты уже не в прошлом и ещё не в будущем

ты между «уже не…» и «ещё не…»

ты здесь

в настоящем

пока я падаю – я в настоящем

пока я падаю – я настоящая

9,8 метров в секунду

ускорение

свободного

падения

мгновения абсолютной свободы

мгновения абсолютного доверия

мгновения в цену жизни

материя, из которой выплавляются крылья

теперь

чтобы

выжить

остаётся

только

одно –

лететь

встретимся там, где высоко

честность

– Знаешь, в чём системная ошибка?

Она удивленно подняла бровь:

– Что?

– Если рассматривать человека как слаженно работающую систему, то в ней есть ошибка, которая мешает системе развиваться, тормозит это развитие.

– Я бы не стала сравнивать человека с системой, люди гораздо сложнее.

– Ты права, но это условное сравнение.

– Ладно тогда, выкладывай что ты имел ввиду?

– Думаю, ошибка в том, что человек всегда стремится присваивать себе всё в подряд, будь то вещи, идеи, чувства, знания, и даже других людей, всё, что им так или иначе нравится, хочется, что (кто) их восхищает или будоражит. Они называют это разными словами, наделяют разными смыслами, но суть не меняется – непременно присвоить себе. Единолично владеть.

– Хм… И что с того? Коммунизм построить так ни у кого и не получилось, чтобы всё общее. А частную собственность как не отменяли, так и не отменили. В природе человека владеть чем-либо. Один из базовых инстинктов – инстинкт выживания. Чем большим владеешь, тем больше защищен и значит больше шансов выжить.

Он засмеялся и потрепал её по щеке, как котенка.

– Эй, – она смущенно тряхнула головой, – не понимаешь таких простых вещей?

– Нет, – подыграл он ей.

– Ты что – инопланетянин?

– В каком-то смысле, – и обезоруживающе улыбнулся.

– Ты безнадежен… – рассмеялась в ответ.

Некоторое время они просто молчали, думая каждый о своём. Внезапно он продолжил:

– Что если бы мы не присваивали себе людей, со всем этим: ты мой (моя, моё), как ты можешь, я тебе то, а ты мне что, и прочим подобным… если бы умели быть рядом (вместе, на одной стороне) не потому, что связаны браком (словом, долгом), а потому, что это собственный выбор, быть рядом по воле своего сердца, не ставя на человеке штамп «это моё»… если бы мы могли так жить, не думаешь ли ты, что это было бы честно? Что это и называется честностью?

– Честностью? По-твоему, люди по умолчанию не честны?

– По-моему, люди слишком жадные. Они хотят больше, чем могут взять. И мало думают о том, как отдать.

Он улыбнулся одной из своих улыбок, от которых внутри её мира шла рябь по поверхности сердца.

– Жадные, говоришь?

Она на мгновение ушла в «глубину». И тут же ощутила едва уловимое предчувствие подземного толчка. Она не сможет остановить или отменить то, что поднималось из глубин её сердца. Усилием воли «вынырнула на поверхность» и посмотрела ему прямо в глаза. В глаза, за которыми простиралось непостижимое.

– Серьезно? А если кто-то только и мечтает о том, чтобы быть присвоенным? Чтобы кое-кто сказал ему: «Ты – моя, я никому тебя не отдам, я не позволю ничему плохому с тобой случиться, я буду защищать тебя» … Если кто-то больше жизни хочет, чтобы другой человек сказал это? Не думал о таком? Хочет, чтобы все вокруг знали, что ты его друг, товарищ, кум, сват, брат, жена, любимая… что там ещё? Потому что как иначе выразить, что любишь, что кто-то тебе очень дорог, необходим, важен? Как это донести? Да, если это жадность, то люди жадные! Я тоже жадная и тоже хочу присваивать себе всё, что люблю. Что? Что скажешь, умник?!

Она не заметила, что разволновалась и повысила голос – люди за соседними столиками стали оглядываться, кто с недовольством, кто с любопытством. И только он продолжал сидеть и смотреть в её раскрасневшееся лицо, не перебивая и не останавливая. Только он был способен на такое – не дрогнув ни одним мускулом, смотреть на неё так, будто ничего не происходило. Как она ненавидела его за это. За эту его космическую выдержку, до которой ей никогда не дотянуться. «Чёрт!».

– Мне нужно в туалет!

Она рванула сумочку со спинки стула и выбежала из зала.

Тёплый вечерний воздух поймал её в свои объятия. Но она ничего не чувствовала кроме своей досады и злых слёз, которых даже не замечала. «Жадные, говоришь? Да что ты знаешь вообще!» – продолжало кипеть в ней жгучее варево накопленных чувств. «Да, я жадная, я чертовски жадная! Чёрт…»

Время и движение, присвоенные вечерним городом, видавшем и не такое, постепенно рассеивали шлейф её злости. Её несло по узкому тротуару, каким-то чудом не сбивая прохожих, постепенно оттормаживая и замедляя.

«Вот ведь…». Она остановилась и осела у стены дома, кусая губы. «Стыдно как… зачем… всё испортила… вот дура». Вынула телефон и набила в мессенджере «прости, срочно позвонили с работы». Стёрла. «Извини, неважно себя чувствую». Снова стерла и заколотила кулаками по коленкам – «Дура, дура…». «Извини, пришлось уйти, завтра увидимся». До завтра что-нибудь придумаю. Щёлкнула «отправить» и уронила голову на руки.

Они были знакомы сто лет. Вместе учились в академии. Как только их не называли, подтрунивая над тем, что они всегда ходили вместе. Вместе сидели на парах, вместе обедали и ещё кучу дел делали вместе. Они не были парой – просто друзья. По крайней мере, ей очень нравилась эта дружба с парнем, в которой она завидовала сама себе. Конечно, он ей нравился, но, поскольку они всегда были вместе, она думала, что так и будет впредь. Это убеждение было естественным, как воздух, которым они дышали. Он звал её Мышкин. «Эй, Мышкин, куда намылилась без меня?». «Пока, Мышкин». «Мышкин, захвати и мою тетрадь». Почему «Мышкин»? Всем было любопытно, но этот секрет они не разглашали, как государственную тайну. Он бессовестно чиркал в её конспектах всякое, стоило ей отвлечься. Иногда, пролистывая записи перед зачётами, она натыкалась на почеркушки, которые не заметила раньше и злилась, конечно же, не по-настоящему. Придумывала, какую «расправу» учинит этому негодяю. Она до сих пор хранила эти конспекты, напитанные светом беспечной юности.

После окончания академии они продолжили общаться. Искали работу, временные подработки, с жаром спорили и давали друг другу советы, созванивались и встречались, как только появлялось свободное время.

Пока однажды он не исчез.

Просто пропал и всё. Сосед по комнате, в которой он жил, ответил ей, что он собрал вещи, сказал, что нашёл хорошую работу и ушёл. Она не знала где его искать. Жутко злилась сначала, потом дико волновалась, ждала, что вот-вот позвонит, потом впала в апатию. После апатии ударилась в гиперактивность, даже завела парня, но всё то время слилось в одно мутное пятно, закрывавшее свет в её сердце.

«Ненавижу тебя! Чудовище! Не прощу никогда! Только попробуй вернуться, я убью тебя собственными руками!» – чтобы она ни говорила, ничего не помогало и не спасало. Внутри её мира зияла огромная чёрная дыра размером со вселенную, в которую её неудержимо засасывало время. Его не было и она с ужасом осознавала, как много места в ней занимает он со своей улыбкой, со своими непостижимыми глазами, прищуром и вечно торчащей чёлкой. Просто друг, ничего больше. У неё ни с кем больше так не получалось.

Прошло полтора года, бесконечных полтора года прежде, чем раздался звонок и на экране телефона высветилось его имя. Она судорожно смахнула зелёную кнопку.

– Привет, Мышкин, как ты? Поужинаем? Алло! Алло… Слышишь меня? Что со связью?

Она не смогла выдавить из себя ни звука, просто слушала его голос и боялась даже дышать. Это и правда был он. Звонок прервался, затем вновь высветилось его имя, но она сбросила и написала: «Прости, я на совещании, позже наберу». Ей нужно было время, чтобы отдышаться и успокоить разбушевавшееся сердце.

Через несколько часов они сидели в одном из «своих» мест и как ни в чём не бывало говорили, говорили и не могли наговориться. Она тогда несколько дней боялась, что проснётся. Но это и правда был он. Это и правда был не сон.

– Как ты? Чем занимаешься? Где был? Почему не позвонил? Что-то случилось? – миллион вопросов, между которыми он виртуозно лавировал, не давая прямых ответов.

– Особо нечего рассказывать, но у меня всё хорошо. Расскажи как сама? – уводил её от разговоров о себе, будто от минного поля. – В мире много вещей, о которых мы можем говорить.