Оглоеды альпийских пастбищ

– Сидят в своих кабинетах, квесты сочиняют, – Николай зыркнул на меня и пнул торчащий камень.

Меня слегка резануло, как на этом проклятом отшибе, этот понурый тип, ловко ввернул модное словечко. Забавно вышло. Но больше меня удивило, что у этого первого Николая рот был, ну в точь грустный смайлик – четкий полукруг с краями вниз. Чтоб мне провалиться! На вид, ему было лет за сорок. И усы он отпустил и они торчали полуседые, будто клочьями. Оттого, лицо делалось совсем печальным. Честное слово – всамделишний грустный эмодзи, прям идеальный. Пока мы говорили, лесник ни разу не улыбнулся, всё время бурчал.

Подтянулся наш пастушонок  – довольный. Видно убедился, что с тайничком полный порядок.

– И ты здесь, Малёк? – узнал Малька второй Николай, – а пахан где?

Оказывается пастушонок тут популярная фигура.

– Черешню собирает. Дома он.

– Стоклятый туман, – печальный эмодзи сплюнул.

– Как там на приюте? Народа много? – спрашивает Гурик.

– Хватает их, шальных оглоедов.

Какой-то он нескладный был, этот первый костюм, черт бы его побрал. И рот ужасно печальный и усы клочками и измученный весь, на манер потасканных балаганов. По правде сказать, мне, блин, стало жалко этого грустного ворчуна. Зато, он умело вворачивал всякие чудные словечки. Точно! И это последнее – оглоеды – мне зашло. В первый момент, я не прям совсем на него подвис, но со временем, оно меня захватило – прочно засело и прокручивалось в мозгу.

– Ну ладно. Мы покемарим. Утром двинем, часов в пять, – сказал второй. – Надолго вы?

– На неделю.

– Может за неделю и обернемся… стоклятый туман! – снова заругался печальный.

Костюмы пошли обратно в балаганчик, но в дверях столкнулись и принялись маленько бурчать и пихаться. Затем вдруг спохватились, видимо про нас вспомнили, а при нас ругаться было стремно, и, утихнув, прошли внутрь. Еле-еле держась от смеха, мы добрались к своей халупе.

– Ну здравствуй, балаганчик! – выдохнул Гурик. – Снимаем всё барахло и лошадей надо расседлать.

Задрипанные двери балаганчиков, не принято запирать на замки. Считается, что любой путник вправе тут прибиться – отдохнуть или согреться и переждать непогоду. Замки здесь сильно не в теме и если балаган заперт на ключ, то его подлого хозяина, проклинают на чем свет стоит. Всякий бродяга смеет свернуть гадский замок хоть голыми руками, хоть камнем, хоть выстрелом из дробовика. Хотя дробовики здесь вне закона – это ведь земли Сочинского национального парка. Такие пироги. Поэтому-то, двери обычно прикрывают на засовы, задвижки, шпингалеты, деревянные вертушки и ещё что-то вроде этого.

Кола распахнул дверь, которую, похоже, не отворяли с прошлого года, прошел внутрь и глубоко вдохнул:

– Обожаю, этот мерзкий запах!

Этот особый запашек, что-то типа вони от оставленных на несколько месяцев, а перед тем, основательно потасканных вещиц. Ещё и вперемешку с гниющими досками, испорченной едой и черт знает чем ещё.

Гурик протолкнул Колу вперед, заскочил и круто затянулся.

– Ааааа!  – его лицо сделалось нежным и безмятежным, как у грудничка.

Я пропрыгнул внутрь за ними и тоже лихо вдохнул. И сразу пожалел, серьезно. Как бы объяснить… если вам по нраву отдых с пятью звездами, то вам здесь ловить нечего. Даже если с одной звездой, держитесь от этого поганого местечка подальше. Честно сказать, перспективка жить с этим душком всю неделю, сбила меня с толку. Я быстренько выдохнул и начал потягивать по чуть-чуть, легкими глоточками. И то ли я принюхался, то ли ещё что, но фишка в том, что эта чистая, природная вонь перестала напрягать. А сейчас, чтоб мне провалиться, я готов добрую неделю протерпеть на гадском киселе, ради хорошего балаганного вдоха. Ручаюсь, тот живой запашек, во сто тысяч раз кайфовее едких ароматизаторов. Он ещё и честнее, не пытается одурачить и скрыть за собой какой-то другой – дрянной и паскудный привкус. И уж точно, было бы бредово на альпийских лугах вдыхать резкий аромат лепестков роз. В этом диком и суровом месте и запахи должны быть такими же дикими и суровыми, черт подери.