Цикл гниющих душ

СанаА Бова

Цикл гниющих душ

Часть 1

Глава 1: Тусклый свет аптеки

Ночь была не просто тьмой – она была живой. Она дышала холодом, который пробирался под кожу, цеплялся за кости и шептал о вечности. Лидия шагала по узкой улице заброшенного города, и каждый её шаг отдавался хрустом – то ли кости, то ли осколки стекла, то ли что-то ещё, чему она не хотела давать имени. Воздух пах гниением, сыростью и чем-то металлическим, как кровь, оставленная ржаветь на старом клинке. Над головой, где должна была быть луна, клубились тучи, такие плотные, что казалось, они могли рухнуть на землю, погребая всё под собой.

Фонарь впереди мигал, словно умирающая звезда. Его свет был тусклым, бессмысленным, как в строках, что крутились в голове Лидии: «Ночь, улица, фонарь, аптека…» Она не знала, откуда взялись эти слова, но они пульсировали в её сознании, как заклинание, которое она не могла отменить. Фонарь отбрасывал длинные тени, и в них что-то шевелилось – не просто игра света, а нечто, что знало её имя. Она ускорила шаг, но улица, казалось, удлинялась, извивалась, как змея, не давая приблизиться к цели.

Аптека стояла в конце переулка, единственное здание, где горел свет. Её окна были мутными, покрытыми коркой грязи и чего-то, что напоминало засохшую кровь. Вывеска, покосившаяся и наполовину стёртая, скрипела на ветру, издавая звук, похожий на стон. Лидия остановилась, чувствуя, как холод канала, что тёк рядом, обволакивает её ноги. Вода в канале была чёрной, маслянистой, и её поверхность рябила, словно под ней что-то двигалось. Она старалась не смотреть туда, но краем глаза заметила, как что-то белое – то ли кость, то ли палец – всплыло и тут же исчезло в глубине.

Она знала, что должна войти. Видения, которые мучили её каждую ночь, вели сюда. В них была аптека, эликсир, обещание свободы от цикла, что держал её в этом кошмаре. Лидия не помнила, сколько раз умирала, но вкус смерти – горький, как желчь, и холодный, как лёд – был ей знаком. Она сжала кулак, чувствуя, как ногти впиваются в кожу, и шагнула к двери.

Дверь аптеки была тяжёлой, деревянной, с трещинами, из которых сочилась чёрная жижа. Когда Лидия толкнула её, раздался звук, похожий на хрип умирающего. Внутри пахло плесенью, медикаментами и чем-то сладковатым, от чего её желудок сжался. Свет единственной лампы, висевшей под потолком, был жёлтым, болезненным, и он выхватывал из мрака полки, заставленные флаконами. Некоторые из них были разбиты, и из них вытекала густая красная жидкость, капая на пол и образуя лужи, которые шевелились, как живые.

За прилавком стояла старуха. Её кожа была серой, потрескавшейся, как пересохшая земля, а глазницы – пустыми, чёрными провалами, из которых текла тонкая струйка слизи. Она улыбнулась, и её губы разошлись, обнажая зубы, которые были слишком длинными и острыми для человеческого рта.

– Ты пришла, девочка, – сказала она, и её голос был похож на шорох сухих листьев. – Опять пришла.

Лидия замерла. «Опять» эхом отозвалось в её голове. Она хотела спросить, что это значит, но слова застряли в горле. Вместо этого она сказала:

– Мне нужен эликсир. Тот, что разрывает цикл.

Старуха засмеялась – звук был похож на треск ломающихся костей.

– Эликсир? О, он у меня есть. Но всё имеет цену. Твоя память, девочка. Отдай её, и я дам тебе, что просишь.

Лидия сглотнула. Её воспоминания были обрывочными, как разорванная ткань, но они были её. Она помнила боль, кровь, крики – и что-то ещё, что-то тёплое, давно потерянное. Но цикл был хуже. Вечность в этом городе, в этом кошмаре, была невыносима. Она кивнула.

Старуха протянула флакон, маленький, из тёмного стекла, в котором плескалась жидкость, похожая на расплавленный уголь. Лидия взяла его, чувствуя, как стекло обжигает пальцы. Она поднесла флакон к губам, и запах – смесь гнили и металла – ударил в ноздри. Она выпила одним глотком.

Боль пришла мгновенно. Её горло сжалось, как будто кто-то засунул туда раскалённый прут. Она упала на колени, хватаясь за шею, и почувствовала, как кожа на её руках начинает трескаться. Она посмотрела вниз и закричала: её пальцы ломались, как сухие ветки, кожа отслаивалась, обнажая красные, пульсирующие мышцы. Из ран текла не кровь, а чёрный ихор, который шипел, касаясь пола. Она попыталась встать, но её ноги подкосились, и она услышала хруст – её кости выворачивались, ломающиеся суставы торчали из плоти, как осколки.

Старуха смотрела на неё, её улыбка становилась шире.

– Ты всегда выбираешь эликсир, – прошептала она. – И всегда возвращаешься.

Лидия хотела кричать, но её голос превратился в бульканье. Она поползла к двери, оставляя за собой след из ихора и кусков кожи. Она должна была выбраться. Должна была найти выход. Но улица встретила её новым кошмаром.

Канал ожил. Вода забурлила, и из неё начали подниматься тени. Первая была мужчиной – или тем, что от него осталось. Его грудь была разорвана, рёбра торчали, как сломанные ветки, а из дыры в животе вываливались кишки, волочась по земле. Его лицо было наполовину содрано, один глаз свисал на тонкой нити, а другой смотрел на Лидию с пустой ненавистью. Он шагнул к ней, и его нога хрустнула, лодыжка сломалась, но он продолжал идти, оставляя за собой куски плоти, которые шлёпались в грязь.

Лидия попятилась, но за ней была аптека, а перед ней – канал и тени. Ещё одна тень поднялась – женщина, чья нижняя челюсть была оторвана, а из горла вырывались пузыри гнили. Она протянула руку, и её пальцы отвалились, падая в воду с влажным звуком. Лидия почувствовала, как её собственное тело продолжает распадаться: кожа на лице натянулась и лопнула, обнажая скулы. Она закричала, но звук был мокрым, хриплым, и она почувствовала, как что-то тёплое течёт по подбородку – её собственная плоть.

Тени приближались, их стоны сливались в хор, который звучал, как сама смерть. Лидия повернулась к каналу, надеясь бежать, но вода поднялась, и в ней она увидела своё отражение. Её лицо было кошмаром: кожа свисала лоскутами, один глаз вытек, а другой смотрел на неё с ужасом. Она была одной из них. Одной из теней.

Она упала на колени, и грязь под ней ожила. Кости, торчавшие из земли, начали двигаться, цепляясь за её ноги. Она почувствовала, как её тело разрывается, как мышцы рвутся, а кости ломаются. Но боль была не только физической. Она чувствовала, как её разум распадается, как воспоминания – те самые, что она отдала – исчезают, оставляя только пустоту.

И тогда она услышала голос. Не старухи, не теней, а свой собственный, искажённый, как будто он шёл из глубины канала.

– Ты всегда возвращаешься, – шептал он. – И всегда будешь.

Лидия закрыла глаза, но тьма была хуже. Она видела аптеку, фонарь, канал – и себя, идущую по улице, снова и снова. Цикл. Вечность. Она открыла рот, чтобы закричать, но вместо звука из её горла вытекла чёрная жижа, и тени сомкнулись над ней.

Их прикосновения были холоднее, чем воды канала, но горячее, чем её собственная боль. Она чувствовала, как их пальцы – или то, что осталось от их пальцев, – цепляются за её кожу, оставляя влажные, липкие следы. Один из них, мужчина с разорванной грудью, наклонился ближе, и его дыхание – если это можно было назвать дыханием – пахло гниющим мясом. Его рёбра, торчащие из плоти, скрипели, как старое дерево, и Лидия видела, как между ними шевелятся остатки лёгких, покрытых чёрной плесенью. Он протянул руку, и его кисть отвалилась, шлёпнувшись в грязь с влажным звуком, но пальцы продолжали шевелиться, ползя к ней, как черви.

Лидия попыталась отползти, но её собственное тело предавало её. Кожа на её ногах лопалась, как переспелый плод, обнажая мышцы, которые дёргались, словно всё ещё пытались жить. Она чувствовала, как её кости крошатся, как суставы выворачиваются, и каждый хруст отдавался в её черепе, заглушая даже стоны теней. Она подняла руку, чтобы оттолкнуть мужчину, но её пальцы сломались, и из ран хлынул ихор, чёрный и густой, как смола. Он смешался с грязью, и земля под ней начала шевелиться, как будто город сам пытался её поглотить.

– Ты одна из нас, – прошептала женщина без челюсти, и её голос был не звуком, а ощущением, которое пробиралось в разум Лидии, как игла. Лидия зажмурилась, но тьма за её веками была хуже: она видела аптеку, фонарь, канал, и себя, идущую по улице, снова и снова, в бесконечном повторении. Она открыла глаза и встретилась взглядом с женщиной. Её горло пузырилось, выпуская гной, который стекал по груди, а язык, наполовину сгнивший, шевелился, как слизняк. Она протянула руку, и Лидия почувствовала, как её кожа на предплечье разрывается, как будто кто-то содрал её ножом. Кровь не текла – вместо неё из раны вытекала та же чёрная жижа, что и у теней.

Лидия закричала, но её голос был мокрым, хриплым, и она почувствовала, как её горло сжимается, как будто кто-то засунул туда ком грязи. Она повернулась к каналу, надеясь, что вода даст ей хоть мгновение передышки, но канал был живым. Его поверхность бурлила, и из неё поднимались новые тени – десятки, сотни, их тела были изуродованы, разорваны, сшиты заново нитями из собственной плоти. Один из них, ребёнок, чья голова была расколота, как орех, смотрел на неё единственным глазом, который висел на тонкой нити. Его маленькие руки, покрытые язвами, тянулись к ней, и Лидия почувствовала, как её сердце сжимается от ужаса – не от того, что она видела, а от того, что она знала: она была частью этого.

Она попыталась встать, но её ноги отказались повиноваться. Её колени хрустнули, и она упала лицом в грязь, чувствуя, как что-то острое впивается в её щёку. Она подняла руку и нащупала кость – человеческую, пожелтевшую, с остатками сухожилий. Земля под ней была не просто грязью; она была кладбищем, живым кладбищем, где кости шевелились, как черви, и тянулись к ней, цепляясь за её тело. Она почувствовала, как одна из них впивается в её бедро, разрывая мышцы, и закричала, но звук утонул в хоре стонов теней.

– Ты не можешь уйти, – сказал мужчина с разорванной грудью, и его голос был хриплым, как будто его лёгкие были полны воды. Он наклонился ещё ближе, и Лидия увидела, как его позвоночник торчит из спины, сломанный, как ветка, а куски плоти свисают, как рваная ткань. Он схватил её за руку, и его пальцы, лишённые кожи, впились в её плоть, разрывая её до кости. Она почувствовала, как её собственная кость ломается, и боль была такой острой, что её разум на мгновение отключился.

Но тьма не приносила облегчения. В ней она видела аптеку, старуху, флакон – и себя, пьющую эликсир, снова и снова. Она видела, как её тело распадается, как тени поднимаются, как город пожирает её, и каждый раз она возвращалась, чтобы начать заново. Она открыла глаза и поняла, что всё ещё лежит в грязи, а тени окружили её, их руки тянулись к её лицу, их пальцы впивались в её кожу, сдирая её лоскутами.

Лидия попыталась использовать свою некромантию. Она знала, что её магия была частью её проклятия, но это было всё, что у неё осталось. Она шептала слова заклинания, чувствуя, как её горло разрывается от усилий, и направила силу в землю. Кости под ней ожили, поднимаясь, как марионетки, но вместо того чтобы атаковать теней, они повернулись к ней. Она почувствовала, как рёбра, торчащие из грязи, пронзают её бок, как череп, расколотый пополам, впивается в её ногу, разрывая сухожилия. Её собственная магия обернулась против неё, и тени засмеялись – звук был похож на треск ломающегося стекла.

Она ползла к аптеке, цепляясь за грязь, оставляя за собой след из ихора и кусков своей плоти. Её тело было уже не её – оно было массой боли, гниения, распада. Она чувствовала, как её кости трутся друг о друга, как её мышцы рвутся, как её кожа сползает, обнажая череп. Но она не могла остановиться. Аптека была её единственной надеждой, даже если она знала, что это ловушка.

Дверь аптеки была открыта, и свет лампы, жёлтый и болезненный, манил её, как мотылька. Она доползла до порога и рухнула на пол, чувствуя, как её тело продолжает распадаться. Её пальцы, сломанные и лишённые кожи, скребли по доскам, оставляя кровавые следы. Она подняла голову и увидела старуху, стоящую за прилавком. Её пустые глазницы блестели, как будто в них отражалась сама ночь, а улыбка была шире, чем прежде, обнажая зубы, которые казались живыми, шевелящимися, как насекомые.

– Ты вернулась, – сказала старуха, и её голос был одновременно везде и нигде, как эхо в пустоте. – Ты всегда возвращаешься.

Лидия хотела ответить, но её горло было разорвано, и вместо слов из её рта вытекла чёрная жижа. Она почувствовала, как её челюсть трескается, как зубы выпадают, падая на пол с влажным звуком. Она попыталась встать, но её ноги были уже не ногами – они были массой костей и плоти, которые расползались, как гниющий студень.

Старуха шагнула к ней, и её кожа начала трескаться, как будто она была сделана из глины. Из трещин вытекала та же чёрная жижа, что и из Лидии, и она поняла, что старуха была не просто частью города – она была его сердцем.

– Ты хотела свободы, – прошептала старуха, наклоняясь к ней. – Но свобода – это ложь. Есть только цикл. И ты – его часть.

Лидия почувствовала, как её разум начинает распадаться. Она видела образы – не воспоминания, а что-то глубже, что-то, что было вырвано из её души. Она видела себя, стоящую у канала, пьющую эликсир, умирающую, возвращающуюся. Она видела тени, которые были не просто тенями, а кусками её самой, её боли, её страха. Она видела город, который был не просто городом, а её тюрьмой, её адом.

Она закричала, и на этот раз звук прорвался – хриплый, мокрый, полный отчаяния. Она ползла к прилавку, цепляясь за пол, чувствуя, как её тело разваливается на части. Она должна была найти эликсир. Должна была разорвать цикл. Но прилавок был пуст, а флаконы на полках начали лопаться, выпуская кровь, которая текла по стенам, как водопад.

Старуха засмеялась, и её смех был последним, что Лидия услышала, прежде чем тьма поглотила её, но и это не стало спасением.

Тьма была густой, липкой, как смола, и в ней шевелились образы – не воспоминания, а осколки её собственной души, разорванной на части. Она видела себя, стоящую у канала, с флаконом в руке, её лицо, ещё целое, но уже отмеченное проклятием. Она видела, как её кожа трескается, как её кости ломаются, как тени поднимаются из воды, чтобы утащить её в глубину. И каждый раз, когда она умирала, она возвращалась – к той же улице, к тому же фонарю, к той же аптеке. Слова Блока звучали в её голове, как насмешка: «Умрёшь – начнёшь опять сначала…»

Она открыла глаза, или то, что от них осталось. Её тело лежало на полу аптеки, и она чувствовала, как доски под ней пульсируют, как будто они были живыми, пропитанными кровью и гнилью. Её кожа свисала лоскутами, обнажая мышцы, которые дёргались, как умирающие насекомые. Она попыталась пошевелиться, но её кости скрипели, как ржавые петли, а из ран текла чёрная жижа. Она была всё ещё жива, но жизнь была хуже смерти.

Старуха стояла над ней, её пустые глазницы блестели, как чёрные зеркала, а кожа трескалась, выпуская тонкие струйки ихора.

– Ты думала, эликсир даст тебе свободу? – прошептала она, и её голос был не просто звуком, а вибрацией, которая проникала в кости Лидии, заставляя их трещать. – Эликсир – это город. Эликсир – это ты. Ты пьёшь себя, девочка, и каждый глоток делает тебя частью нас.

Лидия хотела ответить, но её горло было разорвано, и вместо слов из её рта вытекала та же чёрная жижа, что текла из старухи. Она чувствовала, как её челюсть трескается, как зубы ломаются, падая на пол. Она подняла руку, чтобы оттолкнуть старуху, но её пальцы были уже не пальцами – они были обломками костей, обтянутыми лохмотьями плоти. Она закричала, но звук был мокрым, булькающим, и она почувствовала, как её язык растворяется, смешиваясь с ихором.

Старуха наклонилась ближе, и Лидия увидела, что её лицо меняется. Трещины на коже складывались в узоры, которые напоминали её собственное лицо – молодое, но уже отмеченное болью.

– Ты создала меня, – сказала старуха, и её голос стал голосом Лидии, искажённым, как будто он шёл из глубины канала. – Ты создала этот город. Ты хотела жить вечно, и вот твоя вечность.

Лидия попыталась отползти, но пол под ней ожил. Доски начали трескаться, и из щелей полезли кости – человеческие, пожелтевшие, с остатками сухожилий, которые шевелились, как черви. Они цеплялись за её тело, впиваясь в её плоть, разрывая её мышцы. Она почувствовала, как одно из рёбер, торчащее из пола, пронзает её бок, и боль была такой острой, что её разум на мгновение отключился.

Но тьма снова вернула её. Она видела себя, стоящую у канала, с флаконом в руке, и тени, поднимающиеся из воды. Она видела аптеку, старуху, своё тело, распадающееся на части. И каждый раз она возвращалась. Она открыла глаза и поняла, что всё ещё лежит на полу, а кости продолжают рвать её тело, как голодные звери.

Старуха засмеялась, и её смех был похож на треск ломающегося стекла.

– Ты не можешь остановить цикл, – сказала она, и её лицо окончательно стало лицом Лидии, но гниющим, с провалившимися глазами и кожей, которая сползала, как мокрая ткань. – Ты – цикл. Ты – город. Ты – тени.

Лидия почувствовала, как её разум начинает распадаться. Она видела образы – не просто воспоминания, а куски её души, которые город вырвал из неё. Она видела себя, умирающую в этом городе, снова и снова, каждый раз с новым лицом, но с той же болью. Она видела тени, которые были не просто тенями, а её собственными воплощениями, её страхами, её проклятием. Она видела канал, который был не просто водой, а зеркалом, отражающим её распад.

Она ползла к прилавку, цепляясь за пол, оставляя за собой след из ихора и кусков своей плоти. Её тело было уже не её – оно было массой боли, гниения, распада. Она чувствовала, как её кости трутся друг о друга, как её мышцы рвутся, как её кожа сползает, обнажая череп. Но она не могла остановиться. Она должна была найти эликсир. Должна была разорвать цикл.

Лидия попыталась встать, но её ноги были уже не ногами – они были массой костей и плоти. Она упала, и пол под ней треснул, открывая лестницу, ведущую вниз, в темноту.

Старуха стояла у лестницы, её тело начало растворяться, как будто она была сделана из пепла.

– Иди, – сказала она, и её голос был теперь хором голосов, в котором Лидия узнала свой собственный. – Ты всегда идёшь дальше. И всегда возвращаешься.

Лидия не хотела спускаться, но её тело двигалось само по себе. Она ползла к лестнице, чувствуя, как её кости ломаются, как её плоть отваливается, оставляя за собой след, который смешивался с кровью, текущей с полок. Она достигла края лестницы и посмотрела вниз. Темнота была абсолютной, но в ней что-то шевелилось – не просто тени, а нечто большее, нечто, что знало её имя.

Она попыталась сопротивляться, но её тело соскользнуло, и она упала. Лестница была бесконечной, и каждый удар о ступени ломал её кости, рвал её мышцы, выворачивал её суставы. Она чувствовала, как её череп трескается, но она продолжала падать, и боль была единственным, что держало её в сознании.

Когда она наконец ударилась о каменный пол, её тело было уже не телом, а массой плоти и костей, которые всё ещё шевелились, всё ещё пытались жить. Она лежала в темноте, чувствуя, как её разум растворяется, как её душа сливается с городом. Но затем она услышала звук – шорох, как будто кто-то ползёт по камням. Она открыла глаза, или то, что от них осталось, и увидела свет – слабый, жёлтый, как лампа в аптеке.

Глава 2: Проклятие теней

Темнота подземелья была не просто отсутствием света – она была живой, пульсирующей, как сердце, бьющееся в груди умирающего зверя. Лидия лежала на холодном каменном полу, и её тело, или то, что от него осталось, дрожало от боли, которая не имела ни начала, ни конца. Её кожа свисала лоскутами, обнажая мышцы, которые сочились чёрным ихором, а кости скрипели при каждом движении, как ржавые шестерни. Она не знала, как оказалась здесь, но образ аптеки, старухи и канала всё ещё горел в её разуме, как клеймо. Слова, которые она шептала, падая в лестничную бездну, эхом звучали в её голове: «Ночь, улица, фонарь, аптека…»

Она попыталась вдохнуть, но воздух был густым, пропитанным запахом плесени, гниения и чего-то, что напоминало сырое мясо, оставленное гнить под дождём. Её горло было разорвано, и каждый вдох сопровождался хрипом, как будто её лёгкие были полны воды. Она подняла руку, чтобы ощупать своё лицо, но пальцы были сломаны, а кожа на них отслаивалась, как мокрая бумага. Она чувствовала, как её скулы обнажены, как зубы торчат из дёсен, лишённых плоти. Она была всё ещё жива, но жизнь была кошмаром, который она не могла остановить.

Пол под ней был влажным, и она чувствовала, как что-то шевелится под её телом – не просто грязь, а нечто живое, скользкое, как черви, копошащиеся в трупе. Она попыталась отползти, но её ноги были уже не ногами – они были массой костей и плоти, которые расползались, оставляя за собой след из ихора. Она посмотрела вниз и увидела, что камни покрыты плесенью, которая двигалась, формируя узоры, похожие на лица – искажённые, кричащие, с пустыми глазницами. Одно из них открыло рот, и из него вытекла чёрная жижа, которая поползла к Лидии, как живая.

Она закричала, но её голос был мокрым, булькающим, и звук утонул в шорохе, который наполнял подземелье. Она услышала его снова – шорох, как будто кто-то ползёт по камням, или что-то тяжёлое волочится по полу. Она повернула голову, и её шея хрустнула, как сухая ветка, но в темноте она увидела свет – слабый, жёлтый, как лампа в аптеке, но холодный, как лёд. Свет шёл от двери, покрытой плесенью и костями, которые торчали из неё, как шипы.

Лидия поползла к двери, цепляясь за камни, оставляя за собой куски своей плоти, которые шлёпались на пол с влажным звуком. Её тело было уже не её – оно было массой боли, гниения, распада. Она чувствовала, как её кости трутся друг о друга, как её мышцы рвутся, как её кожа сползает, обнажая череп. Но она не могла остановиться. Дверь манила её, как аптека, как фонарь, как канал. Она была частью цикла, и цикл был всем.

Когда она достигла двери, та открылась сама собой, с хрипом, как будто кто-то выдохнул последний вздох. За дверью был коридор, узкий и сырой, со стенами, покрытыми плесенью, которая шевелилась, как живая. Воздух был тяжёлым, и каждый вдох был как глоток гнили. Лидия поползла вперёд, чувствуя, как её тело продолжает распадаться. Её рёбра торчали из боков, пронзая кожу, а из ран текла чёрная жижа, которая смешивалась с плесенью на полу, формируя лужи, которые шептали её имя.

Коридор извивался, как змея, и свет, манящий её, становился ярче, но не теплее. Она слышала звуки – не просто шорох, а стоны, крики, хруст костей. Она хотела повернуть назад, но позади была только темнота, и она знала, что там её ждут тени. Она ползла дальше, и стены начали сужаться, как будто подземелье пыталось её раздавить. Плесень на стенах формировала лица, которые открывали рты, выпуская гной, который стекал по камням, как слёзы.

Внезапно коридор закончился, и Лидия оказалась в огромной пещере. Пол был покрыт костями, которые хрустели под её телом, а потолок терялся в темноте, но оттуда капала вода – или что-то, что пахло кровью. В центре пещеры стоял алтарь, грубо вырезанный из камня, покрытый пятнами, которые могли быть кровью, гноем или чем-то хуже. Над алтарём горел свет – не лампа, а что-то, что висело в воздухе, пульсируя, как сердце, и отбрасывало тени, которые двигались, как живые.

Лидия почувствовала, как её некромантия оживает, несмотря на её волю. Она шептала заклинания, которые разрывали её горло, и кости на полу начали шевелиться, формируя фигуры – не людей, а существ, сшитых из кусков плоти, с конечностями, которые не подходили друг другу. Одно из них, с лицом, наполовину содранным, повернулось к ней. Его глаза были пустыми, но из них текла чёрная жижа, а рот открывался, выпуская хрип, который звучал, как её имя.

– Ты пришла, – сказало существо, и его голос был хором голосов, в котором Лидия узнала свой собственный. – Ты всегда приходишь.

Лидия попыталась отползти, но кости под ней ожили, цепляясь за её тело, впиваясь в её плоть. Она почувствовала, как её рёбра ломаются, как её позвоночник трескается, но боль была уже не просто болью – она была частью её, как город, как тени. Существо шагнуло к ней, и его нога отвалилась, но оно продолжало идти, волоча за собой куски плоти, которые шлёпались на пол.

– Ритуал, – прошептало существо, и его лицо начало распадаться, кожа сползала, обнажая череп, который был сшит из кусков разных костей. – Каждую ночь кто-то должен умереть. Ты знаешь это, хранительница.

Лидия не хотела знать, но образы вспыхнули в её разуме, как молнии. Она видела алтарь, жертву, кровь, тени, которые питались страданиями. Она видела себя, стоящую над алтарём, с ножом в руке, и жертву, чьи крики эхом разносились по пещере. Она попыталась закрыть глаза, но её веки были уже не веками – они были лохмотьями кожи, которые свисали, как рваная ткань.