Сердце реаниматолога. Ты вернешься

Лена Эль

Сердце реаниматолога. Ты вернешься

Пролог. Разбитые клятвы

Катя

Я замираю перед зеркалом в ванной, вцепившись пальцами в край раковины. Две розовые полоски. Черт возьми, две четкие полоски. Беру второй тест – такой же результат. Третий – та же история. Мои колени подкашиваются, и я медленно сползаю на кафель.

– Мамочка… – шепчу я своему отражению, и губы сами растягиваются в улыбке.

Телефон в кармане так и жжет. Надо сказать Артему. Прямо сейчас. Мои пальцы дрожат, когда я набираю сообщение: "Дорогой, нам нужно поговорить. Очень важно".

Ответ приходит мгновенно: "Котик, сегодня аврал. Задерживаюсь. Целую!"

Я закусываю губу. Уже третью неделю подряд он задерживается. Но ничего, я подожду. Зато как он обрадуется! Может, куплю те самые крошечные пинетки, что видела в магазине? Или испеку его любимый яблочный пирог, как бабушкин…

Мысль о бабушке сжимает мне горло. Всего два дня назад мы стояли у ее кровати, и он… Он клялся ей на прощание.

– Я возьму Катю замуж, – говорил Артем, сжимая бабушкину руку, – буду любить и беречь ее всю жизнь.

А бабушка улыбалась. В последний раз.

Я решаю отнести ему ужин в больницу. Беру термос с кофе и коробку эклеров – он их обожает. По дороге представляю, как он удивится, как обнимет меня, прижмет к себе когда я сообщу новость. Еще вчера мы провожали мою бабушку, которая ушла так тихо и даже кажется светло. Еще вчера мы плакали, а сегодня вот новая жизнь.

Не успев додумать эту мысль я застываю в дверях ординаторской. Сквозь полупрозрачную штору вижу их: Артем сидит на краешке стола, а эта рыжая медсестра – Алиса – стоит между его ног, обняв моего жениха за шею. Их губы слились в поцелуе.

Коробка с эклерами падает на пол с глухим стуком.

Картонная крышка резко раскрывается и булочки с кремом оказываются на полу. Артем оборачивается ко мне и я вижу, что на его лице написан ужас.

– Кать! Это не то, что ты думаешь! – кричит мне жених.

Но меня уже не удержать, бегу назад по коридору, не чувствуя ног. В ушах стучит кровь, и только одна мысль бьется в висках: «Еще вчера он клялся умирающей бабуле. Сегодня готов отречься от всего».

Наверное все это было только для того чтобы не обидеть мою родственницу. Артем реаниматолог, он понимал, что бабушке недолго осталось и решил вот так вот скрасить ее конец: клятвами, что ничего не значили. Он ни минуты, получается, не думал обо мне в тот момент. Что я поверю, что решу, что у нас правда может быть семья.

Ну а теперь он понял, что свободен.

Дождь хлещет мне в лицо, смешиваясь со слезами. Телефон бешено вибрирует в кармане – он звонит без остановки. Я выключаю его.

В такси водитель бросает тревожные взгляды в зеркало:

– Девушка, вам помощь не нужна?

Я не отвечаю. Просто сжимаю кулаки, чтобы не зарыдать. В голове всплывают обрывки:

"Алиса сегодня дежурит?" – его невинный вопрос неделю назад.

"Мне нужно задержаться" – его постоянные отговорки.

"Ты самая красивая" – его шепот вчера ночью, когда он целовал мою шею, зная, что я только что потеряла самого родного человека…

Дома я опускаюсь на пол ванной, обхватив колени. Тесты на беременность лежат передо мной на тумбочке. Еще с утра я думала о том, как мы с Артемом сохраним один из них на память, как сделаем коробку, куда будем складывать все вещи, касающиеся жизни нашего еще не рожденного малыша.

– Что же мы с тобой будем делать? – шепчу я, гладя еще плоский живот и отвечаю сама не себе. – Не переживай, мы как-нибудь справимся.

Утром записываюсь к гинекологу. Врач заполняет карту:

– Будем вписывать отца?

Я качаю головой:

– Нет. Отца не будет.

Так началась наша с малышом маленькая тайна. Так заканчилась наша с Артемом любовь.

По крайней мере, я думала так, пока через шесть лет судьба не свела нас снова – в больничной палате, где Артем будет стоять у моей кровати, даже не подозревая, что у него есть дочь…

Глава 1. Кровь от крови

Артем

Я сбрасываю халат в урну для грязного белья, когда телефон снова вибрирует в кармане. На экране высвечивается сообщение от заведующего: "Артем, операционная 3. Скорая везет автомобильную травму. Ты понадобишься и это срочно". Взгляд выхватывает время – 03:17. Сегодня четвертая смена за эту неделю.

– Черт бы побрал этот дождь, – бормочу я, протирая ладонью запотевшее окно коридора. На парковке в свете фонарей мелькают огни скорой. Медсестры уже катят каталку к лифту.

Когда я врываюсь в операционную, там уже царит организованный хаос. Хирург Корнев, не отрываясь от пациентки, бросает через плечо:

– Артем! Наконец-то! У нас женщина 28 лет, множественные травмы после лобового. Давление падает.

В отличие от него я не успел ознакомиться с историей болезни – нужно было перехватить кофе после прошлого наркоза.

– Когда поступила? – автоматически спрашиваю я, надевая стерильные перчатки.

– 02:48. В сознание не приходила.

Я подхожу к головному концу операционного стола и застываю. Кровь в моих жилах вдруг начинает пульсировать горячее. Это… этого не может быть.

– Катя? – вырывается у меня шепотом.

Ее лицо искажено наложенной дыхательной маской, но я узнал бы эти глаза где угодно. Даже после шести лет. Даже во сне.

– Ты её знаешь? – Корнев бросает на меня странный взгляд.

– Мы… – язык вдруг становится ватным, – мы были знакомы.

Три часа операции пролетают как в тумане. Мои руки работают автоматически – дозировка, интубация, мониторинг. Но где-то в глубине сознания постоянно носятся мысли: "Почему она вернулась в город? Почему именно сейчас?"

Когда хирурги накладывают последние швы, Корнев снимает маску:

– Прогноз не очень радостный, – я и без него это знаю, но следующие слова заставляют меня попросту замереть, затаить дыхание. – В машине с ней был ребенок – девочка, лет пяти. Мы оставили ее в шоковой.

– Почему там? – не знаю, откуда во мне берется столько ярости. Кулаки сжимаются сами по себе, на кистях набухают вены. – Там же куча аппаратов!

– Она единственная на ключ запирается, – спокойно поясняет Корнев. – Ты же понимаешь, нельзя ребенку в наше нейрохирургическое отделение.

Это он намекает на не совсем пришедших в себя пациентов.

Снимаю одноразовую маску и перчатки, глядя на то как медсестры вывозят каталку с Катей из операционной.

– Я пойду и посмотрю, – бросаю хирургической бригаде.

– Зачем? – Корневу явно весело.

Ребенок. Пять лет. Шесть лет расставания. Математика проста и беспощадна.

– Потому что нельзя бросать ребенка в шоковой операционной надолго. Что если она испугается? – говорю я, чувствуя, как кончики пальцев предательски холодеют. – Тем более с закрытой дверью!

– Ей дали игрушки! – кричит Корнев мне в спину. – Я проследил.

Вход в операционную закрывается за мной и я ловлю себя на том, что понятия не имею, что чувствует оставленная без матери девочка, а я вот боюсь узнать правду, которую Катя возможно скрывала все эти шесть лет.

Шоковая пахнет антисептиком и печеньем. Приборы в спешке накрыты чистыми простынями. Аккуратно прикрываю дверь за собой, пряча ключ в карман и чувствую себя как добрый освободитель, явившийся вызволить из плена ребенка. Я еле допросился у медсестер этого ключа!

И наконец я замечаю ту ради которой явился сюда. В углу, на слишком большом для неё стуле, сидит девочка. Русые волосы, собранные в неаккуратный хвостик. В руках – потрёпанный плюшевый мишка с оторванным ухом.

– Привет, – опускаюсь на корточки перед ней, – меня зовут Артём.

В голове сразу же проносятся мысли о том, что девочка перенесла: автокатастрофа, мама, которую доставили сразу на операцию. Не факт, что ребенок вообще станет со мной разговаривать.

Она поднимает глаза – и мир переворачивается. Это мои глаза. Точь-в-точь. Та же форма, тот же разрез, даже редкие веснушки на переносице.

– Я Лиза, – говорит она, сжимая игрушку. – Вы доктор?

– Да. Я… друг твоей мамы, – приходится врать, ведь не выложишь же всю правду про наши сложные отгношения вот так разом.

– Мама спит?

Я глотаю ком в горле:

– Да, солнышко. Ей нужно немного поспать, чтобы прийти в себя.

Я снова говорю полуправду. Честно сказать, я толком не знаю, чем кончится для Кати сегодняшнее ДТП.

– Она не умрёт? – в голосе Лизы дрожит что-то, от чего у меня сжимается живот. – Как бабушка в прошлом году?

Неожиданно для себя я испытываю острое желание прижать ребенка к себе и попросить у нее прощения за то, что меня все это время не было рядом. Я бы никогда не позволил такому случиться!

Вместо этого вспоминаю, как Катя рыдала на похоронах своей бабушки. Как я держал её тогда, клялся, что всегда буду рядом.

– Нет! – произношу я слишком резко, и девочка вздрагивает. Увидев это, смягчаю тон: – Твоя мама очень сильная. Она обязательно поправится.

Медсестра в дверях кашляет в кулак:

– Доктор, нам нужно уложить ребенка. Утром за ней приедут соцслужбы.

Тогда я поднимаюсь на ноги. Решение приходит само по себе.

– Я ее забираю.

– Но вы же не родственник? – в её голосе удивление.

– Я… – взгляд снова застревает на лице девочки. На моих глазах. На ямочке на подбородке, точь-в-точь как у моего отца. Делаю шаг к медсестре и говорю так, чтобы девочка не слышала. – Я могу быть её отцом.

Пускай об этом теперь судачит вся больница. Плевать я хотел, но я не дам увезли этого ребенка черт знает куда, сделать так, что я ее опять больше не увижу.

Кабинет ответственного администратора напоминает поле боя, когда я врываюсь туда через полчаса. За столом сидит Арина Петрова, пятьдесят лет, железная женщина, которая этой ночью отвечает за все, что происходит в больнице.

– Доктор Мелихов, я уже слышала про ваше геройство от нейрохирургов, – она даже не поднимает головы от бумаг, – вы понимаете, что не можете просто забрать несовершеннолетнего ребёнка, да?

– Она останется со мной, – говорю я, упираясь ладонями в стол. Мне нужно чтобы Петрова на меня посмотрела. – У меня есть квартира, стабильный доход, справка о несудимости.

– Вы не родственник, – она поднимает голову и снимает очки. – По закону…

– По закону вы отправите пятилетнего ребёнка в приют? – мой голос дрожит от ярости. – Она только что пережила аварию, видела мать в крови, а теперь должна ночевать среди чужих людей?

– Процедура есть процедура. Я уже сверилась с юридическим отделом.

Я достаю телефон:

– Тогда я звоню нашему главврачу. И мэру, который в прошлом году вручал мне награду. И адвокату, который с удовольствием устроит шоу на тему "как больницы разлучают детей с потенциальными родителями".

Петрова бледнеет:

– Не портите мне дежурство… Богом прошу!

– Отдайте мне ее всего на одну ночь, – перебиваю я. – Пускай ко мне приходит опека. Скажете, что я хороший знакомый мамы и согласился забрать девочку. Завтра я сам все решу. Но сегодня эта девочка не проведёт ни минуты в приюте.

Когда я возвращаюсь к Лизе, она уже дремлет, обняв своего мишку. При моём появлении девочка просыпается и тут же спрашивает:

– Мама проснулась?

– Ещё нет, – глажу её по голове. – Но знаешь что? Ты поедешь сегодня ко мне. У меня есть котёнок и много книжек с картинками.

– Правда? – в её глазах вспыхивает что-то, от чего перехватывает дыхание. Так Катя смотрела, когда я впервые сказал ей "люблю".

– Правда, – беру её на руки, и она доверчиво обвивает мою шею маленькими ручками.

В этот момент я понимаю – даже если придётся сжечь весь этот проклятый госпиталь дотла, я не отдам её никому. Никогда.

Глава 3. Побег из больницы

Артем

На сей раз я сдаю смену ровно в восемь часов, а не засиживаюсь за историями, как обычно, не пью чай с коллегами. Сегодня у меня есть дела поважнее – успеть до сотрудников опеки увезти из больницы Лизу.

Дождь стучит по карнизу, когда я выношу девочку через служебный выход. Она спит, прижавшись ко мне, её дыхание ровное, тёплое. Я осторожно усаживаю её на заднее сиденье моей машины, пристёгиваю ремень – маленькое тельце кажется таким хрупким, будто сделано из стекла.

"Боже, что я делаю?" – рождается в голове.

Телефон вибрирует в кармане. Я вынимаю сотовый, усаживаясь за руль и вижу номер абонента: это главврач.

– Артём, ты вообще понимаешь, на что подписался? – голос на другом конце провода полон льда. – Юротдел уже бьёт в набат!

Я сжимаю телефон так, что кажется еще немного и пластик затрещит.

– Она не поедет в приют. Даже на ночь.

– Ты не ее родственник! – парирует собеседник.

– Они тоже Лизе чужие люди, – резко отвечаю я. – Я хотя бы знал ее мать!

В трубке слышится тяжелый вздох.

– Я уже слышал, что об этом говорят…

– Мне все равно, кто и что болтает! – начинаю злиться, потому что вижу, Лиза уже уронила головку на дверь машины – нужно скорее довезти ее до дома. – Дайте мне времени до завтра. Больше ни о чем не прошу!

Главврач медлит с ответом, а я в это время решаю, что не собираюсь выслушивать отказы от него. Вешаю трубку и снова смотрю в зеркало заднего вида. Лиза во сне хмурится, её пальцы сжимают потрёпанного мишку.

“Она моя.” – снова осеняет меня: “Просто не может не быть моей.”

Квартира встречает нас тишиной и запахом кофе, оставшегося с утра. Лиза просыпается, едва я переступаю порог, её глаза расширяются от страха.

– Где мы? – спрашивает девочка.

– У меня дома, – ставлю ребенка на пол и опускаюсь перед ней на колени, стараюсь сделать так чтобы наши глаза оказались на одном уровне. – Здесь ты можешь ничего не бояться.

Похоже, мои слова действуют. Лиза поводит плечами, а потом начинает с интересом оглядываться по сторонам, впрочем, все еще сжимая мишку и выставив его перед собой, словно щит.

– Хочешь посмотреть на кота? – пытаюсь завладеть ее вниманием.

Как раз кот, рыжий толстяк по имени Боня, выходит из-за дивана, лениво потягиваясь. Лиза замирает, потом осторожно протягивает руку к моему пушистому наглецу.

– Можно погладить? – голосок девочки звенит от напряжения.

– Конечно, – соглашаюсь я, отодвигаясь в сторону, чтобы Лизе было удобнее дотянуться до кота.

И Боня, предатель, тут же утыкается девочке в ноги, а потом начинает мурлыкать и тереться о них. Лиза впервые радует меня робкой улыбкой.

– Мама говорила, что ты плохой, – вдруг произносит она, не глядя на меня.

Воздух вышибает из лёгких.

– Мама тебе обо мне говорила? – выдыхаю, чувствуя как сердце только что сделало кульбит.

Лиза кивает, но потом меня прошибает новая мысль:

– С чего ты решила, что это именно я? А не другой дядя Артем.

– Мы с бабушкой нашли ее фотографии, – сказав это, девочка отводит глаза. – Она запретила трогать их, потом плакала и только это сказала. Ты ее обидел?

Я прикрываю веки. Катя плакала. Катя помнила. Катя ненавидела меня. Она не просто уехала тогда, решив замести все следы. Где-то в глубине души я надеялся на то, что она счастлива и все равно не мог не возвращаться мыслями к вопросам где она сейчас, как живет, за кого вышла.

– Твоя мама… просто не всё знала тогда, – говорю я, надеясь закончить разговор.

И Лиза правда замолкает.

Чуть позже я чуть ли не впервые в жизни пробую себя в роли повара.

– Не хочу суп! – Лиза скрещивает руки на груди, нижняя губа у нее дрожит.

– Но ты же почти не ела сегодня, – я ставлю тарелку перед ней, чувствуя, как внутри нарастает паника.

"Чёрт, я не умею ухаживать за детьми!"

Вот сейчас явится опека и увидит до чего я в этой роли так себе, хотя за прошедшее утро это первый раз, когда я вспомнил о неприятном грядущем визите – просто не до того было.

– Хочу к маме! – голос Лизы срывается на крик, глаза наполняются слезами.

Я хватаю телефон и набираю номер сестры. Это человек, которому я стану доверять в любой неразрешимой ситуации.

– Настёна, помоги, – шепчу в трубку, надеясь на то, что Лиза, занятая мультиками не услышит, – у меня дома девочка, лет пять-шесть.

На какое-то время сестра замолкает – видно, обдумывает, что ответить.

– Ты же ее не украл? – раздается на том конце провода.

Теперь паузу делаю уже я.

– Скажу так, это дочь одной хорошей знакомой, которая оказалась в нашей реанимации.

– Кати? – сестра как всегда проницательна.

Она понимает, чью дочь я мог бы забрать к себе, не раздумывая, не побоявшись нажить проблемы с опекой.

– Нет, – глупая гордость требует соврать и чтобы сестра не стала допытываться, я тут же прибавляю. – Я в этих делах абсолютный профан. Посоветуй как накормить ребенка супом.

Собеседница фыркает, вероятно от смеха.

– Артем, лучше я приеду.

Через сорок минут Настя уже стоит на пороге моей квартиры, хотя я ее, в общем-то не звал.

– Ну зачем ты? – рычу, едва приоткрыв дверь?

– Давай начистоту, – Настя проходит в прихожую, деловито сбрасывая с плеча сумку. – Ты с суток. Считаешь, что можешь ухаживать за ребенком когда сам едва на ногах стоишь?

Я кривлю губы.

– А ты хочешь привнести еще одного незнакомого человека в ее жизнь?

– Как, кстати, зовут твое сокровище? – фыркает Настя, отправляясь на кухню.

– Лизой, – я следую за ней.

Сестра приближается к плите и кидает взгляд на мое варево, пробует ложкой и цокает языком.

– Я бы тоже не стала, – ее взгляд сердитый.

И тут в кухню вбегает Лиза.

– А это?… – девочка останавливается и прислоняется к моей ноге, как будто ищет защиты и словно всегда так делала.

Хитрый взгляд Насти скользит от меня к Лизе.

– Боже, – шепчет сестра. – Она же твоя копия.

Качаю головой, пытаясь вложить все доступное мне осуждение в этот жест. Я знал, зачем именно Настя приехала.

– Ты уверен, что это твоя дочь? – спрашивает сестра позже, когда Лиза наконец засыпает в гостевой комнате.

Я достаю телефон, показываю фото Кати шестилетней давности, которое все это время я зачем-то бережно хранил. Нет, аппараты у меня менялись, но я методично перекидывал этот снимок с одного на другой.

– Посмотри на нас обоих, – тихо прибавляю я, зажав сотовый в руке и поднеся его к собственному лицу.

Настя тяжело вздыхает и опускает голову.

– Так что, говоришь, с Катей сейчас?

Кухня тонет в темноте, только свет от уличного фонаря пробивается через шторы. Лежу на диване – я так и не сумел покинуть гостевую комнату, где спит предположительно моя дочь. Все время кажется, что стоит расслабиться и Лиза исчезнет, может, упорхнет в окно? Поддавшись меланхолическому настроению, перебираю старые фото – Катя на море, Катя с улыбкой за секунду до поцелуя, а в голове вместо этого Катя с красными от слёз глазами в тот последний день.

"Ты предатель!" – бросила она мне в лицо прежде чем уйти.

Я думал, что все еще можно исправить. Вот доработаю смену, приду домой и все объясню.

Но, как выяснилось, она в тот день исчезла навсегда.

Её голос звенел в ушах, словно проклятие.

Шорох за спиной заставляет меня обернуться. Это Лиза села на кровати, сейчас её фигурка кажется ещё меньше в моей футболке, свисающей до колен.

– Мне страшно и снится машина, – шепчет она. – Можно ты поспишь со мной?

Я беру плед, которым накрывался, ложусь рядом и укрываю девочку куском шерстяной ткани. Она дрожит под моей рукой. Тогда я вспоминаю колыбельную, которую пела мне мать и тихонько напеваю ее, глядя в потолок.

Дыхание ребенка становится более спокойным и кажется я именно сейчас начинаю понимать, что значит быть отцом – когда и ко мне приходит это странное, ни с чем не сравнимое спокойствие от осознания того, что твоему продолжению, твоему ребенку, больше не страшно.

Глава 4. Юридическая схватка

Солнечный луч пробивается сквозь щель в шторах, рисуя золотую полосу на моём лице. Я издаю стон, пытаясь осознать, где нахожусь. Вчерашний день всплывает в памяти обрывками: авария, операция, Лиза…

Мне совершенно не удалось выспаться.

В этот момент тонкие пальчики касаются моей щеки.

– Ты правда мой папа? – детский шепот раздается прямо над ухом.

Я резко открываю глаза. Лиза сидит рядом на кровати, её огромные серые глаза, так похожие на мои смотрят с немым вопросом. Утренний свет играет в её русых волосах, делая их почти прозрачными.

Горло сжимается.

Как ответить? По закону я пока никто. Но по крови…

– Ты… – я осторожно приподнимаюсь на локте, – почему ты так решила?

– Ты похож. – Она серьёзно хмурит лоб, как взрослая. – У нас одинаковые веснушки. – Её пальчик тыкает мне в нос, затем в свою переносицу.

Телефон взрывается резким звонком. Поворачивая к себе экран, я понимаю, что это из больницы.

– Доктор Мелихов, – голос дежурной медсестры звучит взволнованно, – ваша… то есть, пациентка Соколова на короткое время пришла в сознание.

Сердце екает.

– Она что-то сказала?

– Только имя дочери. Сейчас снова без сознания. Наверное, это хороший знак.

Наверное. Киваю, глядя в пустоту. Если Катя очнется, это будет значить, что никто не заберет у меня Лизу. Ухмыляюсь своим глупым мыслям. Никто. Разумеется, кроме нее самой.

Откладываю телефон в сторону, глядя на Лизу. Она прижимается ко мне щекой, теплая и доверчивая, как котёнок.

– Это мама? – она улавливает суть разговора с поразительной детской интуицией.

Этот странно-трогательный момент обрывает дверной звонок, а потом я слышу угрозы вскрыть дверь в случае отказа.

Приходится подняться с постели и идти открывать – вот мы с Лизой и дождались неприятных гостей.

– Доброе утро, доктор Мелихов. – На пороге стоит женщина лет сорока в строгом костюме, за ней – два полицейских. – Маргарита Павловна, органы опеки. Мы должны поговорить с ребёнком. Без вас.

Лиза уже тоже встала, она прижимается к моей ноге, маленькие пальцы впиваются в мою футболку.

– Нет! – вырывается у меня резче, чем я планировал. – Что за произвол? У вас есть постановление?

– Вот оно. – Соцработница протягивает бумагу. – Подозрение в незаконном удержании несовершеннолетнего.

Один из полицейских, молодой парень, выглядит неловко:

– Нас вызвали после жалобы из больницы. Протокол обязывает…

– Лиза, – Маргарита Павловна резко меняет тон на сладкий, – милая, пойдём на кухню? Я принесла конфет.

Девочка начинает дрожать.

– Я… я не хочу…

– Это ненадолго, – соцработница уже тянет к ней руки.

Что-то внутри меня взрывается. Я встаю, прижимая Лизу к себе.

– Вы травмируете ребёнка! Вы не видите, что она в ужасе? Вчера авария, сегодня вот…

Соцработница отвечает мне взглядом, полным холодного презрения.

– Сегодня вот вы. Это стандартная процедура. Если вам нечего скрывать, вы спокойно дадите нам переговорить…

Лиза вырывается из моих рук и бросается в спальню. Раздается глухой удар – хлопнула дверца шкафа.

– Хочу к маме! – ее плач режет по живому.

Маргарита Павловна кажется совершенно непрошибаемой, сотрудница опеки спокойно поднимает бровь:

– Это типичная реакция при насильственном удержании.

Кровь бьет в виски. Я-то понимаю, что Лиза уже доверилась мне, потому что понимает – я единственный человек, который сейчас больше всех хочет, чтобы проснулась ее мама. Шагаю вперёд, неосознанно сжимая кулаки. Полицейские напрягаются.

– Хорошо, – выдыхаю. – Делайте, что хотите, но только после того, как дадите матери увидеть ребенка.

Маргарита Павловна выгибает бровь.

– Что?

– Мне только что звонили из больницы, – достаю из кармана свой сотовый. – И сообщили, что Екатерина в сознании. Она звала дочь.

Больница встречает нас камерами. Как минимум три журналиста устроили засаду у главного входа.

– Доктор Мелихов! Правда, что вы похитили ребёнка умирающей женщины? – к счастью, я успел расслышать только один вопрос.

– Нет, – огрызаюсь. – Мы идем возвращать ребенка матери.

Следом я прижимаю Лизу к себе, прикрывая ее плащом. Девочка прячется под одеждой, дрожа.

Ожидая в холле лифта, невольно ловлю обрывки разговоров медсестёр:

"– Говорят, она его бывшая…"

"– …а ребёнка скрывала…"

Следом я отсылаю органы опеки и полицейских справиться о здоровье матери, хотя сам знаю, что они услышат. Итак, у меня всего пара десятков минут, пока этих малохольных будет обслуживать наша медслужба.

Я захожу в кабинет главврача, чувствуя, что спина немного взмокла. Измотанную Лизу я только что усадил в приемной под чутким взглядом секретаря. Надеюсь, никому не придет в голову похитить ее оттуда.

Главврач сразу же замечает меня и, не беря как обычно паузы, на то, чтобы разложить бумаги или поправить галстук, приступает к главному.