Шёпот во тьме

– В ряде случаев наблюдается деструктивное поведение. Эм… атаки.

– Разрушения. Пожирания. Увольнения из этой жизни.

– Тогда, мне кажется, их перемещают в иное место обитания.

– Тебе кажется? То есть, ты не знаешь, разберутся они с монстром или нет?

– Если подам рапорт… кто-нибудь… обязан будет что-то сделать. Я… я уверена.

– Да, да, знакомая песня.

– При наличии зафиксированного инцидента. И соответствующего рапорта. Я могла бы… Невнятное бормотание. Тогда им пришлось бы взять меня… Затем заполняется форма и…

– Воу, притормози-ка. У тебя нет доказательств.

– Да, мне нужен новый снимок.

Тихие шаги. Мужской шёпот.

– Он знает твой запах. Рано или поздно, он выследит тебя. Ты для него добыча. Жертва.

Неуверенно:

– Он ищет тебя. Мы можем работать вместе.

Затем требовательно:

– И хватит прижимать меня к стене – это нарушает служебную дистанцию.

– Ха, считай это компенсацией за предыдущее унижение.

Пауза. Шёпот становится тише.

– Ты же думала об этом… Не только записи, но и все те вещи – такой неожиданный сюрприз.

Ещё одна пауза. На этот раз затянувшаяся.

– Я слышу, как громко бьётся твоё сердце.

– Ты прижимаешь меня к стене, и мне страшно.

– Страшно – или волнительно?

– Стоило использовать ошейник и привязать тебя к…

– Ха, вот оно! Допустим, ты меня свяжешь. И что тогда?

Тишина.

– Ну? Ответь.

Щелчок. Конец записи.

* * *

Глава 10

11-III-1878.

Нил снова исчез, оставив вместо себя Еша. Молчаливого. Внимательного. Не столь склонного к словоблудию, как его вывернутая наизнанку форма.

Говоря откровенно, даже его склонность смотреть – всегда и на всё – уже не раздражала меня столь сильно. На фоне стихийного бедствия, окрашенного в ржавое железо, с насмешливым взглядом и нездоровой привычкой нарушать границы чужого личного пространства, Еш казался почти… неброской подкладкой на фоне расшитой золотом тульи.

Нил считал, что читает меня, как открытое письмо. Даже не письмо – рекламную листовку бакалейных товаров. И пользовался этим беззастенчиво, с тем наглым обаянием, которое женщины из романов называли бы "сомнительным" и тайно одобряли.

Но он прав.

Его руки, его голос, его глаза – всё тянет в Омут. Весь его облик – сшитая на заказ из моих собственных фантазий шляпа: изысканная и пугающе точная.

Это слишком… слишком неправильно. Нормальные люди… приличные девушки не то, что не занимаются таким с мужчинами, которых едва знают. Они даже не думают о таком! И уж конечно, не описывают на надушенных омуреновой водой страницах, ведь не знают, как сшить такие фразы без выкроек и подходящих иголок.

Динь-дон!

Простейший звук вызвал приступ паники, ведь день арендной платы ещё не наступил. Сердце учащённо билось, но самостоятельной юной особе не следует не терять присутствия духа. Притворив дверь в мастерскую, чтобы Еш не мог последовать за мной, с выражением надежды на лице и горящим любопытством во взоре я на вдохе пересекла короткий коридор и на выдохе взялась за дверную ручку и задвижку одновременно.

– О, доброе утро!

Энигель.

Не знаю, что принесло мне её появление больше: разочарование или же облегчение?

Энигель всегда была ко мне доброжелательна. Устрашающе доброжелательна. Она и её семья помогли найти квартиру, но их забота – вышитое по краю кружево – со временем превратилась в бутон, настолько громоздкий, что начинал угрожающе нависать над конструкцией, именуемой в узких кругах дружбой.

Для лучшего понимания истоков этой заботы стоит вернуться к нашему весьма неожиданному знакомству. Отец Энигель является гордым владельцем шляпной лавки, скромной, но респектабельной, всего в двух кварталах от Рыбной площади. Прошлой весной он под благовидным предлогом приобрёл одну из выставленных на окно работ, объяснив это желанием разыграть супругу: вручить ей нечто вопиюще неподходящее прежде, чем извлечь из-за спины настоящий подарок. “А эта, – тут он, разумеется, указал на саму шляпу, — настолько жуткая, чтобы принять её за недоразумение”.

И в завершение поступил с истинным великодушием: рассмеялся собственной шутке.

Надо ли упоминать, что я отлично помню ту шляпу. Мёртвенно-бледный, почти белый лёкран с примесью неуловимого фиолетового оттенка, изысканного, как едва проступивший синяк на тонкой коже. Украшение из засушенных омуринов вызвали наибольшие затруднения. Мне никак не удавалось сделать так, чтобы лепестки не опадали при каждом судорожном вздохе.

Мать Энигель, насколько мне известно, никогда не надевала её, выходя в люди.

– Что-то случилось со шляпой?

– А?

– С той, что мистер Карвент покупал в качестве подарка на годовщину для миссис Карвент.

Энигель сняла с головы свою собственную шляпку с длиннными ленточками и покрутила в руках, перебирая пальцами, как по клавишам.

– А. Нет. Всё в порядке, вроде бы. Со шляпой. А ты как?

– Всё хорошо.

Не считая тени в моём доме. И человека, который в ней живёт. И тяжёлого дыхания по ночам, которым сопровождается моя бессонница.

– Погода сегодня солнечная.

– Да…

– И ветер тёплый. Лето началось.

Она улыбнулась. Очаровательно. Настолько, что на миг всё вокруг стало почти правдоподобным. Можно было бы подумать, что это именно её улыбка дарит тепло.

– Как насчёт прогулки?

– О… Вообще-то, у меня были дела.

– Прости. У тебя всегда так много дел. Отец говорит, что давно тебя не видел. А я сегодня освободилась раньше. Вот и подумала…

Скрип.

Не нужно оборачиваться, чтобы знать, что происходило за моей спиной. Еш каким-то образом выбрался из мастерской и теперь ковылял в своей неуклюжей манере, привлечённый нашими голосами. Его походка, как и его суть, была неточной, туманной и тревожащей. Он оставлял на полу слабый, почти невидимый след – не влажный. Просто участок паркета чуть иначе ловил свет.

– У тебя кто-то в гостях?

С меньшим волнением и большой поспешностью я произнесла:

– Хорошо. Я пойду с тобой на прогулку.

Энигель моргнула, проглотив конец какой-то фразы, и уставилась на меня с выражением, будто я только что согласилась пошить десяток шляпок – одинаковых, серых и без единого ржавого гвоздя.

– О… правда? Я… я очень рада!

* * *

Энигель считалась очаровательной молодой особой. И всё, к чему она прикасалась, немедленно становилось таким же очаровательным, как она сама, словно всё вокруг подбиралось к ней по образцу – от шляпки до узла на галстуке главного архивариуса Министерства учёта и фотофиксации. Светлая, слегка загорелая кожа, волосы цвета сливочного масла, глаза – разбавленный мёд. Нежнейший бутон пиона – именно тот, что просят вставить в каждую вторую дамскую шляпку.

Получаемый ею доход вполне позволял ей переселиться в более благообразный квартал – скажем, туда, где воздух не выжигает глаза солью, а дети учат иностранные языки с младенчества. Но по какой-то причине она всё ещё жила с родителями – среди рыбаков, грузчиков и невыразимых запахов. Возможно, из привязанности. Возможно, из привычки. Возможно, из страха перед тишиной.

Надев маски, защищавшие лица и глаза от соли, содержащейся в воздухе, мы шли молча. Ровно. В такт её размеренному шагу – без излишней спешки, но с целеустремлённостью человека, который знает, сколько стоит его время в валюте скуки и учётных книг. Ни одного лишнего движения. Ни одного случайного касания.

Солнце расплавило город, залив улицы, клумбы и крыши домов вязким, тягучим светом. Стеклянные, однообразные фасады страховых контор поблёскивали в его лучах, переливаясь тёплыми оттенками серого и мутно-зелёного. Бриз с моря приносил соль – въедливую, как министерская инспекция, – и оставлял её в волосах, на одежде, под ногтями.

Лето в Скоркос приходило сразу, без предупреждения. И с ним – сезон свадеб, дежурной влюблённости и лихорадочных закупок цветов: пионы, лилии, а иногда даже омурии – на всякий случай.

В такую погоду тени, не иначе как из вежливости к тем, чей разум отвергал любые излишества, прятались в подвалах и не показывались до заката. Тем не менее, их силуэты по-прежнему можно было заметить – если знать, куда смотреть. Во мгле, что скапливалась между домами. Под тяжёлыми кронами деревьев. В мутных витринах лавок, оставшихся без хозяев. Особенно любопытные малыши стекались под днища карет и наблюдали оттуда.

Они присутствовали. Смотрели. Пока дневной Скоркос продолжал делать вид, что живёт своей обычной, дневной жизнью.

– Мне нужно купить цветы. Для шляп.

Разве можно представить иную причину?

– Неподалёку проходит ярмарка. Я знаю одну женщину: её цветы живут дольше, чем большинство браков. И пахнут приятнее.

* * *

Ярмарка оказалась куда многолюднее и громче, чем можно было ожидать в столь светлый такт. Восемь компактных рядов палаток, и в каждой продавцы выкрикивали наименования товаров – наилучших, наисвежайших, единственных в своём роде. Целая какофония звуков, запахов и интересов. Люди спорили, ели, ходили от одной палатки к другой, а затем возвращались, и так по кругу.

Нам понадобилось некоторое время, чтобы отыскать знакомую Энигель цветочницу. Женщина пряталась за горкой гладиолусов, похожих на копья, и ароматом орхидей.

– Они и правда очень хороши, – признала я.

Мы отошли от прилавка, и я уже мысленно перебирала возможные комбинации – розы и мак для вдовствующих кузин, лилии и кошачья мята для сентиментальных студенток.

– Как хорошо, что ты заплатила. Ума не приложу, как можно было не взять деньги!

Разумеется, разум был при мне – прямо под фанктовой шляпой с перьями и костями.

– Я отдам, как только мы вернёмся.

Мы шли молча. Её шаги были аккуратны и неторопливы. Где-то на полпути Энигель протянула ладонь и сжала пальцы моей правой руки. Конечно, на ней была перчатка.

– Позволь тебе помочь, – сказала она, сопроводив просьбу очаровательной улыбкой.

– Мне не тяжело. И вообще… не стоит трогать эту руку.

Её взгляд самым естественным образом опустился на перчатку.

– Тебе не нужно стесняться. Сколько себя помню, ты всегда её носишь. У меня, кстати, тоже есть ожог.

Энигель закатала рукав блузы. Розовая, нежная кожа, искажённая огнём, помнившая, как однажды её обнял неосторожный дух печи. От этого разговора становилось всё больше не по себе, как соломенной шляпке, которую надели, ожидая ливня с грозой.

– Почему ты не уедешь отсюда?

– Ты имеешь в виду – почему не перееду в район получше?

Кивок.

– Всё просто: я коплю деньги на ферму, – ответила Энигель, застёгивая пуговицу на манжете.

– Ферму?

– Мама всегда мечтала о своей. Хочет разводить лошадей, видеть вокруг зелень, посадить плодовые деревья.

– Это правильно.

Энигель рассмеялась.

– А ты бы хотела уехать?

– Куда?

Она пожала плечами.

– За город.

Теней влечёт не столько само место, сколько его обитатели. Люди – с их дыханием, суетой, голосами и эмоциями – для них сродни свету для мотыльков. Чем плотнее население, тем гуще морок. Это – известно. Или, по крайней мере, повторяется с достаточной регулярностью, чтобы считаться общественным знанием.

Говорят, за пределами Скоркоса тени агрессивнее. Но кто именно это говорит? Свидетельства противоречивы, непредвзятых наблюдений – с ушко иголки. Может, они там вовсе не агрессивны – просто другие. Дикие.

Пожалуй, мне бы хотелось это проверить однажды. Без панических возгласов, без министерской поэзии. Просто – понаблюдать. Записать повадки. Сравнить реакции.

Но, конечно, Энигель спрашивала совсем не об этом. У неё в голове не витал спор о влиянии городского образа жизни на распределение морочных форм сознания. Она просто мечтала о вишнёвых деревьях и свежем воздухе для своих родителей.

– Нет, ума не приложу, чем мне заниматься в деревне.

Оставалось всего ничего – свернуть за угол, пройти по узкому переулку, и вот он, дом с неестественно тёмными ставнями, где окна всегда казались чуть более закрытыми, чем положено приличной архитектуре. Но ни одна уважающая себя шляпка не завершится без финального стежка.

Тень.

Куб – размером с большую собаку, с притуплёнными углами. Он не стоял на земле и не парил в воздухе, а скорее завис, прикрепившись к стенам тремя щупальцеобразными отростками. Морок тёк по ним, как влага по стеклу.

При виде нас тень медленно опустилась, выравниваясь так, чтобы её глаз – единственная белая точка – оказался как раз на уровне наших лиц. Очень вежливо с её стороны.

– Ох, святые! – воскликнула Энигель, отпрянув. – Никогда не привыкну к такому. Неужели обязательно возникать так внезапно?

– Такова её природа. Но вряд ли она сделала это специально. Скорее всего, просто искала прохладу и… тень.

На плоскости канцелярского стола всё выглядит прозаично: прямой солнечный свет разрушает тела теней, сотканные из нестабильного морока. Однако некоторые оккультисты – например, Сибель Кандом, печально известная своей любовью к гипотезам с метафорическим уклоном – утверждают, что свет разрушает не только тела, но и сознание.

Убедительные доказательства? Разумеется, нет. Но мысль – тревожно живучая.

Энигель начала размахивать руками, как бы отгоняя её – жест не отчаянный, но бесполезный.

– Дай нам пройти.

Тень не шелохнулась. И не шептала.

– Не думаю, что она хочет уходить.

– Я не понимаю, – призналась Энигель.

Она всё же оставила попытки прогнать тень, и мы вместе продолжили путь по улице.

– Их не было, когда мой прадед поселился здесь. А теперь они повсюду. Министерство утверждает, что они безопасны – и, я знаю, это правда. Но… Я чувствую себя не в своей тарелке. Как будто они всегда смотрят. Есть в этом что-то… противоестественное.

Неправильные пропорции.

Она вздохнула, а следующие слова произнесла спокойно:

– В Министерстве заинтересованы странностями, происходящими в Красном районе.

– Нападения?

– Нет. Конечно же, нет. Просто… их там больше нет. Тени внезапно начали избегать весь район. Как думаешь, что это значит?

Именно там, в Красном районе, в доме с плачущей статуей я впервые столкнулась с кошмаром.

Выходит, даже тени боятся это существо. Оно – не часть города. Оно – чужак. Как инвазивное растение или зараза. И, признаюсь, это открытие не столько встревожило, сколько восхитило. Исследовательский зуд проснулся во мне с новой силой. Конечно, я не забывала об опасности. Но, право же – разве я могла бы упустить шанс понаблюдать за тем, что вывело из равновесия экосистему Скоркоса?

* * *

В следующий раз мы заговорили только на крыльце моего дома.

– Можешь подождать здесь, пока я принесу деньги?

– О, не стоит. Пусть это будет моим подарком.

Дверь распахнулась сама – в самый “подходящий” момент. Мои худшие предчувствия выползли наружу вместе с широкоплечей фигурой в старом алом плаще.

– О, да ты вернулась! Я уже составил завещание и выбрал урну.

– Мы не договаривались о встрече.

– Энигель Карвент.

Нил смерил Энигель долгим взглядом – не столько оценивающим, сколько с видом инспектора, уверенного, что под её шляпкой спрятана дюжина пропавших печатей.

– Нил. Друг семьи. Вынужден здесь проживать по… пикантным личным причинам.

Каким ещё "пикантным личным причинам"?! В его тоне не хватало только намёка на общую ванную и совместную налоговую декларацию. Я предупреждающе ущипнула Нила за локоть, пока он не успел открыть ящик всей своей язвительности и не развернуть ткань колко-остроумного монолога.

Энигель смотрела так, будто объяснения требовались немедленно. И, разумеется, от меня. Что-то вроде: "А, это тот самый тип, которого я подобрала полторы недели назад на улице. Теперь он живёт со мной. Вообще-то совместный быт с ним довольно прост – по крайней мере, пока он молчит. Ах да, время от времени он оборачивается тенью. Самой обычной. По имени Еш. Вежлив и слегка… скромен. Обязательно познакомлю вас за ужином."

Конечно, рано или поздно всплыла бы тема кошмара. И тогда от непринуждённости осталась бы только вилка, замершая на полпути ко рту.

– Кто это был? – с интересом, достойным секретаря архива, спросил Нил, закрывая за мной дверь.

– Никто. Дочь владельца шляпной лавки.

– Тогда почему ты продолжаешь пялиться на неё в окно, будто она уносит весь твой фамильный сервиз, завернув его в фартук? Ха, смотри – машет… Какая прелесть.

– Оставь свои язвительные смешки при себе. Вообще, нам нужно поговорить. Ещё утром, но вместо тебя был Еш.

– Мне нужно было… пространство. И тишина.

– Избавь меня от подробностей. Пусть это будет моим скромным даром человечеству.

Я внесла цветы в мастерскую и высыпала их на стол, заваленный шляпами, обрывками тканей и костями. Там же лежал пустой омограф. Нил последовал за мной. Остановившись на пороге, он сложил руки на груди и спросил:

– Разговор по душам? Надеюсь, мне не нужно будет выворачивать плащ наизнанку.

– Я собираюсь выследить твой кошмар.

– Во-первых, он не мой. Во-вторых, ты понятия не имеешь, с чем связываешься. Ни твои верёвочки, ни игрушки опытной искусительницы его не удержат. Как, кстати, и меня.

"Искусительница". Так он меня назвал. Серьёзно? Кто вообще так говорит?

– Во-первых, – отозвалась я в его же тоне, – мне не нужны верёвочки. Достаточно просто наблюдать. Пара снимков – и всё. Министерство не требует препарирования. А во-вторых, ты мне поможешь.

– Ни за что. Я ещё не сошёл с ума, чтобы отправляться на охоту за монстрами… в такой компании.

– Прекрасно. Тогда справлюсь без твоей помощи.

– Попросишь в подмогу своего цветочного зарочника?

Нил указал на цветы.

– К твоему сведению, цветы я купила сама. И что это за слово – “зарочник”?

– А кто будет вытаскивать тебя из кошмарных лап? Или ты уже решила, кому завещаешь коллекцию шляп?

– Обойдусь без чьего-либо сопровождения. В прошлый раз я была не готова. А теперь я знаю, что ищу.

Я взяла в руки омограф и раскрыла дверцу, где ещё недавно прятался расколотый на несколько частей негатив. Засунула пальцы внутрь и аккуратно вытащила разбитую линзу.

– К тому же, в этом есть доля твоей вины: чтобы заставить его работать, придётся купить новую.

– Перекладываешь ответственность?

– Если бы ты не появился…

– Ты была бы мертва. В самом буквальном смысле. Не благодари за спасение.

– О котором тебя никто не просил.

Закрыв омограф, я понесла его через комнату, чтобы убрать в шкаф.

– Еш куда более сносен в общении, чем ты, – бросила я, стоя к Нилу спиной.

Молчание.

– Ну что, неужели ты иссяк? Ни одной колкости?

В мастерской стоял Еш. Покачивался, чуть склонив… не голову, конечно. Её у него не было. Но если бы была, уверена, он бы наклонил её в бок. Морок в его теле закручивался в невозможные узоры. Их плавное течение подействовало самым успокаивающим образом. Движение в статике.

– Цветы… новые. Пахнут… вкусно…

– Да, Еш, ты прав, они совсем свежие.

– Зачем?

– Для шляп. Давай займёмся шляпами.

* * *

Глава 11

17-III-1878. Вечер.

Тьма опустилась на город на такт раньше положенного. Наивно было бы полагать, что даже солнце будет соблюдать расписание в грозу. Беззастенчивые светские дамы в электрифицированных платьях бодро танцевали за окном, пытались привлечь внимание с ленцой, но достаточно громко, чтобы свет в доме подрагивал. С моря тянуло солью, озоном и тревожным ожиданием – таким, что обычно предшествует грому или признанию.

После недавней перепалки Нил больше не появлялся. Его место занял Еш, чьё присутствие стало настолько привычным, как ветхий зонтик с изломанными спицами: вроде защита от дождя есть, но воспользоваться ей не удастся.

Морок в его теле бурлил, а сам он избегал окон. Еш волновался. Тревога была столь высока, что он даже пренебрёг любимым занятием – беззвучной критике шляп всех проходящих мимо.

То, что у теней имелись страхи, стало интересным открытием для меня.

Я, впрочем, в отличие от некоторых, бездельничать не могла. Чтобы починить омограф, нужна новая линза. Чтобы снять кошмар – солнечная соль, желательно не ослепительно дешёвая, и кровяная, не отварного оттенка, как в прошлый раз. А всё это требует денег.

Последние, увы, не растут на шляпах. А сами шляпы, как известно, не шьют себя сами.

Я старалась успеть закончить как можно больше до ярморочной ночи. Праздник середины лета – событие, на которое сбегается весь город: от скучающих тётушек до налоговых инспекторов. Завтра, за восемь ночей, все шляпные лавки наводнятся желающими приобрести новые модные шляпки.

Мой вклад в общественную стабильность – держать их головы в порядке. Или, по крайней мере, прикрытыми.

– Шляпы… – прошептал Еш. – Почему?

Я пожала плечами, не отрывая глаз от фетра. Ткань сегодня капризничала и требовала непрестанного внимания к своей особе.

– Работа руками помогает мне думать.

– О чём… думать?

– О разном.

– О сделках?

– Да, и об этом тоже…

Еш вспыхнул странным, дрожащим светом – на одно мгновение его силуэт стал пугающе чётким, словно вырезанным из стекла. А потом снова растёкся, вернув себе расплывчатость и зыбкость. Очаровательная особенность, которой я не замечала за другими.

Впрочем, признаться, я никогда не делила крышу с тенью – до него.

– Гре-шш-ник… идёт… Остановить… опасно…

Я узнала это имя – Еш произнёс его в ночь нашей первой встречи.

– Грешник – это имя кошмара?

– Снимок… нужен… для Ми-нис-тер-ства…

– Да, верно.

Мастерская моргнула: лампа погасла с тихим щелчком, и на пару дыханий помещение погрузилось в темноту. Свет возвращался лишь во вспышках молний – нервных, как подрагивания век умирающего.

(Пожалуй, стоит проверить, не отсырел ли солнечный порошок.)

– Ты можешь рассказать подробнее о кошмаре, о Грешнике? Что это за существо? Вы родственники, как люди и приматы? Хотя, надо полагать, он – ветвь без манер и интеллекта.

Большой. Сильный. Материальный. Хищник.

Я отложила иглу и посмотрела на Еша. Он молчал, но морок внутри него явно ускорил течение. Даже тени, оказывается, не всегда способны контролировать свою тревогу.

Может, если чуть-чуть надавить…

– Откуда ты его знаешь? Почему он преследует тебя и Нила?

Свет снова погас раньше положенного. В этот раз нежеланный гость задержался ровно настолько, чтобы заставить меня усомниться: успею ли закончить работу до рассвета.

– Сделка…

– Что ты имеешь в виду?

– Сделка… – повторил Еш с той упрямой вкрадчивостью, какой обладают только налоговые инспекторы и злопамятные соседи.

– Сделка с кошмаром? Или… ты не можешь говорить о нём? Нил запретил?

Разумеется, тут не обошлось без хмурого мургеля. Недосказанность – его родной язык. Но, к сожалению для него, я не принадлежу к числу тех, кто отступает после первой недосказанности. Нил и Еш хранят в себе больше, чем позволяют произнести.

Пусть Последний Судья ведёт моральную бухгалтерию – я займусь Нилом. Методично, терпеливо, с тем изяществом, каким искусный модист владеет как иглой, так и языком. В конце концов, не могла же я просто так наткнуться на них изувеченных – и буквально через пару ночей в городе завёлся кошмар. Совпадения, знаете ли, требуют пояснений.

Я вернулась к шляпе. Разгладила поля, обрезала мягкий, ещё податливый фетр. Включила горелку – синее пламя взвилось с шипением. Фетр вздрогнул от жара, словно с обидой, сморщился, сжался. На красной поверхности проступили тёмные пятна – раны на теле. Ожоги или клейма изгнанников. Впрочем, именно так и рождаются хорошие шляпы.

Каждая моя шляпа – импровизация, этюд в тканях и тенях. Вещь с характером, почти с душой. (Если, конечно, душа способна ужиться в фетре, нитках и гаревой отделке.)

Хоть я живу скорее как тень с лёгкой манией накопительства, зато – наблюдать за прохожими и мысленно надевать на них вымышленные шляпы – моё тихое увлечение. Вот эту, цвета старого железа с фиолетовым отливом – как у клинка после неудачной дуэли, – я бы отдала кому-нибудь с сомнительной репутацией и выразительным шрамом.

Видимо, я слишком глубоко погрузилась в фантазии, что обладают странной тягой, сродни колодцу или Омуту. Тишина затянулась. И тогда Еш заговорил. Его голос звучал неровно, с переливами – то громче, то тише, словно каждое слово приходилось вырывать из рук ветра. Или из его собственных страхов.