Страсти по Андрею

Она налила в таз воды, сунула ему кусок мыла: «Давай сам», и ушла. Слезы капали в таз с мыльной кровавой пеной, сбитые кулаки щипал едкий раствор, отстирывалось тяжело, потому что кровь уже успела засохнуть и въелась в форменные штаны, его худенькие плечи сотрясались в беззвучных и беспомощных рыданиях.

Однажды он снова пришел покормить котов и увидел старого матерого кота, очень напоминавшего ему его кота Мишку. Мертвый кот висел на старой яблоне с уродливыми крючковатыми ветвями, под ним догорал костер, в котором лежал кусок резины. Он еще тлел, распространяя вокруг удушливую вонь.

Тельце кота сильно обгорело и скрючилось от жара, на мордочке застыли крупные слезы.

Вместе со звериным криком слезы хлынули из подростка было наружу, но застряли на полпути. А крик прорвался клокочущими хрипами и вылился рвотой… Сердце его заходилось в жутком бое, кулаки сжались так, что ногти впились в ладони и из-под них пошла кровь. Он разгрыз узел на кошачьей шее зубами, снял кота и стал руками копать ямку. Его ногти поломались, пальцы покрылись ссадинами, но он не чувствовал этой боли. Боль была другой. Она заполнила все его существо до краев, готовая расплескаться. Весь мир вокруг него содрогнулся от этой боли, когда она полилась через край. Ее было столько, что он окаменел от той боли. Он сам стал этой болью, потому что в нем, кроме нее, живого больше ничего уже не осталось.

Придя домой прошел в свою комнату, не отвечая на вопросы матери. Она что-то спросила. Разве? А он больше не слышал ее. Какая разница, в конце концов? Прошел к себе, лег на кровать и умер. Нет, он был жив, умер тот, который жил в его теле до сегодняшнего дня. Что-то произошло с ним в тот день. Родился другой и этот другой был способен на то, чего еще сам не еще знал и этого другого всем остальным стоило бояться.

Андрей перестал реагировать на происходящее дома, словно этого больше и не было вовсе. Он забросил свои книги, краски и альбомы, записался в спортивную секцию и остервенело истязал себя на тренировках. Спустя время, он стал ощущать в себе нечто, набирающее силу день ото дня. Нет, он не нарастил себе крутых мышц, возможно немного вытянулся, но расти нормально в его возрасте. Что-то изменилось в нем самом. В его взгляде, в его облике. Видя перемены, произошедшие с ним, теперь даже мужики матери поглядывали на него с опаской и перестали его цеплять … Андрей практически перестал разговаривать с теми, кто его окружал. А о чем? Сверстники тоже заметили происходящее с ним. Один из них, отбитый на всю голову, тот самый заводила однажды попытался снова его зацепить, и сильно толкнул у входа в раздевалку. Андрей не ударил его, но посмотрел на него так, что тот со словами: « Псих ненормальный», поспешил отойти в сторону.

И он вдруг понял, что сила растущая в нем имела название. Она называлась свободой. Чужие навязанные правила, по которым ему приходилось жить раньше, больше не вызывали в нем возмущения, а в своих собственных он не сомневался.

Внутри у него зарождалось еще нечто такое, что никому не под силу разрушить – вера в самого себя. Теперь он понимал чего хочет и понимал также, что теперь сможет выдержать все: удары судьбы, предательство, собственные страдания от соприкосновения с жизнью. Боль теперь не пугала его. Он пережил войну в собственном сердце и прошел через ад унижений, научился превращать шрамы в опыт. Тому, кто попытается вновь испытать его терпение на прочность – он посоветовал бы вначале хорошо подумать.

Прошло еще несколько относительно спокойных лет. Обучение в школе подходило к концу, и надо было думать о том, что делать дальше. Желание рисовать никуда не делось и получив аттестат, он устроился на работу в Дом культуры котельно-вентиляторного завода и стал там рисовать афиши. Работа не Бог весть что, но Андрей не считал себя неудачником. Он был еще очень молод и все это, конечно, временно, а неудача, на самом деле это искать счастья в чужих тарелках, и ни дня не прожить так, как хочется тебе самому, так он думал. Платили ему гроши, но ему хватило, чтобы наконец отделиться от матери и жить самостоятельно. С этих грошей он ухитрялся оплачивать уроки живописи у своего коллеги, спившегося члена Союза художников, который вел в этом ДК кружок изобразительного искусства. Наука «только острее карандаш затачивай» пошла ему на пользу и следующим летом он отнес документы в городское училище, готовившее художников-прикладников, реставраторов, декораторов, оформителей и был зачислен на 1 курс.

Глава 6

Свет внутри человека освещает весь мир

Прошло еще три года. За это время Андрей успел закончить училище и отслужить в армии. Он снова вернулся в свой Дом культуры, но уже не рисовальщиком афиш, а штатным художником – оформителем. В этом ДК иногда ставили спектакли, в основном детские, и в обязанности Андрея теперь входило изготовление сценических декораций. Работа эта тоже не была завидной. Жалование он получал невысокое, но несмотря на это, Андрей вкладывал душу в любой предмет, который ему приходилось делать, будь то декорация для сцены, бутафорская кукла или костюмы. Помимо прочего, он научился управляться со светоустановкой и фильтрами. В общем, и швец и жнец, и на дудке игрец. Работал за троих, платили ему негусто, но это было полбеды. Мысль об отсутствии будущего теперь угнетала его. И однажды Андрей решил , что он уедет в Петербург.

Когда-то, очень давно, он уже побывал в этом замечательном городе с отцом. Это было на весенних каникулах.

В Петербург, тогда, наконец, пришла весна. Отчего-то в том году она была поздней. Такой поздней, что все устали дожидаться ее. Пожалуй, даже птицы еще не поверили в ее приход и потому молчали.

Андрею тогда исполнилось тринадцать. Зная о предстоящей поездке, он невероятно важничал сначала перед своими друзьями в художественной школе, а потом уже в поезде задирал нос перед соседями по купе, потому что кто-то из них ехал до Твери, а что такое Тверь, по сравнению с Петербургом! Кто-то вообще до Вышнего Волочка, так об этом даже и говорить не стоило. Было невероятно солнечное утро.

Они с отцом вышли на Московском вокзале. Это теперь вокзал перестроили, и он стал похожим на европейский, а тогда он был другим, грязным и неухоженным, как рядовой и провинциальный.

Когда поезд только подъезжал к городу, ему вдруг показалось, что он слышит, как тяжело вздыхает город, словно он болен, будто простужен. Локомотив совсем сбавил ход и вдоль окон состава тянулись бесконечные стены и постройки из закопченного, а потому казалось почти черного кирпича. А Андрей уже приготовился увидеть дворцы и фонтаны!

Была весна, но жара и духота казались нестерпимыми, и невыносимо хотелось пить.

Они с вокзала поехали к давнему приятелю отца, с которым он учился в ленинградском тогда еще институте.

Дом. который они искали, был старинный, невероятно красивый, весь в искусной лепнине и сам по себе напоминал музей. Они поднялись по широкой лестнице на третий этаж и позвонили. Дверь открыла маленькая сухонькая старушка в непонятного цвета дранине, замотанная платками, такими же старыми и побитыми молью. Она вопросительно уставилась на нас подслеповатыми глазами.

Марьвасильна, здравствуйте! Я – Николай, я учился вместе с вашим сыном в институте. Я был у вас не однажды по приглашению Валерия. Он дома?

Валера теперь живет в Израиле. Проходите, Коля, я вас помню, она любезно пригласила их войти.

Квартира, в которую они попали, тоже напоминала музей, и все предметы, находившиеся в ней, вместе с хозяйкой являлись его экспонатами. Огромные окна, расстроенный черный рояль в углу, шкафы, набитые книгами, засохшие фикусы, горка с посудой, которой очевидно уже давно никто не пользовался, старые огромные кресла, в которых можно было легко утонуть, скрипучий плюшевый диван… И везде статуэтки, фарфоровые безделушки, фотографии на стенах, пыль и полумрак. Старуха включила огромную лампу в жутком абажуре на бронзовой ноге, и пошла на кухню ставить чайник.

Марьвасильна, я вот сына привез посмотреть город, не приютите бедных провинциалов на недельку?

Я так рада видеть вас, Коля. Конечно, живите. У вас очаровательный сын.

Андрей смутился и покраснел. Тринадцатилетний подросток не понимал, что очаровательного в нем, угловатом мальчике в джинсовом костюмчике, с короткой стрижкой и светлыми волосами и девичьими глазами. Это были мамины глаза. Огромные, зеленые, почти прозрачные, с длинными темными ресницами.

Старуха была подслеповата, и никак не могла вспомнить, куда запропастились ее очки, она долго искала их, чтобы очевидно разглядеть гостей получше, но так и не нашла…

Они долго пили чай, и Марьвасильна рассказывала нам о том, что давно живет одна, что Валерка ей только звонит и то редко, поэтому не с кем и словом перекинуться, что несказанно рада им, так неожиданно свалившимся на ее голову. Потом она долго вспоминала свою юность, которая была бурной, потому что она когда-то пела в оперетте, и имела успех, а еще больше о своих любовниках, которых похоже было несметное количество, и как хороша она была когда-то. Андрею вскоре наскучили эти разговоры, хотя отец делал строгие глаза, то и дело взглядывая на сына, а сам продолжая вежливо выслушивать старушечий бред и разглядывать альбомы с пожелтевшими фотографиями незнакомых им людей. Андрей уселся на подоконник с Атласом певчих птиц Великобритании и стал рассматривать замечательные иллюстрации, переложенные прозрачной бумагой.

Марьвасильна устроила их в другой комнате, где раньше жил ее сын, переехавший на пмж в Израиль, теперь эта комната пустовала. От белья и стен пахло затхлостью.

Среди ночи Андрей почувствовал себя неуютно. Андрей видел, что и отец не спит тоже и пытается включить свет. Наконец он справилась с выключателем, и им предстала жуткая картина. По всей постели рядами маршировали клопы. Черные, откормленные, размером с крупные горошины.

Так они с отцом и сидели до утра при свете. Едва рассвело, отказались от завтрака, сославшись на какие-то обстоятельства и наспех простившись с Марьвасильной поехали устраиваться в гостиницу.

Это была совсем крохотная гостиница. Если идти по Невскому от Дворцовой площади, а потом свернуть на Литейный, а потом еще раз повернуть налево, то вы найдете переулок где и по сей день стоит небольшой четырехэтажный особняк серого цвета стиля модерн… До революции он очевидно был доходным домом. Андрей читал, что Есенин покончил с собой в отеле «Англетер», но администратор этой гостиницы почему-то утверждала, что Есенин повесился именно у них, в этой самой гостинице и даже водила показывать водопроводную трубу, к которой якобы когда-то была привязана та злополучная веревка. Впрочем, Андрей где-то слышал, что поэт стрелялся.

В большой и светлой комнате, окнами выходящей в обычный питерский колодец, стояло шесть кроватей с панцирными сетками, и убогими тумбочками. Просторный шкаф, вот, пожалуй, и все. Пресловутые удобства и душ на этаже. Но разве этим можно напугать человека, приехавшего в Петербург! К тому же плата за сутки была терпимой для их провинциального кошелька.

Постояльцы показались веселыми и общительными, и соседство было приятным. Вечерами все собирались, грели воду маленькими дорожными кипятильниками в казенных стаканах вставленных в потемневшие от времени и тысяч рук подстаканники и делились впечатлениями, наперебой советуя друг другу сходить туда-то, посетить то-то, посмотреть это.

В то время Андрей учился живописи художественной школе. Помимо нее ему преподавали рисунок, композицию, скульптуру и историю искусств. Андрей удирал с уроков рисунка, которые казались ему невероятно скучными в подвалы школы, где находились классы скульптуры. Волшебный запах мокрой глины, которую они набирали в огромных металлических ящиках Андрей помнил и сейчас. И то, как эта глина легко поддавалась его пальцам, и они рождали на свет божий все, что просило его воображение.

Сутра он брал бутерброды, альбом и карандаши и уходил в Эрмитаж на целый день, пока уже вечером голод не выгонял его. Он ходил от полотна к полотну, вдыхал запахи старинных полотен, разглядывал кракелюры, подходил ближе, отходил дальше, застывал на месте словно зачарованный, иногда лишь присаживалась на скамейку в каком-нибудь зале и листал путеводитель, наспех запихивая себе в рот бутерброд с «докторской».…

Когда смотрительница не видела, он кончиком пальцев тихонько прикасался к раме и застывал на мгновение, зажмурив глаза. Путеводитель никуда не делся и Андрей и теперь бережно хранит его и часто открывает. Листая его, он будто снова возвращался в эти залы, которые помнил их по номерам и знал, в каком зале находятся картины каких мастеров. Вечерами они с отцом долго гуляли вдоль набережных, вдоль седых оград, Андрей обязательно здоровался с Невой, опуская в нее свои детские ладони. А однажды на одном из сфинксов на Университетской набережной он увидел надпись: «здесь был кот». Они с отцом долго смеялись, потому что то, что отец когда-то рассказывал ему про сфинксов и пирамиды, но все это мало было похоже на то, что сфинкс это кот… Этот город покорил его, запал ему в душу и снился ему. Андрей даже стал думать, что когда-то, в прошлой жизни он возможно жил в Петербурге, потому что ему снилась одна и та же квартира, один и тот же дом и сад и переулок казался знакомым и назывался Батайским…

Но день отъезда свалился на голову так неожиданно, как валятся на наши головы разные беды и неприятности.

И лишь потому, наверное, Андрей не успел опомниться. Поезд уходил в 22-00 и в тот день они с отцом еще успели посмотреть фонтаны Петергофа и, отец сделал ему роскошный подарок. Это была огромная коробка знаменитой ленинградской акварели, которую тогда и столице было не отыскать. Не дешевую картонную, а настоящую, пластиковую, голубую с белой крышкой и ложем для кисти. Каждая ванночка с краской была словно новогодняя игрушка завернута в серебряную бумажку, и я, перебирая их, читала сводящие с ума названия «Марс коричневый», «Кобальт синий», «Феодосийская земля», «Охра»…

Краски давно закончились, а коробку Андрей по сей день хранит.

Это была целая неделя счастья. А теперь маленький мальчик сидел и думал, почему и зачем его увозят из этого города, откуда он так не хочет уезжать, и о том, что «Мадонна с цветком» непременно расстроится, если завтра утром он не придет, чтобы сказать ей: «Здравствуйте». И еще он думал, что когда-нибудь приедет и останется здесь навсегда.

Так оно и вышло. Теперь Андрей живет в Петербурге, почти в самом его центре, за его окнами Обводный канал и два изящных мостика. У него есть две кошки. Они вместе коротают северные снежные зимы, дожидаются весны, и бесконечно любят друг друга. Но это уже совсем другая история, до которой пройдет не много не мало… Целых двадцать лет.

К тому времени, как он все решил и собрался уезжать, мать его была уже сильно больна. Он сообщил об отъезде ей не заранее, а в вечер отъезда, билет лежал у него в кармане и сумка с вещами была собрана. Он очень боялся, что она как обычно начнет кричать, а потом встанет крестом у входной двери, раскинув руки в стороны. Но она не кричала. Сказала, что поняла то, что если бы не отпустит его, то он что-нибудь над собой сделает, и отступила.

Он не мог дальше оставаться в этом доме и в этом городе. Андрей ушел на вокзал задолго до отправления поезда, создавая себе иллюзию уже начавшегося пути в другую жизнь, которую ему не терпелось начать. Тогда он несколько часов сидел в зале ожидания, пил водку и закусывал огурцами из 3-х литровой банки, которую ему выдала мать. Объявили, наконец, прибытие поезда, он сел в поезд, кинул вещи под полку и заснул, а утром оказался в Петербурге. Город снова хрипел и кашлял всеми ветрами, грохотом проспектов, кричал сигналами авто. Ветер, пропахший куревом, нанизывал отголоски чьего-то рассыпчатого смеха и чьего-то отборного мата на ветви редких деревьев… Он вдохнул полной грудью этот смог и он показался ему самым чудесным бризом, прилетевшим откуда-нибудь с благословленной Атлантики….

Глава 7

Куда бы ты ни пошел,

везде найдешь то, что принес с собой

Специалист подразделения «П» Матвей Ильинских проснулся от телефонного звонка. Была глубокая ночь, но он сразу понял, что выспаться не получится. Звонил его начальник, полковник Сухов, мужик серьезный и немногословный. Старый волк, имя которого приводило в трепет всех злодеев, от воров в законе до рядовой шпаны. Это тот редкий случай, когда работа и призвание слились воедино, породив полковника Сухова – икону начинающих сыскарей, почти легенду, важняка из первой десятки страны. Инфаркт давно бегал за ним, но Сухову пока удавалось вовремя уносить ноги. Врачи давно мечтали упечь его в ведомственную больничку, но плохо они знали полковника. А может, наоборот, хорошо знали, поэтому отстали, махнув рукой на это безнадежное мероприятие.

Матвей боготворил своего шефа и заслуженно. И даже спросонья заулыбался, услышав в трубке знакомый голос:

Собирайся. Едешь в Питер. Там серия. Местные, блядь, не шевелятся. У них полгода серийник орудует, а они ни ухом, ни рылом. Вводные я тебе на почту скинул.

Понял. Еду.

Местные пока не научились вычислять серийных убийц. Они энергично и умело шли по следу, как настоящие гончие, загоняя дичь. Но искать лёжки, логова и лежбища они не умели. Их учили всему, но не искать. Точнее вычислять. Вычислять это его задача специалиста высочайшего уровня.

Что ж служивому собраться, только подпоясаться. Вот только ботинки еще не просохли, с досадой обнаружил Матвей. А смена в ремонте, все забывал забрать. Он чертыхнулся, потому что и бак его внедорожника оказался почти пуст. Ездил к родителям на дачу, навестить и отвезти старикам продукты и забыл заправить машину. Он оглянулся, отыскал взглядом канистру. Она была заполнена наполовину, но содержимого хватило, чтобы немного заправиться. «Ладно, по дороге залью – главное не прошляпить заправку», Матвей повернул ключ, мотор зарычал, ожил, автомобиль мягко выкатился из гаража и умчал седока в ночь.

В районе Твери, когда стрелка датчика бензобака уже клевала отметку «ноль», Матвей увидел заправочную станцию. На этих загородных заправках часто бадяжили бензин всяким дерьмом, но эту он знал. Тут бензин всегда хороший, а дерьмо не для его машины. Он любил и берег своего друга и тот его никогда не подводил. Свой внедорожник он называл Хантером, что переводится как охотник. Собственно говоря, Матвей и сам был в некотором смысле охотником.

Оплачивая топливо, Матвей обнаружил, что бензин опять подорожал. Черт! Все считают, что парни из «П» это крутые ребята из параллельных реальностей, все сплошь терминаторы, их карманы лопаются от денег, и тачки свои заправляют ядерным горючим или гептилом на крайний случай, а не 95 бензином, цена на который росла день ото дня. Как правительству не надоело устраивать бесконечные кризисы, а потом десятилетиями разруливать их последствия. А если не устраивать и не разруливать, то зачем они тогда нужны. Хороший вопрос….

Но подразделение «П» всё это никак не интересовало. Они лишь готовят спецов, а потом определяют кого куда отправлять и все. Никто его даже слушать не станет.

К полудню Матвей уже домчал до Питера. Город встретил его дождем и полным отсутствием снега. Он сразу поехал в Главное следственное управление на набережную Мойки. Именно туда ему надлежало явиться.

Глава 8

Они не могут петь, потому что

не знают либо мелодии, либо слов

Спецов из «П» местные не любили, иногда не скрывая ненавидели, разговаривали сквозь зубы, информацией делились нехотя, часто втихаря саботировали их работу. Местные всегда были уверены, что никаких серий нет, а все эти профи приезжают, чтобы отжать у них звездочки, повышения, звания и все, что к ним причитается за раскрытие особо опасных дел. Видимо, поэтому встретили его сдержанно, а скорее даже подчеркнуто сухо, мол, не расслабляйся, чувак.

Следственная группа была небольшой. Возглавлял группу подполковник Белозеров, красивый мужик немногим за пятьдесят. Матвей сразу оценил парфюм подполковника и его выправку. Статный, синеглазый, с короткой безупречной стрижкой и благородным лицом. «Скорее всего разведен и должно быть женщины по нему с ума сходят», подумал Матвей автоматически. «Бледный и сухой с европейским взглядом» пришли на ум строчки из Бродского. Эту привычку, сразу, при первом же взгляде, рисовать мысленный психологический портрет человека Матвей приобрел в «П». Теперь уже она была доведена до автоматизма и срабатывала сама по себе.

В группу входили следователи – капитан Градов и старший лейтенант с красивой и редкой фамилией Рябинкин. Не привычной Рябинин, а именно Рябинкин, и он очень ей соответствовал, такой он был молодой, свеженький и опрятный. Одет в штатское. Джинсы не из дешевых и тщательно выглаженная рубашка. Чувствуется женская рука и кольцо еще не потерто, вон как сверкает, значит, женат недавно. Еще быт не заел, еще не надоели друг другу и молодая жена заботится и ему хочется выглядеть для нее на пять с плюсом. «Пока получается», грустно улыбнулся Матвей. Вспомнил свой брак, счастливый поначалу и развалившийся через год из-за его работы. Он приходил за полночь, и вместо отдыха вынужден был выслушивать истерики жены, никак не желавшей понять, что он любит свою работу, что жить без нее не может.

Да как можно это любить? Трупы, маньяки, кровь, сперма, дерьмо, ужас!

Она плакала, а он смотрел на нее уставшими глазами, утешал, как мог, и думал об одном, как быстрее добраться до постели. Последней точкой стало то, что он просто заснул во время очередной истерики жены. После этого она подала на развод, а Матвей, выйдя из ЗАГСа, вдруг испытал настоящее облегчение. Больше он даже не думал ни о браке, ни о семье. А со временем совсем перестал думать о женщинах. Разовые связи, конечно, у него были, но это другое. Все это очень беспокоило его родителей, но они слишком сильно любили его, поэтому приняли его решение жить одному и не заводили подобных разговоров. А вот недавний фильм его удивил. Оказывается, он еще может очаровываться. Матвей хмыкнул своим мыслям.

Градов, напротив, был какой-то неухоженный, взлохмаченный человек лет сорока пяти. Лицо одутловатое. Мешки под глазами. То ли почки больные, то ли пьющий. Форма помятая, ботинки давно не чищены, да и запах… Явно у капитана потеют ноги. Неприятно, но что поделать… Придется терпеть. Он тут в гостях, а со своим уставом, как говориться… Да и ссориться из-за такой мелочи не стоит.

Эксперта-криминалиста все звали Иваныч, хотя имя его было Лаптев Иван Антонович, грузный, с фактурной внешностью и пышными усами дядька лет шестидесяти. Матвей заметил на свитере эксперта рыжие шерстинки. «Наверное кот, а может и собака», подумал он.

Матвей очень любил животных, но не мог позволить себе ни кота, ни собаку. Такая работа. Зато у родителей был пес Рыжий. Старый сеттер. Отец лет пятнадцать назад нашел его зимой в поле около садоводства, продрогшего, голодного и больного. Как он туда попал, непонятно. Пса отец привел домой. Долго расклеивали объявления на столбы и деревья, но никто так и не отозвался… Он остался у них жить. Матвей очень любил его, но с тревогой думал о своих стариках, что будет, когда пес убежит на радугу? Век собачий слишком короток, а старики так привязались к нему. Особенно отец. Они и в лес и на рыбалку, везде вместе. Даже говорят на одном им понятном языке. Мама смеется и, похоже, немного ревнует. Собаку к отцу или отца к собаке?

«Это она завидует настоящей мужской дружбе», шутит обычно отец, будто оправдываясь…

Воспоминания о своих родителях всегда вызывали в Матвее волну теплой нежности. А ведь они ему не родные и усыновили его почти сорок лет назад, но дали ему столько любви, сколько иным родным детям не дают. Может, поэтому этот пожилой грузный человек вызвал у него расположение и симпатию с первого взгляда.